Нина. Отрывок из повести

                К читателю

            В самом начале января 1943 года в лесу под Минском произошла трагедия. По приказу личности, заслуги которого государством позже были оценены званием Героя Советского Союза, были расстреляны разведчики главного разведывательного управления РККА и ещё несколько лиц. Щадя психику женщин, подробности этого и других событий автор опустил. Впрочем о каких событиях? Их НЕ БЫЛО. Всё, о чём думающий читатель прочтёт, всё -авторская выдумка от начала и до конца. Все имена и события - вымышленные, а если и есть совпадения, то это -ЧИСТАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ.
            Потрясло автора вовсе не то, что многие герои  "с той стороны", на совести которых множество (от нескольких до нескольких тысяч) невинных жертв, преспокойно жили и испытывали радость после войны, кто в Германии, кто, до какого-то момента, как в случае с Ганзеном, в Шведском королевстве, кто на высоких должностях в БССР. Потрясло, что судьба военнослужащих не интересна их нынешним сослуживцам настолько, что версия игры абвера против СССР с их невольным участием не рассматривалась ни до процесса 1952 г., ни после. А ведь тот факт, что лица, чьи имена в топонимике Минска, чьи имена чтимы в истории партизанского движения, могли не по незнанию, а по другим причинам обвинить героев минского подполья мог рассматриваться  только отдельными исследователями и, возможно, жертвами той, как стыдливо заверялось, роковой ошибки. С многолетним "запозданием" осмысления событий. Сам факт существования минского подполья оспаривался на самом высоком уровне и до скрупулёзного изучения обстоятельств гибели подпольщиков, как тех, что сгинули в застенках тюрем в Минске, так и тех, что были расстреляны в партизанских отрядах не то, что не доходило, это было практически невозможно. Подверглись репрессиям и многие вожаки партизанских отрядов. А кто-то, наоборот, числился героем.
         Многое забылось, а многими ничего и не помнилось. Прогуливающиеся со счастливыми лицами парочки на Масюковщине, принимающие солнечные ванны люди на том самом месте, где гибли десятки тысяч наших граждан... Как к этому можно относиться?
         Эпизоды того пласта военной истории в Минске и области собирались по крупицам. Поразило нежелание тех, кто располагал возможностью, оказать помощь предоставить хоть какие-то материалы по отдельным обстоятельствам некоторых эпизодов партизанской войны и отдельных лиц. Оно и понятно: тема партизанского движения невероятно сложная тема в Беларуси даже сейчас. Озадачило и то, что в Национальном архиве не все документы заслуживают доверия. Это было тоже большим открытием для исследования, проводившегося автором более 5 лет. Но главное в произведении не само расследование и даже не отдельные личности. Фабула его совсем в другом. Пусть читатель сам разберётся, что главное в этом повествовании. Как и в том, а не повторяется ли история, если мы не собираемся сделать выводов из прошлого?
          И ещё раз: всё изложенное- авторская выдумка.
          Огромное спасибо тем, кто помогал в поиске материалов для повести.
                ***


