Гений русского парадокса Василий Розанов

Мог ли помыслить Василий Васильевич Розанов, умиравший в феврале 1919 года в заснеженном граде преподобного Сергия в буквальном смысле от голода и холода, что спустя столетие его будет цитировать Предстоятель Русской Церкви? Да-да, того самого Розанова, чьё отлучение от Церкви затянулось лишь благодаря мировой войне и революционной смуте. Ну а потом, с началом гражданской войны и антицерковных гонений, священноначалию вовсе стало не до Розанова. Один же из главных инициаторов анафемы, епископ Гермоген (Долганёв), в июне 1918-го оказался в числе первых новомучеников Церкви Русской.


Горькие, но меткие розановские слова – «существование без высших идей побеждает и едва ли не победит христианство, как христианство некогда победило классицизм» – стали центральными в выступлении Святейшего Патриарха Кирилла на торжествах, посвящённых 10-летию его интронизации. Правда, Предстоятель не упомянул, в каком контексте Розанов их произнёс. А контекст был едва ли не пророческим:

Европа, как и Азия, в конце концов побеждаются Америкою. Американизм есть принцип, как «классицизм», как «христианство». Америка есть первая страна, даже часть света, которая, будучи просвещённою, живет без идей. Она не имеет религии иначе как в виде религиозности частных людей и частных обществ, не имеет в нашем смысле государства и правительства; не имеет национальных искусств и науки. Даже нельзя сказать, чтобы она имела нацию, ибо Соединённые Штаты не есть национальный организм, подобно России, или Германии, или Испании. Вот это-то существование без высших идей побеждает и едва ли не победит христианство.

Пророческие интуиции Розанова проходят через всё его творчество. Конечно, сложно назвать этого мятущегося человека, ещё в молодости очень сильно обидевшегося на Церковь, «пророком», но в интуиции ему не откажешь. Так, наверное, никто лучше него не почувствовал апокалиптический характер революции. Хотя сам Розанов поначалу сделал из этого не христианские, а языческие выводы. Возможно, тем самым соблазнив немало верных, но в итоге покаявшись как в этом, так и во многих других своих грехах. Хочется надеяться, это стало последним из многочисленных парадоксов Василия Васильевича, окончательно примирившегося с Церковью лишь на смертном одре.

Юдофил-антисемит

А вместе с Церковью Розанов примирился с... «мировым еврейством». Тем самым, которое любил и ненавидел. Ненавидел и любил. Был одним из самых глубоких во всей Российской империи знатоков иудаики, а вместе с тем – юдофобом-мистификатором, ярым сторонником пресловутого «кровавого навета». В своих трудах Василий Васильевич пытался доказать, что нашумевшее «Дело Бейлиса» – не фальсификация, но реальное жертвоприношение христианского младенца. И параллельно – разносил «в пух и прах» либеральную прессу, которую именовал не иначе, как «наша кошерная печать».


Святая правда: Василий Розанов – маленький человек с большой метафизикой
За это Розанову предстояла «публичная порка» в Религиозно-философском обществе, в которое он входил наряду со многими либеральными мыслителями и публицистами. Василия Васильевича хотели выгнать со скандалом, но он, говоря современным языком, в буквальном смысле «протроллил» своих критиков. Узнав об обсуждении принятия в члены общества философа Семёна Грузенберга, брата адвоката Оскара Грузенберга (защищавшего Менделя Бейлиса на упомянутом процессе), Розанов уведомил общество о своём выходе, в заявлении сознательно «спутав» двух Грузенбергов.

Но пройдёт лишь несколько лет, и уже во время революционной смуты, перед самой своей кончиной, Василий Васильевич оставит завещание в пользу... московской еврейской общины. Парадоксальное, как и вся его жизнь и литературное творчество:

Веря в торжество Израиля, радуясь ему, вот что я придумал. Пусть еврейская община в лице Московской возьмёт половину права на издание всех моих сочинений и в обмен обеспечит в вечное пользование моему роду-племени Розановых честною фермою в пять десятин хорошей земли, пять коров, десять кур, петуха, собаку, лошадь, и чтобы я, несчастный, ел вечную сметану, яйца, творог и всякие сладости и честную фаршированную щуку.



Можно ли предположить, что и на смертном одре Василий Васильевич продолжал паясничать? Вполне. Иначе это не был бы Розанов. Но в любом случае, это уже не столь важно: московская еврейская община так и не воспользовалась «лестным» предложением, в котором со всей очевидностью сквозила многолетняя розановская зависть к «еврейству». Зависть, связанная с ветхозаветным отношением к «половому вопросу», о который Розанов обломал немало чернильных перьев.

Семейная и идейная драма

Кто хотя бы немного знает биографию Василия Розанова, вспомнит, что в 1880 году, студентом, он женился на 40-летней Аполлинарии Сусловой, в которой возлюбил... Достоевского. Опять парадокс. Юный мыслитель-идеалист восхищался творчеством Федора Михайловича и, конечно же, знал о его былом романе с Сусловой. И незадолго до кончины великого писателя женился на его бывшей возлюбленной.

Однако этот любовный парадокс стал поистине трагическим. Семейная жизнь не сложилась, но стала чередой испытаний и унижений. Слабохарактерный Розанов терпел многое, включая постоянные измены супруги и её агрессивные издевательства над его философским творчеством. Но когда Аполлинария Прокофьевна в очередной раз сбежала от Василия Васильевича со... студентом, он женился на молодой вдове, которую искренне полюбил. Женился незаконно, хотя нашёлся добрый священник, согласившийся повенчать возлюбленных.

