Весна газпромная

О, бля! – Санитарный день! Обломался? Вот и поди найди в этом кайф! А пойду!
Типа - не торопясь. Погляжу, чё ****и весной носят. Весенние такие ****и.

Но вместо ****ей мне сразу же попался инсультный алкаш, который не мог слезть с тротуара и воплями «помогите инвалиду» отпугивал прохожих.
Прохожие по виду недалеко от него ушли, точнее, не так уж много до него не дошли.
Тем не менее, шарахались от старика все как один.
Тот явно хитрил и искал в прохожих чего стрельнуть.

Я растерял на хитрожопом старце минут 5 времени и все мысли о вышеупомянутых дамах.
Зато появилась мысль о выпивке. Для её воплощения требовалось выбраться дворами на проспект, который почему-то назывался шоссе. Шоссе Революции.
Вот я, например, недоумеваю, причём тут шоссе, а поросль – ещё и при чём тут Революция.

Не при чём.
Между семиэтажными хрущев(брежнев?)ками простираются болота.
Болота наполнены мусором и дерьмом. Дорожки и газоны слиплись в одну серую кашу,
по которой вразвалку ошиваются жопастые парочки уток. Видимо, бомжи их больше не едят.
Завязнув в болоте, я задумчиво ковыряюсь в кармане: несколько мятых бумажек, просыпанные из пакетика сухарики да нож, которым я резал на своём офисном столе колбасу и нечаянно перерезал сетевой кабель.
Админ, адмишенька, извини, но - я, правда, нечаянно. Я, когда режу колбасу, не могу думать о сетевом кабеле.
Сухарики бросаю в сторону уток. Те лениво разворачиваются и шлёпают в мою сторону,
меся какашки.

Из первого магазина я, плюясь, выхожу, во втором – понимаю,
что лучшего – не будет. Бабульки заняли друг за другом очередь ещё при Андропове.
Они бродят вдоль прилавков с серыми колбасами не резвее уток, потом влезают передо мной и неторопливо нарезают себе сортов 5 колбасы. Грамм по 50 каждой. Тоска по 50-м проявляется не только в этом - о ней кричат их кошёлки - кошельки поцелуйчиком, их несносные пОльты и глухая не удосуживающая взглядом убеждённость, что меня тут нет, что я – недоразумение, тунеядец, чурбан, алкаш, наркоман, лимита, японский шпион.
Какого ему пива? Что-о?! Хайнекен?!! Их шарканье скрежещет ненавистью – это я, я а никто иной разрушил их мир. До основанья.
А затем явился в этот грёбанный лабаз поглумиться над ними. И чипсы «Лэйз» ему ещё!!
И продавщица, только что любезничавшая с бабульками, швыряет пакет на самый дальний от меня край прилавка.
Вот как чувствуют себя подонки и негодяи. Теперь знаю, спасибо.
До чипсов дотянусь, но покупать здесь виски я просто не в силах.

Придётся быть трезвым и мужественным.
Без мужества невозможно сознательно пересечь вот этот вот уёбищный парк.
То есть стоп. Парк был как парк. Просто. Просто его … просто с ним теперь что-то не так.
Впендюренный на его углу кристалл торгового центра в целом неплох, но что-то тут не так.
Вот и памятник (не иначе как жертвам чего-либо) стоит к нему боком. Задницей к жилым кварталам, а лицом … А ну да типа чугунная тётка спешит из жилых кварталов в лавку. – Она не жертва. Кто она? Что за тётка-то?!
На металлической табличке выведено нечто бессвязное из какого-то Пушкина про какую-то чухонку. Младую.
Подозревая в Пушкине великого пошляка, я, тем не менее, догадываюсь, что - Охта, первые поселения и т.д.
Это скучно. Тётка действительно - младая. С сиськами. Прётся она куда надо – к Неве, к Петропавловке, к Бирже.
На панель, в общем. Правильно ориентирована. А вот куда своим стеклянным фейсом повёрнут лабаз? А? … некупленный виски мстит мне агрессивной скачкой разрозненных мыслей.
От них меня отвлекает маленькое создание с тачкой. Ржавая посудина вязнет в месиве дорожки, давно забывшей, что такое дренаж. Субботник? Я недоумеваю и, недоумевая, приподнимаю корытце на колёсах за передний край. Двумя пальцами -
мне этими руками ещё пиво пить! «Ты чего лопаты один таскаешь?» - спрашиваю я и замолкаю как в поролон – Человечек, которого я принял за пяти-шестиклассника, оказывается немолодой вьетнамкой. На ней точно такая же голубая куртка, которую я носил как раз с пятого класса.
В восьмом я отрезал у куртки рукава и носил образовавшуюся безрукавку ещё лет 10. И ещё лет 10 – не носил.
Вьетнамка, что-то недовольно мяукнув, покатила свои вёдра и грабли в сторону детской площадки.
«Играть» - ехидно подумал я. Площадка была большим белым кораблём. По его мачтам и бортам ползало три ребятёнка, мамаши скрючились на скамейке, собирая голубьёв и воробёв … Я оглянулся и разгадал механизм переориентаций:
Где-то там, за кварталами – уже огородился заборами и плакатами будущий Газпром-сити.
Новая Мекка. Я знаю: саду цвесть! Оглянуться не успеешь, как где-то там повиснет в воздухе неземная 300 метровая кукуруза. Аминь!
Всем лежать 5 минут. Новый алтарь для младых чухонок и вьетнамок, он же – новая панель.

