Смотря в пустоту

Время шло незаметно, по спине и щиколоткам впитывался мягкий холод. Облокотившись на спинку скамьи Антону Витальевичу Верову было так хорошо, что ноги не желали идти домой, а снежные хлопья то и дело укрывали голову и плечи. Веров не заметил откуда появилась такая привычка, ему этого просто хотелось – чувствовать размеренность.

Стаканчик с кофе, с остывшими стенками оставил после себя кружок воды, превратившейся в лёд. Веров предпочитал холодный кофе, отпивая понемногу, позволяя языку ощутить спектр вкуса, и вдруг поперхнулся, вспомнив что-то из прошлого, но быстро отогнал от себя эти мысли, и выпил кофе. Немного откашлявшись, и ощутив насыщение созерцанием двора, оперся голыми руками на край деревяшки, встал и медленно пошел в сторону дома.

Фонари улицы «Мирная», на которой живет Антон Витальевич, скупы на свет, и ближе к вечеру наблюдались маленькие островки, освещенные и доступные для восприятия. Остальное пространство исчезало во тьме. Свежий снег хрустел под ногами, и хруст раздавался по всей улице. Все движения и поступки выдавали Верова как человека одинокого, нелюдимого или отчуждённого. В такое время из окон домов прослеживался уют. Вход в подъезд был непримечателен, при заходе с встречным теплом ударял запах сырости из тепло узла. Лампочки с замутненным стеклом тускло освещали бетон на каждом этаже. Шаги по ступеням раздавались по всем этажам, и каждый слышащий знал куда идет слышимый.

Привычные жесты завели Верова в квартиру, где чувствовалась атмосфера спокойствия и умиротворения. Теперь появилась возможность снять рабочий день вместе с верхней одеждой. В пустой квартире хозяйничает тишина. Только с ней Антон Витальевич мог обсуждать свои мысли. Шум города, укрыться от которого возможно лишь дома, изрядно надоел. Легкими движениями Веров пришел в комнату и не включая освещения подошел к окну и наблюдал как снежные хлопья проскальзывают за стеклом, после, погрузился в кресло. Каждая мышца тела соприкоснувшись с мягкой набивкой немедленно расслабилась, от чего Антон Витальевич резко вздрогнул, поежившись уснул.

В семь часов утра встроенное в будильник радио заиграло радиостанцию «Север», тем самым вытягивая Верова из сна. Фонари заглядывали в окна домов, и их света едва хватало для работы в комнате. Музыка повествовала унылый завывающих характер холодного периода года. Вчерашние воспоминания в очередной раз пошатнули спокойствие Антона Витальевича, которое он пытался поддерживать на протяжении всей жизни. Он осознавал, что нужно как-то действовать, но что конкретно делать, не понимал. Чувства словно не прекращаемые потоки энергии, которые нужно направить, без этого они начинают пожирать сами себя и душу в которой зародились. Попытки отсрочить нахождение решения не помогали, скорее они напоминали неуверенные попытки ступать подвернутой ногой, где каждый шаг давался тяжело. Веров протер руками опухшее лицо, встал и начал готовиться к предстоящему дню. Путь на работу проходил через шумное шоссе к остановке, а далее, на служебном автобусе загород.

Погода последней недели зимы выдалась удачной. По улицам бушевали метели, затрудняя видимость и движение транспорта. Людей буквально заметало, и сильный порывистый ветер норовил сбить с ног. Веров не обращал внимания на погоду, для него все было одинаково, так он переносил тяготы, с трудом, но не сдаваясь.
Укрыв шею большим шарфом, укутавшись в теплую одежду, отправился на работу. После восьми часов утра пешеходы с улиц пропадали, рабочие места захватывали людей. Уже не в первой Верову приходилось идти до остановки по безлюдным улицам, даже автомобили стояли на парковках без признаков хозяев. Такие правила не относились к общественному и городскому транспорту. Ряды ревучих машин справлялись со снегом. Ждать своего транспорта приходилось недолго, он исправно прибывал в установленное время.

