Ода к человечности

      
 отрывок из новой вещи

    И опять срубленные вербы возле одиночных деревьев. И снова мысли, мысли одолевают Новожилова:

    — Вот и птицы... Одни делают гнезда в дуплах, другие — в открытой степи... А есть такие, что в самых неожиданных уголках. Вчера наш егерь стал выводить трактор после ремонта, а на двигателе, под капотом, трясогузка устроила гнездо. Трактор надо пускать, а в нем — гнездо.

    Обычная история. Трясогузка часто держится возле человека. И всё равно Новожилову занятно поведать, как перенесли гнездо в затемненный ящик, установили его на уровень двигателя. Хотя Новожилов знает: бывают и поудивительнее находки. Гнезда в уличных репродукторах, на железобетонных осветительных столбах, в открытых светофорах — читал и слыхал рассказы натуралистов, но одно — чьи-то свидетельства и другое — обнаружить самому и в который раз изумиться приспособляемости животных. Смерти они боятся, а не научно-технического прогресса!

    Однажды Новожилов стал свидетелем небывалого случая, с которым и в сравнение не шли самые невероятные рассказы зоологов.

    Было это в начале октября, когда по делам он летел из Москвы в Минеральные Воды поздним вечерним рейсом. Глядел через стекло в темноту и думал, что тоже уподобился птицам, для кого осень — период великих миграций. Только Новожилов перемещался в пространстве без малейших усилий, положившись на волю и мастерство пилотов, а незащищенные птицы ежеминутно подвергали себя опасностям.

  Чтобы и после приземления облегчить жизнь малочисленным пассажирам, бортпроводница предупредила: багаж можно получить сразу же, на краю летного поля, куда вырулит пилот.

    Южная мягкая теплынь обволокла Новожилова, пока он спускался по трапу, пока с другими ждал, когда штурман откроет крышку на алюминиевом брюхе самолета. Из аэродромной гостиницы, почти примыкающей к летному полю, слышалась музыка, и звуки ее, казалось, медленно насыщают темноту. Над крышей курилось неоновое свечение рекламы.

    То, что произошло дальше, заставило Новожилова с сожалением подумать об упакованном фотоаппарате и машинально посмотреть в сторону единственного сильного источника света — прожектора, бьющего лучом от гостиницы.

    Едва штурман поднял крышку, из багажного люка, будто по команде, даже не вылетела, а залпом выстрелила стая городских ласточек и, шумно трепеща крыльями, подалась к земле, словно приветствуя ее криками, потом плавно взмыла вверх, мелькнула в луче прожектора и пропала. Казалось, птицы были наготове и с нетерпением ждали освобождения.

    От неожиданности штурман, пассажиры, стоящие рядом, отпрянули. Глядя в ночь, скрывшую крылатых безбилетников, штурман сказал:

    - Грамотные! Техникой пользуются, — и осторожно заглянул в люк, прежде чем приняться за дело: нет ли каких других «зайцев»?

    Изумленные владельцы чемоданов долго еще обсуждали случай, наделяя ласточек сверхъестественным разумом. Вспомнили и неопознанные летающие объекты, и снежного человека, и даже лохнесское чудище. Усмотрели сознание и в деревьях. О том, что не здравый смысл загнал птиц в самолет южного направления, а случай — вероятнее всего, стая укрылась в люке для ночевки, — пассажиры и слушать не хотели. Чуть не растерзали Новожилова, утверждая, что из-за таких умников, как он, в «загоне» экстрасенсы.

    Как бы ни было, а давний случай с ласточками стал еще одним подтверждением мысли Новожилова: смерти боятся животные, а не научно-технического прогресса.
   
