Укус Глава 4

Полученная в Управлении Санитарной эпидемической станции, так необходимая Антону информация, вызывала беспокойство; он спешно принялся готовиться к отъезду. Решено было выехать завтра, с утра, по прошествии необходимых ему суток после приезда. Нужное лекарство от районного ветеринарного врача он получил; к тому же, тот снабдил его и книжкой, в которой было прописано буквально следующее: «Бешенство — тяжелое, инфекционное заболевание, при котором поражается центральная нервная система. Вирус его циркулирует в природных очагах, среди диких, плотоядных животных. При эпизоотиях вирус разносится также хищными птицами и грызунами. Вирус, со слюной больных животных, передается человеку при покусах, при ослюнении через поврежденные кожные покровы и слизистые. Особенно опасны покусы в лицо, кисти рук, кончики пальцев. От момента покуса до заболевания человека проходит от двенадцати дней до нескольких месяцев. Заболевание протекает очень тяжело и заканчивается смертью. Спасти человека может только своевременно проведенный курс Антирабических прививок. Первая помощь при покусах заключается в том, что нужно, как можно быстрее, промыть место травмы струей воды с мылом. Вопрос о назначении прививок решается квалифицированным специалистом в центральных и районных больницах».

В клинике Антон был, там подтвердили необходимость скорейшего применения прививок, а в случае надобности, доставить больного в район. Другу не хотелось верить в возможность болезни Николая; он гнал от себя эту злую, липкую мысль и, все же, торопился домой. С вечера зашел к приятелю, где оставил кобылку бабки Улиты, в надежде забрать ее осчастливленной и жеребой, чтобы, как и было обещано, в товарном виде, доставить беспокойной старухе.

Сергей Ушибин, приятель и друг детства Антона, встретил его с неподдельной улыбкой, заверив, что полная сил и энергии молодая кобылка, меньше двух жеребят не принесет и лошади из них вырастут, что надо. По крайне мере то, что его жеребцу «Звездочка» пришлась по душе, сомнений не вызывало. Вечер провели за столом, в воспоминаниях детства и юности. В соседней комнате, на диване, вместе с беззаботным Артемкой, щуря желтый глаз и довольно мурлыча, разлегся ленивый кот Ипполит. Их обоих бесконечно радовал покой и блаженство.

Версты съедали день незаметно быстро. До поселка оставалось не так далеко и засветло можно было успеть добраться. Антон, то и дело, поторапливал лошадь, которая бежала весело, не смотря на чувствовавшуюся усталость.

Стылая тишина до крайности обнажила стужу: «По всему последним, крепким морозом накрыло землю. Может к перемене погоды? И такое бывает. С мартом придет наконец-то долгожданное тепло и в наши края, куда ему деваться…» — думалось Антону.

Лишь монотонный, схожий с унылой песней ямщика скрип, плохо промазанной дегтем сбруи, да скользящих по снегу, санных полозьев, иногда, нарушали тишину бескрайнего, переменчивого мира тайги. Мороз, слабея, немного сдавал. В пути, Антон, то и дело, оборачивался, беспокоясь за сына, а он, зарывшись с головой в тулуп, мирно пошатывался на, убегающих в глубь леса, санях. По тайге дорога пошла неровно; то извивалась, делая крутые изгибы, то провалом уходила к низу, то круто взмывала затяжным подъемом, изматывая усталую «Звездочку». Антон это чувствовал, давая ей возможность переходить на шаг и делать передышки, потом слегка подхлестывал; сочувственно, но торопил. Особо гнать было незачем; к вечеру успевали.

Ужас, который охватил Антона у ворот дома, когда он выбрался наконец из саней, разминая свинцово-отяжелевшие от долгого сидения, колени; был как паралич, сбивающий с ног, лишающий чувств и ощущений. В растерянности он дернулся было к саням, потом отшатнулся, каменея всем телом; бросило в жар от недоумения. Следом, остужая ознобом, затрясло и лишило сил. Антон никак не мог прийти в себя и поверить своим глазам.