Вход в автобус являлся определенной традиции, начинающейся с обстукивания ног, подтягивание правой рукой тела к перилам и рукопожатием с водителем, не выпускающего из рта сигареты марки «Салют» обладающей легким узнаваемым ароматом и своих удивительной способностью нарушить работу всего организма. За один год курения этой марки потребители приобретали нарушенную работу сердца, почек, легких и по неясным причинам – щитовидной железы. Только эти сигареты являлись по праву победителем по смертности, зная это, люди все равно их курили, как будто им было все равно. За водителем Славой, Веров наблюдал уже несколько лет. По его наблюдениям, Слава был редким представителем потребителей «Салюта», даже феноменальным. За столько лет он не только не получил «букет» болезней, но и не особо потерял в цвете кожи. Подобных людей, в нужное бы русло, да только некому, а сам он никуда и не стремился, он не хотел, что-то внутри души его останавливало, а именно отсутствие ощущения смысла.

Стряхнув с себя снежные насыпи, Веров поместился у окна, около радиатора, заполняющего салон теплым воздухом. Час езды, будет проведен в дреме. Салон наполнялся людьми, и независимо от количества людей, все чтили одно правило «абсолютной» тишины. С одной стороны, люди не знали, о чем говорить друг с другом, а с другой, всех выдрессировал Слава. Как только начинались раздаваться человеческий голос, автобус понижал скорость, и все могли опоздать на работу, что грозило штрафами, ну а водителю штрафы не начислялись. Так все и усвоили, что находится всем вместе нужно молча, разделяя скуку одному. Все молча соглашались, потому что штраф боялись больше, чем переживать свой страх невыносимости себя самому. Шум двигателя раздавался по всему салону, тем самым, убаюкивал Верова, и напоминал о светлых днях детства. В ранние годы, и в юности, Антон Витальевич наездил львиную долю километров по стране: навещая родственников.

Автобус остановился напротив главного входа предприятия. Толпа пассажиров поспешно покинула салон. Веров же, возымел привычку выходить последним, сигналом служило нервное постукивание пальцем Славы по рулю. Ветер завывал и закидывал снег в салон. Антон поежился в кресле и энергичным движением выбежал, показывая тем самым свою живость, желание жить. Рабочие уже давно ушли и их следы замело. Над входом в главное здание висела вывеска с крупными пластмассовыми буквами, не прекращая освещать пространство красным светом. Жизнь Верова, как и остальных жителей, стремилась к автоматизму. Веров старался различными способами с этим бороться, зная, что потеря контроля приведет к ускорению времени, чего он очень боялся. Несколько раз он позволял допустить такое, тем самым теряя последовательность своей истории, и упуская возможность наблюдать за ходом своей жизни.

Уверенными шагами Антон добрался до входной двери и с силой толкнул её от себя, от чего потерял равновесие, но быстро выровнявшись шагнул в слабо освещенный проход. Где на него напало чувство, что он безысходно спускается все ниже и ниже, и повернуть обратно уже не сможет. Такое случается с судьбой. Когда в жизни повседневность принимается за рутину. Тогда незаметно приходишь к предугадыванию завтрашнего дня. Оказавшись около турникета его встретил усатый охранник, смотря уставшими глазами нажал на кнопку пропуска. Теперь ничего не останавливает Верова пройти в кабинет. Коридоры дублировали жизненный путь наличием множества дверей и монотонных стен. Среди этой сносности заблудиться можно легко, однако работники, словно отлаженный механизм, зная свой маневр ходили куда им нужно, и главное вовремя. Антона Витальевича это всегда забавляло, люди казались отключенными от реальности, они думали лишь о видимом, что есть на лицо, как будто они теряли возможность помнить и прогнозировать. Хоть Верова и забавляло это, в глубине души у него держалась зависть, потому что воспринимаемый им мир, основанный на ощущениях и чувствах слишком долго доходил до сознания, что мешало уловить момент в настоящем времени, рассматривать его только по его пришествию, тем самым видеть себя, только в прошлом, с запаздыванием. Все становилось ясно, когда оно прошло. Даже общение с людьми не казалось столь важным делом, как попытка хоть на миг уловить настоящее.
Засунув руку в карман пальто, Веров достал ключи, и поманипулировал рукой с ключами в замочной скважине проник в свой кабинет, где хранились вещи, где можно было спрятаться от шума конвейеров. Переодевшись в униформу, и собравшись с мыслями, Антон Витальевич пошагал в направление противоположное выходу, где его ожидали те самые конвейеры, неустанно перетаскивающие продукцию.

