Наследие Белого конвоя Глава 9

ВОЛШЕБНАЯ ПЕСНЯ ЧАЛГАЯ

Лишь ближе к вечеру усталый охотник добрался до места. Лошадь, набравшись новых, неведомых и живительных сил, довольно быстро домчала Атунду до спасительной юрты. Должно травами особыми накормил животину хитрый селькуп, что пелену с ее глаз сняли, дух жизни вдохнули. Как снег с натруженного крупа, подевалась невесть куда, ее сонливая, безучастная лень, будто и не было мучительных тягот долгого, голодного блуждания по белой пустыни, в послушном и слепом повиновении прежним хозяевам.

Заботой и радостью наполнились чумы. Было их всего два; в одном, большом, теплом и просторном жила семья Атунды, другой, поменьше; особый, занял шаман Чалгай — отец Атунды. Он поселился отдельно, чтобы не докучать; душе требовалось уединение и особый покой. Это было жилище истинного шамана, колдуна и волшебника. В самом центре его отшельнической юрты лежал большой круглый камень, с выдолбленной в нем чашей, возле которого был сложен очаг для разведения огня, а когда старый Чалгай нуждался в большом огне, то разводил костер снаружи. У камня горел лишь жертвенный огонь, необходимый ему при проведении ритуалов исцеления тела и духа больного, а особо при камлании. На стенах висели бубны и другие предметы шаманского облачения. Костюм известного в округе шамана Чалгая был отражением его заслуг. Все амулеты, подвески и другие украшения на нем — это награды за добрые и праведные дела. По сути, они являлись орденами опытного шамана, путешественника в иные миры, который для всех посвященных был посредником между людьми и духами. Сохраняя древние религиозные представления и обряды, шаман Чалгай всегда подпоясывал свой необычный костюм, словно побывавший в неистовой схватке с нечистью, поясом, сделанным из кожи, и украшали его металлические бляхи. К нему он подвешивал острый на цепочке кинжал в ножнах, украшенных орнаментом. И даже никому из Камов не было дано знать, в какие одежды облачит себя старый колдун при каждом новом камлании или погружении в магический транс, какие атрибуты своих странных одежд использует он для общения с духами.

К жертвеннику, чтобы обеспечить успех в промыслах, когда к юрте Чалгая съезжались на камлание другие шаманы, он приводил одного из оленей и приносил его в жертву духам леса, и воды. Весной окрестные шаманы приезжали в дом к Атунде для проведения церемонии обряда «оживления» бубна, которая приурочивалась к весеннему прилету птиц и продолжалась десять дней. Центральным местом церемонии считалось путешествие на юг, в страну «где светят семь солнц, где камень до неба достает». Это представление отражало конкретный момент, связанный с давней историей селькупов: почитание предков, живших в высокогорной стране, на южных Саянах. В представлениях предков бубен являлся оленем, на котором шаман путешествовал на небо или в «подземный мир».

Всю долгую ночь шаман лечил раненого человека, которого привез из тайги его сын. Больной находился в беспамятстве и был очень слаб. Дух жизни мог совсем скоро оставить его и тогда уж за ним будет не угнаться, заверил в спешке Атунда взволнованного отца. Они вместе перенесли военного человека в юрту и Чалгай велел сыну оставить его одного, идти к своей жене и дочке, они нуждались в отце больше, чем он сейчас нуждался в сыне. Старик лишь похвалил Атунду за то, что тот пулю вовремя извлек, и в огонь бросил, тело освободил от пагубного, злого влияния тьмы, и огненных духов на благое дело призвал. Они непременно теперь помогут шаману излечить и вернуть дух жизни в усталое тело человека. Сын хорошо понимал решения Чалгая, ведь хозяина огня шаманы призывают на каждый свой молебен, просят у него сил, благополучия и удачи в делах.