         В кабинет коменданта лагеря по мелочам не вызывали. Максимилиан Осфельд не любил тратить время попусту. И в Остланде, и в Берлине о его заслугах знали. А, главное- знали те, кто рекомендовал его как инициативного и успешного офицера на должность коменданта одного из крупнейших лагерей для военнопленных. Всего за три месяца он сумел сделать Шталаг-352 образцовым, гордостью новой администрации завоёванного Великой германской армией Минска. И сегодня майор тоже был настроен решительно.
         -Ещё в мае я довёл до Вас информацию под запись о совещании по плану генерал-майора фон Чамер-Остена. Даже, к вашему сведению, господа, помню почти дословно основные положения доклада «О борьбе с бандами партизан в тылу армий «Центр». Помните, капитан? «Основой борьбы с партизанами является основательная разведка и агентурная деятельность». –процитировал майор присутствовавшему на совещании начальнику «Лесного» филиала лагеря. Прошло полгода. Каковы Ваши успехи на этом поприще? Ноль! Думаю, Вы понимаете, капитан, что от нас ждут большего. Большего! - повторил майор Осфельд и дал понять, что разговор закончен.
        Либх отдал приветствие и вместе с офицером военной полиции покинул кабинет коменданта. Себя он упрекнуть ни в чём не мог. Дисциплина среди заключённых в «Лесном» была наведена его рукой железная. Особенно после попытки военнопленных «офицерского» барака предъявить лагерному начальству какие-то претензии. Об этом Осфельд не мог не знать- сам присутствовал на показательном «уроке», когда его подчинённый палкой отмечал недовольных. А бить тот умел. Это поначалу он забивал пленных до смерти. А сейчас «дрессировка» была доведена до совершенства- жертвы его ударов падали реже, лишь кровавые подтёки  на лицах заключённых говорили об их силе.
         «Ну что ж, герр майор! Я ещё покажу, на что способен! О моих заслугах и так знают в гебитскомиссариате, узнают и в канцелярии верховного комиссара.», - самодовольно заключил начальник «Лесного», главного объекта Шталага -352.
Он сел в поджидавший его «опель» и двинулся из главной резиденции «городского» лагеря в расположение казармы батальона обеспечения. Казарма 332 батальона располагалась в обустроенном каменном здании, в отличие от большинства строений лагеря на Масюковщине. Здесь квартировали военные, вполне осознававшие, что житьё у них не райское, но вполне подходящее, чтобы переждать время боёв за Москву, которая вот-вот падёт. Смрадный запах лагеря здесь воспринимался как неизбежная плата за безопасный приют на время войны. Но сейчас, в марте, трупный запах от уложенных за бараками в штабеля убитых скрадывался свежей прохладой.
Либх велел остановить машину у караульной будки батальона и велел часового кликнуть дежурного, прежде чем тот успел оповестить его сам.

         -Ганс, в канцелярию пришлите писаря, переводчика и старшего полицейской команды из русских, - велел он и отправился к себе уже пешком.
         По дороге он трижды выругал старших по строительству бараков, хотя в душе был доволен увиденным. Ещё бы! Три новых барака, за две недели. Но и пленных всё прибывало. ТОДТ постоянно присылал заявки. Заявки на работы шли и от других организаций. А вместе с ними, отчётливо понимали и Либх, и Осфельд,  открывалась возможность устроить себе более комфортную жизнь здесь, в этой ненавистной стране с её ужасными зимами.

        В канцелярии капитана уже ждал его любимый кофе. Денщик у него был не из бестолковых.
        -Что, Вайсхаузен, не хотите на фронт? Ладно, принесите карточки на русских, которые в расстрельной команде и идите.
        Одновременно с денщиком вошёл абверофицер, ожидавший возвращения Либха.
        -Ну что скажете, герр капитан, без стеснения спросил коменданта абверовец.
        -Вы хотя бы при других подчинённых не зарывайтесь, обер-лейтенант,- заметил ему Либх, делая акцент на слове других, прекрасно понимая, что независимость офицера была присуща всем представителям военной разведки в лагерях, и как-то поставить на место хотя бы своего абверовца ему было не по зубам.
        -Слушаю, герр капитан, -пропустил замечание начальника тот и театрально щёлкнул каблуками.
        -Мне нужен не Ваш кураж, а умение работать головой, Курт. Вот что я привёз из Минска, - продолжил комендант и, надев очки в роговой оправе, в подробностях рассказал требование верховного комиссара, озвученное в канцелярии Осфельда, время от времени сверяясь с номерами директив окружного комиссара в своём блокноте.
        -Я понял, герр капитан, что Вам нужна кандидатура на подставного лидера партизан? Я тоже получил директиву из абвернебенштелле-Минск (прим-АНСТ, Абвер).
        -Да, Вы именно так поняли, обер-лейтенант. Кого Вы могли бы предложить для ответственной работы? Но, заметьте, он будет без нашего с Вами надзора. В лесу среди бандитов не так много ещё наших людей, преданных делу Рейха.
        -Бросьте, герр капитан. Этим свиньям нет дела до дела нашего Рейха. Все они действуют за страх и за возможность сытно жить. Таких, как Акинчиц можно по пальцам пересчитать.  Но, продолжил абверовец, кандидатуры есть. Вот эти. Из расстрельной команды.
        -Из полицейской команды, Вы хотите сказать? Вы уверены? -засомневался комендант.
        -Абсолютно. Я наблюдал за выражением всех лиц за исполнением их, как Вы выражаетесь, полицейской работы. По-моему, им всё равно кого расстреливать- арийца или русского. Эти ни перед чем не остановятся. Но это всего лишь моё мнение.
        -Лунин и Белик? Без высшего образования, русские, не офицеры и не коммунисты. –Либх начал вслух вычитывать анкетные данные: Лунин Борис Николаевич, родился в восемнадцатом году в селе Турки, пленён в августе сорок первого. Белик Иван Никитович, девятьсот пятнадцатый из деревни Ново-Алексеевка Алтайского края, пленён в октябре сорок первого. Наверное, Вы правы. А кто ещё? И есть ли возможность установить за Вашей креатурой надёжный контроль?
        -Людей абвера пробовали заслать в банду Асташёнка, это в лесу недалеко от Минска, вот здесь, отметил район на карте карандашом офицер. Туда и направьте своих. Большего Вам ничего не могу сказать.
        При этих словах в канцелярию вошли вызванные переводчик и писарь.
        -Ждите, приказал им комендант и велел доставить Лунина.
        Всего через несколько минут дежурный привёл Лунина, хотя тот нередко являлся в канцелярию без сопровождающего.
        -Борис Лунин, так Ваша фамилия? Через переводчика спросил Либх.
        -А то как же, - нагловато для положения военнопленного ответил  вошедший.
        -Хочешь в 70-й барак, Лунин?
        -Как прикажете, герр комендант. - Ответил военнопленный. Он прекрасно знал неимоверные условия пребывания офицеров в бетонном бараке без крыши и отопления, но свой характер прятать не хотел.
        -Ладно, Лунин, мы тебе найдём другой барак. –майор знаком попросил обер-лейтенанта развернуть карту крупного масштаба.

