В. Н. Пучков. Былинки. I. Из детства... 5, 6, 7

                5. Дядя Егор**

     Однажды году в 1944 на пороге нашего дома появился человек в военной форме.    Лицо его было обожжено и подобно застывшей маске. Узнать его было невозможно, но он представился: «Я Егор Иванович Пучков, младший брат Николая Ивановича». Его, конечно, признали. Он был танкистом, лейтенантом. Рассказывал, что после того как его танк был подбит и загорелся, он и водитель выбрались наружу, и Егор спросил: ; Где стрелок? Водитель вместо ответа молча показал на свой рукав, а на нём мозги. Егору же повезло: осколок, метивший в живот, прорезал два слоя толстой кожи солдатского ремня, но до тела не достал. В дальнейшем Егор уже не возвратился в действующую армию, а был направлен в конвойные войска под Черниговом. Демобилизовавшись, вернулся в своё село и ему предложили стать директором колхоза. Помню невольно подслушанный обрывок разговора под водочку между Егором и отцом по поводу этого предложения. Егор сказал что-то вроде того, что он теперь научился командовать, и должность директора будет ему по плечу. Отец отвечал: командовать людьми ты научился. Научись теперь их уважать. Иначе ничего у тебя не получится. Директором-то он стал, но в дальнейшем, кажется, сильно   мешал алкоголь – бич послевоенной деревни.

                6. Из воспоминаний об Алтае****

     На Алтае я был в 1958 году на практике, в геологосъемочной партии треста Аэрогеологии. В то время на территории, на которой мы работали, не было даже плохоньких автомобильных дорог – только конские тропы, и то не везде. Был конец сезона, и мы со всех сил старались выполнить план – покрыть маршрутами оставшиеся непосещенными участки планшета. А потому иногда заканчивали работу уже в сумерках. Один из таких моментов я описал в балладе.

  Костер в ночи (маленькая баллада)

К вечеру все мы устали
Слабую тропку тропить.
Кони – и те не из стали: 
Тоже хотят есть и пить.


Путь был безумно длинный.
Сумрак на землю лег.
Но на изгибе долины
Вдруг замерцал огонёк.

Лагерь! Почти что дома!
Жаль, ориентиры не те.
Всё, что было знакомо,
Тонет сейчас в темноте.


Вот незадача, братцы!   
Как же домой добираться? 
Чаща, курум, бурелом:
Нету пути напролом.


Тихо надежда вянет,
Хоть огонек и манит. 
Прямо? ; ни боже мой! 
Ладно: поводья бросим,
Наших лошадок попросим: 
Милые! Н-но! Домой!


И повинуясь инстинкту,
Опыту и чутью
Умные наши скотинки;
Вправо и вниз, к ручью;
Вышли на чью;то тропинку,
Может быть, и ничью.

Может, и мы однажды
Здесь проложили путь
Или еще кто-нибудь.
Может быть, дикий зверь:
Ну-ка поди, проверь.

 
И потихоньку, шагом,
Будто наощупь, вперед 
Ельничком и оврагом,
Вот и знакомый брод.


Вон и наш табор! Поляна.
Вьётся жар;птицей огонь.
Дымом пахнуло пряно,
Запахом бегств и погонь.


Время быстрей полетело:
Ужин, а там и ко сну. 
Но лошадей, первым делом, 
Отвести к табуну.

Шумен приём и нежен.
Ну, повариха, встречай!
Ужин бесспорно нужен;
Пуще того, крепкий чай!


А напоследок, как в детстве,
Молча подсесть к костру.
Самозабвенно вглядеться
В ярких углей игру

Эк раззевался ; нет мочи!
То-то! Денёк был крут! 
Ладно, спокойной ночи.
Завтра новый маршрут.

