Укус Глава 6

Небо затянуло серой, тугой дымкой. Подул легкий, походивший на прикосновение ветер, разбудил глубокую, лесную дремоту. Зачернела даль в предчувствии непогоды. Потемнел горизонт, став ближе. Сомкнувшись с бурым таежным массивом — растворился…

Застонал в смутном беспокойстве зимний лес, заохал растревоженный, с неохотой раскачиваясь и поскрипывая. Не просто растолкать и окаменевшие стволы могучих, вековых сосен да елей; потревожить птиц, насторожить зверье… Спящим в зиму одна побудка — весна, а соглядатаям — тревога. Однако любой шум в лесу — опасность; вот и прячется зверье в пору затишья.

Ветер разыгрался, усилился; стал трепать вершины деревьев, беспокоить сонную тайгу. Волк бежал неторопливо, с остановками, оглядывая и слушая лес. Обнюхал кусты, пахнущие даже зимой, сунул нос под елку; запах слетевшего рябчика на мгновение обрадовал, но его тут же сдуло ветром; помотайся, поищи… Запахом сыт не будешь, а следы попадались все больше не свежие, не сулящие пищи. Хищник, постояв, сменил направление и, резко повернув вправо, склоном, поросшим мелким ельником, ушел в балку. Однако небольшой распадок скоро закончился, уводя мотавшегося по сторонам зверя в редколесье, переходящее в открытую, привольную равнину. Но не тут-то было; пришлось вновь углубиться в лес, укрываясь от ветра его спасительными кронами. На вольных просторах разыгралась метель и голодному волку не в пору было ощущать ее жгучие прикосновения.

В лесу метель успокаивалась и лишь разбуженные ветром деревья, непрестанно общаясь меж собой, давали знать о приходе непогоды. Зверь, вдруг, остановился, потянул носом; до него долетел отчетливый и ясный запах. Это был неприятный, тревожный запах двуногого, перемешанный с едкой примесью животного.

Но он тут же исчез и больше не улавливался. Волк заметался, ища ненавистный дух, закружился на одном месте, принюхиваясь и нервно фыркая. Запаха нигде не было. Видимо метелью кружило остатки человеческого присутствия, замело и запутало пути-дороги; не прорваться, не отыскать их зверю. Но уже обеспокоенный и встревоженный, он яростно бросается бежать; ищет и находит слабое, вновь и вновь ускользающее дуновение. С новой силой рвет метель вершины сосен, полнит лес снежной пылью, мешая идти по следу. Непроглядно, не ясно в неотступной жажде погони за запахом. А чужой дух и страшит его, и манит…

Поиск стремит и торопит. Дальше в лес — ближе цель… Вот уже и метель не так кружит, не тревожит, сбивая с пути, не мешает искать. Спешит и гонит голодный зверь, обнажая клыки. Неотступный дух горячит голодного волка, дразнящим, дерзким дуновением, от которого не отступиться, не прогнать прочь. И нет у бедолаги иного пути и дороги; позади безжалостно идет по следу немая и голодная смерть, а там, за темным провалом таежного распадка, что лежит впереди, таинство грядущих перемен. Может быть даже трагического развития событий, навязчивых как неотступный и цепкий холод. Инстинкт выживания выше притупленной болезнью осторожности и чувства опасности. Бежит волк на запах; а как иначе в мире сурового существования, среди таежной, сиротливой глуши. Природа неумолима в своем решении и трудно, даже почти невозможно, повлиять на ее выбор.



Соскользнувший с саней на крутой излучине дороги, среди дикого, зимнего леса, одиноко чернел полушубок, со спящим в нем Артемкой. Мягко упав с возницы, он даже не проснулся и лишь начавшаяся метель, задувая россыпь холодного снега в приоткрытый ворот огромной, дедовой шубы, вынудила его пошевелиться. Тяжелые полы овчинного тулупа распахнулись и мальчишка, с опухшим от сна лицом, выполз наружу. Его широко раскрытые глаза тревожно забегали. Некоторое время он натужно соображал: «Что произошло, где отец, куда подевались сани? Как мог он, один остаться среди леса?»

