Борька и велосипед

     Пока была жива старая тетка, Борькина мать исправно  работала проводницей на скорых поездах и уходить из проводниц не собиралась,   потому как был у нее там «верный  приварок». Что такое  «верный приварок»,  Борька пока не понимал,  а сама мать не объясняла. Но когда она возвращалась из рейса, к ним обязательно заходил в гости дядь Митя,  и тогда мать торжественно выкладывала на стол редкостное  по тому времени угощение – подкопченную колбасу,  колбасный сыр и  даже консервы-шпроты, и они все вместе садились ужинать.
     Борька, конечно, осознавал, что его мать  – Полина – не ровня дядь Мите, так как была она  не  бог весть какая красавица. Уродилась  она маленькой, кругленькой, ручки-ножки коротенькие, как у дитя… А по осени, когда большую  телогрейку на себя напялит, чтобы порядок во дворе  навести, то полы от нее аж по  земле волочатся... А он, дядь Митя, вон какой видный, даже из-за самого высокого забора его видать…
     Наверное, именно поэтому  дядь Митя так любил повторять:
     – Ох, Поля,  Поля, ты не моего поля!
     Прямо так и говорил, а о чем говорил, поди  пойми…
     А  еще дядь Митя, выпив для порядку и наевшись всяких угощений, имел привычку   заводить один и тот же,  совсем непонятный Борьке, разговор:
     – Вот ты, Поля, на поездах ездишь? – спрашивал он так, как будто впервые об этом узнавал.
     – Ну, езжу, и что? – нехотя отвечала мать.
     – А что ты там видишь, Поля? – не отставал захмелевший после второй рюмки ухажер.
     – Как что вижу? Города разные вижу, а еще людей…
     – А каких  людей, Поля?
     – Каких, каких? Обыкновенных! Женщин вижу и мужиков…
     – И каких ты мужиков видела, Поля? – въедливо  докапывался  вконец захмелевший дядь Митя.
     Борькиной матери этот вопрос явно не нравился и она резко отвечала:
     – Обыкновенных мужиков… Чужих мужиков… Ни на что не годных мужиков…
     Борьке, издали наблюдавшему за домашними посиделками по случаю возвращения матери из рейса, показалось, что именно после этих слов дядь  Митя почему-то неожиданно возрадовался и даже  во весь рот  заулыбался. А потом,  вдруг привстав, он поднимал  вверх указательный палец и торжественно произносил:
     – Не скажи, Поля, мужик он  всегда хоть на что-то, да годен!..
                2
     Сам дядь Митя  говорил, что Борькиной матери он – хороший  друг и ближайший сосед. С тем, что дядь Митя  был хороший друг,  Борька не спорил, а вот почему он был ближайший сосед,   особо  не понимал, потому что жил тот  аж на соседней улице, а захаживал к ним с матерью так часто, как будто квартировал тут же, через  забор.
     Но, если признаться,  дядь Митя Борьке особо не мешал – был он добрый и иногда даже приносил с собой выданные на сдачу конфеты. Единственное неудобство, которое тот  доставлял, заключалось в том,  что когда он приходил к вечеру и оставался ночевать, мать устраивала Борьку на ночлег на жестком сундуке.
     Соседи,  не стесняясь,   говорили, что поначалу дядь Митя был у его матери вроде как жених, а потом вдруг перешел в категорию ухажеров. Ухажерство теперь длилось годами, но обратно в жениховство, как мать не старалась, так и не переходило.
     По распространенному  среди односельчан мнению, мать у Борьки была безответственной, и в первую очередь она не несла ответственности перед  самой собой. Да и как ее нести, эту ответственность, если внезапно обратил на нее внимание первый парень на деревне – сам Митька Сысоев. И сколь ее родная тетка, у которой она в ту пору жила,  не упреждала: мол, девка, поослабь вожжи, уберегись,  ничего не помогло.
     А как убережешься, если заглядывается на тебя красавец писаный, брови вразлет, каких еще поискать…Да и стоило ли уберегаться, если по паспорту тебе почти тридцатник, а  по душе, исплакавшейся да  измученной, давно все сорок лет.
     Все девки на него, Митьку, глядели,  не скрываясь,  а она… Да что она?...
