Наследие Белого конвоя Глава 10

ТАЙНА ЛИСТВЕННОЙ ЛИЧИНЫ

Старый Чалгай совсем мало говорил с военным человеком. Приходил в свою ярангу, где лежал Киселев лишь для того, чтобы узнать, как духи исполняют свои обещания. И если ему что-то не нравилось в самочувствии больного, он каждый раз звал своего сына и, как полагал Николай, в качестве наставлений или науки, заставлял Атунду часто присутствовать при очередном камлании. В остальное время излечения Киселев оставался один на один со своими неотступными, тревожными мыслями. Тем не менее, Атунда то и дело отвлекал; приходил и занимал его сознание своими рассказами о природе, охоте и верил в очень доброе расположении духов к его исцелению. И все, что ни делал добрый Атунда, было от души, хотя и являлось неотъемлемой просьбой, и велением старого Чалгая. По календарному исчислению шла уже вторая половина декабря, а он все еще был слишком слаб для продолжения исполнения долга в рядах Белого движения. Этот факт непрестанно тревожил Киселева, все более волнуя предстоящими испытаниями, от которых ему в надежном и теплом жилище добрых, местных оленеводов не отсидеться. И вот настал тот день, когда Николай наконец-то решился на разговор с шаманом. Он передал свою необычную просьбу Атунде и долго еще после их встречи ждал прихода старого Чалгая, чтобы, преодолевая устои внутреннего мира загадочного и странного старика, правильно донести свое желание до неординарного селькупа, от решений которого зависело многое.

Прежде чем посвятить одного из своих спасителей в дела касавшиеся его миссии, он искренне поблагодарил старого Чалгая за оказанную ему помощь и приют. Просьба Киселева выражалась лишь в позволении оставить на сохранение большой саквояж, который он никак не может в сложившейся ситуации доставить по месту назначения, но он или кто-то из его поверенных обязательно вернется за ним, как только позволят обстоятельства.

— Что же в нем такого особенного? — степенно спросил старик, — За свое исцеление ты не просил меня, но я вдохнул в тебя дух жизни. Почему просишь за вещи, которые в сравнении с живой душой человека не могут иметь цену?

— В России идет большая война и я воин, который обязан исполнять приказы. Меня ждет долгая дорога, а брать с собой столь ценный груз, без сопровождения, опасно и рискованно. В саквояже хранятся ценности, они важны не только для Белого движения, но и для всей нашей страны. Из военного конвоя, сопровождавшего груз, по воле и милости провидения, в живых остался я один. И мой долг сохранить его ради потомков. Нет уверенности, вернусь ли я за ним в скором будущем. Поэтому прошу Вас сокрыть это достояние так, чтобы только я или кто-либо из моих приемников имел к нему доступ. Если же за ним никто и никогда не придет; пусть исполнится воля Богов и наш договор на долгие века погрузится в небытие, останется нераскрытой тайной, и люди, пришедшие после нас, никогда не узнают о содержимом того, что я вверяю вам, как своему спасителю. Используйте свой дар, великий Чалгай, и я останусь благодарным до конца своих дней.

— Есть ли у тебя семья и дети, которые ждут тебя?.. — неожиданно спросил шаман.

— Есть любимая женщина… — уверенно ответил Киселев.

Шаман поднялся и попросил, чтобы Николай эту ночь провел в чуме Атунды. А затем, подойдя к выходу, обернулся чтобы сказать:

— Сегодняшней ночью я буду говорить с небом и обращусь к духам. Сообщу о твоей просьбе предкам. И только если они примут ее, я помогу тебе. Отвергнутый ими должен будет сразу же покинуть мое жилище, иначе беда и запустение войдут в эти юрты. Знай об этом, человек, пришедший в мой дом от войны…

Весь вечер Николай забавлялся с маленькой, едва стоявшей на ножках, Анчикой. Она веселила его, отвлекая и уводя от насущных, тяжелых мыслей и забот. Глядя на малышку, полную жизненных сил и энергии, ему хотелось подняться во весь рост и бесстрашно идти навстречу ветрам и холоду, бежать туда, где Софья, несущая в себе радость предвкушения рождения новой жизни, частички его самого. Счастье прихода в мир ребенка переполняло душу Николая, вызывая в нем ответную, такую же детскую, искрящуюся улыбку как у милой сердцу маленькой дочери Атунды. Материнство и забота красавицы Ойту ощущались во всем. Она обожала свою малышку, с любовью и уважением относилась к мужу, который был много старше, и опытней ее. Наверняка она не первая жена своему заботливому мужу, отчего-то подумалось Киселеву, хотя в доме ничто не напоминало о присутствии в роду других женщин. Но для штабс-капитана, военного и холостого человека, задавать вопросы глубоко личного свойства считалось лишним и отчасти даже бестактным для гостя, уважающего очаг и традиции местных жителей. В любом случае лучившееся ото всюду благополучие переполняло просторную юрту селькупов ощутимым присутствием добра и света, которого так не хватало Николаю в преддверии неведомых, новых испытаний.

