Боль людская глава 3-4

     Глава 3

     Через два дня отец привёл с выпаса лошадей, и они отправились в село. Ласа радовалась предстоящей встрече с матерью. Почти не слушала, что ей наказывал отец. Договорились, что он через две недели вернётся из Кузнецка, поживёт до родов у родичей, а когда Ласа окрепнет, поедут на заимку. Осторожно ссадив её у большого рубленого дома матери, передал узел с вещами. Обнял на прощание и, ведя в поводу лошадь Ласы, уехал.

     А она с замирающим сердцем открыла калитку. Где-то в загоне зашлась лаем собака, и на крыльцо вышел подросток.

   – Ты к кому? От Хайдара бежишь?
   – Я не знаю, кто такой Хайдар. Я к вам. Здесь моя мать живёт.
   – А я думал, мать только моя и братьев. Заходи. Собака закрыта, не бойся.

     Он пошёл вперёд, открывая двери. Стоящая у русской печи дородная красивая женщина, пекла блины. Не оборачиваясь, сказала:

   – Вечерять будем, братьев зови. Да не забудьте достать в яме крынку молока.

     Ласа сглотнула слюну. Сейчас мама ей обрадуется, и они сядут пить чай. По всему дому разносился  одуряющий запах блинов, которые аппетитной золотистой стопкой стояли в центре стола. Наконец, женщина повернулась и, увидев Ласу, удивлённо вскинула брови. Спросила:

   – Ты к нам зачем пришла?
   – Я ваша дочь, Ласа. Примете меня? Я беременная, мне на заимке некому роды принять.
   – Уходи откуда пришла. Мне дети в подоле не нужны. И дочь ты не моя, Игнаса, он тебя растил.
   – Мне только две недели у вас пожить. Отец в Кузнецк уехал. До заимки пешком не дойду. Неужели по- матерински не поддержите?
   – Нет, нет, и нет! Утебя пузо на нос лезет. Не сегодня-завтра родишь. Две недели превратятся в месяцы. Уходи сейчас.
   – Но уже сумерки. Неужели переночевать не оставите? Холодно на улице.
   – Места нет. Дом маленький, четверо сыновей. Муж приехать должен.
 
     Ласа поняла, что мать её не любит и никогда не вспоминала. Но чтобы не оставить на ночь? Выгнать в морозную мартовскую ночь? На ватных ногах вышла со двора. Ей казалось, что она сорвалась в какую-то тёмную бездну и канула там навсегда. Дальше темень и тишина. Просто абсолютно бесчувственное тело. Ноги отказывали, и она села на резную, стоящую перед таким же большим домом, скамейку. Помощи не ждала ниоткуда. Сидела и мёрзла в темноте, потеряв надежду, что кто-то сжалится над ней. Посочувствуют её боли. Жестоко обидела родная мать. Даже не пригласила к столу беременную голодную Ласу. Наплакавшись вволю, подогнула под себя ноги и решила замёрзнуть у чужих ворот.

     Ночью начались роды. Очень быстро боль стала нетерпимой, и Ласа закричала. В паузе между схватками стало слышно, как рядом хлопнула калитка и вышла  женщина с фонарём. Спокойно, кому-то невидимому в темноте, приказала:

   – Ксения, зови мужиков! У нашей гостьи воды отошли. Сама в баню беги. С вечера вода горячая оставалась. Торопись. Роды сама принимать буду. Повитуху звать некогда.

     Ласа проснулась от детского плача. Положив руки на живот, забеспокоилась. Он был совершенно плоским. Вспомнила разрывающую внутренности боль, свой крик. И женский восторженный голос: «Мальчик, настоящий богатырь!». При тусклом лунном свете оглядела небольшую комнату. Ребёнка нигде не было. С трудом встала, держась за спинку кровати, и пошла к двери. В это время она открылась. Появившаяся женщина внесла свёрток, ласково уговаривая кого-то не плакать:

