Тихие вечера в Пфеффенхаузене

   "Главное - не запариваться. Этот девиз я взяла у миланских таксистов." (Лучана Летицетти)

   "Если окружающие спонтанно не провоцируют вас, не оскорбляют, не соблазняют и не пугают, вы начинаете игру, чтобы заставить их это сделать."
(Эрик Берн "Люди, которые играют в игры")

   2 1  м а я  2 0 1 3, в т о р н и к, П ф е ф ф е н х а у з е н, округ Л а н д с х у т.

(Неотправленное электронное письмо пользователя с ником "Коко Шанель, Париж" пользователю с ником "Сергей- Полупаралитик, Санкт-Петербург).

   Привет, Полупараллельный! О, как я достала тебя!..
   Пишу тебе снова из Баварии. Впрочем, в прошлый раз мы с тобой, кажется, до Баварии не доехали, ты бросил меня в чешской Литомышли, перестал отвечать на мои письма, которые я строчила из инфоцентра на Сметановой намести, возле Марианского слоупа (столпа, возведённого деве Марии в тысяча семьсот лохматом году благодарными литомышлями по случаю избавления ею города от чумы), под самый серебряный в мире перезвон колоколов городской башни, - которая, впрочем, была там не ахти, - то ли дело здешняя краснокаменная махина домашней кирхи семейства Бруммеров, у которых я работаю.
   Или ты бросил мне писать потому, что тогда в Баварии у меня не было ноутбука? - но его и сейчас нет, хотя вай-фая везде полно. Однако, послушав совета психологов, наперебой твердящих о "визуализации желаемого",я представила, что наконец-то приобрела ноутбук, подключилась к интернету и строчу тебе от имени небезызвестной Коко Шанель.
   Бавария - дичайшее захолустье, скажу я тебе. Но то захолустье, где я начинала свою немецкую карьеру сиделки (она же Pflegerin, или, как говорила моя первая наставница, Оля из Мюнхена, "флегерин", вобщем, флюгер ещё тот), было ещё так себе - поля да пашни, цветущие садики со смешными гномика-ми, добротные, но топорные деревни с огромными, тяжеловесными и мрачными каменными домами и рассыпающиеся на глазах городишки. Китценген и Швайнфурт, одним словом.
   Здесь же дикая и пышная лесостепная глухомань, так как, если смотреть по карте, северо-восток Баварии снизу вливается в Саксонию, - или наоборот, Саксония заливает нас сверху (и, кстати, по ходу рассказа это станет очевидным), с ее воспетыми поэтами холмами и лесами, Шумавой, Гарцем и Брокенскими ведьмами.
   Но буду последовательна и начну с самого начала, сори за тавтологию.

   Так как автобусы компании Ecolines, следующие по маршруту "Санкт-Петербург - Рига", не останавливаются в Нарве (слышала, что в этом году все-таки сделают остановку), то мне опять пришлось, по моей всегдашней привычке, провести ночь на автовокзале, - точнее, у автовокзала (на этот случай я теперь всегда, даже летом, таскаю в чемодане зимнюю куртку, шапку и варежки), - но для разнообразия я решила на этот раз переночевать не у таллиннского, а у рижского автовокзала.
   Разница, однако, оказалась незначительной: чуть больше бомжей, ищущих бычки в мусорках, спящих на скамейках; чуть больше скамеек и ночных автобусов. Благодаря последнему факту я познакомилась с симпатичным парнем из Беларуси, - дальнобойщиком, возвращаю-щимся домой в Полоцк через Витебск, - в разговорах с которым мы скоротали полночи, обсудив политику, экономику, личную жизнь, последнюю роль Галустяна и просмотрев все фото в его мобильном: Сибирь, Астана, Коломна, его родной Полоцк, жена и маленькая дочка. В два часа его автобус ушел, и я снова начала замерзать.
   Разница между таллиннским и рижским автовокзалом сказалась ещё в том, что явившаяся под утро веселая компания легко одетой молодежи шумела и оття-гивалась по-латышски, а не по-эстонски. И в том, что за один лат амбал-охранник впускал тебя погреться в зал ожидания. У меня латов не было, и я спросила у стража порядка, можно ли погреться за евро. "Можно", - ответил он. Я порылась в кошельке:"Но у меня только 2.." - "можно и за 2", - был невозмутимый ответ, - "ну нет, это слишком жирно для вас!" - возразила я и продолжила мужественно мёрзнуть. Чтобы латыш переупрямил эстонку, - не дождетесь! 
   