Взору предстала пустая возница; Артема в санях не оказалось. Лишь примятая солома, на которой еще совсем недавно лежал беззаботно спящий сын, переливала слабо припрошенным снегом. Смеркалось. Двор, как и водится при отлучке хозяина был тих и пуст. Клавдия в доме — ждет…



Поужинав, Николай взялся за починку правой лыжи; крепление иногда подводило, особо при подъемах. То и дело соскакивала нога и лыжнику, зачастую, приходилось выбираться пешим ходом, кувыркаясь и цепляясь за ветви кустарников. Работы было немного. Алтай участливо лежал рядом, с интересом уставившись на хозяина, столь увлеченно занятого благородным трудом. В лютую стужу или буран, он брал собаку в дом; стелил старую, солдатскую шинель в углу и подолгу любовался своим питомцем. Дивился его сильному и выносливому телу, а главное, послушанию и редкой, понятливости без необходимой на то, для многих собак, дрессировки. Все команды какие отдавал ему хозяин выполнялись безукоризненно и точно. Он, словно понимая незамысловатую речь, выбирал из нее все то, что касалось именно его и тут же в точности следовал указаниям. Николай дивился такой способности собаки и соответственно относился к нему. Иногда, чтобы не казаться хозяину назойливым, Алтай ложился на ложе и преданно смотрел в его глаза. Он любил их, они всегда были добрыми. Николай понимал собаку и улыбался, отвечая взаимностью. Алтай спокойно клал морду на огромные передние лапы и подолгу водил глазами, внимательно разглядывая теплое, уютное жилище.

Конечно же, любой сведущий охотник, никогда не станет впускать собаку в дом, прекрасно понимая, что она нужна ему для доброй охоты, а такие качества, как ненависть, выносливость и злость, могут дать псу только тяжелые лишения, суровый климат и непреклонность хозяина, воля которого — закон. Обо всем этом Николай знал, но полагаясь на исключения, считал, что особого вреда своему любимцу не причинит, пренебрегая иной раз суровым охотничьим правилом тем более, что себя он и вовсе не относил к их числу. Он привык делиться с собакой последним куском, теплом собственного тела. Алтай был неотъемлемой его частью, его собственным «Я», любящим и отдающим ему всего себя. Так им довелось по жизни… А теперь, ради успеха охоты, он считал более чем жестоким, лишать собаку пищи или тепла. Промыслового пса Николай вовсе не стремился делать из Алтая потому, как и сам был не ахти какой охотник. Разумеется, будь у собаки другой хозяин, возможно и для охоты лучшего пса найти было бы трудно. У каждой собаки своя жизнь, своя доля — свой хозяин. От того и собаки; одна умная, другая нет. Иная же добрая или злая, а то и просто — кусачая…

Донимали, то и дело, захожие охотники, на предмет продажи собаки, но извиняясь уходили ни с чем, завистливо сожалея, что пса им не уступили… Со скоростью молвы разносились по округе и добрые и злые слухи об Алтае, приукрашенные, да подрумяненные, что пирог на Пасху. И вот тогда, с чьих-то неловко брошенных слов, собака превращалась в лютого, непокорного зверя, неустрашимого и могучего, а у особо завистливых в глазах, даже жадный огонь пылал. И как знать, у кого, какие мысли, из корысти, в голове рождались…



Меж стволов темного, ночного леса, гонимый цепким звериным чутьем, уверенно и спешно, двигался к своей очередной жертве голодный, измотанный скитаниями, зверь. Совсем немного времени прошло с той поры, как он бежал от ненавистного, странного, двуного существа, державшего его в неволе, и его друга, похожего на тех; из стаи… с неприятным, резким запахом. Хотелось броситься и разорвать чужака. Двуногий, со страшными, большими глазами, хоть и давал ему мясо, но был неприятен и опасен. Даже при бегстве, он просто не мог, не укусить его…

Обретя свободу, волк вновь оказался в родной, никому не подвластной стихии, первозданно дикой и суровой, как сама его суть. Только здесь он ощущал себя зверем, сильным и могучим, способным мстить, убивать, всегда оставаться, и быть кровожадным властелином суровой тайги. Жизнь одинокого хищника вновь вернула ему силу и ловкость, с какой он и прежде нес гибель своим незадачливым жертвам. Лишь немного утихла ярость и напор, отступил порыв отмщения, сменившись выдержкой, рождавшей жажду и злость. Что-то алчное забрала и вычеркнула из его решимости та самая западня, парализовавшая его волю.

Однако зверь успокаивался лишь на время; стоило почуять добычу, как в тот же миг остервенелая злоба бурливым потоком вскипала в нем и несла в сторону несчастного…

Случалось, что волк уходил далеко от поселка, но каждый раз его тянуло вернуться. Реальность легкой добычи все больше привлекала и манила зверя к жилищам двуногих. Его жертвами уже стали две дворняги, бесцельно бродившие окрест, и овца, застигнутая врасплох у скирды сена. Приближаться к поселку он опасался и свежая, незамутненная память еще отчетливо хранила отголоски недавней неволи.