   – Помолчи маленький. Сейчас мама накормит. У неё молочко появилось. Тёпленькое, вкусное. Сразу уснёшь. – Увидев поднявшуюся Ласу, охнула, – после родов нельзя вставать. Садись на постель, я сына подам. Меня Ксенией зовут. Я в услужении. В годовых работницах. Хозяйка с ребёнком взяла. Муж погиб. Я крещёная, могу степным законам не подчиняться, а родичи мужа через год принуждали жить в их семье с семилетним деверем. Просили инородческое начальство, чтобы принудило. И мне говорили, что правительству такой закон известен. Спасибо, Бутанаевы в дом взяли.
   – Бутанаевы? У меня отец Бутанаев. Значит это мои родичи?
   – Конечно. И лошадь твоя у нас в конюшне. Игнас предупредил, что рожать тебя привёз. Ты как на улице оказалась?
   – Мать выгнала. А в селе никого не знаю. Приезжала совсем маленькой.
   – Тебе разве отец не сказал, что мы рядом живём?
   – Что-то наказывал, да я не слушала, хотелось поскорее мать увидеть. Не хочу больше про неё говорить. Другая беда: грудью кормить не умею.
    – Чего тут уметь? Сын научит. 

   Мальчик открывал рот, казалось, что-то ловит в воздухе. Встретив тёплую мамину грудь, удовлетворённо зачмокал.

Сыну исполнился месяц. Игнас не приезжал. Ласа жила у свояченицы тёти Нины, стараясь делать всё, чтобы отцу не было за неё стыдно. Ей казалось, что жалеют и тяготятся ей одновременно.

     Время шло. Когда отправились всей семьёй в церковь, крестить Ласу и сына, у неё не отступали приступы жгучего стыда. Живя на заимке, Ласа не думала, что не замужем и носит ребёнка. Ксения рассказала, ей, как в селе относятся к таким женщинам. С тех пор она старалась не обижать окружающих людей, с надеждой на их милосердие. А отец всё не ехал.

     Мальчика священник  нарек Павлом, а саму Ласу Настасьей. Тётя Нина давно приняла Настю в свою семью. Поменяла её простенькую зимнюю одежду из овчины на беличью меховую шубу. Облегая сверху, низ состоял из клиньев. Украшенная орнаментом и перламутровыми пуговицами, она смотрелась добротно и богато. Так же были пошиты до пола платья из китайского красного шёлка, с парчой и вышитыми шёлковыми нитками узорами на воротниках с длинными концами. Застёгивались воротники на большую перламутровую пуговицу. Изредка Настя встречала мать. В своих новых богатых одеждах она не чувствовала себя просившейся несколько месяцев назад переночевать нищенкой. Но избавиться от горечи не могла. Понимала, что нужно простить нанесённое человеком оскорбление. Забыть. Иначе жизнь становится невыносимой.

    В семье тёти Нины было четверо детей. Трое подросших сыновей, три нанятых работника и муж тёти Нины приглядывали за тремя тысячами лошадей, которые паслись на вольном выпасе. Табунное коневодство требовало больших пастбищ. С ними кормилось основное стадо коров. А дочка забросила куклы и очень скоро стала главной няней Паши. Играла, пеленала и укладывала спать.

     В тот день Настя стояла на крыльце и вглядывалась в бледно-голубое знойное небо. Казалось, жара будет вечной. Увидев качающегося в седле всадника, побежала навстречу. Сердце, готовое выпрыгнуть из груди, гулко забилось. Но мужчина, упавший ей на руки, был не Игнас. С трудом удержав, Настя положила его на землю. Почувствовав её присутствие, мужчина открыл глаза и, с трудом разомкнув губы, прошептал:

   – Пить! Помогите, умоляю, остановите кровь, уже много вытекло. Помогите!

     Выбежала тётя Нина. Увидела его тусклый взгляд, подумала, что он не жилец, и, торопясь, спросила:

   – Вы к Бутанаевым ехали?

