Один день Александра Ароновича. Часть 19-я

Печерский Александр Аронович (1909-1990) - руководитель единственного успешного восстания в лагере смерти в годы Второй мировой войны.
14 октября 1943 года узники подняли восстание в концентрационном лагере Собибор.


"Если, желая оправдать себя, я объясняю свои беды злым роком, я подчиняю себя
злому року; если я приписываю их измене, я подчиняю себя измене; но если
я принимаю всю ответственность на себя - я тем самым отстаиваю свои человеческие возможности.".       /Антуан де Сент Экзюпери /


Книга Александра Ароновича, выпущенная Ростиздатом весной 1945 года, несколько отличалась от первоначальной рукописи, начатой им ещё в 1944 году в г.Овруч Житомирской области, где он находился сразу же после воссоединения партизанского
отряда им.Щорса с частями Красной Армии.
В рукописи повествование ведётся от третьего лица, а в книге от первого; рукопись
больше по объёму, в ней имеют место размышления личного характера, не вошедшие
в книжную версию: видения, преследующие Сашко, - так зовут героя, - когда он представляет себе оставленную в Ростове дочь, пытающуюся спастись от фашистов; и описания кошмаров гибели людей в газовой камере...
Брошюра, увидевшая свет, скорее представляет собой подробный документальный отчёт человека военного, организовавшего восстание узников концлагеря, тогда как рукопись затрагивала душевные переживания автора, его тревоги и волнения.

В начале июня 1941 года дочь Александра Печерского Элеонора (1934-2021) находилась
у бабушки в станице Цимла Ростовской области. Там, совсем незадолго до начала войны
и была сделана эта фотография: Эля в центре, самая младшая с куклой на коленях;
девочка слева - её сводная сестра по матери Зоя Кожевникова (1929-2003); а справа
с гитарой - подруга Зои Мирра.
Этот снимок Печерский забрал с собой, уходя на фронт, и сохранил до конца войны.

Ничего не зная о судьбе родных, оставшихся в оккупированном Ростове-на-Дону, он
видел в своих ночных кошмарах:

 "Она бежит всё быстрее и быстрее, а сзади за ней верхом на конях в новых сёдлах
гонятся немцы. Вот один, второй...десятый...сотый...тысячный...нет конца им...
И у всех новые сёдла. А на сёдла положены подушечки из детских волос...
Свора озверелых бандитов пытается схватить окровавленными руками его единственную
дочь, его Эллочку", - вспоминает Сашко свои лагерные сны.

Александр Аронович пронёс фотографию дочери через всё: через бои и плен, несколько лагерей, в том числе и Собибор, партизанский отряд, штурмовой батальон. Потом после тяжелейшего ранения...первое, что спросил он у госпитальных врачей, когда пришёл в сознание после ряда операций: "Где фотография?" И второе: "Где рубашка Люки?"

Эту рубашку подарила Печерскому девушка из Нидерландов Люка, с которой его свела судьба в Собиборе. Узнав о восстании и предстоящем побеге, она заставила надеть "счастливую сорочку" её отца, сказав: "В ней тебе, а значит и всем нам, будет удача".
В суматохе побега Александр и Люка потеряли друг друга, и о дальнейшей её судьбе
ничего неизвестно.
Печерский всю жизнь разыскивал её и пытался выяснить хоть что-то. Но остались неизвестными даже настоящие имя и фамилия девушки.
Рубашка же в семье Александра Ароновича сохранилась. И впоследствии неоднократно экспонировалась в экспозициях России, Белоруссии, Израиля.

22 сентября 1943 года в Собибор прибыл состав, доставивший из Минского трудового
лагеря СС две тысячи евреев, среди которых были женщины и дети из Минского гетто.
А также группа из шестисот военнопленных-евреев.
Практически всех новоприбывших в Собибор уничтожили сразу же в газовых камерах.
В числе же оставленных до поры до времени в живых для хозработ, оказался и
Александр Аронович.