   Когда в 5 часов вокзал открылся, и легко одетая молодежь, чуть не выломив его стеклянные двери от нетерпения, мирно уснула друг у друга на плече, на скамейках зала ожидания, - мне как-то удалось обмануть рижский автомат и попить кофе за евроценты. Потом я пошла разбираться с латышами в офис Ecolines. Толку от этого. Лучше ты, Полботинка, разберись с ними в своем Питере!
   У рижан гонору больше, чем у парижан, - говорю это тебе, как скромная парижанка Габриэль Боннер, - хотя, если посмотреть, что такое Рига? - любой захолустный немецкий город ничуть не хуже, а то и лучше ее, - но она назвалась столицей, и исполнилась невероятной важности. Так как обмен валюты ещё не работал, в качестве маленькой мести я сунула в латышский банкомат свою карточку и - бинго, сняла 5 лат одной ассигнацией!
   Завтракая уже основательно в вокзальном бистро, я спросила у продавщицы, легко переходящей с русского на латышский, и обратно, - где тут можно купить подзарядку для мобильника. "Нужно перейти дорогу, пройти под мостом, потом - через подземный переход, и дальше будет большой магазин", - объяснила девушка.
     Но я нашла ремонт мобильных прямо в подземном переходе.
     Да, да, Сережа, ты будешь смеяться,но я опять забыла дома подзарядку для мобильного! Зато нашла в этом же подземном переходе замечательное кафе со старомодно-манерной, увядающей, но все ещё красивой продавщицей в кружевной наколке и синем переднике с оборками, и попила там, по второму разу, кофе с изумительным пирожным. Пожалуйста, Сережа, не осуждай меня за мое гурманство, ведь это был последний глоток вольной жизни, и что ждет меня впереди, я не знала.
   Свою кулинарную книгу и тетрадь с рецептами я тоже забыла дома, и чтобы хоть как-то восполнить пробел, - ведь мне сказали, что я еду ухаживать за бабушкой и кормить ещё двух дедушек, - я купила на автовокзале четыре кулинарных журнала на русском языке, которые обстоятельно изучала всю дорогу от Риги до Мюнхена.

   Я снова ехала на втором этаже омнибуса Ecolines. По видику над кабиной шофера шли новые российские фильмы, из которых мне больше всего понравился "10 первых свиданий" с Зеленским и Акиньшиной. Ночью, как всегда, проезжали Польшу и она, как всегда, казалась нескончаемой.
   Германия началась с Tankstelle и кофе в бумажном стаканчике. Как я скучала, Полботинка, именно по немецкому кофе в бумажном стаканчике!
   Потом - раннее дождливое утро в Берлине, где многие вышли, и автобус стал полупустым. После Берлина немного распогодилось, выглянуло солнце. По видику над кабиной шофера в третий раз гоняли "Москва слезам не верит", но фильм все время застревал на одном и том же кадре, на сцене приготовления Гошей ужина, когда, невозмутимо отодвинув с прохода ногу Александры, он шел к холодильнику и за пять минут готовил ужин для всей семьи (чем в свое время вызвал разрыв шаблона домостроевских совков):"Александра, а как тебя мама называет?" - "Марусей", - "М-м, Марусей?...Ну хорошо, и я тебя буду звать Марусей..." - "М-г, а я вас - Васей..." - "Идет!" - и дальше не шел, - пока бортпроводница не догадалась выключить кассету и запустить какую-то другую.
   Во время ланча я заказала у нее капучино, и, вслед за мной, это же сделал мой сосед через проход, симпатичный лысеющий мужчина в клетчатой рубашке. С Берлина у меня ещё остался слоёный пирожок, и я его доела.
   В Лейпциге бортпроводница спросила по-русски, едет ли кто-то в Дрезден. Все молчали. Тогда я, на всякий случай, перевела вопрос на немецкий, но снова никто не ответил, лишь мой сосед насмешливо отозвался:"nein, никто не едет!" - и мы напрямую двинулись до следующей остановки, в Нюрнберге.
   Я смотрела в окно: южно-немецкий пейзаж казался четким офортом, разрисованным акриловыми красками: ярко-голубое небо, ярко-зеленые и ярко-желтые квадратики полей, похожих на шахматную доску, нарядные деревни с неизменной высокой кирхой.
   