     В знак того, что «да», мужчина закрыл глаза. Он всё время стонал и просил пить, пока Ксения с Настей бинтовали рану. Напившись,  рассказал:
   – Мы с Игнасом ехали из Кузнецка. В тайге никого не видели, но выехав в степь, встретили горе, смерть и разрушения. В одном из улусов нас взяли вместе с местными жителями в заложники. Хотели разузнать пути передвижения банды Соловьёва. Вызывали по одному. В улусах люди совсем не знают русский язык, вряд ли поняли, чёго от них хотят. Пока до Игнаса дошла очередь, они стреляли и рубили. Пьянели от крови убитых. Думаю, его застрелили, ни о чём не спрашивая, как и меня. Я был последним. Выстрелили и толкнули на кучу остывающих трупов. Очнулся от запаха. Лежал в луже крови. Соскользнул, пока был без памяти, на землю. Как в тумане поймал в улусе пасущуюся под седлом лошадь. Игнас говорил, что должен забрать в вашем селе дочь. Приглашал пожить у него на заимке, пока всё не уляжется.  Мы ещё в Кузнецке договорились вместе охотиться.   

     Пока говорил, глаза мужчины наполнились ужасом  и тоской. Он появился, как дурное предзнаменование перед днями поражений и тревог. Настя смотрела и думала об отце. Этого молодого сильного человека он позвал к себе жить из-за неё. Надеялся, что они будут семьёй. Настя разрешила своему сердцу вспомнить Аркаса, и по тому, как внутри всё заныло сладкой болью, поняла, что не забыла. Не смогла забыть.

     Раненого перенесли в дом. Настя сразу прошла в свою комнату, уселась на самый краешек кровати и до утра не шевельнулась и не произнесла ни слова. Покачала отрицательно головой на приглашение Ксении завтракать. Так же, молча, покормила принесённого заботливой нянькой сына. Мимолётно подумала, что благодарна дочери тёти Нины за Пашу. Настина душа убивалась об отце. Потеря одного из самых любимых в её короткой жизни людей сводила с ума. Пока кормила Пашу, прижимала к груди маленький комочек и с ужасом думала, как будет его растить без Игнаса.

     Глава 4

     Незаметно прошло четыре года. Село было большим, и многочисленные банды обходили его стороной. Ходили слухи, что все улусы вокруг разорены. Бутанаевы в это лихое время выстроили три красивых добротных дома и поженили сыновей. Выдали замуж Пашину любимую няню. Настя привыкла быть членом их семьи. Её тоже сватали, но ей никто не нравился, а тётя Нина на замужестве не настаивала. После смерти отца стали болеть ноги. Уже два года подряд Настя ездила на грязи. Лечилась. Собиралась и в этом месяце. Но неожиданно для всех в один из вечеров всё село охватила тревога. Появившийся в начале лета отряд ОГПУ пошёл по богатым подворьям, описывая движимое и недвижимое имущество. Ценности и вклады. Когда плохие вести дошли до Бутанаевых, тётя Нина с Настей кое- как дождались ночи. В выбранные с вечера в огороде два приметных места закопали тонкий китайский фарфор и драгоценности тёти Нины. Копая ямы, она ругала мужа, которого  уговаривала купить на эти деньги лошадей, а не тратить  на цацки. Женщина не знала, что стала вдовой ещё ранним утром. Побег при раскулачивании был запрещён законом, и стреляли в пытавшегося бежать без предупреждения. В Хакасию пришла массовая насильственная коллективизация.

   Утром, не слушая Настиных возражений, тётя Нина набила дорогими добротными вещами бухарский кованый сундук, и в предрассветных сумерках Настя ехала на нагруженной продуктами и вещами телеге на свою заимку. Приглашённый Игнасом пожить с ними Николай уехал от Бутанаевых на заимку сразу, как рана затянулась. За эти годы не женился, а на Настю, заезжая, смотрел преданным щенячьим взглядом.

     Расстроенная Настя, стараясь не  разбудить прильнувшего к ней сына, всю дорогу гадала, как её встретят. Как они будут жить с Николаем в одной комнате? Утром, не желая слушать Настиных доводов, тётя Нина убедила её переждать смуту на заимке. Настя вспоминала, как её выгнала из своего дома родная мать, и, понимая, что тётушка заботилась о ней, не могла сдержать слёз. Она плакала бы ещё сильнее, если бы знала, чем кончится этот день.