А на утро старый Чалгай порадовал Киселева согласием духов иного мира проявить к земному человеку благосклонность и показали шаману надежное место и способ сокрытия саквояжа с вещами, которыми так привыкли дорожить люди. И сам Чалгай был уверен; не прояви духи предков свое участие в обряде исцеления раненного тела и души военного человека, то в такого рода просьбе ему непременно было бы отказано. Шаман велел Ойте позаботиться об одежде для Николая; путь не простой, а на дворе похолодало — «Лось пришел». Так часто выражались местные жители Приобья, деля год на теплую и холодную поры. По полудню нужно отправляться в дорогу, распорядился Чалгай, чтобы к полуночи быть у Лиственной личины, о которой духи ночью оповестили его. Для свершения обряда жертвоприношения, велел Атунде крапчатую, черную курицу подготовить, хотя дух смерти склонен к белому цвету, но в полнолуние, выпавшее случайно именно на предстоящую ночь, для входа во владения «нижнего мира» понадобится жертва с темным опереньем.

Ко времени все наказы Чалгая были исполнены и одетый в теплую, меховую парку Киселев, походил уже не на штабс-капитана, а на капитана упряжи северных сокжоев, руководимой опытным шаманом-оленеводом, пролагавшим по заснеженной Сибирской тайге путь к далекой волшебной лиственнице, с личиной могучего охранителя местности Мачиль лоз, отображенного на высоком стволе векового дерева. Это место было жилищем матери — прародительницы, владевшей всеми небесными светилами. Для народов, селившихся вдоль всей поймы среднего течения большой реки, оно было святым. Саквояж с орденами «Освобождения Сибири» и «Возрождения России» о содержимом которого знал только Киселев, отправился в путешествие, ставшее известным лишь посвященным духам вселенной, через языческое божество Обдорских предков — «Золотую старуху» Сорни-най, о силе влияния которой обычному штабс-капитану Белой армии адмирала Колчака, не было известно ничего…

Следуя ранее с обозом вдоль русла заснеженной Оби, Киселев не видел такого разнообразия природных зимних пейзажей, удивляющих его сейчас своей необычайной, неописуемой красотой. Большей частью бураны и мороз стирали необычные, краски изумительной Сибирской зимы. Ему казалось; одним лишь белым цветом невозможно достоверно и художественно описать те чувства восторга, какие вызывают дремучие леса, запорошенные снегами — обитель таежных духов. Следуя одним из заснеженных увалов, Чалгай, обернувшись к Николаю, неожиданно заговорил:

— Дорогу запоминай, никто тебе ее больше не покажет. Делай пометки, если памятью слаб. Забудешь, себя вини. Я человек старый; в царство предков уйду, один будешь знать сюда дорогу. Даже сыну Атунде путь к личине неведом, он еще не Кам, у него олени и семья… Лишь не обремененная мирскими заботами душа, имеет доступ в пространство могучего Мочиль лоз, охранителя Лиственной личины. Подъедем глубокой ночью, однако, будет светло; луна полная. Далее делай как я скажу; на лишнее не отвлекайся и меня не спрашивай, все одно не отвечу. Во владениях таежных духов нужно молчать; болтун в лесу — как язва на коре святой березы. Если хочешь вернуться сюда, верь и принимай все то, что с тобой произойдет и ничего не проси; духи без тебя соблюдают законы, отпущенные им для знания… С нами священный талисман; камень, дарованный мне духами язычников. Он святой и требует особого к нему отношения. Доброго человека, душу чистую — культовый камень видит и чувствует это. Тогда впустит, а злой и алчный мимо пройдет, его Мачиль лоз в сторону уведет и тихо направится следом. Пропал значит, обратно не воротится… Исполнив многие обряды жертвоприношений, идолу предстоит принять еще один, чтобы ты смог сохранить для потомков свои вещи. Никогда в миру не упоминай имя «Золотой старухи», оно освящено энергией солнца, и ты не в праве даже говорить о ней. Иначе тебя настигнет кара предков и смерть…

Сказанное Чалгаем, просто изумляло Киселева, никогда прежде не слышавшего от него столь откровенного посвящения в дела шаманского призвания и особой, ясной только ему философии неосязаемых духов. Однако, в надвигавшихся сумерках он с возрастающим усердием, веря наставлениям шамана, продолжал заносить на имевшуюся в его распоряжении карту, пока что различимые им, ориентиры местности.