Перед тем, как потянуть дверь на себя, Антон Витальевич посмотрел в окно и вспомнил вчерашние размышления, настигшие его на скамье. Предшествовало этому ржавые пятная на крыше корпуса, который можно было увидеть из окон кабинета. Антон Витальевич не заметил, как недавно отстроенный корпус начал источать бремя времени. Работа заключалась в проверке состояния безопасности рабочего процесса, последнее время на это уделяли особое внимание, дабы не допустить несчастных случаев и не запятнать репутацию завода, забот и так хватало. Веров обходил все объекты, смотрел за людьми и предупреждал критические ситуации, однако сама безопасность, уже заложенная во все процессы, чаще оставляла Верова без дела, поскольку ничего не случалось, и ничего случится не могло, даже при усердии. Поэтому он производил раз в несколько часов обход, считал количество дверей, лампочек, проходов, развилок, окон, стульев, все что угодно, но хоть что-то, чем можно занять себя. Время тянулось долго, словно протяженность линии высоковольтных проводов, и больше походило на движение стрелок часов, цикл. В перерывы между обходами Веров сидел в кабинете, и за все время нахождения здесь, высмотрел все глаза, на контуры, состав и текстуру предоставленной ему бетонной коробки. Даже желание закончить рабочий день не появлялось, поскольку эти состояния ничем не отличались друг от друга, а походили на серую полосу плинтусов. Когда приходилось наблюдать людей, спешащих домой, он их вовсе не понимал, ему это было чуждо, диковинно. Рано или поздно смена приходила к концу, в одно и то же время, Антон Витальевич подготавливал отчет, и должен был сдать его на выходе. Работал же он исправно, и не было замечено за ним оплошностей. Его никто не донимал, никто не искал, и не требовал, представленность самому себе. Ритуал забывания рабочей атмосферы начинался с провожания глазами стен коридора, и апогеем являлось укладывание пары отчетных бумаг. Выход на улицу, и...
И улица, которую освещал красный свет тех самых букв завода, он отдавал кровавыми оттенками. Становилось жутковато, с непривычки, а после, кажется, что с этим можно жить, и даже, вполне успешно. Так, это продолжалось до самой остановки, которая не страшилась времени, и кажется, была с момента монтажа в ненадлежащем состоянии. На остановке сидел старик, опершись руками на трость он бесстрастно смотрел в даль, его ничего не интересовало, как будто нет новизны, и не было вещей, которые его удивили бы. Веров смахнул рукавом снег с места, куда он собрался сесть, и спиной оперся о стенку конструкции.
– Замечательная погода – проговорил старик.
Он сидел без перчаток, открытая шея на не застёгнутом пуховике, кажется он вообще не боялся холода.
– Такая стоит уже две недели
– Да, я заметил, поэтому смотрю за ней, когда она уйдет.
– Вам это не надоедает?
– Все на вкус как курица и только курица на вкус как рыба, уже все приелось, на ваш вопрос я не отвечу.
Старик закашлял, и прикрывая ладонью рот заглушил звуки из груди. Всем видом показывая безразличие ко всему происходящему. Скорее наблюдалась усталость от жизни, так долго носила его земля. Стало слышно приближение автобуса, и Веров начал собираться, дабы успеть на свою возможность встретить дом. Встал, пройдя несколько шагов, словно обожженный мыслью повернулся и спросил у старика:
– Вы верите в Бога?
– Ну конечно. Как иначе? А вы?
– Перестал. Давно.

