Аннушка

Юра был зол и взволнован. Злость ядовитыми волнами исходила от бессилия перед несправедливостью, свалившейся на него в редакции. Вместо долгожданной обещанной поездки в город белых ночей, его отправили в забытый поселок на краю земли освещать открытие экспериментального детского комплекса, не интересного никому кроме кучки аборигенов. Ну ладно, в Петербург поехали блатные, но ему, из уважения к возрасту и опыту, могли бы дать задание посерьезнее. И теперь он застрял на полпути в край непуганых комаров, да еще и с огромным кофром с фото-видео аппаратурой. Даже оператора в помощь не отрядили.

Накануне командировки состряпал статью, надергав кусочков из интернета и слегка их причесав. Оставалось сделать десяток фото с мероприятия и снять пару роликов. Юра брезговал подобной халтурой и прибегал к ней лишь в условиях жесточайшего цейтнота. На этот раз торопиться было некуда, однако поступал не по чести сознательно, назло начальству, обстоятельствам и мировой несправедливости.

Нарастающее волнение вызывалось местом, куда превратности погоды завели путешественника. Протрястись 5 часов в микроавтобусе, чтобы узнать, что дождями подмыло дамбу на единственной дороге, было уже слишком. За свою карьеру Юра побывал и не в таких передрягах, поэтому, следуя правилу «продвигаться к цели хоть по пол шага на любых попутных средствах», вежливо, но напористо выяснил у базаривших возле трактора мужиков, что до места можно добраться на самолете, который как раз сегодня должен пролетать через райцентр. Немедля подрядил скучающего дедка на старых Жигулях и через четверть часа рассматривал то, что в здешних краях называлось аэропортом.

Взору предстали частично обнесенная проволочным забором поляна, оцинкованный ангар, возле которого двое промасленных механиков чинили древний, но ухоженный ЗИЛок, и обшитая сайдингом изба, выполнявшая функции аэровокзала. Представив, какие авиалайнеры посещают эту воздушную гавань, Юра вспомнил беспокойную юность и единственный свой незабываемый трип на «Аннушке», знаменитом и вездесущем в СССР кукурузнике. Часовой полет со всей пролетарской ненавистью разрушил до основания вестибулярные аппараты пассажиров. По прибытии пришлось перед посещением химчистки почти час пролежать на скамеечке у аэропорта, приходя в себя.

Летательных аппаратов на поле не наблюдалось, поэтому Юра настороженно поглядывал на горизонт, нервно прохаживаясь с сигаретой возле открытой беседки с трафаретной надписью «место для курения», оборудованной с подозрительным сходством с армейской курилкой. Не иначе, комендантом «воздушной базы» служил отставной прапорщик. Небосвод был чист, у крыльца аэровокзала деловито возился с метелкой неопределенного возраста мужичок в фуражке, объединивший в себе все возможные профессии наземных пассажирских служб, начиная от кассира и дежурного по посадке, до начальника смены.

Над летным полем послышался глуховатый треск мотора и слегка качнув крыльями проплыл Ан-2, подтвердив неприятные опасения. Испепеляя взглядом разворачивающийся над макушками деревьев аэроплан, Юра загасил недокуренную сигарету, воткнул окурок в песчаную пепельницу и обреченно поплелся на посадку. В накопителе, роль которого исполнял нелепо розовый павильон автобусной остановки, сидел пожилой луноликий мужчина, погруженный в чтение. Оторвавшись от книги, второй пассажир адского рейса изучающе посмотрел на появившегося соседа и осведомился:

– Боитесь летать?

– Морской болезни опасаюсь, – стараясь казаться невозмутимым, ответил Юра.

– Сегодня погода спокойная. Как на лимузине домчим, – улыбнулся пассажир.

– Тогда и беспокоиться нечего, – заметно успокоившись выдохнул Юра.

– Летчики бы с Вами не согласились.

– Это почему? Вы летчик?

– Нет. Но летать и общаться с летающей братией пришлось немало. Небо, оно ведь пятый океан, а океан живой и полон неожиданностей.

Тем временем прибывший борт, весело подпрыгивая на травяной дорожке, подрулил к служившему перроном асфальтовому пяточку, озорно газанул и заглушил двигатель. Через минуту открылась дверь, из нее ловко спрыгнул молодой парень, приспособил лесенку и помог выбраться трем разновозрастным женщинам с котомками. Одна из них зачем-то тащила упаковку подсолнечного масла. Без остановки что–то обсуждая между собой, женщины проследовали в избу-аэровокзал. Парень, оказавшийся пилотом, деловито обошел чудо аппарат слегка тяжелее воздуха, внимательно его осматривая. Проходя под двигателем, он заботливо протер покрытое гусиной кожей заклепок брюхо машины.