         Лунин плохо разбирался в топографии и предпочёл бы вернуться в свой барак, где в это время раздавали пищу пленным. Его паёк был такой же как у всех, но вдобавок полагался шоколад и галеты, а в дни побед немецкого оружия по воле коменданта выдавались шнапс и сигареты. А накануне Лунин как раз порадовал своим усердием лагерное начальство. Суровый вид коменданта заставил военнопленного и полицейского в одном лице выслушивать соображения того на свой счёт.
         -Лунин, Вам предоставлена великая честь послужить Германии. Вы можете успешно строить свою карьеру, - продолжил Либх через переводчика. –Наш офицер предлагает Вашу кандидатуру для выполнения ответственного задания.
         -Позвольте, герр комендант? - смело прервал Либха Лунин.
         -Говорите, Лунин, говорите, - согласился комендант.
         -Герр комендант, я всего лишь командир миномётного расчёта в Красной армии. Был, - поправился военнопленный. - Разве могу я чем-то быть полезен Германии в каком-то лесу?
         -Ну-ну! Вы же уже в полицейской команде лагеря, а это- доверие, и не такое уж малое. Вы сначала выслушайте, а потом уже мы с Вами вместе примем решение, - прервал в свою очередь военнопленного Либх.

         Переводчик, наверное, из пленных прибалтов, старательно перевёл, дважды подчеркнув фразу «вместе примем решение».
Офицер абвера изложил задачу, разложив перед Луниным уже вместо немецкой карты тщательно прорисованную кальку с советской пехотной карты.
         -Разрешите подумать, герр комендант?-  взял слово Лунин.
         -Думайте, -сняв очки, ответил Либх. - Но завтра к отбою дайте Ваше решение. Ни Вашему другу Борту, ни Василию Зыкову-да, да, я знаю кто у Вас в друзьях, ни слова. Я ясно сказал?
       - Ясно...
         По команде начальника Лунина отвели в барак сразу двое охранников, для видимости замешкавшись у входа и уже в самом помещении один из них дважды ткнул пленного дулом автомата.