           Как под арку, въехали в лес и покатили между деревьями, смыкающими кроны над узкой дорогой. На ней уже видны вечерние тени. Однако до темноты далеко. Еще горят яркие крылатки кленов. Но возле стволов — чуть призрачная дымка. И легкая сероватая марь стоит над кучами собранного хвороста. От нее-то так задумчиво в лесу. И, словно в лад этой задумчивости, ведет свою песню черный дрозд. Заливисто щелкает, как серебро рассыпает. О чем он поет в этот час, когда звери тянутся из укрытий?
   
    А запах остывающей земли поднимается и поднимается и, одолевая его, дышат травы, деревья, вода.

    Первый лось попадается на поляне. Неподалеку пасется лошадь лесника. Заметив людей, лось немного медлит, но безопасности ради направляется в заросли.
Вспугнутая, перелетает высоко над головой овсянка.

Тишина. И опять струится ее звонкая щебечущая трель. Почти так же ручей журчит по камням. Впрочем, у этой маленькой птички мелодий много, почти триста. Ну, кто может представить себе, что ее пение имеет отношение к музыке… Бетховена? Так впечатлило немецкого композитора, а скорее, какие-то ноты запали в душу и пересоздали себя в первые звуки симфонии. Речь о Пятой. С темой Судьбы в начале - про нее композитор сказал: «Судьба стучится в дверь».  Музыковеды не устают повторять: это - послание Бетховена миру, триумф человеческого духа, позывные во время Второй мировой войны, достояние вечности, гимн Евросоюза, объект всемирного наследия Юнеско. Всё так. Но громкая атрибутика  блекнет перед одним-единственным словом - Новожилов написал бы его крупными буквами – человечность.  Нет, не на памятнике написал бы, а на кулинарной книге французов, для кого  птичка с  лошадиной «фамилией», которая в оные времена болталась под ногами у лошадей, подбирая их корм, стала лакомым угощением. Из нее в ресторанах с Мишлен-звездой делают бешено дорогой деликатес: «мсье-сю-кон-сю-сю».  Делают, но как?  Сначала выкалывают ей глаза, чтобы она перепутала день и ночь и до отвала насыщала себя как перед осенним отлетом, потом живую топят в арманьяке, наконец кидают замаринованное тельце на сковородку. Приготовленные двадцать граммов запанированного в сухарях страданья гурманы поедают, накрывшись салфеткой. Чтобы не смотреть людям в глаза? Вряд ли. Скорее ловят еще какой-нибудь кайф. И никакая судьба им в дверь не стучится. И это во Франции – родине композитора Оливье Мессиана, который своими творениями   обязан птицам, ведь это птицы, «маленькие слуги духовной радости»,  считал он, создали все музыкальные формы и подвигли на сочинение конкретной и атональной музыки, ведь это  они были первыми существами, способными на коллективное пение. Конечно, экологи бьют тревогу. Им издевательства точно не нравятся. Возможно, потому и сподобленный музыкой, а также  лагерной судьбой Мессиана, мастер триллеров Хичкок  взял на себя роль прокурора и устроил фильм-месть «Птицы»  с нападением птиц на людей. Вот вам! Вот! Зрители смотрят и трясутся от медленного нарастания ужаса, у них мурашки бегут по коже. Да еще бельгийский художник Рене Магритт, изображая своих персонажей, тоже не думает о них ничего хорошего и на всякий случай  покрывает им головы кусками белого полотна.

    Время от времени по обе стороны дороги видны опрометью удирающие русаки — сверкают их пятки и уши. Но больше всего гордится директор сидящими зайцами. Эти вскакивают в последний миг, когда машина рядом.

    Лишь фазаны не торопятся на вечерний дозор директора. Но вот недалеко от тернов попадается первый петух. Мелькнул, как тень, и нет. Чуть погодя — другой, третий... Так быстро, что разные цвета оперенья сливаются в один — червонно-золотой. И, считая птиц, Новожилов с Петрухиным выезжают на выгон.

