Каждое утро

Светит солнце, а с неба летят лёгкими мотыльками снежинки. Город шумит и гудит, жизнь в нём в эти предпраздничные дни кипит, но вся она где-то там, чуть в стороне, за кронами заснеженных деревьев. Здесь, вокруг нас, - только искрящийся под непривычно-ярким зимним солнцем снег и ещё что-то неуловимо-волшебное, лёгкое, как летящие с неба снежинки, светлое и тёплое, как и полагается настоящему волшебству, растекающееся по телу при каждом вдохе.

Я ловлю снежинку, она тает на моих пальцах, и я улыбаюсь, поднимая глаза на моего спутника. Он улыбается мне в ответ - и я почему-то уверена, что он чувствует то же, что чувствую сейчас я. Таким было утро первого января когда-то давно, в детстве, когда казалось, что вместе с новым наступившим годом открылся чистый альбом и, взяв акварель, можно тонкой кистью разрисовать белую бумагу любым, ещё вчера казавшимся неуместным, узором. А можно не рисовать ничего, а просто одеться потеплее и пойти играть в снежки или кататься с горки. Можно вообще всё, что вчера было нельзя, чего вчера не хотелось или то, чего вчера попросту не существовало.

Вот и сегодня так же, хотя на календаре всё ещё декабрь, в альбомах уже давно рисует кто-то другой, изредка спрашивая меня, красиво ли получилось, а той горки, наверное, давно уже нет.

Нет, не так же: сегодня – лучше. Тогда волшебным был лишь тот единственный первый день года, а это волшебство случается каждое утро, и чувствуют его лишь двое: я и тот, кто сейчас улыбается мне.

– Непривычно, да? – спрашивает он.

Я смеюсь.

– Просто стоять на улице и разговаривать? Да, очень непривычно, – отвечаю я, не сводя с него взгляда и удивляясь, что он до сих пор не отвёл своего.

Он протягивает руку и смахивает несколько снежинок с моей шубы.

– Не трогать тебя тоже очень непривычно, – объясняет он этот, и без того понятный, жест.

– А хочется? – лукаво спрашиваю я, прекрасно зная ответ.

– Очень хочется, – кивает он.

Я рассматриваю его лицо, как делаю это постоянно, и чем неизменно его смущаю. Рассматриваю, чтобы хорошенько запомнить и при первом желании легко вспомнить эту улыбку и этот взгляд.

– А мне очень хочется тебя поцеловать, – признаюсь я, продолжая обмен очевидностями.

Волшебство в сочетании с желанием похулиганить – коктейль, начисто стирающий грани надлежащего и привычного, и я, не дожидаясь ответа, делаю полшага, прижимаюсь к нему и с удовольствием выполняю своё желание. Затем отстраняюсь ровно настолько, чтобы увидеть его реакцию.

Он улыбается, и я чувствую, как его ладони ложатся мне на талию, прижимая меня крепче.

– Губы обветрятся, – сообщает он, не выпуская меня из рук, и я снова смеюсь, снова целую его губы, снова чувствую себя той девочкой, что когда-то улыбалась первому утру нового года.

Обнимая его за шею обеими руками, я прижимаюсь щекой к его щеке. Подсвеченные солнцем снежинки летят и летят с неба, ложась нам на плечи, посыпая своим блеском мои волосы, а я смеюсь, понимая, что сегодня, как и каждое утро, передо мной – тот самый белый лист плотной акварельной бумаги, разнокалиберные кисти, самые яркие краски, – и всё то, чего вчера ещё не существовало, сегодня только начинается.