Атунда, будучи единственным сыном шамана, много знаний перенял от отца. У селькупов шаманский дар обязательно передавался по наследству. Обычно один из сыновей наследовал этот дар по роду. Он знал, что Чалгай отправляется в «нижний мир» за душой больного или ее хранителем. Если боль и рана в теле, то шаман, станет трудиться над тем, чтобы извлечь разрушающую силу и помочь организму исцелиться. Значит сегодня для этого достаточно одного шамана, но Атунда знал; в тяжелых случаях Камы объединяются и вместе отправляются в путь на «духовной лодке». Это «ладья мертвых», на которой души умерших совершают переход по подземной реке в царство мертвых. В земном мире, считал Атунда все благое нужно правильно и верно делать по времени, оно тоже лекарь, и дает нам возможность своевременного общения с духами и мирами главного Бога Нома. Опоздание и нерешительность вредны при общении с духами.

Шаману Чалгаю сейчас необходимы были духи-помощники. Для их поиска и установления с ними прочной связи, он и проводил специальный ритуал. Место для камлания должно быть тихим. Оставшись в одиночестве, старый шаман окурил себя специальными травами, призванными избавить от влияния всех остальных духов кроме тех, которых предстояло найти и, стуча в бубен, стал петь волшебную песню, и погружаться в транс:



Юмай, юмай, юмай, бой!..

Юмай, юмай, юмай, бой!..



Вновь и вновь вступало гортанное пение шамана, звучавшее среди тьмы холодного пространства призывным стоном, обращаясь к духам лесов и болот, призывая их идти на огонь ночного костра:



Юмай, юмай, юмай, бой!..

Юмай, юмай, юмай, бой!.. бой, бой, бой, бой, бой, бой, бой!..



Под размеренный ритм бубна и таинственные переливы магического Варгана, он призывал духов, согласных стать помощниками. Собирал их возле себя, посредством ритма входя с ними в контакт. От ударов колотушки, сакральный бубен долго звучал среди ночи, отнимая обрывки беспокойного сна у Атунды, болевшего душой за раненого человека. Бубен помогал доносить намерения шамана, а сам он максимально концентрировал свое внимание и дожидался знаков от духов. Чалгай знал, что духи могут обозначить свое присутствие и волю по-разному: внутренним голосом, явлениями природы либо видениями. После того, как духи дали о себе знать, он прокричал очень громко вороном и дал им возможность проявить свою волю через себя.

Атунде хотелось быть в юрте отца, видеть все, но пренебречь решением Чалгая нельзя. Ведь целью камлания является исцеление больного, что любая, даже вызванная ранением хворь — это происки злых духов, укравших душу несчастного и вмешиваться не велено. Шаман при посещении иных миров седлает своего «верного коня», который олицетворяет его бубен, и вместе с духами-попутчиками отправляется на поиски пропавшей души. Если он возвращает ее законному владельцу, человек выздоравливает. О, как желал Атунда искать душу военного человека вместе с отцом, ведь так они могли быстрее ее отыскать…

Место входа в миры не земные даже опытному Каму в его путешествиях является не просто. Не земные, тайные входы, от того и не видимы не посвященному и не владеющему практикой общения с духами человеку, что не чувствительны на влияния его энергий, будто бы на иную волну настроенные. Тот же зверь в дикой природе слышит и чувствует вселенную иначе; и звуки и запахи присутствия жизни ее обитателей слышны и осязаемы его органами чувств издалека. А вот человек пройдет мимо всего самого интересного, что витает и парит рядом, оставаясь сокрытым и тайным для него. И все его старания пусты и тщетны. Точно так же, невидимым остается для людей и вход в миры иные. Однако, что часто вызывало живой интерес у Атунды: шаману Чалгаю при сближении и общении с духами зверей и птиц такое чувство открывалось. И порой, на интерес сына к постижению и разгадке такого рода глубинных знаний, отец реагировал уклончиво, поясняя лишь, что к видению такому в мире особом и тонком тоже важный ключик требуется, иначе и там все как в тумане; и входы, выходы не найти, пустое и напрасное это устремление. Их и зверь земной учуять не сможет, потому как не там он, а здесь… В мире духов ты наблюдатель, а поводыри они, потому тебе потребно не только с ними в унисон звучать, но и запахи иного мира различать научиться, а там уж только и пойдешь по следу провожатых, без блуда…