На ту пору в лагере уже существовал подпольный комитет, планировавший восстание
и побег, возглавлял который польский еврей Леон Фельдгендлер. Однако и он, и его соратники были людьми сугубо штатскими и сами понимали, что осуществить
задуманное им не по силам.
Среди же вновь прибывших из Минска особо выделялся Александр Аронович, 34-летний,
старше всех, да и сами военнопленные обращались к нему так, как если бы он был командиром.

Из рассказа внучки Печерского Натальи Юрьевны Ладыченко:
 - (...) Подпольщики доверяли дедушке после одного случая. Эсэсовец изгалялся над тщедушным голландцем, заставляя его разрубить толстенную деревянную колоду. Вокруг собрались заключенные. Фашист поймал взгляд дедушки, и, видимо, он ему не
понравился. Новичку, а дед совсем недавно был доставлен в лагерь, было приказано разрубить дерево. Деду было 34, он был физически крепким. Но расколоть такую
колоду мог далеко не каждый. Он разрубил её с четвёртого раза. Хоть до последнего
не верил, что получится. В обычной ситуации, наверное, не смог бы, но в экстремальной... Надзиратель протянул ему пачку сигарет, но дед от неё отказался, сказал, что не курит. 
Подпольная ячейка была интернациональной, как и весь концлагерь. Разговаривали с помощью жестов. На предложение устроить побег дедушка ответил: "Если бежать, то
только всем лагерем". Он не был кадровым военным, но, наверное, узники в нём
увидели что-то особенное, если попросили возглавить.

Сам Печерский рассказал об этой истории в 1984 году следующее, и его свидетельство
было записано на видео:

 - Мы кололи пни. Впереди меня стоял голландец - молодой человек в очках... Этот голландец не то что расколоть, он даже колун не мог поднимать. И вот Френцель это заметил и говорит: "Come, come"(подойди, подойди). Я подошёл. Он выбирает
большой пень, ставит его, показывает на часы и говорит: "Пять минут. Расколешь -
пачку сигарет, не раскооешь - двадцать пять плетей". И когда я расколол этот пень,
он протягивает мне сигареты, с улыбкой показывает на часы и говорит: "четыре с половиной минут". Я ему говорю: "Спасибо. Я не курю". Он уходит и возвращается с половиной буханки хлеба и пачкой маргарина. Я знал, откуда он взял этот хлеб. -
Здесь голос Печерского начинает дрожать от подступающих слёз. - Он его взял во
втором лагере (место, где прибывшие эшелонами люди оставляли все свои вещи и
одежду, чтобы затем проследовать в третий лагерь - в газовые камеры). И мне показалось, что капает кровь с его пальцев, потому что хлеб привезли люди, которых
всех уничтожили. И мне стало страшно, когда я увидел эти капли. Я сказал: "Спасибо.
То, что я здесь получаю, для меня вполне достаточно". У него рука дрогнула.

Поступок Печерского вызвал восхищение среди узников. Пожать руку Сашко подходили многие. В тот же вечер ему предложили вступить в подполье лагеря, которым до сих
пор руководил Леон Фельдгендлер из Польши.

Александр Аронович выдвинул смелый план: напасть первыми, а потом уже прорываться
на свободу. Но бежать должны все: "Мы не можем спасти свои жизни, чтобы потом оставшихся в лагере уничтожили". Он уже знал, что раньше из Собибора пытался
бежать один из голландских морских офицеров. За это фашисты расстреляли семьдесят
два его земляка.

Подготовка восстания требовала продуманных организационных действий главных
участников. Для этого руководителю надлежало, обсуждая с ними задуманный  план, соблюдать необходимую конспирацию. И Печерский предложил, что для всех  он
должен как бы "встречаться" или, иначе говоря, "крутить любовь" с какой-нибудь девушкой. Для этой цели подпольщики предложили кандидатуру молодой голландки
по имени Люка, которой стопроцентно можно было доверять, потому что она была
дочерью коммуниста-антифашиста из Гамбурга, то есть человека, являвшегося, по
сути, представителем единственной силы, реально противостоявшей фашизму. При имеющихся у подпольщиков опасениях, что даже в среде приговорённых к смерти
может объявиться осведомитель СС, это было важно.