    Глушит мотор Петрухин. Наконец-то! Добрались! Отыскать бы теперь обещанное гнездо. Глядит, глядит, но, сколько ни старается, — напрасно. Кочки перед ним одинаковые, все поросли травой, да и среди деревцев не сразу отличишь запримеченное. Но вот оно! С обломанной верхушкой.

  Медленно идет Новожилов. Недалеко от гнезда останавливается. Дальше ступать незачем. Можно согнать фазанку, хотя птица отважная, самого лютого врага подпускает на близкое расстояние. Но всё равно ей сейчас и без Новожилова туговато. Мало того что скот пасется под боком, еще и враг — луговой лунь устроил гнездо по соседству. И Новожилов высматривает поблизости сухие колючие ветки. Сейчас оградит ими фазанье гнездо — защитит от коров: наткнутся раз-другой и отступят, а чтобы отвлечь луня, положит крепкую большую ветку. Пусть опускается теперь на нее, пусть отдыхает подальше от фазанки. Новожилов и сам не прочь посидеть, понаблюдать за лунем. Кто видел, как низко и бесшумно летит лунь во время охоты, тот не может не вспомнить  сказку о ковре-самолете. А если наблюдатель – моряк, то без фантазий о «Летучем голландце» не обойдется. А с ним придут и гумилевские строки:

«Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти» 

        И  мысли дойдут до ракетного корабля-самолета, построенного в секретном конструкторском бюро Нижнего Новгорода, – до так называемого экраноплана по имени «Лунь», летящего в двух метрах от поверхности моря со скоростью 500 километров в час. Не уязвимого для радара как самолет, не достижимого для ракет как корабль.  Прошедшего испытания на Каспии и угодившего под раздачу в перестроечную кутерьму. Проект закрыли, а уникальную машину (320т)  списали в металлолом. Но умные люди сохранили рабочий образец как музейную редкость. И оттащили под Дербент на берег Каспийского моря. Там и  стоит эта махина легендарного конструктора Ростислава Алексеева, завороженного когда-то полетом лугового луня. Говорят, встреча с «Летучим голландцем» не сулит ничего хорошего. Но «Лунь» ведь не «Голландец», не призрак, не фата-моргана, он просто наша реальность, выпотрошенная сребролюбивыми  монстрами ...

         Эта реальность постоянно спотыкалась о нашу косность. Уникальные проекты, синтезирующие  сложнейшие разноплановые конструкции: корабль-самолет,  раздражают чиновников. Изобретатель доводил их полуподпольно на заводе «Красное Сормово». И погиб после очередного испытания. Грубо говоря, надорвался. Не услышал предупреждения. Тайну названия он унес с собой. Говоря о нем, чей портрет висит теперь в залах славы нескольких стран,  журналисты предполагают, что он, выходец из среды старообрядцев, был почитателем конфуцианства, ссылаются  на трактат «Лунь Юй». Большего бреда придумать трудно.  Зачем Ростиславу Алексееву, сыну агронома-растениевода, видевшего в своей Черниговской губернии  сотни полетов лугового луня, китайское имя?   Его, легендарного конструктора-самородка, которого   в юности
(1938г.) благословил сам Валерий Чкалов, обвинили в некомпетентности. Ведь и Чкалова сажали на гауптвахту за, пролеты под мостами, называя это лихачеством. И никто не внял его фразе: «Я ничего не делаю такого, что потом нельзя было бы использовать». При полете вблизи экранирующей поверхности (земля, вода) летчик проверял подъемную силу крыла. У таких людей, как Чкалов и Алексеев, ничего случайного не бывает. Даже смерть их становится точкой отсчета для дальнейших исследований.

    Обратно возвращаются засветло. Восковой туман висит над полем ржи, мимо которого они проезжают.

    Всё истонченнее, всё невесомее дали. На ясном небе чисто и тонко смотрится месяц. Точно подтаявшие, почти прозрачны его края. И светозарными кажутся долгие стволы одиноких пирамидальных тополей.

Продолжение следует