 
Алтай, 1958 ; Башкирия, 2016



 


                7. Сель****            
      
      Летом 1959 года я проходил дипломную практику в геологическом отряде геолфака МГУ. Научным руководителем отряда был профессор Е.Е.Милановский, но у него возникли проблемы со здоровьем, и он провел не очень много времени в отряде; начальником отряда был Н.В.Короновский, аспирант; было два студента – я и Боря Покровский (по кличке Бруно), шофер Валя и повариха Аля. В этом составе мы направились в Южную Осетию для изучения молодых вулканов Кельско-Казбекского нагорья, и поднялись вверх по долине р. Б. Лиахви в сторону в то время пешеходного, непроезжего    Рокского перевала. Это сейчас там шоссе и тоннель в Северную Осетию. В 2008 году через него из России на юг прошли даже танки, чтобы остудить головы горячих грузинских парней. Но тогда… Дорога представляла собой однопутную – ровно на одну машину, – полочку в крутом правом борту долины Большой Лиахви на головокружительной высоте над уровнем реки. Периодически (раз в месяц) на ней появлялась местная грузовая машина, которая возила муку и другие товары для местных сел.  Разъехаться встречным машинам можно было только в специальных карманах, устроенных через каждый километр. Страшно было даже представить, что машина может рухнуть в пропасть. После дождя, который только что прошел, на лысой резине стало еще и скользко, и значит – просто опасно. Наш шофер, Валентин, тогда сказал: если вы на опасном отрезке пути вылезете из кузова – я дальше не поеду.  Нам и самим становилось не по себе, поэтому мы дальше не поехали и поставили лагерь на надпойменной террасе бокового притока Большой Лиахви, что было грубой ошибкой, и дальше пошли в выкидной маршрут пешком втроем – Коля, Бруно и я. В лагере оставались шофер Валя и повариха Аля. Хлеб у нас кончался, и мы рассчитывали купить его в деревне, что было второй ошибкой. Хлеб надо было купить по дороге, в Сталинири (Цхинвале) или Джаве. В верхних же селениях не было централизованной пекарни, и все пекли лепешки у себя дома, причем, по слухам, хозяйка, откинув подол юбки, лепила лепешки у себя на ляжке.

     В селе Верхние Роки, в которое мы пришли – стояла группа практиканток с Географического факультета МГУ, во главе с преподавательницей предпенсионного возраста и грозного вида, которая держала девушек в ежовых рукавицах. Первые слова, которые мы от неё услышали, было не «здрасте», а «хлеба я вам не дам». Ну не дашь и не дашь, значит будет как вчера, а вчера хлеба тоже уже не было.

     Тема погоды, весьма переменчивой, была для местного населения очень актуальна, поэтому в селе совсем недавно была построена метеостанция. В данный момент в воздухе пахло большой грозой, и все наперебой предсказывали погоду. Единственный, кто правдиво отвечал на вопрос о погоде, был начальник метеостанции; наблюдения еще не велись и связи не было, так что ответ его был четким и честным: Не знаю! 

     Палатка наша стояла на склоне долины, в зарослях цветущих рододендронов, напротив вулкана Шерхота (Красный), состоящего из потоков андезитов действительно красного цвета, одного из объектов, подлежащих нашему изучению. Изучив его, мы на следующий день планировали двинуться к машине. Ближе к вечеру, когда мы уже собирались возвращаться к палатке, мы заметили около неё какое-то движение. Бинокль был с нами, и это дало нам возможность увидеть в деталях, как к нашей палатке подошел пастух, просунул руку в окошко, пошарил там, вытащил нашу последнюю в этом маршруте банку тушенки и неспешно удалился. А куда ему спешить? До хозяев палатки было добрых два километра, да он нас даже и не видел.

     Ночью началась настоящая, жестокая буря. На нас обрушились потоки воды, молнии непрерывно сверкали, громы не умолкали. К утру погода успокоилась, и даже выглянуло солнышко. Мы подсушились, как могли, и двинулись в путь. Но наш обратный путь был непохож на путь, который мы прошли вперед.