     Она ему, Митьке, едва дотягивала до плеча, и  лицо у нее –круглое, на котором даже  нос – пуговкой – совсем потерялся, а волосы… Не волосы, а волосенки… Сколь не отращивай их, едва хватит на кулак намотать. Да еще и цвета те волосы были непонятного – грязно- серого, будто на земле они без присмотра валялись или пыль по дороге собирали.
     А вдобавок  ко всему и тетка, хоть и была родная материна сестра, не сильно-то на обновы и наряды для племянницы расщедривалась. А тут такой парень…Не на кого-то другого, а именно на нее, Полю, внимание обратил.
     Сначала по-свойски внимание обратил, больше по-родственному, жалел, чуть за плечико приобнимал, а потом не по-свойски, уже по-другому… Ну что теперь жалеть…
     Уже позже материна тетка  Борьке рассказывала, что когда он, Борька, уже начал проклевываться на  свет,  мать его все пряталась и всю  весну проходила  в большой  разлапистой телогрейке. А когда ближе к лету ее с себя сняла, то стала похожа сразу на два арбуза: сама с виду маленькая, кругленькая, с короткими ножками – точный арбуз, а еще и живот вперед без всякого удержу взялся выпирать…Чем не арбуз номер два?
                3
     Когда мать заступала на смену и на несколько дней отлучалась из дому, она оставляла Борьку  на старую и немного странную  тетку, которая велела называть себя  бабкой и говорила Борьке, что ему несказанно  повезло и такой  бабки, как она,   внимательной  и заботливой,  на целом свете  не сыскать.
    Заметной заботы по отношению к себе со  стороны бабки Борька особо не наблюдал, гораздо  больше времени та уделяла своим странным   книгам, которые она читала,  по-стариковски шурша губами. И Борька иногда даже путался – это страницы от книг шуршали или бабкины губы.
    Книг было не так много, и Борька как-то прикинул, что за все время своей долгой жизни и усердного чтения бабка могла бы выучить все книги наизусть, но этого не случилось. И она все читала и читала.
    Бабка у Борьки была, действительно,  странная и книги у нее были тоже  странные. Однажды Борька спросил бабку, про что ее книги. И она ответила, что про старые времена. О том, что времена могут быть старыми и новыми Борька пока не догадывался, но то, что бабка хотела задержаться в чем-то старом и не мирилась с чем-то новым, догадался сразу.
    Зато  мать у Борьки, в отличие от бабки, книг не читала. Но была она всегда веселой  и редко   унывала, даже  когда им с Борькой,  с той поры, как  они остались одни, без старой бабки,  и кушать стало  особенно нечего. Чтобы порадовать Борьку, мать пекла пирожки с начинкой из  свеклы  и варила одуванчиковое  варенье. Пирожки были вкусные, особенно если в начинку положить чуть больше сахара, оставшегося еще от прежних бабкиных запасов,  и варенье – тоже ничего, но было оно очень уж приторным.
    Вообще-то Борька любил сладкое, но варенье было слишком сладкое, такое сладкое, что поев немного, Борька его уже надолго не полюбил.
    Но матери Борька так  и не признался, что больше не  любит одуванчиковое варенье, чтобы не обидеть ее невзначай. А еще потому,  что он не решался лично воспрепятствовать волшебному процессу  его варки, за которым интересно было наблюдать.
    Борька любил рассматривать, как яркие одуванчиковые цветки, попавшие в медный  варочный таз со сгустками  растворенного  сахара, поначалу  увеличиваются   в размерах с тем, чтобы  еще больше раскрыть свою цветь, потом, будто  заправские танцоры, пробуют хороводить и   расходиться в разные стороны…А уже под самый конец эти цветки-лепестки, вдоволь накупавшись в сладком сиропе, начинают  поочередно куда-то исчезать. Чудеса!..
     Если честно, то Борьке больше нравилось вишневое варенье, из которого вишни, даже разварившись в сиропе, не исчезали, как одуванчики, а, напротив, как ему казалось, шаловливо  помигивали ему  смоляными глазками из своего варочного таза. И не просто подмигивали, а  как бы  напрашивались  на скорую встречу. А еще у вишневого варенья были  вкусные-превкусные  пенки. Проварившись, они становились  такими  густыми  и тягучими, что своим видом и вкусом напоминали его любимую  магазиновскую карамель.
    Но старая  вишня теперь  не каждый год давала урожай, вот и приходилось довольствоваться одуванчиковыми цветами. Но, признаться, если не сильно воображать или задаваться, то с мягким белым хлебом да с крепким чаем и одуванчиковое варенье вполне подойдет!