Ветер с силой рвал вершины могучих сосен, со скрипом и скрежетом шатал укрытые снегом ели, срывая с ветвей сыпучую, снежную пыль — вил сугробы вблизи стволов. Случившееся мгновенно поставило Артема на ноги; неловко ворочаясь, он бросился в неведомую глушь леса, но видя бессмысленность затеи, сразу же воротился на санный след. Наступая на длинные полы неуклюжей, дедовой шубы, он то и дело падал, тычась лицом в рыхлый намет снега, поднимался, вглядываясь в темнеющую тайгу, искал отца. Выбившись из сил от бесконечной суеты и охватившего его страха, он сел на снег и заплакал. Спустя время, вытер рукавом мокрый лоб и, унимая дрожь в пальцах, достал из кармана большую конфету; подарок дяди Сережи. Он не съел ее сразу, хотелось показать маме; она была красивая… Конфета оказалась, к тому же, и вкусная. Завернув остаток, Артемка сунул его обратно, в глубокий карман шубы. Варежки от снега намокли и хотя мороз понемногу стихал, пальцы начинали мерзнуть. В лесу метель не ощущалась, но порывистый, проныра-ветер, то и дело норовил забраться в еловый воротник тайги и, растрепав его, показать себя. В дедовой шубе было тепло, но идти по рыхлому и глубокому снегу, не совсем удобно. Приходилось раздвигать ее длинные полы в разные стороны, чтобы беспрепятственно двигать ногами. Но ветер задувал и мерзли колени. Артемка останавливался, смыкал края и приседал на пушистый, хранящий тепло, мех; отдыхал и грелся. Он совершенно не знал, в каком направлении идти, однако был убежден в том, что от санного следа уходить нельзя; ведь должен же отец за ним вернуться. Конечно же Артем понимал, что отец не виновен в том, что он оказался один. Увлекшись дорогой, он видимо просто не заметил его падения с саней и уехал…

Оставалось определиться. Следы копыт и полозьев были нечеткими и на рыхлом снегу понять, куда ехали сани; он не смог. Слабое подобие зимней дороги все сильнее скрадывала разыгравшаяся метель. Вскоре исчез и санный путь. Лес потемнел и выцвел… Приближался вечер, и страшная, темная ночь сулила поглотить все видимое пространство. Что делать Артем не знал. Подступавший страх, сменился ожиданием непреодолимых трудностей. Оставалось одно; идти, чтобы не замерзнуть. От холода спасал тулуп, и хорошо понимая, что надо двигаться и идти, он не уповал на его тепло, ведь они оба согревали друг друга… На долго ли хватит ему сил? Как далеко дом? Туда ли он идет и ищет ли его отец? В детской голове, бесконечной каруселью, вертелись одни и те же, волнительные мысли и слабеющий свист пурги беспрестанно пел на ухо, тоскливую, однообразную песню.

Первое время тревожные думы вытесняли все остальное, не давая сосредоточиться на более важном и нужном именно сейчас. Снег под ногами стал рыхлым и мягким. Проваливаясь с каждым шагом все глубже, Артем понял, что сбился с санного следа, совсем потерял его и, в сгустившихся сумерках, уже не сможет отыскать. Сделав несколько попыток вернуться, заплутал окончательно. По пояс завалившись в рыхлую мякоть никем не тронутого снега, присел и, тяжело дыша, огляделся. Стало еще страшнее… Неприветливый лес, всегда казавшийся ему добрым, смотрел на него пугающими черными провалами корявых берез, с наползавшими отовсюду кустами, таившими страх и ужас. А ветер, то утихая, то набирая силу, все рвал вершины сосен, словно пытаясь пробудить в них человечность и сострадание к заплутавшей, невинной жертве. Боясь его безучастного равнодушия, по-своему, наивно, Артемка начинал ненавидеть лес. Наверняка, теперь уже, не сможет он относиться к тайге с прежней любовью и детской верой в нераскрытые, неведомые никому, лесные тайны. И, если он не заблудится и не пропадет, то навсегда запомнит ее леденящее равнодушие…

В памяти, как наяву, всплыл рассказ отца о, бежавшем из неволи, волке. Возможно, сейчас этот свирепый хищник бродит где-нибудь в окрестностях поселка или промышляет в лесу, укрываясь от ветра и холода. Артема проняла дрожь… Придя в себя от короткого оцепенения, он ринулся вперед; тяжело дыша, принялся разгребать снег руками, выбираясь из его цепких, холодных объятий. При мысли, что встреча неминуема, охватывал леденящий сердце ужас. Ведь у него ничего нет; ни ружья, ни ножа, ни даже палки, он не готов, он не сможет защититься. Два раза он стрелял по воронам из отцовской двустволки; мазал конечно, но понимал, что сейчас с ней было бы спокойней. Близость ночи и неотступный страх приблизили Артема к почти осязаемому ощущению реальности: «Как не замерзнуть в лесу и не угодить в лапы дикого зверя, как спастись, ведь встреча с волком и действительно может произойти, что же тогда…?» Он верил и знал, что по какой-то нелепой случайности он остался один и, что отец его непременно ищет и конечно же скоро найдет. Не даст ему провести жуткую и холодную ночь в лесу, среди снега и метели, не позволит замерзнуть и погибнуть.

Должен же он услышать выстрелы или увидеть огни фонаря, ведь уже скоро совсем стемнеет. Артем решил искать не высокую, подходящую для ночевки сосну или иное разлапистое, ветвистое дерево. На земле оставаться опасно, да и костра не разведешь, а без огня в лесу — гибель; об этом ему дед Никифор говорил. Все различимые сосны, как на зло, походили одна на другую, уходя ввысь гладкими, ровными стволами, на которые и влезть не сможешь; не зацепиться ногами. Поиски увели в сторону; незаметно, перебирая сосну за сосной, Артем все же увидел нужное дерево.