      Вначале мы даже не поняли, что случилось. Дорога была покрыта толстым слоем грязи. Дальше – больше. Дорога местами просто исчезала, и нам приходилось идти по колено в жиже, в которой лежали крупные камни. Вот тут-то мы смекнули, что это – сель, грязевой поток, который как раз и возникает после таких обильных ливней, как нынешней ночью. Сель – зачастую источник больших бед, он сметает всё на своем пути, как цунами местного разлива. Беспокойство за наших товарищей, оставшихся в базовом лагере, подстегивало нас. Мы шли, почти переходя на бег, несмотря на рюкзаки, заполненные образцами.  Стали попадаться местные жители. Наконец, кто-то из наиболее осведомленных, сказал, что ребята живы, и как будто машина тоже цела. Вскоре нам встретился представитель местной администрации, который официально подтвердил эту информацию. Это был высокий, красивый, доброжелательный осетин, хорошо говоривший по-русски, и явно отслуживший в армии. Он сказал, что беспокоиться за наших людей не надо, и пригласил на храмовый праздник, который вот-вот должен был начаться. Коля сказал, что на праздник не останется, а пойдет выяснять масштабы бедствия, а нам велел поучаствовать, чтобы заодно по возможности раздобыть хлеба. Нам было неизвестно, в каком состоянии наши продукты, часть которых была сгружена из машины в кухонную палатку, и сохранились ли они вообще.

     Так мы попали на праздник, в котором принимали участие жители ближайших сел, добрая сотня человек, если не больше, причем в застолье участвовали только мужчины. Столы были накрыты на большой поляне, по-видимому, обычно служившей для подобных мероприятий. Поляна находилась высоко над рекой, и потому не была затронута селем. Угощение было простым: самогонка из пшеничной муки, куски вареной баранины и хачапури – большие круглые пироги с начинкой из сыра, кстати очень вкусные. Вскоре после общих тостов, смысла которых мы не понимали, но догадывались, что в целом они за всё хорошее против всего плохого и за мир во всем мире, общее застолье разбилось на небольшие группы по интересам.

     Проблема состояла в том, что компания, худо-бедно говорившая по-русски, в которой мы оказались, активно проявляла свое гостеприимство по-кавказски, чему способствовал обычай пить из рога, что соответствовало русскому призыву «Пей до дна!». Рог на стол не поставишь, пока всё не выпьешь, а тут только выпил – снова наливают. Мы держались сколько могли, а потом запросились домой, нажимая на то, что мы обеспокоены, как там наши. В нас уже было влито немало самогонки, а надо было еще дойти сколько-то км, а до этого – не забыть попросить хлеба. Попросили. Кто-то запротестовал, что-де с праздника хлеб уносить нельзя, но мужчина, пригласивший нас на праздник, и пользовавшийся авторитетом, сказал: дайте, у них положение бедственное. Так что я снял с себя штормовку, в неё положили пирогов свежих, частично ломаных и даже облитых самогонкой. Я взвалил это богатство себе на плечи и нетвердым шагом двинулся с поляны на выход, не забывая кланяться и благодарить за гостеприимство. Несмотря на сильное опьянение, хорошо помню, как шел: то кидало меня к скале, и я ощущал её надёжную шершавую поверхность, то осторожно приближался к обрыву, и заглянув в него, без всякого испуга, но с пониманием опасности – ужас-ужас! – отшатывался и деловито брел обратно к скале. Таким зигзагом я и дошел до нового места лагеря. Машина и палатка стояли на расширении дороги, достаточно высоко над рекой, все были в сборе. Я положил свою ношу, лег сам и закрыл глаза. Когда я их открыл, надо мной в чистом черно-бархатном небе тихо сияли звёзды. 