Однажды, вспоминал в ночной тиши Атунда, шаман Чалгай лечил от хвори Кану, сына одного из оленеводов, случайно провалившегося в прорубь зимой, при прогоне стада через реку. Духи холода схватили юное тело оковами смерти и готовы были забрать его душу. Вернувшийся тогда после глубокого транса исцеления шаман, бросил в жертвенную чашу резной камень и сказал присутствующему отцу мальчика, что вернулся он со священным даром далеких Обдорских предков, с сакральным атрибутом и сыну его по их воле дарована будет жизнь. Отныне, они велели Чалгаю, владеть каменным идолом, святыней для их предков, поклонявшихся в далекие времена древнего язычества, Золотой бабе Сорни-най олицетворяющей божество, приближенное к солнцу и видеть которое, без ущерба для здоровья, могли только жрецы. Особо тогда Чалгая никто из родных юноши не допытывал о каменном идоле. Важно было, что сын пошел на поправку и вскоре мог вновь стать опорой отца в его трудном деле. Что даровалось шаману в путешествиях, всегда считалось атрибутом его опыта, навыков и пытливости, обретало статус неприкосновенного дара богов «верхнего мира», населенного духами предков.

Под утро совсем не спалось Атунде. Выйдя наружу и ощутив могучей грудью потомка шамана, целительное прикосновение холода, он впитал необычайный аромат лечебного воздуха, напоенного хвойной зеленью тайги. До юрты отца совсем недалеко. Было совсем тихо и Атуда подумал: «Наверное Чалгай так скоро не вернется… И духи, которых он сможет отыскать всего лишь за одну короткую ночь вряд ли смогут помочь военному человеку. Надо дня три духов искать. Наверное, старый шаман далеко ушел, вот и тихо в чуме. Пусть дольше ищет…» Хотелось зайти в юрту к отцу, но без его разрешения делать этого было никак нельзя; можно неосторожно помешать или даже навредить. Он знал, что сила шамана, проявляемая в его исцеляющих обрядах, направлена на благие цели. Однако она сравнима с опасным, сильнодействующим лекарством, которое может спасти жизнь, но при неправильном обращении убивает. Ждал Атунда долго, замерз. Воротился в свой чум, обнял горячую Ойту и вновь заснул.

Когда сознание стало медленно возвращаться, Киселев долго не мог понять; где он?.. Слабая память вернула забытое беспокойство и связанные с ним хлопоты. Он был тяжело ранен в плечо и смутно помнил лишь отдельные моменты боя, когда, отбиваясь от настигшего их передового отряда «красных», всем оставшимся верными долгу офицерам, пришлось не легко. Подъесаул Семченко, вступив в неравный сабельный бой с нападавшими, был убит. Давая возможность уйти штабс-капитану, затеряться среди сосен и елей, в буранной круговерти, окровавленный он пал со своего любимого коня на снег следом за двумя офицерами, погибшими в перестрелке. Будучи в состоянии управлять кошевкой, Киселев гнал прочь от группы преследователей, а преданный ему поручик Каширский, внезапно спрыгнув с саней, остался его прикрывать. С осознанием, что командующий должен затеряться в тайге и, во что бы то ни стало выжить, он вступил в неравный бой, с честью приняв на себя основной удар противника. Героической гибели преданного офицера Киселеву видеть не довелось, сознание оставило его…

Испуганная лошадь, бежавшая до изнеможения прочь, вскоре остановилась. Как долго длилось забытье он не знал; совсем на мгновение пробудилось сознание, наверняка чтобы проститься и навсегда забыть о неисполненном долге. Хороводило звездное небо, трещал мороз и размеренно, подобно метроному, отсчитывало удары горячее сердце. Наверное, только оно и оставалось еще живо в промерзшем израненном теле Киселева. Однако штабс-капитан нашел в себе силы, чтобы встать на ноги, но голова закружилась, и он упал рядом с кошевкой в леденящий холод окутавшей его ночи, погрузив едва теплящееся сознание в темную полынью небытия.