Тайга померкла, стерлись краски и белое одеяние зимы, теперь несло в себе оттенок едва различимой тьмы, местами переходившей в пугающие пейзажи грядущей ночи. Олени, привычно вверив свою судьбу, заботливому хозяину, бодро и без особой устали несли груженые нарты к цели. Пространство, и без того напоенное тишиной, замерло и затаилось в преддверии ожидания лунной поры. Должно быть окрест уже властвовала глубокая ночь, приближая действо к полуночи, когда Чалгай остановил оленей и сойдя с нарт долго смотрел на звездно-алмазное, высокое небо. Такого таежного, изумрудного сияния светил, Николаю, за всю прожитую им жизнь, созерцать не приходилось. Он впервые видел млечный путь галактики воочию и даже мелкие созвездия, какие всегда оставались неразличимы простым, невооруженным взглядом, становились досягаемыми. Что уж говорить об остальных; они просто ошеломляли его своим изумительным ночным сиянием, до глубины души поражая воображение силой Вселенского пространства, которое военные люди себе и не мыслят. А жаль, думалось ему именно сейчас; их воображение занимают лишь пушки да пулеметы и поднять голову вверх во время боя или затишья, значит рисковать быть убитым врагом, и повергнуть свою грешную, не видевшую неба душу, в круговерть немыслимых страхов и осознанной боли за себя таковую…

И вот настал миг магического погружения в шаманское посвящение, не в полной мере осознаваемое Киселевым. Без этого тайного ритуала простой штабс-капитан Белой армии не сможет обрести способность обладать возможностью проникновения в миры иные. Он попросту не будет допущен к сокрытым тайнам духов «нижнего мира», о котором, наверно, ему станет трудно рассказывать своим соплеменникам, предпочитавшим земные реалии, духовным верованиям и терпению глубоко упрятанного духа…

— Над личиной — дупло, в него камень своей рукой положишь, — поучал шаман. — Возьми идола левой рукой, а когда станешь возвращаться, заберешь правой; отец выведет нас и избавит от захребетников что позади цепляться станут. Отъедем, они отпадут; сейчас главное, войти правильно, чтобы духи тебя впустили. Я ведь тоже в этих местах, не частый гость. Не помогут, если без причины явился. Для них мы одинаковы, они не видят в нас различий, мы существа телесные, а значит иные и лишь благодарное принятие их пространства способно впустить нас в свой таинственный мир. Ну и про сундук не забудь, не то здесь стоять останется. Забрать его сам сможешь, если вернуться доведется, а нет то близкий по крови; сын или дочь, но не жена, она душа иная. Священный камень по роду передается и роду подчиняется, здесь значит и спросишь его…

Магические наставления Чалгая, гораздо лучше сына говорившего на русском языке, были откровенны и сосредоточенны. Киселев невольно погрузился в область незнакомой ему веры, подчинился чувствам и указаниям шамана, посвященного в самую суть неизведанного и тайного. Стоя за его спиной, он готов был наблюдать все то, о чем вещал Сибирский колдун прежде, чем соприкоснуться с невероятным. Однако, лес оставался лесом и как казалось, не посвященному в тонкости чародейства Николаю, ничего странного с ним и его попутчиком до сих пор не происходило, и он стал даже немного скептически относиться к ожиданию проявления таинственных сил и невиданных, доселе существ, которых Чалгай продолжал обожествлять, призывая его, быть начеку…

Подошли наконец к тому самому дереву, которого касались все заботы и предосторожности шаманского видения. Старик, однако, предупредил:

— Тут болото рядом, хоть оно и застыло сейчас, но зыбкое. Осторожно и тихо ступать надо, — пройдя опасное место, Чалгай продолжал. — Их миры совсем не схожи с земными. Ты, Николай, должен быть внимательным и осторожным. А сейчас, бери свой сундук и неси его к дереву.