«Аннушка уже разлила масло», – промелькнувшая мысль отозвалась в каждой клеточке хтоническим спазмом. Юра мысленно трижды сплюнул, но вслух решительно констатировал:

– Авиация по статистике самый безопасный транспорт.

– Только потому, что летчики и механики внимательны к каждой мелочи. До суеверий. И многие всерьез верят в неосязаемое.

– А Вы во что верите? – В Юре привычно включился профессиональный инстинкт интервьюера.

– Брат моей бабки был шаманом. Сам я бурят и родом из Бурятии, а значит немного буддист. Говорю и думаю на русском, и имя у меня вполне православное. Учился в Советском Союзе, получается атеист.

– И что превалирует?

– Все в равной мере, – без тени иронии ответил бурят.

– Как же все это примиряете?

– Примирять что не ссорится нет надобности. Все об одном, только разными словами.

– И атеизм?

– Конечно. Только не воинствующее безбожие, а наука, как его основание. Сколько Вы видели закатов и восходов? Нет двух похожих, но восход неизменно начинает день, а закат завершает. И это их объединяет. Слова, имена, цвета и сюжеты можно подбирать до бесконечности, но описываемое от этого не становится другим…

Беседу прервал взмах руки пилота. Хозяин аэро-избы подошел к пассажирам и пригласил к самолету. В аскетичном салоне оказалось на удивление чисто, но сорокалетний запах последствий болтанки отчетливо присутствовал, не смотря на тщательную уборку. Позади в углу возвышался багаж – стопка коробок, притянутая к полу сеткой. Руководивший посадкой пилот попросил обоих пассажиров разместиться в первом ряду. Юра устроился на двойном сидении, чтобы кофр с дорогой аппаратурой был под присмотром, бурят слева на одиночном.

Обменявшись с провожающим бумагами, пилот поднял лесенку, закрыл входную дверь и проследовал в кабину, где все это время командир обсуждал что-то по радио. Исполнив мелодию из букета пассажей от трогания электрички до запуска трактора, ожил двигатель, отчего по фюзеляжу пошла мелкая дрожь. Машина, переваливаясь с боку на бок, покатила на взлетку – отмеченный фанерными полосатыми щитами прямоугольник коротко подстриженной травы. Не смотря на остававшееся беспокойство Юра приник к иллюминатору. Мотор заработал громче и быстрее, самолет напрягся и неохотно начал разгон, поскрипывая и покачиваясь на неровностях. Пробежав совсем немного, неожиданно легко, как перышко, попрощался с землей и деловито урча устремился в необъятную синеву неба. «Как душа в рай», – подумал Юра. От нечаянной ассоциации стало не по себе, он отвернулся от окна и закрыл глаза.

Через пару минут перестало закладывать уши. Двигатель перешел на приятный ровный рокот, напоминавший мурлыканье огромного, но ласкового кота. В салоне стало заметно тише, болтанка не ощущалась. Дабы отвлечься от дурных мыслей, решил продолжить расспросы заинтересовавшего его попутчика. Благо, тот не успел достать свою книгу.

– Чем Вы занимаетесь, что с летунами в близких отношениях?

– Врач. Хирург. Всю жизнь в областной больнице, но часто по вызовам приходится выбираться. Некоторые больные не транспортабельны.

– А-а. Мне показалось, что Вы сами побаиваетесь полетов.

– Это не страх, скорее собранность предстоящей встречи с неизвестным.

– По-моему, сейчас не осталось того риска и неопределенности, как в прошлом веке. Самолеты отработаны, за ними следят. Даже за такими, как этот, – Юра почувствовал, как засосало под ложечкой, но виду не подал.

– Забравшись за облака, авиация обрела цифровую предсказуемость ценой потери души. К счастью, наш транспорт ламповый во всех смыслах, и успех путешествия в большей степени зависит от летчиков, – усмехнулся бурят.

Неожиданное заключение успокоило Юру. Закрепляя успех аутотренинга, он добавил:

– Погода сегодня и вправду тихая… Вы врачи, людей спасаете. За чужую жизнь боретесь. А экипаж с пассажирами «в одной лодке». У них мотивация еще сильнее. Простите, если обидел.

– Нисколько. К тому же, я не борюсь за жизнь пациента. Она не в моей власти.