Тревожное пробуждение, осторожное и совсем невнятное, заставило его восстановить в смутной памяти обрывки былого боя, случившегося в заснеженном лесу бесконечной поймы большой, реки. Рассудок ждал своего часа, чтобы сообщить о непоправимой беде; о гибели конвоя и всех надежд на завершение миссии, о которой штабс-капитан помнил всегда.

Добрые духи, которых старый Чалгай под утро привел в свою шаманскую юрту, сильно помогли вдохнуть жизнь в совсем слабое тело, изгнать злого духа Кызы, а с ним и хворь. Однако, потребовалось много томительных дней ожиданий, прежде чем от пережитых потрясений, Киселев, набравшись сил, окончательно пришел в себя. И лишь когда больной вновь научился выговаривать слова и стал задавать странные вопросы, шаман пригласил в свою ярангу сына Атунду, чтобы тот мог утолить возникшее вдруг любопытство военного человека.

— Где я?.. — тихо спросил Николай, когда Атунда угостил его горьким чаем, — Что с моей лошадью, с повозкой?.. Как я здесь оказался?..

Долго рассказывал селькуп о своем походе за черным соболем, который вывел его к пойме большой реки. Где он нашел Киселева раненым, забрал и долго вез к юрте, а отец его, шаман Чалгай лечил много дней, чтобы здоровый дух телу вернуть. Теперь хорошо будет, говорил откровенно Атунда и ласково улыбался.

— Конь живой, в амбаре живет. Старые шкуры оленя стелил ему, дверь сделал, солома дал, а тепло он сам надышал. Ветер нет, тепло есть, лучше, чем олень живет. С оленями он никак не может, холодно ему, совсем домашний конь. Ягель не может искать, кормить его надо. В деревне хорошо ему жить, с оленями трудно и солома совсем мало. Олень солома не ест, где брать?.. — озабоченно жаловался Атунда, продолжая улыбчиво щурить полускрытые, раскосые глаза.

— Наш небольшой отряд шел к Томску, город такой здесь в Сибири, верст двести нам оставалось, — Киселев сделал небольшую паузу и отхлебнул чай. — Как видишь, не дошли…

— Я с дочкой в большом городе был однажды, там человек как муравей живет. Нет, так неправильно живет. Туда даже духи не ходят — боятся, а человек свой дом там строит…

Впервые, наверное, за все долгое время перехода, Николай улыбнулся рассудительному и в чем-то верному выводу местного жителя, привыкшему совсем к иному пониманию уюта и благополучия. Здесь в забытых, диких краях, общаясь с духами, оленями и самими собой, эти северные жители конечно же по-своему были счастливы и довольны дарами природы, и богов, которым преданно поклонялись. Они научились и умели здесь жить, без войн и революций, без алчной, одержимой и никчемной страсти наживы, парализующих цивилизованный мир, хотя и сюда запустила щупальца всеобщая трагедия разыгравшейся Гражданской войны.

— Почему такой человек стал? — продолжал разговор Атунда, — Даже дикий зверь друг на друга охоту не ведет, сторонится, уважение имеет, на чужую территорию не заходит, а люди стреляют без конца. Разъезжают по всей Сибири без дела, «красными» да «белыми» себя называют, а зачем?.. Боги не делят людей по цвету, они всех любят. У оленя шкура разного цвета, но он живет в одном стаде. Даже птицы поют разным голосом, но песня у них одна; они жизни и свету радуются и мошек на всех хватает. Только у людей песни, да цвета разные; все то они шкуру богатого медведя делят, да поделить не могут. Человек вещи больше жизни любит, бьется за них. Вот ты скажи мне, Николай, зачем тебе много вещей в тайге, зачем такой большой сундук за собой возишь? Совсем не нужно столько.