     На следующее утро, превозмогая похмелье, я присоединился к отряду, занятому   оценкой ущерба, причиненного селем. Всё, что мне не было нужно брать с собой в выкидной маршрут, личные вещи и документы, осталось в палатке, которая стояла в устье притока р. Б.Лиахви. Документы, т.е. паспорта, мой и Бруно, лежали в сумке, а сумка висела на палке, поддерживавшей палатку. Роскошную новенькую полевую сумку гедеэровского производства из толстой желтой кожи, с плексигласовым планшетом для карты, кармашком для стиральной резинки и прочими прелестями я купил в московском Военторге прямо перед экспедицией. И её мне было о боли жаль, хотя утрата паспортов была куда более существенной. Ребята, которые ночевали в палатке в ночь селя, по их собственному признанию, зафиксировали начало наводнения, и в частности, вспоминали миску, плавающую в воде, но не придали должного значения признакам беды, а когда всё поняли, то внимание переключилось на то, чтобы спасти машину и спастись самим, а палатку тем временем снесло.

     В практически безнадежной попытке хоть что-нибудь отыскать из имущества, бывшего в снесенной палатке, мы бродили по грязи ниже места, где стояла палатка. И вдруг кто-то, кажется, Аля, увидела кончик ремешка, потянула, …  и вытащила мою сумку! Ура-ура! Это было чудо и большая радость. Паспорта, правда, размокли, чернила расплылись. Отослали Бруно в сельсовет, и он вернулся со справками. В сельсовете возникла проблема: как по-русски сказать, что случилось с паспортами. Утоплены? Подмочены? Сошлись на нейтральном: испорчены. Зимой в паспортном отделе МГУ я свой паспорт поменял на новый. Что же касается сумки, то я немало радовался и её возвращению. Побывав в с;ле, сумка приняла боевой облик, говоривший о том, что она и её хозяин видали виды. В дальнейшем я ездил с ней на Полярный Урал. Правда, обветренный и битый полярный волк – Георгий Александрович Чернов – осудил моё пижонство, сказав, что такая роскошная сумка – прямая наводка для бандитов, которые в краю ГУЛАГА могут повстречаться   и без конвоя.  На такой сумке как бы написано большими буквами: ЗДЕСЬ ЛЕЖАТ ДЕНЬГИ! Поэтому экспедиционные суммы, а это могло быть 40, 50 и более тысяч наличными на вертолет и прочие экспедиционные расходы, надо носить в потрепанной кирзовой сумке. Старший товарищ был прав, со временем я это понял и принял к исполнению.

     Что дальше? Дорога вниз на расстоянии 40 км разрушена: подмыт то правый, то левый берег, так что она идет пунктиром.  Сгоряча решили, что надо выезжать своим ходом по бродам. Это была еще одна ошибка. Наверное, мы могли бы выехать, поскольку дожди кончились, и вода спала. Но нужен был более квалифицированный шофер, знакомый с горными речками.  Тем не менее, всё обсудили, осмотрели первый брод и решили переходить по правилам: наискось вниз по течению с отмели одного берега на отмель другого. Глубина была небольшая, и вода, хотя и бурная, не могла залить свечи. Мы должны были идти вброд пешком. Однако Валентин, сев за баранку, рядом, из особого душевного расположения (они потом поженились), посадил Алю. Как будто не знал, что женщина на корабле – к беде. И вместо того, чтобы поехать косо, поехал прямо, где берег был хоть и невысокий, но крутой. Мотор не вытянул, водитель повторил свой неудачный маневр, опять в лоб, и стало заметно, что колеса всё глубже увязают, так как сильное течение начало заносить колеса галькой.

     Вскоре мы поняли, что это надолго, если не навсегда… Трактор удалось арендовать только через неделю, когда машина уже основательно промокла и ее засыпало галькой.  Ее сначала следовало откопать и отбуксировать для серьезного обслуживания. Использовать ее в этом полевом сезоне уже не представлялось возможным. Мы перешли в категорию «безлошадных», что повлияло на нашу дальнейшую работу с периодическим использованием заемной машины. Хорошо, что это случилось ближе к концу сезона, так что моя дипломная работа не пострадала.