                4
    А еще про Борькину мать почему-то говорили, что она  чуднАя. А Борька по радио, которое работало у них в доме и день, и ночь,  однажды услышал другое, очень похожее слово – чУдная,  и потом долго думал, почему такие похожие слова, в которых даже одинаковое количество  букв, могут обозначать две совершенно разные вещи. Как такое  может быть?
    А как-то раз соседские ребята, наслушавшись разговоров взрослых, намекнули ему,  Борьке, что материн ухажер  дядь Митя ему не просто дядь Митя, а самый что ни на есть  всамделишный отец. Но Борька им  почему-то не поверил, или не хотел поверить – он и сам для себя тогда  еще  не решил, как с этим быть.
    Ему всегда казалось справедливым, что если дядь Митя на самом деле его отец, то он, ему,  Борьке, об этом сам  должен честно сказать. А если не говорит, значит что-то не так.
    Но уже чуть позже все  по тому же радио Борька прослушал умную передачу, где говорили, что раньше в семьях у крестьян  был такой  обычай: если мужчина брал новорожденного  на руки, значит,  он его  своим признавал. А Борька точно помнил, как  дядь Митя  брал  его, Борьку, на руки  и даже сажал на плечи, а еще  высоко подкидывал наверх.
    – Значит, тоже признавал? – решал про себя  Борька. – Признавал, но  никому не говорил?
    Но к окончанию умной передачи Борьку вдруг одолели ненужные сомнения. Тут он  вспомнил, что когда дядь Митя  сажал его  на плечи и  подкидывал  наверх, то  ему, Борьке, было уже полных пять лет. А брал ли его  дядь Митя на руки, когда он, Борька, был новорожденным, сколько  не силился, вспомнить так и не смог. 
     А однажды, когда мать и дядь Митя  сидели за столом и вместе выпивали по случаю какого-то праздника, тот, захмелев, почему-то прикопался к тому, что мать назвала Борьку Борькой.
     –Так только поросят молочных называют, как только с рынка привезут,  – возмущался он.
      И тогда Борька решил для себя, что вся беда – в  имени. Вот если бы его звали как - нибудь по-другому, Витька, например, или Колька, то дядь Митя  уж точно признался, что он его отец.
      А еще был случай, когда  Борька подслушал совсем уж секретный разговор. Взрослые говорили, что был когда-то у дядь Мити  старший брат, которого в сорок четвертом забрали на войну, а обратно  он так и не вернулся. А еще говорили,  что была у того брата невеста, и звали ее  Полина.
     – Полина,  Поля … Так ведь это моя мать… – проникся надеждой  Борька. А потом крепко задумался и даже расстроился. В свои почти  девять лет он вполне осознанно понимал, что он, рожденный в пятидесятом,  никак не мог быть сыном отца, геройски погибшего в сорок четвертом. А так захотелось, чтобы его отец был не просто отец, а отец-герой, отец-фронтовик!
                5
     Борькина мать, после того, как схоронила старую тетку, устроилась на работу поближе к дому – на местную «пуговичку». Работа была тяжелая, изнуряющая, приходилось стоять у прессовочного станка. Но мать и там не упала духом – не унывала, все время с улыбкой, ко всем с теплотой.
     Борька только однажды видел, как его мать Полина плачет. Не то, чтобы в голос плачет или волосы на себе рвет, как бывает, когда хоронят покойника, а сидит на лавке под яблоней и ничего не слышит,  ничего не видит,  и тихонечко  себе ревет. А глаза у нее тогда были такие, как будто потонули  в слезах (Борька видел сам), но слезы из глаз почему-то  не вытекали, а тихонько стояли, как два застывших озерка.
     – Так мне и  надо…Наконец-то дождалась,  – это все, что говорила тогда мать. Не Борьке говорила, а самой себе.
     Борьке  только исполнилось десять, но он догадывался, почему так расстроилась его мать. Все дело было в том, что на соседнюю улицу привезли невесту в настоящей фате, которой та стыдливо прикрывалась и от жениха, и от людей. Знакомые ребята ходили на невесту посмотреть, а Борька не пошел. Не пошел, потому что под руку ту невесту водил не кто-нибудь, а сам дядь Митя – мамкин ухажер.
