Деда Леша

Огромный многоэтажный недострой.
Вдоль крыши – белой краской надпись, метров сорок длиной (это я по столбам сориентировался), каждая буква – метра полтора:
«с днём, рождения, ХХХ, я тебя люблю!».
Поверх – чёрным - призывы бить чёрных, вступать в РНЕ, стенания по СССР и т.д., так что, что за ХХХ – уже не разобрать.
3 буквы или 4. Но «я тебя люблю» видно, наверное, и из космоса.
Сверху – из крыши – растут деревца. Наверно, берёзы.
Листвы нет, под ногами – ледяной асфальт. Или асфальтовый лёд.
Когда-то, в 1988 году, здесь ударными темпами возводился больничный комплекс.
(Это я своё краеведение демонстрирую.)
Возвёлся вобщем-то.

С тех пор перспектива проспекта Просвещения сильно изменилась.
Видимо. Потому что вот эти дома – стенами вдоль проезжей части – это всё новые веяния.
Душные такие веяния. Я за ними старался не следить – само получалось.
Феномен: когда дерьмо кругом происходит – так замечаю, а как чего хорошее – ни хрена!
Глаз кривой.
Так знакомый один про меня говорил.

А мне всё равно Просвет нравится.
Хоть и слышу постоянно, что мол «выселяли» сюда быдло.
Быдло и выселяло – я так полагаю.
После 18-го да 37-го – быдлом можно кого угодно величать.
И Вову Путина, и Вову Познера,
и любого друго Вову …

Иду я себе Просветом, на недострой любуюсь.
Молодой, здоровый как бык … нет как волк … нет – пусть как кот.
Но – с палочкой. Ибо травма. Спортивная.
А отогнать не могу одно и то ж – как хаживал ровно по этой пешеходной дорожке – деда Лёша.
Тоже с палочкой.
Недострой тогда ещё не построили,
и перспектива проспекта Просвешения ещё не оквадратилась доходными домами образца конца 20 столетия.
А только деда Лёша глядел в эту перспективу и охал: какой же, мол, город - огромный!

Деда Лёшу, чаще звали дядей Лёшей. Строго говоря, дедом он мне не был.
Но в детском расплывчатом сознании есть видимо этакие поля –
ни на что не похожие пятна, в которые заносятся понятия, люди, предметы
и, занесясь, становятся тем, чем называлось это пятно.

Деда Лёша был ветеран и инвалид войны.
Это я к тому, что у него был бесплатный проезд, и раз в год он куда-нибудь ездил.
К нам, в Питер, например.
В Питере он, конечно, маялся, беспокоился, плохо спал, кряхтел и вылезал среди ночи на кухню, некстати будя родителей.
Он охотно работал. То что он делал, выходило горбато, но прочно и долговечно.
В городской квартире ему - скучалось.
Огромный город впечатлял его, но - слишком.
Возьмите карту Питера и посмотрите на проспект Просвещения – маленькая черта на самом севере –
Вот половины этой черты и хватало деду Лёше, чтобы больше уже не надо было.

Он смешно говорил. «Дождь обратно пошёл» «Жарено долото» «От-ты!»
Он нередко отчебучивал номера, достойные пера юмориста.
Он был.
Он жил достаточно долго и разнообразно, что бы о нём кто-нибудь взял да рассказал.
Ведь сам-то он уже не сможет.
Но я оставлю его сейчас в покое – мне нельзя поскользнуться, и сильно погружаться в воспоминания - ни к чему.
Я осторожно иду. Я в курсе про недострой, помню, как рос и зарос Просвет,
и знаю, что он – лишь черта на самом верху большой карты.

Мне жалко, жалко, что деда Лёша не гулял по Питеру вдоль и поперёк,
фантазируя и удивляясь, вмещая в себя всё больше и больше.
У меня хватает фантазии представить себе того, кто смог бы также пожалеть обо мне. Пусть.
Мне то об этом не узнать…

Был ноябрь 1982 года. Хоронили Брежнева.
Занятия в школе отменили, поэтому я в тот день шёл по Просвету с дедой Лёшей.
Куда и зачем – не помню.
Помню – грохнули пушки и завыли гудки …



2005