   При виде Нюрнбергского автовокзала, такого маленького и задрипанного, с Фрауентор на заднем плане, у меня защемило сердце. Я сошла с автобуса и помахала рукой Фрауентор, пусть считают меня ненормальной. Снова купила кофе в стаканчике, - странно, кажется, прошлым летом здесь было обычное бистро, не турецкое.
   До Мюнхена оставалось 2 часа. Элизабет, с которой я вела переговоры по интернету и которую подательница объявления (а в прошлом - сиделка у Бруммеров) Нина описала мне супер-красавицей, послала мне уже две смс-ки, так как автобус опаздывал, - теперь же, из-за того, что не завернул в Дрезден, он нагнал время. Я позвонила Элизабет, сказала, во сколько приезжаю. Опять полил дождь.

   Своих встречающих на мюнхенском Хакербрюке я определила сразу: высокий худой мужчина и полноватая женщина, одетые просто и невзыскательно, невозмутимо и без любопытства кого-то высматривающие. На мне их взгляд не останавливался, - неужели я так не похожа на типичную Pflegerin? - так что я подошла сама и назвалась.
   Не такая уж она и красавица, эта Элизабет, но приятная, с весёлыми серыми глазами, прямым носиком, мальчишеской рыжей стрижкой и мягкими манерами. Мы пожали друг другу руки, как принято у немцев. "Это мой брат, Людвиг", - показала она на мужчину, и тот, улыбнувшись, мне кивнул. Брат тоже не красавец, но вполне в моем вкусе: субтильный брюнет, в выражении лица которого было что-то лисье, что-то от Ива Монтана в уголках губ, в пытливо-недоверчивом взгляде тёмно-серых, чуть раскосых глаз.
   Мы сели в машину: Элизабет - за рулём, я рядом, Людвиг сзади, - и поехали. Поначалу Элизабет меня активно расспрашивала, но быстро потеряла ко мне интерес и переключилась на брата. Я же поняла, что мое и окружающих мнение о моем хорошем знании немецкого было сильно преувеличено, - оно развилось именно в отсутствии языковой среды, - а первое же столкновение с ней повергло меня в ступор, так как из оживленной болтовни моих работодателей я могла выловить лишь отдельные слова и фразы, но не общий смысл.
     Мы долго ехали по пригородам баварской столицы, но ещё дольше - по автобану в направлении северо-востока, всего около часа, который мне, впрочем, показался пятью минутами, - по известной пословице о невозможности надышаться перед смертью.
     Пока, наконец, не свернули на проселочную дорогу, круто поднимавшуюся к высокой и внушительной рыжевато-розоватой кирхе и большому белому двухэтажному дому с красной черепичной крышей (из курса нарвских гидов я помнила, что такие четырехскатные крыши называются вальмовыми, но не помнила, почему).
     Справа, слева и напротив дома располагались хозяйственные постройки той же высоты и с такой же красно-черепичной крышей. Внутри этой цитадели, посреди мощеного двора, охраняя его, бегал по просторной клетке Херкуль - добродушный черно-белый пятнистый дог.
     Пышные кусты розовидных пионов или гардений у крыльца, вернее, двух крылец, так как дом разделён на две половины. Справа - половина Людвига-младшего, Сони и их детей, в которую встроен гараж, а рядом, на полянка стоят трактор и небольшой автобус. Дальше - спортивная площадка и поле неведомой сельхозкультуры, на котором ежедневно работает Людвиг-младший.
     Слева - половина трех стариков, за которыми я приехала ухаживать: полудикий сад с несколькими грядками клубники и кустами малины, спускающийся к маленькому заросшему пруду, подступиться к которому было нереально, и бегущие под горку поля с зелёными полосками, - опять же, неизвестных мне, - сельхозкультур.