      А ведь было время, когда  дядь Митя к ним с матерью чуть не каждый день ходил, походил - походил, а потом вот перестал…
                6
     Внезапная женитьба дядь Мити не произвела на Борьку особого впечатления, и он даже не особо  связывал нежданные  материны слезы под яблоней с этим событием. Единственное, что его действительно  расстраивало, так это то, что дядь Митя к ним больше не приходил. А он иногда Борьке был  очень  нужен, даже необходим.
     Однажды Борька даже сам пробрался огородами к дядь Митиному дому, чтобы попросить его починить велосипед. Дядь Митя не то, чтобы совсем отказал, но сослался на срочные дела, а потом пообещал, что зайдет позже. А  сам почему-то даже не запустил Борьку  во двор, так и проговорили стоя  у калитки.
     Борька долго ждал  дядь Митю, и даже еще раз наведался  к нему домой, а потом,  так и  не дождавшись помощи,  запрятал свой старенький велосипед под лежалую солому в дальний угол сарая, а  матери объявил, что велосипед потерял.
     Мать, конечно,  для виду поворчала по поводу неожиданной утраты железного коня, но так как велосипед был старый, несколько раз переходивший из рук в руки, сильно не огорчилась, а потом и вовсе забыла про него.
    Второй раз дядь Митя отказался помочь, когда они с матерью, случайно встретив его у магазина,  попросили  почистить застоявшийся  колодец. В тот раз дядь Митя Борькину мать не то, чтобы обругал, но выразил особое неудовольствие  по поводу ее просьбы. А потом  со словами: «Только твоего колодца мне и не хватало!» отправился по своим делам.
    А однажды  Борька услышал, как соседка Капитоновна, которая почему-то недолюбливала его мать, кинула ему в след  совсем непонятное слово – байстрюк. Борька не знал такого слова – байстрюк, но прикинув по смыслу, решил, что оно может означать, например,  быстрый или что-то похожее. А  так как к тому времени Борька  начал почти профессионально  играть в футбол и выступал за дворовую команду в качестве нападающего, где требовалась быстрота, ему даже польстило, что вредная соседка Капитоновна признала за ним, Борькой, такие важные  достоинства.
    Именно в то время  Борька  решился еще раз попытать свою мать на предмет отцовства и  напрямую спросить у нее, кто  его отец.
   – Если все-таки дядь Митя, то она хоть намеком, хоть полунамеком, но даст понять, что мой настоящий отец – именно он, – окрылился надеждами Борька.
   Но мать на вопрос об отце повела куда-то в сторону и только и сказала:
    –  Твой отец, Боря,  теперь ох как  далеко…
    – Он что, в другом городе живет? – не отставал настойчивый Борька.
    – Если человек от тебя далеко, то совсем необязательно, чтобы он жил в другом городе, – подытожила разговор враз погрустневшая  мать.
                7
    По поселку ходили упорные  слухи, что живет дядь Митя  с молодой женой не очень хорошо. Она его ревновала и к тому, что было и к тому, чего не было, и  от этого больше всех страдала  сама. Но ребенок у них все-таки  народился, пухленький красивый ребенок,   мальчик, назвали его Сергей.
    Борька даже бегал смотреть на Сергея, все хотел определить – похож  он на него самого или нет, но дядь Митина  молодая жена так и не дала,  как следует,  Сергея рассмотреть, и Борька обиделся и  ушел.
    Но,  несмотря на это,  Борьке Сергей  все-таки понравился, и он даже  хотел было взять над ним шефство, чтобы его, маленького, никто не обижал,  но о шефстве Борьку никто не попросил. И Борька про шефство вскоре забыл.
    А потом наступило время, когда они с  дядь Митей стали видеться  очень редко, а потом и такое, когда они не виделись вообще. Было неизвестно, то ли тот куда-то завербовался – подался на сытные хлеба, то ли куда переехал на другое местожительство вместе  с молодой женой.
    Когда дядь Митя снова объявился в их  поселке,   и они с Борькой волей-неволей стали снова встречаться, то из этого нового этапа их отношений Борька особо запомнил два важных случая. Первый случай был тогда,  когда Борька увидел дядь Митю вместе  с маленьким Сергеем.  Борька заметил, что дядь Митя несет  Сергея  на плечах точно также, как когда-то носил его самого. Спасло лишь то, что они уже уходили, и никто не стал свидетелем той невысказанной обиды и тоски, которые невольно   промелькнули  у Борьки в глазах.
