Эля

Эля зашла в трамвай последней.
Поправила пояс и машинально придержала юбку, чтобы не проводить ею по грязным краям ступеней. Любимая юбка.
Длинная как положено, фисташкового цвета, плотная и мягкая, она крепко и нежно обнимала ноги,
делая походку ещё плавнее. Вышитые шёлковыми нитками того же цвета молодые побеги граната поднимались от подола туда, где всё её иссушенное горем и ненавистью тело помнило и помнило и помнило – одно и другое и третье бремя …
Кондукторша осмотрела вошедших – инвалид, школьник и две бабки – и даже не привстала со своего места.
Элю почти не трясло. Она посмотрела на мобильник, и в сухие складки возле глаз набухла и просочилась слеза.
«Эта - последняя» - строго сказала себе Эля. 
Мобильник работал. «Эта – последняя. Эта – последняя …» - Эля поняла, что повторяет эти два слова вслух. «Наверно - лекарство …» рассеянно подумала она. Лекарства на неё вообще-то действовали не очень. Она закрыла глаза и стала молиться …
«Садитесь, пожалуйста!» - Эля вздрогнула и пошатнулась. Конопушки, потом - жёлтые волосы и обветренное личико – глаза постепенно сфокусировались на девочке лет девяти, которая, захлопнув книжку, соскочила с сиденья. «Спасибо, не надо» - слова вышли сипло,
без голоса. «Садитесь, садитесь, женщина, вон как качает!» - строго присоединилась какая-то дама.
«Сади-итесь, мне скоро выходить» - протянула девочка с улыбкой и стала листать книжку. Эля опустилась на сиденье.
Напротив – четыре глаза: дама со строгим голосом, - через очки, - и малыш на её руках. «Два с половиной …» - Эля вспомнила Русланчика в два с половиной и опять закрыла глаза…
Молиться уже не хотелось.
Мобильник молчал. Трамвай качнуло на повороте, малыш напротив задел ногой Элину юбку и поднял глаза. «Ой, извините» - мамаша, сделала движение, будто хотела отряхнуть, но Эля уже провела рукой по колену: «Ничего …»
Держась за поручни и друг за друга, парень и девчонка, играли с парой наушников – то вставляя, то вынимая динамики, хихикая, путаясь в проводках и то и дело целуясь. «Бесстыжие…» - без всякой злости подумала Эля и вдруг отчётливо заметила, что девочка, уворачиваясь от объятий, выгибается упругой спиной и поводит тёмно-русым хвостом совсем как её Алла,
- когда мать застала её в совхозном саду, устав ждать дочку из школы.
Ох, и зла тогда была Эля!
Её бровь только чуть вздрогнула - не то, вспоминая тот гнев, не то, ощущая вину, - а малыш напротив уже засёк это движение доселе неподвижного лица и – улыбнулся Эле,
хвастаясь кривенькими зубами. Улыбаться как все – губами - Эля не могла, но морщинки у глаз задёргались, зашевелили своими хвостами и, как могли, ответили малышу…
Эля судорожно схватилась за мобильник. Вот оно что! Трамвай шёл по заводской улице, среди бетонных заборов и железных ворот, и оператор на время потерялся.
В этом случае, она должна была всё решать сама.
Ей вообще-то было всё равно – где и как. Самолёт, стадион, метро – не всё ли равно! Решили – трамвай, значит трамвай …
Передвигающийся со скоростью собаки, обегающей квартал, задвинутый на самые окраины, наполненный чудаками и неудачниками, пенсионерами и школьниками … Так решили.
Эля потянулась и стала смотреть в окно. Нужно было сообразить, где она, и сколько ещё так ехать.
Её опять затрясло. Девочка с книжкой повернулась к двери. Парочка заскучала и повисла друг на друге. Малыш укачался: тыкаясь в мамино плечо, он пристраивался задремать. Эля попыталась угадать, где они могут выйти.
За две остановки до кольца – большой квартал. Там, наверно, никто не сядет…
Девочка у двери заглянула еще раз в свою книжку, запомнила страницу и вышла. «Следующая - поликлиника» - вдруг проговорила кондукторша,
и мамаша стала тормошить малыша: «Не спи, сейчас выходим». «Слава богу» - неожиданно подумала Эля и испугалась.
Этого - нельзя. Нельзя жалеть! Они не жалели… Перед её глазами заходили круги, в которых, много раз отгоняемые, вырисовывались лица, лица, лица людей, самых близких людей, самых родных. Мёртвые лица.
Стон, жуткий, пронзительный, готовый как бритва, как раскалённый прут – разрезать, прожигать оболочку ненавистного мира – живую и неживую ткань, всё что есть, - этот нечеловеческий стон подступил к Элиному горлу, глазам, вискам. В тысячный раз.
И в тысячный раз она подавила его …
Она ещё раз провела рукой по колену. Ещё раз посмотрела на мобильник. Поправила пояс. Сосредоточилась и посчитала остановки – ещё четыре.
«Может, через две и эти, бесстыжие, - выйдут …»


2008