Новый день

   – Мама! Мама, смотри — море!
   Люба стояла в коридоре поезда и звала мать. Та сидела на нижней полке плацкартного вагона и улыбалась Любе уголками губ. В лучах заходящего солнца ее волосы, прикрытые легкой косынкой, были похожи на пушок одуванчика. В окне мелькали пустынные пляжи. За их серо-желтой полосой сияла лазурным цветом необъятная гладь огромного моря.
   Сквозь монотонный стук колес Люба отчетливо слышала нарастающий шум водной стихии. Но неожиданный, резкий звук – крик голодных чаек – заставил вздрогнуть её и… Люба проснулась. Красная рамочка календаря напомнила ей о том, что за окном конец сентября. «А в Крыму бархатный сезон, – подумала Люба, – и чайки уже научились летать. Галдят и суетятся как люди…»
   Месяцем ранее Люба пришла в родительский дом, выкроив время из обеденного перерыва. И тогда мать, прижав ее к себе, сказала тихо:
– Доченька, хочу умереть, когда рядом будешь ты.
   Люба рассердилась — нельзя так явно думать об «этом»! Но потом поняла, что мамина просьба неспроста: Люба единственная из сестер посещала местный храм и иногда приносила матери с церковной службы просвиру и освященную воду. А однажды даже   приобрела для нее деревянную иконку с образом Богородицы.  Он был искусно выполнен цветной фотопечатью на маленькой дощечке.
   Мать не выпускала иконку из рук целыми днями и, укладываясь спать, бережно ставила ее на полку в углу комнаты. Там, рядом с другими образами, стояла лампадка и лежала пара восковых свечей. А чуть ниже, на приставном столике — портреты многочисленных родственников и резная шкатулка, в которой среди старых фотографий и конвертов, хранились почтовые карточки от детей с видами приморских городов и с красочными морскими пейзажами. Они были просмотрены матерью сотни раз и со временем стали для вечно занятой домашними делами женщины грустным напоминанием о её мечте когда-нибудь увидеть море…
   Сегодня любина очередь быть около мамочки. Так ласково и по-детски сестры стали называть мать, когда участковый терапевт объявил, что дни ее сочтены.
   Мамочка лежала на железной кровати с панцирной сеткой. Дети пытались поменять кровать на современную, деревянную, с пружинным матрасом. Но мать сказала, как отрезала: «Всю жизнь здесь с отцом спала, на ней и помру».
   Пять минут назад старшая дочь сделала матери укол, а сама, по настоянию Любы, отправилась в соседнюю комнату — немного поспать после бессонной ночи и беспокойного дня.
   Этим вечером, собираясь на свое «очередное дежурство» и вспомнив утренний сон, Люба подумала, что идет на свидание с мамочкой в последний раз. Она шла к родительскому дому по осенним улочкам с тяжелым чувством ожидания близкой смерти родного человека. 
   Уже отцвело бабье лето, и прошли первые осенние, еще теплые дожди. Поздний сентябрь был наполнен запахом прелой листвы и догорающих костров. Их дымок причудливо вился в вечернем сумраке утихающего города. У магазина старый дворник ворчливо собирал окурки и пустые бутылки, бросая их в мешок к опавшим листьям.
   Звук шагов по тротуару напомнил Любе стук отцовского молотка. Она представила старый родительский домик в четыре стены, чистые половицы сеней, погребец во дворе и огромный сад с душистыми яблоками.  Уже убран последний урожай и ботва, подсохшая за день под лучами нежаркого солнца, нещадно сжигается в пламени осеннего костра.  И мама зовет их в дом на ужин. У нее красивое, розовое от горячей плиты, лицо. Она печет толстые блины с хрустящим краешком: два первых — старшим двойняшкам, Наде с Верой, потом — Любе, а следующий — младшей Катюше...
   Кровать тихо заскрипела. Мамина рука скользнула по одеялу. Люба взяла чуть теплую, родную ладонь и почувствовала легкое сжатие. Ресницы старой женщины слабо дрогнули. Мать была в памяти. Люба стала рассказывать ей, как прошел день, что за окном чудесная погода, дожди наконец-то закончились и скоро «пойдут» рыжики. Под монотонный голос дочери мать опять ушла в забытье. А Люба, понимая, что предстоят горестные хлопоты, отыскала на полке в чулане приготовленный узел с одеждой.
   Сверток был невелик. Люба тихонько развернула сложенную в два слоя серую бумагу. Подкатившийся к горлу комок перехватил её дыхание: внутри лежали простые хлопчатобумажные чулки, белая нательная рубашка, штапельный платок и платье. Люба увидела, что сшито оно маминой рукой: подол аккуратно подогнут вручную и так же вручную обмётаны края срезов. Она узнала ткань платья. Как-то сестры подарили матери на женский праздник отрез из тонкой шерсти с лавсаном, бледно-сиреневый, с рисунком в виде букетиков из мелких незатейливых цветочков. Потом частенько журили мать, что та так и не сшила себе наряд.
   И сейчас Люба, взглянув на знакомую ткань, поняла, что наряд был пошит уже давно — платье простого покроя, с длинным рукавом и с двумя маленькими накладными кармашками.
   Люба уткнулась лицом в сверток. Воспоминания опять потоком хлынули на неё, и вся жизнь рядом с мамой пронеслась перед ней как в киноленте. Она ощутила во рту сладкий привкус маминых блинов. И ей вдруг до боли в сердце стало понятно, что впереди ещё будет всё: и солёный вкус моря, и чайки у берега, и такая же теплая провинциальная осень. И так же ворчливо в сентябре будет мести тротуар старый дворник, а прохожие — суетливо спешить туда, где их ждут родные и близкие люди. Но уже никогда не будет в любиной жизни этой картины: поздний осенний вечер, окна дома распахнуты настежь, теплый ветер слегка колышет легкие занавески, и за столом, накрытым белой скатертью, дружно сидят за ужином мама, отец и сестры.
   Люба тихо подошла к углу комнаты, сняла маленькую иконку с полки и аккуратно положила ее в кармашек «смертного» платья. Присев на край дивана, то ли от грустных воспоминаний, то ли от пережитых волнений Люба уснула.
   Люба проснулась внезапно и услышала тяжелое редкое дыхание мамочки.  Она взяла в руки родную ладонь. Но, вспомнив наказ священника, нехотя отпустила её и повернулась к образам. Знакомые слова молитвы никак не хотели выстраиваться в нужный ряд, путались мелкими строчками в ее сознании. От бессилия и отчаяния Люба заплакала. Впервые в жизни она не ощутила горько-соленый вкус своих слез. Она просто плакала и шептала: «Пресвятая Богородица, когда мамочка будет «там», покажи ей море...Пресвятая Богородица, покажи мамочке море...».
   На доли секунд Любе показалось, что всё происходящее —  сон, мама вот-вот откроет глаза и улыбнется ей уголками губ. Она с надеждой оглянулась на мать   и увидела, как над мамочкиным телом мелькнул яркой вспышкой и растворился в воздухе маленький букетик лазурных цветов.  Начинался новый день.