Большая медведица

Джек толкал перед собой льдину, стараясь уберечь Розу от обезумевшего капрала. Бравый вояка висел, как и прочие уже мертвецы, на пробковом поясе и рассекал саблей воздух, отгоняя снующую над водой смерть, а может, стараясь кого-то задеть и утащить с собой в бездну. Капрал терял силы, но кто его знает, служаку. Вдруг он приметит Розу как грозную старуху (момент позволял) и исполнится решимости. Роза, напротив, была неподвижна. Она безучастно смотрела, как замирает стайка онемевших от холода людей, как из последних сил Джек отталкивает её льдину прочь от полуживого капрала и затем медленно исчезает в мёрзлой глубине. Её сознание безучастно фиксировало последнюю, повисшую над пустотой, мысль: «Титаник…» и так же медленно, как Джек, погружалось в сон.
…Девятнадцатилетний инвалид Тамерлан Гулиев (Тамик, Том) выключил компьютер. Образ Розы вскружил ему голову. «Уфф, это же про меня!» Юноша подкатил коляску к окну и отыскал в вечернем небе Большую медведицу. Декабрьскими вечерами созвездие подплывало к окну Тамерлана, и они часто и подолгу смотрели друг на друга. Сегодня на календаре значилось семнадцатое декабря.
– Семнадцатое декабря… – тихо произнёс Том.
Пять лет назад семнадцатого декабря случилась та самая злополучная авария. Погибли родители, сестрёнка, водитель Ростислав Евгеньевич. И только он, «счастливчик», выбрался живым из страшной давильни. Почти год провалялся в госпиталях, вернулся домой, пересел в инвалидное кресло и получил возможность передвигаться по этажу, брать книги, читать, но, главное, работать с компьютером. Тогда же пятнадцатилетний Тамерлан впервые увидел в окне Большую медведицу.
– Роза, как прекрасно, что смерть на коснулась тебя! – юноша мечтательно улыбнулся. – Капрала больше нет, не плачь, Роза!»
В шестнадцать лет к Тамерлану пришла первая любовь. Измученного пацана-инвалида оросила, будто майский дождик, сладостная благодать любовного предчувствия. К нему пришло ощущение невесомости, когда любовный ветер кружит сознание и несёт его в сказочный мир дрём и фантазий. Обычно подобные эротические, вернее надэротические состояния являются следствием прямых любовных отношений. Но у Тамерлана объекта любви не было. И всё же… Он оказался в плену не просто восторженной подростковой экзальтации. Ни мало не заботясь о том, что вечно живой греческий мрамор и холст великого Рембрандта – лишь иносказания, Том влюбился в собственное ощущение красоты! Виртуальная любовь. Что может быть смешней и пагубней этих слов? Любовь – живое касание рук, губ, нашёптывание наедине и взаимная молчаливая нега – разве может всё это быть и не быть одновременно? Помните, кажется, у Поля Элюара записано: «Наши руки забыли друг друга, наши ноги забыли друг друга…» Какая виртуальность, да вы что?!
                * * *
Тамерлана обслуживала давняя прислуга отца испанка Беренгария. После гибели хозяина добрая женщина не покинула дом Гулиевых, но по предложению родственников отца продолжила службу в качестве домоправительницы. По возвращению из больницы Тамерлан поступил в её нежное любящее распоряжение.
Беренгария была женщиной чуткой и наблюдательной и, конечно, не могла не приметить происходившие с мальчиком изменения (для любящих женщин дети из детства не вырастают). Несколько раз она заводила разговор ни о чём с единственным желанием вызвать Тома на откровенность. И всякий раз юноша смотрел на Беренгарию глазами, полными счастья и надежды, что скоро милая мэм оставит его в покое, и он вернётся к собственным мыслям. «Бедный малыш, – шептала, уходя, Беренгария, – как он далёк от всех нас!..»