— Ты его нашел?.. Что с ним?.. — спросил настороженно Киселев.

— Чемодана сильно тяжелый. В чум занес, шкурой накрыл. Ой шибко люди вещи любят, а они их беспокоят всегда. Не так правильно думает человек, когда вещей много имеет. Тогда в лесу Мочиль лоз будет за него думать. Худо это…

Не менее интересные, живые, ежедневные беседы с Атундой и его умным отцом, в отшельническом жилище оленеводов, отвлекали его от тревожных мыслей о войне, и штабс-капитан очень скоро пошел на поправку. Сильные морозы еще не позволяли делать. длительные прогулки, но Киселев готовил себя к скорому расставанию с добрыми покровителями, с которыми хорошо сдружился. Первым делом необходимо было позаботиться о сохранности саквояжа. Со столь важным вопросом, после долгих вечерних раздумий, он обратился к шаману Чалгаю, который наверняка мог предложить самое необычное и простое решение. Хотя жилище шамана и располагалось вдали от троп, и дорог самого разного назначения, но с сокрытием багажа необходимо было торопиться, да и самому штабс-капитану вовсе не хотелось, в свете последних событий, обнаруживать себя в глубоком тылу у «красных». Поэтому в правильности своих выводов он абсолютно не сомневался. О доставке саквояжа в Томск не могло быть и речи. Обособленное поселение то ли эвенков, то ли селькупов, в чем долго не мог разобраться Киселев, располагалось в глубине глухой тайги и по сути, ни в чем не нуждалось, чтобы быть зависимым от внешнего мира. Хорошо осознавая факт гибели оставшейся с ним группы офицеров конвоя, штабс-капитан по-прежнему считал важным сохранить вверенный ему груз, чтобы в случае успехов армии можно было с честью представить адмиралу Колчаку ценные ордена. Неожиданное, подлое предательство поручика Бельского и позорное, ночное бегство большой группы конвоя завело выполнение приказа командования в тупик. Конечно же миссию, порученную ему командующим армией Пепеляевым, нельзя было считать до конца проваленной; золото отгружено, где надо, ордена сохранены и если не считать раскола отряда и кражу его дневников с подробной картой сокрытия Царских реликвий, то на первый взгляд, порицаний со стороны командования он не заслужил.

Однако, продолжая свои размышления, Киселев все больше убеждал себя в мысли, что Бельский каким-то образом мог быть связан с вражеской армией и тайно проводить в жизнь свои шпионские подрывные намерения. Ведь именно появление в отряде выжившего в бою Красного партизана, столь удачно предложившего свои услуги, послужило поводом для внезапного бегства поручика с группой слабых духом, не разобравшихся в себе, уставших офицеров. Остатки золотых червонцев и план местности которыми он тайно завладел ночью, наверняка определят его линию поведения на будущее, и Киселев был больше, чем уверен, что поручик Бельский приведет оставшийся отряд к поселку и оставит его при первой же возможности. Отряд ему — обуза, он здесь для другого… Скорее всего у вражеского агента, если таковым он на самом деле является, в чем Киселев почти не сомневался, совсем иная миссия, а карта может стать даже его личным достоянием и распорядиться ею в своих корыстных интересах он может в любое, пусть даже более позднее время. Сейчас многое зависит от исхода военных действий. Разумеется, он при первой же возможности доложит командующему о происшествии с конвоем, но учитывая ситуацию, Киселев все больше сомневался в возможности скорой встречи с Пепеляевым. Сейчас, однако, предстояло позаботиться о саквояже, что стоит в чуме у Атунды, заботливо прикрытый шкурами оленей.