Занятный человек

   Когда Лёвушка был маленьким ему приснился сон. Он маленький… Стоит подле распахнутых ворот усадьбы (дело происходило летом) и осторожно ковыряет в носу. Наблюдая, как по тракту с песнями, скрипками, гитарами, бубнами, кастаньетами проходит и проезжает цыганский табор. Разноцветные кибитки, мужчины в шляпах, с серьгами в ушах; медведь, ведомый за цепочку и пропущенное через ноздри кольцо. Впереди, тряся плечами, монистами и  смолью распущенных волос, идет прекрасная Рада. Поднимающие пыль босые ноги, рубаха (или ночная сорочка) не скрывающая нежной прелести трясущихся грудей темнобровой и белозубой красавицы. Лёвушка хоть и маленький, но в тот момент вдруг понимает, что женские груди – не только средство кормления. А гораздо больше. И прежде всего…
- Ах ты, ваше сиятельство! – кричит ему Рада и оказывается рядом. – Такой маленький, а туда же…
- Куда? – спрашивает Лёвушка.
- А знаешь, почему у нашего Мишки кольцо в носу?
- Нет, почему?
- Потому что, он тоже в носу ковырял. В детстве!
Раздается визг, хохот, конское ржание. А Лёвушке становится стыдно. Горько ему становится. Противно.
- А хочешь меня поцеловать, барчук? В грудки-то? Вон, как глазёнки блестят.
Лёвушка кивает.
- Накося!
И Рада рвет на себе рубаху. И перед самой Лёвушкиной физиономией оказывается одна из грудей, увенчанная тёмным, весьма даже крупным соском. Он тянет губы, припадает, осторожно водит языком по волнующему осязание и зрение рельефу. И что-то новое, доселе неизведанное начинает Лёвушкой ощущаться. Он закрывает глаза и продолжает ласкать прекрасную грудь прекрасной цыганки.
И тут снова раздаются ржание, визг, хриплый хохот.
Он открывает глаза и… И видит, что увлечённо лижет сморщенные (показалось даже, солоноватые) и плоские груди старухи Изергиль. Коричневые её груди, на которые местами спадают грязные седые патлы…
Лёвушку охватывает жуть. Небо темнеет, луна прячется за Эльбрус, с ветки срывается стая черных дроздов, и откуда-то сверху вместе с эхо звучит голос:
- Запомни…. Запомни – сорок пять. Это твоя смерть… Твой конец. Сорок пять…
И Лёвушка с криком просыпается… Мокрый от холодного пота, дрожащий, с бешено стучащим в груди сердечком. Полный мистического страха и отвращения.
Несколько дней мальчик приходил в себя, никому о своём сне не рассказав.  С этой ночи он никогда больше в носу не ковырял. Но от сомнительных женских прелестей пока не отвадился. Это случилось позже.
И еще в нём осталось очень неприятное чувство, связанное с числом 45. Он даже вздрагивал, когда они зимними вечерами (уже в Петербурге) играли в лото. Когда отец выкрикивал, вынимая из мешка бочонок:
- У кого сорок пять?
Но как пророчество этот сон Лёвушка пока не воспринимал. До тех пор, пока в гимназии они не стали знакомится с Пушкиным, с его «Вещим Олегом».
Снова был сон. Он, Лев Голицын, стоит у ельника и курит.
- Что ты здесь воняешь? – спросил его вышедший неизвестно откуда бородатый кудесник, очень похожий на их кучера Власа.  -  А знаешь ли ты, что курильщики до старости не доживают. Даже до сорока пяти. Даже до них. А ты….
Ельник стал вдруг облетевшим летним садом – всюду лужи, окурки, листья.  А кудесник превратился в Наину (или Изергиль, он не понял), которая очень быстро превратилась в чугунного Крылова:
- Сорок пять – зазвенел в тёмной вышине колокол. – Запомни, Голицын. Сорок пять – твоя смерть…
И Лёва в ужасе проснулся. Имея в себе мистический страх и отвращение к табаку. 
Подобный по силе (но не глубине) испуг Лев Степанович испытал, когда к ним в квартиру на Мойке ворвалась революционная шваль с винтовками и маузерами. Один из пьяных матросов, качаясь, подошёл к его матери и, сплюнув цигарку на паркет, хмыкнул:
- Сорок пять – баба ягодка опять.
А Лев Степанович вздрогнул. От ненависти и ясного чувства, что не женится никогда. Был он тогда студентом консерватории.
Своё графское происхождение Голицын скрыл, пиша в анкетах «из мещан». Музыкой больше не занимался, а пошел в горные инженеры. Мечтая о реставрации царизма. Когда умер Владимир Ильич, Голицын не плакал. ВОВ застала его в Норильске, на комбинате. Близорукость избавила от мобилизации. А он все ждал, когда же немцы победят. А когда наступил сорок пятый год, Голицын почти каждую ночь не спал – ждал смерти, согласно пророчеству. Но не умер. Но на заводе из-за сквозняков нажил радикулит.
Потом вернулся в Ленинград. И не плакал, не скорбел, когда умер товарищ Сталин. Скорбел, когда ему исполнилось сорок пять – каждый день и ночь ждал смерти. Но не дождался. И дожил до пенсии. Устроился в железнодорожный музей сидеть на стуле. Так и сидел, старея.
Но однажды ему надуло спину – лето, форточки нараспашку, вот и надуло.
А прихватило на автобусной остановке. Да так, что согнуло старика дугой. В тот самый момент, когда подъезжал «сорок пятый» (не его) маршрут. Ну и ёб… звездануло по черепу. А много ли божьему одуванчику надо? Череп треснул, палка в сторону, дух вон. Кровища.
Сбылось-таки предсказание цыганки Рады. А мне Голицына не жалко (водителя автобуса жалко), контра он - этот Лев Степанович «из мещан». Не нашего теста. Туда ему и дорога…
А, кстати, куда?