     2 5  м а я, с у б б о т а.
     Господский замок был построен, как замки строиться должны..Прикинь, Серёга, я попала в самое гнездо Виттельсбахов, хотя вобще-то они Бруммеры, - но и отца, и сына зовут Людвигами, так что...(задумчивый смайлик). 
     Как жаль, что нет фотика. Если ты помнишь, мой самсунг свистнули прошлым летом на литомышльской фабрике мороженого, и с тех пор у меня купленный там же, в Чехии, простенький нокиа. (От тоски я переключаю в нем языки, с английского на немецкий, с немецкого на чешский). 
     В первую же свободную минуту, пока Августа, дочь моей предшественницы, литовки Кристины, каталась на роликах, я села на велосипед, спустилась с горки, и, немного проехав по шоссе, свернула на лесную тропинку. Вдали - синие холмы, вокруг - золотистые поля, я же оказалась в темно-синей тени самой непроглядной и мрачной чащи с высокими, лохматыми, но какими-то безжизненными елями и неровной, изрытой грузовиками и покрытой жидкой грязью тропинкой, на которой - ни души!

     Итак, замок а ля барон Мюнхгаузен (который, кстати, был не баварцем, а нижнесаксонцем, но - неважно), eine baufallige Villa (обветшалая вилла). Длинный высокий холл, все потолки готично-высокие, с крестообразными паучьими сводами и надписью "Бог благословит этот дом" над порогом.
     По стенам - чучело ястреба, вереница охотничьих дипломов, украшенных оленьими рогами с годами поимки их обладателей, тарелка с синей гжелью, изображающей лисицу, надпись на которой сообщала, что это подарок Фердинанду на 70-летие. Ажурная люстра на железных цепях, фикусы и орхидеи на полу в горшках.
    
     От входа направо - комната Фердинанда, затхлая, словно в ней не убиралось и не проветривалось лет пятьдесят (возможно, так оно и было).
     Тоже с охотничьими дипломами и трофеями по стенам, заваленная антикварными вещами как-то: пожелтевшие гитлерюгендско-бойскаутские журналы 30-40-х, целая библиотека, - в книжном шкафу, на письменном столе, на стульях, -  книг и справочников о животных и охоте на них, и, кажется, даже запыленный патефон в дальнем углу.
Не говоря об одеялах, тряпках, одежде.
     Грузный, молчаливый, грубоватый, - только и слышишь от него то, кажущийся мне саркастическим, кашель, то чихание, - старик Фердинанд - младший брат Людвига-старшего, холостой и очень больной. Из-за толстой, пузырчатой корки экземы на обоих ногам, двух распухших пальцев на левой ноге, он с трудом передвигается на костылях, не может мыться, и комната его провоняла, как логово тролля.
     Поначалу я его боялась, но постепенно поняла, что этот неприглядный снаружи тролль - добрый и безобидный внутри. В хорошую погоду бывший гитлерюгенд греет свои страшные ноги на солнышке, время от времени смазывая их щёткой с желтой мазью из пласмтассовой банки.
 

     С другой стороны, Фердинанд - самый самостоятельный и умный из трех стариков, за которыми я приехала ухаживать. Старший его на пять лет Людвиг-старший ("ушастый", как прозвала его Нина, - действительно, уши у него большие и оттопыренные, тогда как сам - худой и невысокий) - муж моей основной подопечной, Барбары Бруммер, после болезни жены страдает Альцгеймером, двигается и соображает медленно, пританцовывая и раскачиваясь всеми частями тела (нарушенная субординация).
     По субботам я его купаю в душе, каждое утро - надеваю чистые носки.
     Барбара - полупарализованная после неудачной операции, - как и ты, Сережа, - только она с тех пор не может говорить.
     Её морщинистое лицо постоянно искажает гримаса, а из наполовину беззубого рта вырывается бормочущий клекот, в котором можно разобрать только странные слоги:"че-во, че-во", "а-ле, а-ле" - имеют ли они отношение к передразниванию русского языка моей предшественницы Нины, или это просто моё восприятие ее глоссолалии, не знаю.
     Барбара постоянно вытягивает перед лицом правую руку с растопыренными пальцами, словно куриную лапку с когтями, и волочит левую ногу.