     Сначала к Бутанаевым пожаловали мародёры. Откровенно приценяясь, стаскивали на телеги имущество, которое можно было выгодно продать на базаре. Не обращая внимания на грабёж отчего дома, тётя Нина побежала к детям. Успела увидеться с семьей старшего сына. Арсений сказал, что их увозят в Черемхово как раскулаченных. Брали грубо, впопыхах. Слышались выстрелы. Тётя Нина не знала, что тех, кто не торопился покидать дома, сопротивлялся, расстреливали. Пыталась помочь невестке собраться. Но солдат скомандовал:

   – Быстро с детьми на выход, там вам всё дадут. А ты, тётка, не путайся под ногами.

      И ударил её по голове прикладом.  Когда она смогла подняться, подвода с сыном и его семьёй уже уехала.

     Арсений вспоминал упавшую в дорожную пыль мать. Ужасался, что не дали к ней подойти, поднять. Он даже не знает, жива ли она? Его с семьёй везли в неизвестность. Пока ехали, давали чуть хлеба и полкружки воды в день. Многие умирали. Через неделю в Красноярске загрузили в товарные вагоны. Жена Арсения, обняв двух прижавшихся к ней голодных и измученных жаждой детей, изредка поднимала голову и окутывала мужа взглядом своих удивительных, полных слёз глаз.
     Не доезжая до Иркутска, остановили состав. Товарняк давно ушёл, а стоящие вдоль насыпи люди недоумённо оглядывали вековые сосны и солдат, торопливо сооружающих вместительный шалаш. Начальник караула, показав на кучу выгруженных топоров приказал:

   – Всем рубить деревья и строить  бараки.

     Пока не было построено три длинных барака, несколько месяцев жили под открытым небом на голой земле, согреваясь кострами. Рядом протекала  река Черемшанка. Иногда удавалось сварить уху. Солдаты поделились рыболовной оснасткой. К осени грубо сколоченные бараки вместили каждый до пятидесяти семей. По утрам все выстраивались в очередь в туалет. Разрешили построить по одному на каждый барак. Поселение для спецпереселенцев назвали Трудопосёлком.  Все мужчины работали в угольной шахте. По колено в воде. Каждый день из шахт поднимали мёртвых. Работа, холод, голод, смерть. Хлеб отпускали по карточкам. Женщины и дети сутками стояли в очереди. Упавших, обессилевших затаптывали насмерть. Смерть выкашивала целые семьи. Люди пухли от голода. Понос, выпученные животы. Умирали бесславно. Из одной неизвестности переходя в другую.

     Арсений, глядя на свою семью,  понимал, что не в силах больше копить боль и обиду. С тех пор, как выбросили с детьми на голую землю, внутри образовался огромный кусок льда. В бараках начались болезни. Развелись вши, крысы. Крысы пожирали не только скудную пищу, но и нищую одежонку. Кошек и собак раскулаченным не полагалось. Безнаказанные крысы кусались. Особенно донимали больных и детей.

     Ссыльных весной начали расселять по стандартным избам. Сорок два квадратных метра. Без печей с одинарными рамами. Строили, невзирая на болота. Под полами хлюпала вода. Земляков селили вместе. Так же от двух до четырёх семей родственников. Спецпереселенцы без семей, когда началась весна, стали пытаться бежать. Тех, кого возвращали, было гораздо меньше. Арсений принял решение. А поговорив с женой, стал готовиться. В шахте работали наёмные рабочие, через них отправил письмо матери, братьям.
     Откуда ему было знать, что мать, когда поднялась на ноги, побежала к младшим сыновьям. Но Фёдора и Михаила с семьями уже увезли. Она дошла до конца села и долго смотрела в степь, пытаясь разглядеть ниточку удалявшегося обоза. Горько наплакавшись, пошла к своему разорённому дому. Ещё издалека увидела, что стоявший в воротах солдат прогоняет подъехавшую подводу. Успела дотронуться до лица мёртвого мужа. В какой раз за этот страшный день осела в дорожную пыль и больше не поднялась.