– Как так? – растерялся Юра. – Впервые такое признание от врача слышу. Во время операции от ваших действий зависит все.

– Далеко не все. За жизнь борется пациент, а вовсе не я. Моя задача честно делать, что умею. Если напортачу, то теряю себя.

– Простите, но я много повидал и разбираюсь в людях. Вы врач старой закалки. Зачем же столь нарочито выставлять себя эгоистом? Или… Постойте! Вы о бюрократизации медицины? Сейчас спокойнее не делать, чем ошибиться делая.

– Нет. Я именно о деле. Моя битва лишь с собой и за себя. В этом врач ничем не отличается от любого другого человека.

– Размазывание ответственности в моде, но доктор все равно остается ключевой фигурой…

– Цепочка рвется при дефекте любого звена. Столько «если» по пути ко мне на стол и после. И на каждом шаге может оказаться человек, который схалтурит. Доктор не важнее водителя скорой или пацана, которого в деревне попросили сгонять к телефону. Переживать за неподконтрольные вещи – плохая стратегия. Расходует силы на пустое, отнимая их от того, что в наших власти. И спросят нас именно за последнее.

– Кто спросит?

Бурят неопределенно показал то ли на себя, то ли на потолок.

– Вы о боге?

– Понимаете, если больному суждено справиться, то его проблему вовремя заметят соседи, кто-то не поленится вызвать помощь, врач попадется с достаточным опытом, нужные инструменты и лекарства окажутся под рукой. Судьбой управляют не из этого мира.

– Нельзя же всю ответственность перекладывать на трансцендентное.

– Мне больше нравится русское слово «потустороннее». Хотя история его несколько очернила, и умники притащили непонятную и неживую зарубежную кальку… Разумеется, нельзя перекладывать. Сплетающий цепочки судеб привел пациента к тому, кто способен ему помочь, в расчете, что врач окажется не хуже себя вчерашнего. И если я расслаблюсь, то не человека упускаю, а рушу целый замысел более могущественного плана.

– Злые языки говорят, что у каждого врача есть собственное маленькое кладбище. Неужели совсем не огорчает?

– Огорчает, но не более чем строителя, у которого сломалась сучковатая доска. Когда человек завершил дела здесь, никакой эскулап его не удержит.

– Разве можно все завершить? Мне кажется, и тысячи лет не хватит. Жить интересно, даже когда сложно. Любая тварь жить хочет, а мы тем более.

– Я не о хотении, а о том, ради чего человек на земле.

– Ради чего по-вашему?

– Не знаю… Полагаю, никто не знает пока здесь.

– А если там ничего нет?

– Тогда и не узнаем. Не велико огорчение, потому как огорчаться будет некому, – пожал плечами бурят. Юре более всего сейчас хотелось сменить тему, но въевшиеся за десятилетия в журналистике привычки не позволили:

– Как думаете, профессиональные неудачи от некомпетентности или расслабленности?

– Всякое случается. Иногда оказываешься явно бессилен. Провалы тоже зачем-то нужны. Не испытав поражения, трудно достичь победы. А почему именно мне безнадежный достался, я давно не пытаюсь понять. Моя задача – выступить не хуже, чем в предыдущей раз. Для пущей надежности – лучше. Во всяком случае, стараться.

– Перфекционизм весьма кстати в вашем деле.

– Сомнительная полезность «измов» заводит в западни. Предпочитаю просто заботиться о каждом мгновении без оглядки на результат.

– То есть? – Странные взгляды собеседника все больше забавляли.

– Смысл любого действия всегда лежит вовне его, а перфекционизм превращает работу в самоцель.

– Сам процесс тоже можно считать достойной целью, – Юре вспомнился дачный поселок из детства. Как сидели вечерами с ребятами на корявом бревне за околицей и болтали обо всем, глядя с холма на чернеющую вдали полоску леса под разноцветным закатным небом, где чуть ниже, за огромным выпуклым капустным полем по невидимой дороге почти неслышно ползла зеленая гусеница поезда. От пасторальной картины сердце приятно сжималось неясной тоской и желанием оказаться в вагоне и ехать, ехать, ехать. Не потому, что дома было плохо или очень надо попасть в неизведанные края, а просто стоять у открытого окна, провожать глазами телеграфные столбы, вдыхать маслянистые запахи дизеля и креозота, смешанные с кристальной свежестью вспотевшего росой луга или терпким сладковатым ароматом высушенной солнцем степи…

– …Подменяя исполнение, пусть и неясного, предназначения личным наслаждением от пожирания драгоценного времени, – продолжил мысль бурят, отчего воспоминание потускнело и рассыпалось.