    А второй случай был вообще как анекдот. Возвращаясь в неурочный час из  школы, Борька застукал дядь Митю  барахтающимся в канаве и пребывающим на изрядном веселе. Края канавы были на беду пологими, и дядь Митя, как не пытался, так и не мог найти в себе силы, чтобы оттуда себя подтянуть.
    Борьке в ту пору было уже почти четырнадцать, и силой природа его не обделила, но вытащить из канавы взрослого мужчину ему с первого раза тоже не удалось.
    Дядь Митя реагировал на все происходящее очень вяло, и единственный вопрос, который он задавал почти не переставая и, кажется, даже сам пытался на него отвечать, был такой:
    – И где это  я?
    Когда Борька вел чумазого и всего перемазанного глиной, но уже немного пришедшего в себя дядь Митю домой, то неожиданно для самого себя набрался храбрости и задал  тому  очень важный  вопрос:
    – Дядь Мить, скажи, а ты мне отец?
     Но такой непредвиденной  реакции на простой вопрос  Борька и сам не ожидал – вместо того, чтобы ответить  дядь Митя во мгновенье ока  еще больше захмелел. Или только сделал вид, что захмелел?..
    Но потом, уже в шестнадцать,  Борька все-таки нашел способ как отыграться. Когда ребята - сверстники собрали футбольную команду на местном стадионе и решили пригласить на матч в качестве соперников местных ветеранов, которые когда-то тоже любили поиграть в футбол, то Борька так виртуозно  забил целых три блестящих  гола в ворота вратаря дядь Мити, что еще в первом тайме оставил его команду на бобах.
                8
     А в последнее время они встречались с дядь Митей  не часто и особо не разговаривали, так, два слова для порядка: здравствуй или  как дела? Только однажды, когда Борька уже в свои неполные семнадцать  спешил и почти опаздывал на свиданье с девушкой дядь Митя, уже по привычке пребывающий на изрядном веселе, его неожиданно остановил.
     – Ты на меня, Боря, не сердись, – начал он как всегда издалека. – Я давно хотел тебе сказать…
      Борька понял, что дальше последует пространная речь, как всегда не о чем и не про что, и,  решив сэкономить время, без обиняков, сразу спросил:
      – А если хотел сказать, почему тогда  не сказал?
      Слегка опешивший дядь Митя, у которого  по сегодняшнему случаю  мысль и без того не особо дружила со словами, вернее слова и без того, не особо спешили за мыслью, как  того и  следовало ожидать, вдруг растерялся, а когда Борька опять вырулил первым и  задал ему второй конкретный вопрос, вернее предложил:
     – Ну,  если тогда не сказал, то говори сейчас! –
растерялся совсем.
     А потом с дядь Митей произошло и вовсе что-то неожиданное. Его мысли вдруг примирились со словами,  и они уже не бежали друг от друга, красноречиво, как забияки,  размахивая руками, но все равно вместо конкретного ответа   Борька снова услышал только нечто совсем жалкое и лукаво-примирительное:
    – Не все так просто, сынок…
    Борька понимал, что поступает сейчас грубо и неуважительно по отношению к слабому и нетрезвому  человеку, понимал также, что этому человеку тоже непросто пришлось. Ему тоже было неловко, стыдно и даже горько, ему хотелось признаться в том, в чем ему хотелось признаться, но он почему-то все не хотел брать  на себя право признаваться и почему-то все не признавался в том, в чем хотел.
    Борьке было очень  стыдно за то, что поступает сейчас грубо и неуважительно  и не дает близкому  человеку очередной шанс  выпутаться,  выйти победителем из непростой и щекотливой жизненной  ситуации, но он хорошо помнил и то, что много раз давал именно этому человеку именно этот шанс, но тот почему-то им не воспользовался. А не воспользовался,  значит,  не хотел.
     …Со временем слово «отец» как бы потеряло для Борьки свой первоначальный смысл, даже не то, чтобы смысл, а какую-то свою наполняемость. Ну, отец и отец, слово как слово, такое же, как другие слова. Оно не то, чтобы забылось совсем, просто чем-то стало напоминать тот самый фонарный столб, зачем-то поставленный чуть ли не на  середине  разбитого старого шоссе,  который Борька, искусно лавируя на своем новеньком велосипеде, купленном с первой зарплаты,  каждое утро объезжал по дороге с работы домой.
   Тот самый фонарный столб, с  которого уже давно не светило  ни одного фонаря…