     Её оборудованная специальной кроватью и лифтером комната - в самом конце коридора, по правой стороне, рядом со спальней Людвига-старшего и недалеко от моей, почти напротив.
     Дальше по левой стороне идут - темная гладильно-прачечная, светлая, уютная кухня и просторная гостиная: те же высокие потолки и паучьи своды, итальянский полукруг окна, обшитая деревом спинка скамьи вдоль стен, покрытый, насколько помню, обычной клеенкой, стол, буфет, большой плазменный телевизор. 
     У двери на стене - чучело белочки, по углам - деревянные распятия, в нишах - неизменная статуя Мадонны.
     Фото, стоящее на полке буфета, словно на машине времени, переносит нас на двадцать с лишним лет назад, мы видим на нем ту же залитую солнцем просторную гостиную, где на той же обшитой деревом скамье расположилась семья Бруммеров: моложавый улыбающийся Людвиг-старший (ещё без Альцгеймера), полноватая красавица-брюнетка Барбара (ещё не обезображенная болезнью, не лишенная разума), и все пятеро детей, начиная со старшей, улыбающейся рыжей красавицы лизабет, её более белокурой миловидной сестры (уехавшей куда-то далеко), изящной носатой брюнетки Марии, добродушного симпатяги Адальберта, - и заканчивая самым младшим, Людвигом, ещё подростком, угловатым, с той же темной челкой, падающей на глаза, - уже тогда глядящие пытливо и недоверчиво.
     Это фото из счастливого прошлого составляло такой резкий контраст с настоящим, что и незнакомому с Бруммерами человеку стало бы больно смотреть на него, и я старалась лишний раз этого не делать.

      Далее - литовка Кристина, крупная румяная брюнетка, кровь с молоком, - говорящая только на немецком. Не спрятанные на своей половине дома дети Людвига и Сони, а ее белокурая пятилетняя дочка Августа была настоящей принцессой этого маленького замка!
     Она отменно лопотала по-немецки, бегала по дому босиком, каталась на роликах и имела целую конюшню крылатых лошадок, правда, игрушечных. Но, насмотревшись дурацких мультиков и начитавшись напыщенных сказок, почему-то сомневалась в своём социальном статусе, спрашивая то Кристину, то меня:"Ну почему я не Принцесса?" - "Августа, ты и есть принцесса, - уверяла я её, недаром у тебя имя, как у принцессы!"..

     И введя меня за три дня в курс дела по Айхштетту и его обитателям, - так назывался хутор и кирха Бруммеров, по названию города, крещенного в 740 г. святым Виллибальдом и лежащего в нескольких км на северо-запад, на реке Альтмюль, русле древнего Дуная, - Кристина с Августой благополучно отбыли домой на литовском микроавтобусе. (У литовцев в Германии своя сеть "Ecolines"). 
     Маленькая уютная комнатка со стеклянной окном-дверью, выходящей прямо на заросший высокой травой лужок, с несколькими книгами, в том числе путеводителем по Баварии (из которого я и вычитала про святого Виллибальда и Айхштетт на Альтмюли), забытыми Августой игрушками на полках и рисунками на стенах, - досталась мне одной.
     Я любила по утрам и вечерам выходить на лужок, умытый росой и солнцем, спускающийся к маленькому пруду (из-за густых зарослей пройти к нему было невозможно), рядом с которым находилась спортивная площадка для тенниса и детские горки-качели, на которых я ни разу не видела детей Людвига и Сони.

        .     .     .

     Барбара - не крупная и не особо толстая, хотя ест много, - кто бы мог подумать, что она такая тяжёлая! Поднимаю и опускаю я её с ролл-штула на кровать на лифтере, специальном подъемнике, к которому привешивается за крючки подкладка на ремнях из прочной пористой ткани.
     Недавно мне приснилось, что Барбару заколдовали некие тёмные силы, и, если явится спаситель, она вновь превратится в молодую красавицу, как на фото над кроватью, в день свадьбы с Людвигом.
     Рядом с этим фото - неизменная рафаэлевская Мадонна, к которой баварцы питают такую же слабость, как мы - к шишкинским мишкам или "Незнакомке" Крамского, - редкий деревенский дом обходится без неё. Полка у кровати Барбары тоже заставлена статуэтками ангелов и Мадонны. Но помощь от них явно запаздывает. 

     Как я уже говорила, Барбара постоянно вытягивает перед лицом правую руку с растопыренными пальцами словно обороняется или нападает на кого-то, и волочит левую ногу.
     Поначалу я не знала, - Кристина не успела мне сказать, - что эту левую ногу можно и нужно согнуть, чтобы обеспечить надежную посадку на ролл-штуле, и Барбара пару раз сползала у меня с ролл-штула прямо на мощеный камнем двор.