Общение Печерского с Люкой явилось неплохим  прикрытием. И хотя она ни слова не понимала по-русски, расчёт был на то, что рядом с подругой русскому офицеру станет проще встречаться с другими заключенными.
Александр Аронович не знал ни идиша, ни других языков, кроме русского. Однако
Леон Фельдгендлер мог изьясняться по-русски. И Шломо Лейтман, тоже прибывший
из Минска, знал идиш относительно неплохо.

Как правило, Печерский с Люкой после работы сидели возле бараков, курили.
Александр, правда, не курил. Подпольщики по одному, по двое, как бы невзначай подходили к ним, обменивались необходимой информацией. Но когда к конспиративной парочке приближался капо - сотрудничающий с немцами заключенный, что-то вроде бригадира, так называемая "шестёрка" - Сашко начинал нарочито любезничать с Люкой, изображая заигрывания кавалера. Благо, что до войны он увлекался театром и даже руководил любительскими драмкружками.
Понемногу Люка запоминала русские слова, и хотя времени на изучение языков у них
уже не оставалось, но, худо-бедно, они разговаривали.
Глядя на эту девушку, коротко стриженую, худенькую, лет восемнадцати, которая очень много курила, сердце его кровью обливалось от жалости и сострадания. Тем более,
что и мысли о дочери тоже никогда не оставляли. Как она? Сумели ли родные эвакуироваться из оккупированного немцами Ростова?

 "Она очень много курила. Я спросил: почему? Люка сказала, что работает в гусятнике, рядом с газовыми камерами. И постоянно слышит крики умирающих..."

...Когда немцы загоняли в "душ" очередную партию несчастных, то в этот момент
гоняли по загону гусей, гогот которых служил неким фоновым шумом, чтобы
оставшиеся в живых лагерники не слышали страшные предсмертные крики обреченных.

Лагерная жизнь со всеми её ужасами, перемежаясь с мучительными тревожными думами
о доме, не могли не отягощать душу.

Из воспоминаний Печерского:

 - Получено срочное задание - выгрузить уголь. На "обед" нам дали считанные минуты. Френцель всё время стоял около повара и подгонял его палкой, чтобы тот скорее
разливал в миски баланду. Увидев, что несколько сот человек ещё не получили так называемый суп, Френцель разозлился, выгнал повара во двор и заставил его сесть
на землю, поджав под себя ноги и вытянув руки. Затем, насвистывая какой-то марш,
Френцель принялся ритмично наносить удары палкой парню по голове. Кровь заливала
лицо повара, но, боясь громко вскрикнуть, он только тихо стонал. Все мы видели это зверское избиение, но вмешаться не смели. Несмотря на голод, постоянно мучивший
нас, многие в тот день не смогли съесть свою порцию: казалось, она смешана с
кровью нашего товарища.

Подготовка к восстанию подчинила себе Печерского и мобилизовала все его
организаторские способности. Как хороший командир и талантливый режиссёр, он
всё продумывал до мелочей, распределяя роли каждого главного участника.

Согласно плану, эсэсовцев из охраны лагеря следовало поодиночке приглашать в
мастерские на примерку одежды и там их бесшумно "убирать" - до 17.00.
Далее узников, построенных в колонну, проведут к воротам. А по пути надо захватить оружейный склад. Если полицейские на вышках начнут стрелять, следует прорываться
с боем через проволоку у зданий охраны, где предположительно нет минных полей.

Почти месяц при каждом удобном случае Печерский изучал лагерь и повадки немцев.
Кузнец Найман по его заданию делал втихаря ножи и топоры. Досконально, шаг за
шагом, продумывались действия каждого главного участника в день предстоящего
восстания.

 - Печерский спросил меня: "Ты мог бы убить человека топором? - вспоминал бывший
узник Собибора Семён Розенфельд. - И я ответил: "Человека - нет. А вот эсэсовца
могу".