  Какое-то время состояние невесомости реализовывало трепетные ожидания Тамерлана. Но долгое скольжение ума не свойственно человеческой психике. Подобно обратному току в проводнике, в сознании юноши образовалось некое противоречие, напоминающее о реальном положении дел. Он, пожизненный инвалид, лишённый физического общения с миром, вообразивший бог знает что – любовные приключения и полноценное, пусть виртуальное, счастье, – да-да, он, романтик, влюблённый в собственное нечто, разве может такой человек быть правым в своих безумных фантазиях?..
 Конечно, шестнадцатилетний ум Тамерлана не думал так литературно и витиевато, он рассуждал проще, злее и всеми силами противился принять в толк возникшее в нём самом противоречие. Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше. Почему он должен возвращаться туда, где его ждёт позорная немощь и невыносимое сочувствие окружающих? «Да лучше я умру от передозировки!» – рассуждал он, ёжась от одной мысли о возвращении. Нет-нет, наркотиков Том не принимал и не видел в них необходимости. Пьянящий образ Большой медведицы властвовал над ним. 
                * * *
Беренгария жила в доме Гулиевых с дочерью Адорой, четырнадцатилетней красавицей, рукодельницей и резвушкой. Адора ежедневно виделась с Тамерланом и однажды даже позволила себе пококетничать с инвалидом, за что потом совестливо ругала себя и чуть было не пожаловалась на себя матери. На другой день Агора вошла в комнату Тамерлана стыдливо опустив голову. Не успела она приступить к уборке, как Том, смеясь, окликнул её:
– Какая ты вчера была смешная, Аго!
«Смешная?!» – испанская кровь ударила девушке в голову. Она уже подняла веник, чтобы хорошенько отдубасить наглого мальчишку, но в этот миг вошла Беренгария.
– Сегодня ты готовишь завтрак, – сказала она, – иди. Я сама приберусь у Тамика.
Вручив матери веник, Агора выбежала в коридор.
– Что, что такое? – нахмурилась Беренгария, но юная Агора уже мчалась по лестнице на первый этаж, повторяя, будто кусая себя за язык: «Смешная! Я смешная!..»
– Тамик, что это она? – Беренгария повернулась к наблюдавшему за происходящим Тамерлану.
– Я не знаю, – ответил Том, – я сказал ей, что она вчера была смешная, а она…
Он вспомнил вчерашнее утро и то, как Агора вытирала на подоконнике пыль, поминутно замирая, будто скриншотясь, в позах, приличествующих каким-нибудь взрослым топ-моделям. И как ему вдруг стало смешно и одновременно грустно. И он смолчал, не зная, что сказать, а потом, когда Агора, уходя, посмотрела на него то ли с вызовом, то ли с упрёком, вдруг захотелось плакать. Он сдержался. Когда же Аго закрыла за собой дверь, только тогда он и вправду расплакался, но причина слёз была непонятна. Теперь же, объединив два события в одно, Тамерлан, кажется, стал о чём-то догадываться. «Агора красивая… – думал он, разглядывая удивлённое лицо Беренгарии. – Фу, какая ерунда! Кто я, и кто Аго…»
С того дня греческий мрамор и образ библейской Дании кисти великого Рембрандта перестали волновать его чувственные «чакры». Любовный пьедестал виртуальной Розы одним движением веника разрушила реальная и не менее восхитительная Агора. Тамерлан вернулся в инвалидное кресло и с нечаянной радостью променял облучок любовника, увязшего в грёзах, на живую и ароматную Агору. Ведь она могла коснуться его руки, что-то шепнуть наедине, пока в комнату не вошла Беренгария, или присесть в ногах и помолчать. Просто помолчать! Просто помолчать о возможной и невозможной любви между калекой и красавицей!
Три дня Агора злилась и в комнате Тамерлана не появлялась под разными предлогами. На четвёртый день злость оставила её. «Как там мой Тамик?» – девушка кокетливо ухмыльнулась и, как бы между прочим, выспросила у матери благословение на уборку второго этажа.
– Ну иди… – напутствовала Беренгария, оглядывая дочь, приплясывающую в дверях, будто норовистая лошадка перед выездкой…