Ничего не зная о человеке Веров не постеснялся задавать такие вопросы. После, он еще долго вспоминал этот разговор, но нового смысла найти не смог.

От постоянных повторов мест, событий, обстановки не уходило чувство загустелости жизни, её заторможенности. Таким образом, она начинала подкисать, и привкус кислинки не отпускал Верова ежедневно. Дорога к дому начала казаться вечностью, бессменной картиной лесов в снежных накидках, в молчании и шуме радиатора. Кому-то даже такие простые вещи недоступны, проскользнуло в голове Антона Витальевича. Жизнь определялась динамикой и способностью её заметить. Для того чтобы увидеть, нужно было этого хотеть. Автобус привез в положенное время. Последний пассажир не менялся – Веров. Маршрут в городе определялся экономией времени, то есть заезда с другой стороны города, из-за которых остановка у дома Антона Витальевича была заключительной. Со скрипом открылась входная дверь, гудел двигатель, Слава молчал. Веров продолжал сидеть и чего-то ждать. Спустя пару мгновений пальцы Славы начали тарабанить по рулю с нарастающим напряжением, от чего у Верова стало отдавать в груди, и казалось, бьют по нему, напрямую. Тогда Антон Витальевич выдавил из себя:
– Слава, а чем ты займешься после работы?
– Сначала отвезу эту железяку в гараж, а после пойду домой
– Давно так у тебя?
– Как так?
– Живешь такими правилами
– Сколько работаю, столько так и живу
– Не надоело? Не хочется что-то изменить?
– А что менять то... Меня все устраивает, я не хочу что-то менять

Так Веров вышел из автобуса, который без замедления отправился своей дорогой. Веров задумался и осознал, что прийти к такому же состоянию как Слава ему не удастся, потому что всегда что-то нужно и все не устраивает, а достигнуть состояния, когда все устраивает не ясно как. Да, и прав ли человек с такой философией... В том и дело что прав, только для себя самого. Веров же правым считать себя не мог, определенным тоже, он шел больше с надеждой, что столкнется с тем, что ему нужно, в реальности, что наконец-то успокоит его буйную голову.  Мышление дает человеку свободу идеальную, и чем больше он её познает, тем больше от неё страдает, и лучше бы вообще не гнался за ней и не развивал её. Здесь обратной дороги нет. Человек должен быть готов к этому, иначе будет заплачена слишком большая цена, которая пронесется с ним через всю жизнь.

Не успев опомниться, Антон Витальевич захлопнул дверь в квартиру и уже сидел на кухне, где стояла все та же посуда, та же мебель, ложки и безделушки. Окружение не меняется, быт не меняется, ему позволено быть неизменным, и чем больше подобного, тем скорее сбивается острота взгляда ко всему.

Зазвонил телефон. Веров растянутым движением поднимает трубку и ответит. В ответ тишина, кто-то молчал на проводе, а после и вовсе положил трубку. Гудки правом голоса пользовались на максимум. Веров так бы и продолжал их слушать, только надоело. Кто-то на той стороне видимо ошибся, такое бывает
Веров не заметил момента, когда ему перестало нравиться что-либо. Просто само по себе, как есть. Он лишь хотел спокойствия, какого-то умиротворения. Вроде не так много для одного человека, но так тяжело, чтобы достигнуть в одиночку. Тяжелая ноша осознавать, еще сложнее этому соответствовать. Сколько бы он не думал, мысли не приводили к свободе, они лишь освещали область, о чем можно было подумать. Как пар, которому предстояло еще сконденсироваться в капли воды. Здесь водой выступали поступки. Думать можно о многом, но ни одна мысль не представляет значимости, пока она не повлечет за собой действие.