Дорога бежала быстро, казалось быстрее уставшей лошади, а хотелось все гнать и гнать… Начиналась метель. Антон расстроился окончательно; отчаяние было написано на его измученном лице. Всегда сдержанный в эмоциях, он без умолку ругал себя за халатность и неосмотрительность в пути, не весть какую неосторожность по отношению к сыну, который мечется в страхе, должно быть, где-то неподалеку, полагаясь на скорую помощь отца. Как понимал и как чувствовал его беспокойства Николай, но успокаивал, делая все возможное для спасения оказавшегося в беде ребенка. Велел собраться и действовать, притом быстро и решительно. Николай, только сейчас, пожалел, что в спешке не взял с собой Алтая, оставив его сидеть на привязи у крыльца дома, хотя в последний момент почувствовал тревогу; но не распознал предчувствия беды… Не подумал о том, что Алтай пригодится в поисках мальчишки, именно сейчас, среди воющей кутерьмы ночи:

«Почему не настоял, послушал Антона? Ох как жалко!..» — морил душу Николай, с напряжением всматриваясь в темные провалы тревожного леса. Возвращаться за собакой, теряя драгоценное время, они не решились. Пересилила надежда на то, что Артемка не ушел и ждет их на санном пути, что они быстро, еще до наступления темноты, смогут его отыскать.

Ближе к лесу метель завыла сильнее. Вступая с ней в перепалку, лес мотал из стороны, в сторону пушистой хвоей вершин, гневаясь на незадачливых путников, отважившихся в такую непогоду пожаловать в ее непокой. Санный след, а с ним и весь проторенный сквозь лес зимник, ушел в небытие; скрылся в белой массе навеянных пургой сугробов. Далее, в глубь леса, хорошо зная дорогу Антон, погнал лошадь сам.

Ветер утих, но по маячившим кронам деревьев, легко можно было понять, что пурга слабела лишь в лесу. Кружащий повсюду снег, мешая путникам, не позволял в полной мере разглядеть окрестности едва угадываемого Антоном санного пути. На крутых поворотах и неровностях предполагаемой дороги, каких-либо следов не обнаружилось.

— Далее равнина, без подвохов. Если Артем свалился или сполз, каким-то образом, с накренившихся саней, то только здесь, ведь я его видел, оглядывался.

— Значит будем искать здесь, — торопливо ответил Николай, заряжая ружье парой дробных патронов. Выстрелил, слегка испугав лошадь. Та дернулась, но с места не сошла, должно быть и ее одолела усталость; куда уж тут ретивость казать…

Отойдя в сторону, он выстрелил еще раз, громом глуша лесной шум. Ни эха в ответ, ни звона в ушах и лишь свист носившегося над кронами ветра, селит в душах тревогу… Антон принялся кричать, но почувствовав, что его голос безответно тонет в нескончаемом гуле тайги — замолчал.

Шум леса не давал возможности Артему услышать крики, а вот выстрелы он различил. Расслышал где-то в отдалении и, наверное, не отличил бы их от прочего шума, если бы выстрел не был двойным, повторившимся. Он резко повернулся на звук и обмер…

Внезапно навернувшиеся слезы, мешая смотреть и видеть, застыли на глазах. Рот свело и замерзшие губы не слушались; хотелось кричать и звать на помощь, но крик не получался… Артем лишь жадно, со всхлипом, тянул в себя мерзлый, леденящий душу, воздух.

Утопая в рыхлом снегу, изо всей мощи работая телом, на него уверенно несся какой-то зверь. Нет, это не Алтай, его бы он узнал сразу, ведь пока еще не так темно и окрас собаки нельзя спутать с волчьим. В сгустившихся сумерках еще можно было видеть рвущегося вперед хищника, гонимого злом и холодом к каменевшей от ужаса жертве.

Ноги испуганного внезапностью мальчишки, сработали словно пружины, взведенные некой внутренней энергией, хранящейся в теле и способной в критические моменты выбросить адреналин физической мощи, приводя в действие удивительный механизм самосохранения, объединить в себе силу, сознание и волю воедино.

В стремлении выжить, Артемка не понял, как влетел на разлапистую сосну, забравшись на одну из ее ветвей и из укрытия, не сводя глаз, зорко и со страхом, взирал на смертного врага. Дедов тулуп так и остался лежать у подножья дерева, еще больше распалив ненависть злого хищника. Он был принесен в жертву; набежавший зверь в мгновения разорвал его на куски, не находя должного выхода злобе, что кипела и клокотала внутри гневно ворчащего волка.

Артем с сожалением понял, что остался без теплой, дедовой шубы, спасавшей его все это время от назойливого, неотступного и студеного ветра. Сейчас ему вовсе не было холодно; ему было страшно… Натужно колотило сердце, обдавая жаром; обманчивым и проходящим.