На набережной привычно толпились машины и сутулились фонари.
Нева ползла со скоростью неторопливого пешехода. Птицы катались на льдинах. Я остановился и меня догнала льдина с тремя неподвижными чайками.
Обернувшись на них, я наткнулся взглядом прямо на синие щиты, отгородившие строительную площадку между охтинскими мостами.
Открыв пиво и «прищурившись как Клинт Иствуд» я долго сверлил глазами этот Иерихон,
то, пытаясь представить вид с его крыши, то – с каким плеском как он ****ется когда-нибудь в Неву. В это мегатонное спокойствие.  Поднимая невиданное природой цунами. А может и виданное.
А потом я подумал, что в тысячах офисов кукурузины будут сидеть люди, а по набережной гулять та очкастая мамаша – одному 5-6, другой в коляске, - которая на пустой набережной раз пять попадалась мне, проносившемуся мимо на роликах. И тот, которому 5-6, махал мне рукой и пытался догнать на самокате …

У чаек начался базар. Они посваливались со льдин и стали наматывать круги, поднимаясь всё выше, пока не собрались в здоровую толпу на грани видимости в мутном, наполненном испарениями небе.
Нева повернула, и её гранитный бок облепила и стала облизывать густая комковатая полоса мазута. - ЛМЗ. С-сучьи потрохи!
Не то, чтобы «они губят природу», - дело даже не в этом, - они просто срут под себя,
сильно компрометируя тем самым наш биологический вид. Потом эти козлы, едут на своих тачках вдоль реки, тормозят и выволакивают своих тёток – на романтику полюбоваться перед еблей!
Вот куда делись-то все ****и! Вот почему я их не вижу-то!!
Ну и – *** с ними, воистину! Пусть будет полное соответствие. Пусть их везут дальше эти пидоры в безупречных костюмах.
Ребята с пушками. Пушкины! А природа – за неё не им действительно и волноваться! Ведь если, скажем, запустить нам правильного микроба, который подчистит сапиенсов как ультразвук – крыс, то природа лет через 20 о нас вовсе забудет и будет кишеть жизнями дальше,
пока через пару миллионов лет какой-нибудь целкий метеорит не у****ит на *** уже совсем всё - в полном соответствии с теорией вероятности …

Как бы мне хотелось, чтобы они, такие разные, хоть в старости помирились, - мой сильный, ласковый и выносливый город и мудрая, одновременно всепрощающая и непрощающая ничего непостижимая природа.
Увы! Годы идут – а мы всё не вместе.
Впрочем, - бывают, бывают и пронзительные ливни, и невероятные морозные узоры, делающие любую дрянь – шедевром, и майские вечера, когда запах распускающейся листвы перебивает и мазут, и бомжатник, и даже фабрику имени Крупской …

Что ж. Раз дают, - я напиваюсь временем впрок и вытаптываю свои строки просто так, ни для кого – для этого мутного неба, для младой чухонки с неправильной ориентацией, для сонных чаек …
но, притащив этот воз туда, где от всего требуют смысла, я начинаю кроить из него страницы. Потерпите, пжл.

Так еврейский юноша, написав девочке стишок и вскоре с девочкою обломавшись, размышляет: «ну? И на кой поц я старался, тратил время и калории?» - и решает отбить.
Нет, не девушку, конечно, а – калории. В денежном, разумеется, эквиваленте.
Он тащится со своим убогим стишком по редакциям,  дальним родственникам и просто посоветованным дядям. И таскается, и нудит, и мозолит глаза, пока таки не вступает в союз писателей…



Апрель 2009