Киселев исполнял все, как велели. Приблизившись к лиственнице, обычному с виду дереву, уходящему кронами в темную, звездную даль небес, шаман обернулся к Киселеву и, передав ему в левую руку резного идола, сказал:

— Положи его в дупло, что над головой личины находится и жди…

Штабс-капитан воспринял сказанное шаманом, как приказ «Верховного главнокомандующего» и исполнил его в точности и аккуратно. Личина странного, раскосого существа, изображенного на обширном срезе коры могучего ствола лиственницы, в лунном свете выглядела пугающе и жутко, она явно не шла в сравнение с произведениями искусных мастеров, но тем не менее чувственно отражала свое предназначение. Киселев ждал: наверняка что-то должно было произойти, прежде чем жрецы или духи иного мира изъявят желание их впустить. Как показалось стоявшему за спиной Николаю, шаман отчего-то медлил…

Вдруг смуглое пространство в глубине леса посветлело и перед ними, всего лишь в нескольких шагах, возникла огромная пушистая ель. Ее иглы мерцали мелкими искорками огней, а звездное небо и большая желтая луна исчезли совсем. Киселев секунду, другую поискал их глазами и смирился с тем, что открывалось его взору.

— Далеко не заходи, — прошептал шаман, пропуская его вперед, — мы люди иного мира; можно и не вернуться. Ты здесь гость, помни это. Поставь сундук под елку и возвращайся.

Киселев, от волнения забыв, что саквояж очень тяжелый, в одно мгновение оказался возле таинственной ели. Поставил его и обернулся к Чалгаю, чтобы двинуться обратно, но тут же вмиг был затянут сильными ветвями под дерево. Если бы на нем, по обыкновению была Сибирская шапка, она была бы сброшена от стремления волос подняться и стоять вертикально, «по стойке смирно», но будучи в парке ему стало вдруг жарко, и он замер без движения. В ушах послышался тонкий писк, словно большой, невидимый снаряд крупного калибра летел в его сторону и готов был вот-вот рвануть, унося его жизнь в безвозвратное небытие. Киселев со страхом зажмурил глаза и услышал мягкий, бархатистый голос: «Твоя дочь, Варвара, сможет войти ко мне. Ей верну Хризолиты…» И тут же, некая мягкая сила, едва касаясь спины, подтолкнула его к застывшему в отдалении Чалгаю. Онемевший, он вышел к личине, где в ожидании стоял шаман. Правой рукой Николай достал резного идола из дупла и взглянул на небо. На нем вновь зажглись звезды и желтобокая луна, укрываясь мраком ночи, дразнясь, улыбнулась. Николай обернулся; полутемный лес глухой тайги стоял перед ним, как и прежде, проглядывая сквозь густую стену серой пелены; только вот блистающей огнями Ели он отыскать глазами не смог.

— Так же вот и Сорни-най от людей спрятана. Никогда им ее не найти… — нарушил настоявшуюся тишину Чалгай.

— А кто это?.. — заинтересовался Киселев, начиная понемногу приходить в себя скорее от прочувствованного, чем услышанного им голоса. То, что там, под серебрившейся елкой, восприняло его сознание телепатически, ошеломляло своим содержанием и, если бы не шаман, пробудивший его разговором, Киселев, наверное, еще долгое время пребывал бы под впечатлением произошедшего.

— Уходить скорей нужно. Сейчас курицу неси, жертву давать надо, не то лесной дух не отстанет, следом пойдет, мешать будет, дорогу путать или зверя на тропу наведет.

Закончив с обрядом, в исполнении которого Николаю совсем не хотелось участвовать или даже смотреть на него, шаман ответил на вопрос.

— Сорни-най — «Золотая старуха» спрятана глубоко в недоступной тайге, на далеком севере. Она была сокрыта от отца своего «Ярилы» древними языческими предками. Путей к ней нет, они укрыты временем.

Обратная дорога была быстрой и не столь утомительной. Наверное, от того, что олени хорошо находили проложенные в заснеженной тайге тропы. Для вьючных животных сложности сурового климата зимы особых трудностей не создавали и нарты легко скользили по рыхлому снегу, унося полуночный экипаж к теплому жилью. Отчасти путь казался не таким долгим и от того, что мысли Киселева, витая среди ночных сосен подобно привидениям, вовсе были не с ним, а в давно оставленном им Тобольске. Они умчались к любимой Софье, которая появилась однажды за счастливым поворотом судьбы и жила сейчас в его, безудержно рвущемся к ней сердце, и только она способна будет родить ему дочь Варвару, о которой сказала ему таинственная Ель, там за пределами земного мира. Ему хотелось поделиться услышанным с Чалгаем и он непременно сделает это, когда они доберутся до дома, но сейчас под впечатлением долетевших до него сигналов из грядущего, ему хотелось улыбаться и бесконечно думать о своей дочери. Он поверил Ели в рождение Варвары…