– А как же клятва Гиппократа? Заповеди? – Слегка обиделся Юра.

– Заповеди любой религии вытекают из одной – не гоняйся за наградой, а решай доставшуюся задачу. «Клятва» о том же.

Юра вновь задумался, собирая в голове обрывки библейских воспоминаний. «В части человеческих отношений бурят абсолютно прав, не поспоришь.» Вдруг его осенило:

– Не все! А как же об отношениях со Всевышним? Бояться, любить, почитать.

– Эти об искушении невежеством. Недовольство миром не результат его, мира, несовершенства, а следствие убогости человеческого понимания. Потому наблюдать, думать и учиться следует, а не ворчать и плакаться. Тем более сущностям, которым без нас хлопот хватает.

Юра не знал, что ответить. Возразить было нечего, но разговор хотелось продолжить. По привычке отмотал чуть назад, чтобы вывернуться из неловкого тупика молчания.

– «Без оглядки на результат» – скользкая дорожка. Так недолго скатиться к оправдания любых зверств вплоть до аморально людоедских. Один шаг до легализации акта каннибализма, если он исполнен красиво и без нарушений ритуала.

– Дурное дело всегда легкое. «В поте лица» – не проклятие, а работающий критерий отделения добра от зла. Не пациента надо любить, а прикладывать максимальные усилия по совершенствованию собственного искусства. С чего я и начал.

– Хорошо. Пусть доктор не должен сочувствовать больным, так как жалость мешает работе. Но как человек Вы не можете не ощущать несправедливость, когда у вас на глазах теряется здоровье или жизнь.

– Что Вы считаете несправедливостью?

– Страдание без вины.

– В таком определении масса скрытых ловушек. Не всегда очевидно, что есть страдание и что вина. Незаметность причины еще не означает ее отсутствия. Зачастую, наше ощущение несправедливости – проекция неосведомленности или, хуже того, агрессивного невежества. Мы фрагментарно знакомы с предысторий, не изучили всех правил игры, совсем не знаем о последствиях, но считаем себя вправе судить об обоснованности тех или иных жизненных перипетий.

– Испокон веков существуют эти понятия. Не зря они человечеством придуманы. Столько книг написано, фильмов снято. Нет дыма без огня.

– Вы правы, но к великому огорчению, люди склонны подменять их эмоциональной реакцией на видимый эпизод. Если впечатление скорее положительное, считают ситуацию справедливой. И наоборот. Я не встречал исключений.

– Беспристрастно о таких вещах философы пишут. Религии, опять же.

– Их суждения абстрактны. А жить приходится среди вполне конкретных ситуаций.

Юра повернулся к окну, обдумывая услышанное. Открывшийся вид наполнил сердце спокойствием. Пролетали над поселком. С небольшой высоты хорошо были видны люди и велосипедисты на улицах, снующие собаки и даже белые пятнышки кур во дворах. Аккуратные прямые улочки со спрятавшимися в садах разномастными домиками упирались в поля, словно расчесанные гигантским гребнем на бороздки. Черной блестящей змейкой с шершавыми изумрудными ивовыми боками вилась через поселок речка. Все было логично, удобно и до удивления совершенно – ни ям, ни мусора, ни прогнивших досок в заборах было не разглядеть. «Создатель, взирая со своего облака, наверно, тоже считает, что на земле полный порядок и идиллия. А все, что он делегировал людям, мы сами изгадили.» – подумал Юра и вернулся к разговору.

– Ну, хорошо. Стороннему человеку, не знающему всех обстоятельств, трудно судить о справедливости. Но разве с Вами не происходили вещи, воспринимаемые как наказание без вины?

– А как же, бывало по молодости. Потом уж понял, что наказание частенько оказывалось более чем заслуженным, но неочевидным по форме и месту проявления. Формула «око за око, зуб за зуб» слишком примитивна для разнообразия мира. Иногда неприятности оказывались своевременным уроком, помогавшим пройти грядущие испытания.

– А остальное куда девать? На карму списывать?

– Списывайте. Бездушный и безличный механизм восстановления равновесия все стерпит, –ухмыльнулся бурят. – Народ слово выучил и норовит свои косяки на прошлые жизни свалить. Большая часть причин и следствий локальны при беспристрастном взгляде. Но человек, оценивая себя, ловко заметает неприглядности под ковер забвения. Даже если сознательно не посчитал таковыми. Защитное стирание памяти. Потом приходится вводить понятие несправедливости.