Такой же разговор у Печерского состоялся и с Борисом Цыбульским. Они вместе сидели
ещё в Минском лагере для военнопленных.
Александр сказал: "Тебя знаю лучше всех. Поэтому твой удар будет первым. Если
кто-то из ребят боится, замени. Принуждать никого нельзя."

За день до побега в лагере отмечали Иом-Капур (День покаяния). Кто-то из
заключенных спросил кантора: "Зачем вы молитесь Богу, чем Он поможет вам?
Молились бы за Сашко". Тот ответил: "Мы молимся, чтобы Сашко всё удалось."

Восстание было назначено на 14 октября.
Из рассказа Семёна Розенфельда:

 - В полдень Печерский меня позвал и говорит: "Сюда после обеда должен прийти
Френцель, комендант первого лагеря. Подбери хороший топорик, наточи его. Рассчитай,
где Френцель будет стоять. Ты должен убить его". Я, конечно, приготовился. Мне было
двадцать лет, и я не был такой уж герой, но убить Френцеля - справлюсь.

Начальник лагеря гауптштурмфюрер Иоганн Ноиман прибыл в портняжную мастерскую на
двадцать минут раньше срока... Убить топором немца должен был Шубаев, такого же высокого роста. Ноиман все время стоял лицом к двери под предлогом, что так лучше делать примерку. Шубаев достал топор и со всего размаха хватил немца обухом по
голове. Брызнула кровь. Фашист вскрикнул и зашатался. Вторым ударом Шубаева
Ноиман был убит. Труп его бросили под койку в мастерской и закидали вещами.
Залитый кровью пол быстро засыпали песком, так как через пятнадцать минут должен
был прийти второй фашист.

 - Тотчас же Шубаев схватил пистолет Ноимана и принёс мне, - вспоминал Печерский.-
Я обнял его. Всё утро я страшно волновался, хоть всячески старался скрыть это. Но
как только я узнал, что немцев уничтожают и план выполняется, сразу успокоился.

 - Первый этап плана прошёл без сучка и задоринки, - рассказывает исследователь холокоста Аарон Вайс. -'Эсэсовца Ноимана убили топором во время примерки формы.
Обершарфюрер Грочус был зарублен, когда примерял новые сапоги. Водителя-эсэсовца позвали "помочь шефу" и воткнули в сердце нож. Офицеру СС Бекману перерезали
горло в офисе, когда тот сидел, перекладывая бумаги.

После того как узкий круг посвящённых повстанцев уничтожит большую часть офицеров, перевербованный Печерским капо Бжецкий должен был построить всех заключенных в колонну и вести к воротам якобы для работ вне лагеря. Присутствие капо должно было усыпить бдительность часовых на вышке. В голову колонны он велел поставить "восточников" - советских военнопленных, в отваге которых сомнений не было.

Когда колонна уже собралась, начальник караула попытался загнать людей обратно в бараки, но был застрелен. И Печерскому ничего не оставалось, как крикнуть "За мной!"
Люди бросились за ним к офицерскому дому. Однако многие запаниковали, побежали
к центральным воротам. Бежали под огнём пулеметов, через колючую проволоку,
по минам.

 - По плану надо было на минное поле бросать камни, доски, чтобы обезопасить его,
но в суматохе этого никто не делал. Вокруг был сплошной ад: стрельба, взрывы гранат
и мин, пулеметный огонь, - вспоминал Печерский.

Как настоящий русский мужчина, вне зависимости от того, какие у него природные
корни, Александр Аронович имел инстинкт защитника и спасителя. По этой причине он попросту не мог не осознавать личной ответственности не только за свою жизнь, но и
за жизни других - своей дочери, родных и близких, и вообще всех людей, как в
Собиборе, так и за его пределами...
"Ответственность - это та цена, которую мы платим за власть", - сказал Черчилль.
Но в данном случае ответственность - это плата за что? И кому?

Плата за любовь... Любовь к тому, что дано человеку Богом. И ответ за всё
предстояло держать перед Ним же. Ибо ответственность есть религия настоящих
мужчин. Поэтому-то душу Александра Ароновича поглотила необходимость борьбы
с фашизмом - практически на протяжении всей его жизни...