В итоге семейная жизнь Розанова практически до конца его дней была переломана. Доказать вину Сусловой в случившемся было невозможно, а сама Аполлинария Прокофьевна согласия на развод Василию Васильевичу не давала. И потому его брак с прекраснодушной и искренне верующей Варварой Дмитриевной Бутягиной оставался неофициальным. А их дети – четыре дочери и один сын – «незаконнорожденными».

Тяжелейшая личная драма привела мыслителя к серьёзному идейному кризису, из славянофильски настроенного консерватора он стал критиком Церкви, на которую взвалил вину Сусловой и собственную трагедию. С течением времени обида переросла в жизненную концепцию. Розанов начал воспевать не только стихию пола и деторождения, но и оправдывать пороки. Своего рода антихристианским венцом этого стала книга «Люди лунного света», на которую и ополчился будущий священномученик владыка Гермоген, написавший на Василия Васильевича донесение в Святейший Правительствующий Синод:

Воспевая гимны «священным блудницам», [Розанов] проповедует разврат, превозносит культ Молоха и Астарты, осмеивает евангельское учение о высоте девства, восхваляет язычество с его культом фаллоса... извращает смысл монашества и клевещет на него и издевается над духовенством.

Синод

ЗДАНИЕ СИНОДА. ФОТО: WWW.GLOBALLOOKPRESS.COM

Епископ Гермоген несколько сгущал краски, однако оправдывать Розанова сложно. Он действительно очень далеко ушёл от православного христианства. В чём-то увлекшись язычеством, а в чём-то уже упомянутым иудаизмом. Наверное, окажись рядом мудрый духовник, он смог бы помочь Василию Васильевичу, но до личного знакомства с молодым отцом Павлом Флоренским Розанов был весьма критичен к священнослужителям. И именно отец Павел, и сам весьма противоречивый в своём религиозно-философском творчестве, возвратил Василия Васильевича к Церкви. Хотя ещё незадолго до смерти Розанов не хотел исповедоваться у отца Павла:

Нет, где же Вам меня исповедовать. Вы подойдете ко мне с «психологией», как к «Розанову», а этого нельзя. Приведите ко мне простого батюшку, приведите «попика», который и не слыхал о Розанове и который будет исповедовать «грешного раба Василия». Так лучше.

«Листва» Василия Розанова

Вообще исповедальность для Василия Васильевича в последние годы его земной жизни была образом жизни. За без малого столетие до появление блогосферы и соцсетей Розанов начал вести публичный дневник. «Уединённое» и «Смертное», «Мимолётное» и «Опавшие листья» – только самые известные среди многочисленных коробов этого исповедального жанра. Записи парадоксальные и философски глубокие, хулиганские и поистине «слёзовышибищенские». Эту дневниковую прозу стоит прочесть.

«Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком...
И всё понятно.
И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем».

Или совсем уже личное, исповедальное:

«Запутался мой ум, совершенно запутался…
Всю жизнь посвятить на разрушение того, что одно в мире люблю: была ли у кого печальнее судьба».

Тут же – по сути, покаяние перед Церковью, которую рядом критикует. И это покаяние – столь же искренне, как и критика:

Я не спорщик с Богом и не изменю Ему, когда Он по молитве не дал мне «милости»; я люблю Его, предан Ему. И что бы Он ни делал – не скажу хулы, и только буду плакать о себе...

Кто любит русский народ – не может не любить Церкви. Потому что народ и его Церковь – одно. И только у русских это одно.

Ну а уже в 1917-м, когда миллионы рукоплескали свержению Государя и крушению Империи, Розанов напишет уже совершенно личное, не надеясь на публикацию:

Никогда я не думал, что Государь так нужен для меня: но вот его нет – и для меня как нет России. Совершенно нет, и для меня в мечте не нужно всей моей литературной деятельности. Просто я не хочу, чтобы она была.

И параллельно с этой личной «листвой» – многолетняя «листва» публичная. Поистине бесчисленные литературно-критические и политико-публицистические статьи (в основном, передовицы в газете Алексея Суворина «Новое время» – национально-консервативной по духу, хотя и независимой). Будучи плоть от плоти Серебряного века, Розанов очень жёстко этот век критиковал. И хотя время от времени допускал критику властей, в целом всегда выражал национал-патриотическую позицию.

Особенно же чутко отреагировал на убийство Петра Столыпина, которого искренне почитал: «Великая заслуга Столыпина состояла в том, что он боролся с революциею как государственный человек, а не как глава полиции. Он понял, что космополитизм наш и родил революцию; и, чтобы вырвать из-под ног её почву, надо призвать к возрождению русское народное чувство, русское государственное чувство... После целого века космополитических мечтаний «наверху», - русская реальная политика наконец-то пошла по руслу русских реальных интересов, гордого сознания русского достоинства, гордого сознания русской чести».

И уже после крушения монархии и империи – по-настоящему гениальный как содержательно, так и стилистически текст «Рассыпавшиеся Чичиковы», исполненный столь свойственной Василию Розанову едкой критикой парламентаризма. Текст, которым хотелось бы завершить этот очерк его памяти.

(Материал из Интернет-сайта)