Так он встал, допил чай, и отправился навстречу новому дню. День наступил, ничего не поменялось. Все мелочи нового дня стали незаметны, тогда множество близнецов, ничем не отличающихся друг от друга дней укладывались в хранилище памяти, как полки с книгами одинакового переплета.
Веров все надеялся, что случится или появится что-то, и даст ответ на вопрос, который он так долго отыскивал, избегал и пытался забыть. В конечном итоге лишь решение спасает, которое осталось найти. Наступил момент и Веров наконец-то признался себе в тайне, которая его пугала: в нем что-то не так. Но описать словами это было нереально, нет таких слов, чтобы выразить чувство, тлеющее в груди. Да и его бы никто не понял, потому что в чужих глазах, сколько бы он не вглядывался, подобного не видел, от чего становилось только хуже. Тихий протест, зов без слов, на который никто не откликнется.

Все чаще Веров сидел в своем кресле кабинета, потупив взгляд куда-то в даль, где не видно точки зрения, а только глубокая погруженность. Никто этого не замечал, и не заметит. Здесь нет таких людей. Похоже здесь вообще нет людей.
Вот он итог всех размышлений. Эта мысль не только поразила его, но и огорчила настолько, что он перестал куда-либо двигаться. Она так ужасала, так не давала покоя, словно воспаление, которое от боли вот-вот доведет до агонии.

Так уже длилось половину недели и ничего не менялось, не собиралось меняться. Ни привыкнуть, ни забыть. Продолжая сидеть в переваривании осознанной мысли дверь кабинета раскрылась и зашел тот самый старик с остановки. Поглядел немного, в чем-то убедился. Неспешно пошел к ближайшему стулу около стола Верова. Антон Витальевич отбросил свою мысль, забыл её на время, и наблюдал за процессом. Старик сел на стул, и его взор был направлен в окно, где шел снег, стоял корпус и приближался конец дня.
Старик, не спеша, даже очень спокойно начал:
– Диалог наш был очень интересен, сколько и непримечателен. Тем более, о вас я знаю больше, чем вы обо мне, и эту оплошность желаю исправить. Я, Жолудев Владимир Иванович
У Верова сначала царило недоумение, удивление, опасение, а затем все встало на свои места. Это был отец директора завода Жолудева Ильи Владимировича. Вся мистика с ситуации пропала и стала совсем нормальной ситуацией.
– И для чего же вы здесь?
– И сам не знаю зачем, очень захотелось узнать вас поближе, однако, как я вижу по вашим глазам, вам сейчас нужно другое. Владимир Иванович начал сверлить глазами Верова, еще никогда Антону Витальевичу не приходилось видеть столь ясный взгляд, от чего стало не по себе. Владимир Иванович разорвал нависшее молчание:
– Есть вещи, явления и события, к пониманию которых человек не готов. Еще не пришло время, однако, случается так, что мыслью он до этого доходит. Это случается не с каждым. Лучше, когда человек находится в иллюзиях и его мнимому благополучию ничего не грозит. Когда правда открывается, её уже не забудешь, она неизлечима. Я вижу, что ты пришел к этому слишком рано, по взгляду все читается, но ты скрываешь это упрямо в себе, и скорее не от своего желания, а от того, что никто не поймет, да и сам ты, видимо, не до конца понимаешь. Ничего с этим сделать не можешь, и просто ждешь.
Тут он немного промолчал, и продолжил:
– Что ты так усиленно пережёвываешь в себе, что это за мысль такая, которая тебя не отпускает? Скажи же!
Веров на протяжении всего монолога вслушивался и только больше убеждался в его правоте и точности. Этот человек понимал его, ему были знакомы эти мысли. Палитра чувств хлынула в душу Антона Витальевича, забурлила кипучей пеной, но всем своим видом ничего не выказывал, а лишь смотря в пустоту наконец-то вымолвил:
– Я перестал верить, что кому-то нужен.