– Это да, – согласно кивнул Юра. – Иногда друзья или родственники такое расскажут, что сам давно забыл и даже вспомнить не можешь, хотя был не пьяный.

Бурят согласно кивнул:

– Протащить карму сквозь воплощения – надо постараться. Это не одышка от обжорства или одиночество от избытка себялюбия. Тут серьезнее и, главное, глубиннее грешки нужны… Нет никакой несправедливости, есть лишь вечное стремление всего к равновесию. Качнул в одну сторону – приготовься к откату. Где-то читал, у Фемиды изначально чаши весов находились вровень. И мечом она не карала того, чьи аргументы весили меньше, а наоборот – отсекала лишнее, нарушившее баланс. Выходит, древние богиню придумали для иллюстрации принципа мироустройства, а уж потом судьи ее прикарманили.

Мотор заработал тише, снова заложило уши. Световой зайчик метнулся по стенке к потолку. Юра выглянул в иллюминатор. Подрагивающее крыло уткнулось в небо, подставляя борт вечернему солнцу, рассыпавшемуся золотыми искорками по царапинам на старых стеклах. Дверь приоткрылась, и пилот попросил пристегнуться. Заходили на посадку. Приблизившись к земле, Аннушка на мгновение зависла над проносящимся под ней зеленым ковром, явно не желая покидать родное небо. Казалось, что кургузый усталый аппарат мог оставаться в воздухе бесконечно, если бы к земле его не тянули пассажиры, скарб и воля летчиков. Осторожно чиркнув колесом по траве, как бы проверяя место посадки на твердость, самолет, наконец, мягко и уверенно оперся на планету.

– Ювелирная работа, – кивнув на кабину, отметил бурят. Во фразе его слышалось уважение, смешанное с облегчением. Человек – существо приземленное, но полет, вбирающий в себя все мыслимые риски и издержки, приносит иррациональную радость. Особенно по завершении.

У домика аэропорта, чуть большего чем из которого вылетали, ждала «таблетка» – медицинский УАЗик, встречавший врача. Попутчик предложил подвезти. Через десять минут Юру с вещами высадили у небольшой двухэтажной гостиницы из темно-серого от времени и дождей силикатного кирпича. В пустом холле смотрела телевизор средних лет женщина. Заметив вошедшего, она поприветствовала Юру с еле заметной, но искренней улыбкой. Взяв у гостя паспорт, уселась записывать данные.

– Почему вы в платке, в гостинице сквозняки? – на всякий случай поинтересовался Юра.

– Нет, что Вы! Я только на смену заступила, забыла снять. По пути в церковь заходила.

Обрывки полетного разговора, среагировав на триггерное слово, оформились в непроизвольно вырвавшийся неуместный и двусмысленный вопрос:

– Скажите, Вы ведь следуете заповедям?

– Стараюсь, – не отрываясь от писанины, ответила женщина.

– А что если по ту сторону ничего нет? Никакого Страшного суда?

Дежурная, закончив строчку в журнале, с удивлением воззрилась на странного гостя. Во взгляде не читалось упрека, лишь любопытство. Юра успел пожалеть, что без подготовки влез в столь интимную тему с совершенно незнакомым человеком, да еще на службе, и уже хотел извиниться или обратить все в шутку, но женщина неожиданно рассмеялась:

– Я когда-то тоже спросила это у батюшки.

– И что? Попенял за маловерие?

– Нет. Сказал: суд здесь… Каждый день, – с этими словами она обернулась к полочке у стены, взяла из ячейки ключ, и назвала номер. Юра мельком взглянул на табличку с именем на стойке:

– Спасибо, Аннушка!

Поднявшись в номер, подошел к окну, за которым лениво текла обычная жизнь маленького городка, спрятавшегося вдали от федеральных трасс: просторно расположились несколько потертых машин, редкие прохожие вышагивали по разбитой обочине, в крохотном скверике на детской площадке суетилась разновозрастная ребятня, у магазина напротив женщина с сумками что-то рассказывала согласно кивавшей собеседнице. Понаблюдав минут пять за почти неменяющейся сценой, Юра чему-то улыбнулся, взял ноутбук, нашел заготовку статьи, не открывая нажал Delete. Достал из кофра камеру и диктофон. Затем жестом ковбоя, выхватывающего из кобуры кольт, ловко подобрал со столика ключ и решительно вышел на улицу.

                EuMo. Август 2022.