Приговоренная зависимость

В этой пустоте не было ничего родного.
И, в то же время, - было.
Все.
Все, кроме безразличия.
На самом деле, то, что безразличия не было, - удивляло.
Казалось бы, пустота на то и пустота, что ничего в ней не должно было быть.
Здесь были звуки. Звуки тишины. Гулкие, всевозвращающие, своим объемом разрывающие тебя изнутри.
И в то же время успокаивающе убаюкивающие. Как колыбельная от матери.
И сердце бьется, эхом стремясь к другому. Родному.
Но его здесь нет.
Хотя нет ничего, что согрело бы в этот час.
Да что, в этот. В любой другой оставшийся – тоже. Это неизбежно.

В этой неизбежности не было ничего предопределенного.
И, в то же время, - было.
Все.
Все, кроме бессилия.
Но когда она наступила, когда она накрыла собой все, что было, - руки должны были опуститься.
Нет, неизбежность всегда дает второй шанс.
Теряешь счет времени.
Кап-кап-кап.
Откуда-то издалека. Каждый раз все тише, разбиваясь о ту же тишину.
В один чудесный день неизбежность начинает петь в унисон тишине.
Перестаешь ее замечать, прощаешь, и в хранилище твоей памяти только золото. Это забывается.

В этом беспамятстве не было ничего предосудительного.
И, в то же время, - было.
Все.
Все, кроме прощения.
Прощение – это дар. Но оборотная сторона каждого дара всегда упирается в проклятие.
И ты прикасаешься к божественному, к нереальному, к тому, что дано только тебе.
Чтобы потом ощутить, как оно выплывает из-под твоих пальцев.
Мечтаешь иметь десяток когтей, чтобы впиться.
Не выпустить.
Остановить. Когти ломаются, удерживать вечно невозможно.
И дар летит в пропасть. Сам захотел. Его вина.

В этой вине не было ничего оправдательного.
И, в то же время, - было.
Все.
Все, кроме самобичевания.
Ведь это так просто – обвинить себя. В этом есть толика жалости.
Крика миру, мол, смотрите, что все осознал.
Что проиграл.
Что не смог.
Что… не такой, каким должен быть?
А каким должен? Тем, кто идеален? Не ошибается? Не сходит с пути?
И пока оглашают приговор, что-то в голове щелкает. Сердце бунтует, душа горит.
Слезы кипят.

В этих слезах не было ничего естественного.
И, в то же время, - было.
Все.
Все, кроме понимания.
Та капель тишины, вместе с теплотой родного сердца. То забытье. Разговоры по душам.
Сам с собой, конечно. В тишине особо не поговоришь.
Перебираешь пальцами, которые должны были быть когтями.
Вина гложет, и комок разрывает горло.
Кричишь.
Безмолвно, конечно, потому что даже если кто-то и услышит, то никогда не поймет.
Не поймет, ни за что не поймет. Не может такого быть, чтобы понял.

В этом непонимании не было ничего стоящего.
И, в то же время, - было.
Все.
Все, кроме отзывчивости.
Ни ты первый, ни ты последний. Так проще, да?
Конечно, нет.
Циклы и круги волнуют историков, да горе-писателей.
Можно долго рассуждать про тех, кто породил… и тех, кто уничтожил.
Они всегда смотрят друг на друга в зеркало.
И ночь разрывается учащенным дыханием.
Нет уже крика. Нет даже самой ночи, когда за закрытыми глазами проносилась сонная надежда.
В ней все равно столько примеси обмана. Только вот обманываешь все того же человека в зеркале.

В этом обмане не было ничего хорошего.
И, в то же время, было.
Все.
Все, кроме спокойствия.
Все идет по плану, все идет по плану, все идет…
Чтобы скатиться в тартарары. Так недолго поверить и в эти ваши круги, циклы и вообще.
Но так спокойно думать, что все хорошо.
Все хорошо? Точно-точно?
Да, все хорошо. Точно-точно.
Но лучше не отвечать. Игнорирование – это не ложь. Но и не спасение.

В этом спасении не было ничего плохого.
И, в то же время, было.
Все.
Все, кроме веры.
Она убивает. Она выжидает момент, когда ты наиболее слаб, и…
Да вы сами все знаете.
Нет?
Попробовать передать?
Сотни ледяных игл вторгаются в твое тепло. Каждая клеточка тела набухает как волдырь. Взрывается.
Теряешь возможность говорить. Язык закатывается, губы трясутся. Синеют.
Там, где у всех нормальных людей находится сердце, - лишь грубая, омертвелая плоть. Как на рынке, в мясном.
Душа обычно сбегает прочь в такой момент.

В этом побеге не было ничего неожиданного.
И, в то же время, было.
Все.
Все, кроме привязанности.
Или что там должна испытывать душа к своему человеку?
Это ведь ее приговор и наш дар.
Проклятие там, где нет ничего прекраснее. Катастрофа там, где ничего не предвещало.
Но ты все равно тянешь те самые пальцы, которые так и не стали когтями, и умоляешь.
Ну хоть ты останься, черт побери.
Не уходи. Может, впереди еще что-то есть? Что-то новое.
Или что-то снова. Так не может же закончиться. Кто опускает руки, когда речь идет о зависимости?

В этой зависимости не было ничего одинокого.
И, в то же время, было.
Все.
Все, кроме пустоты.