          Ивана Белика решили не ставить в известность о планируемом решении на его счёт, пока не наступит ясность с первым пленным.
         -И что Вы на это скажете, обер-лейтенант? Подойдёт? - с сомнением обратился к разведчику Либх.
          -По-моему этому русскому всё равно кого стрелять. Но что мы теряем? У Вас и так бегут заключённые. Так хоть можно сказать, что отправили мы, а не он сам сбежал. Это как в казино –проиграл или выиграл ставку. А Крибитцу в понедельник можно будет доложить, что работа проведена. Предлагаю завтра дать возможность этим русским бежать. Повезёт- нас отметят. Не повезёт- никто даже не заметит.
         Комендант спорить не стал и дал команду дежурному принести все заявки на работы от ТОДТ на ближайшие дни.
На следующий день во время хозяйственных работ за пределами «Лесного» Лунин бежал. В апреле бежал и Белик. Первый легко убедил Белика, показав фотокарточку, «любезно» подаренную самим комендантом, с повешенными на балконах гостиницы  «Беларусь» (прим.: ныне "Кроун плаза" в Минске). Либх вряд ли отстанет, а, значит, медлить и оставаться в лагере нельзя.
                ***
         В отряде Асташёнка обоим было неуютно. Обязанности начальника штаба у Асташёнка исполнял угрюмый Вернер, как ни странно, из немцев, постоянно шептавшийся с командиром. Да и сам Асташёнок нервировал вновь прибывших партизан. А больше всего их злили порядки в отряде. Даже в лагере Лунин чувствовал себя свободнее. Но в отряде за короткое время он успел обзавестись авторитетом. Не отстал от него и Белик, выдав себя за сотрудника НКВД. За время нахождения в Луненском лесу они успели убедить полтора десятка партизан уйти вместе с ними. С Асташёнком решили полюбовно: уходим; и нам вольготнее, и тебе хлопот меньше.
         Поначалу  роль командира давалась Лунину с трудом- многих организационных трудностей в отряде Асташёнка он не замечал- ни вопросов организации быта, ни питания- жили в основном на запасах, об источнике поступления их новоприбывшие не знали и знать не хотели. Ещё хуже было с дисциплиной. Партизаны вели свободный образ жизни, насколько позволяла военная обстановка в лесу. А тут ещё новый комиссар Фёдоров, всякий раз лез со своим мнением. Но комиссара Белик успокоил быстро: во время набега на деревню ткнул ему в грудь трофейным оружием, когда тот попытался остановить «экспроприацию» продовольствия у  двух пожилых крестьянок. С тех пор, и особенно после расстрела крестьян в ДАшках, комиссар в дела командира и начальника особого отдела не лез, только изредка, но убедительно возражал начщтаба Й. Фогелю, считая, что быт в отряде можно организовать иначе, а дисциплину, особенно по части «женского» вопроса, поддерживать надо, всё-таки боевая дружина. Вот так и поделили сферы влияния.
          Командир же на Фёдорова внимания не обращал и позволял себе лёгкую жизнь, и очень даже активную, и для «здоровья», и для «настроения».  Время от времени он велел доставить ему бутыль спирта из лесного лабаза, благо отбили от немцев целую цистерну. Цистерну, конечно, бросили, не тащить же по лесу. В схронах и лабазах расставили ёмкости, и только особо проверенным бойцам Лунин доверял пройтись по меткам за «лечебным средством».
         -Чего же не расслабиться? -однажды объяснил он Фёдорову. - Бой на Удре за нами? За нами. А кто командир? Я, а не ты, Фёдоров. Детский лагерь отбили? Отбили? Ну так и не лезь, комиссар. Мы ещё и не такое немцам покажем. Ты чем промышлял до войны? Математик? Студент, говоришь? Вот и считай сколько фрицев ухлопаем. Дай только отдохнуть. А подвигов мы с тобой ещё сотворим... Иди, не маячь.
         И он смачно выругался на непонятливого комиссара.

         Но чаще доставалось не фрицам, а своим же.
         Однажды, напившись, Лунин потребовал привести к себе молодого новобранца Николая.
        -Ну-ка напомни мне текст присяги! - повысил голос Лунин. –А ты слушай, Фёдоров! Пусть только запнётся!
        Белик и сопровождавший его Горошко повернулись к Николаю. Тот от волнения и испуга, что командир может дать приказ его расстрелять, нервно вспоминал слова.
        -Я, красный партизан боевой армии народных мстителей перед лицом своих товарищей приношу торжественную присягу и клянусь, что буду честно, не жалея своей жизни бороться с немецко-фашистскими бандитами, - заикаясь, вымолвил Николай.
        -Ладно, иди! -Скомандовал командир. –Я сегодня добрый.
        -Командир! Пусть читает до конца, можа, он дальше забыл. А шо! Я сам его шлёпну, - возразил Горошко.
        Николай в ужасе отпрянул в сторону. Он хорошо помнил, как тот в Дашках с Беликом участвовал в расстреле целой семьи с малышками. Расстреляли тут же и двух женщин, бежавших из Минска и на свою погибель устроившихся на постой в избе убитой- одежда беженок приглянулась гражданской жене Белика. Но в этот раз всё обошлось.
                ***
          В здании под вывеской «Фербингдунгштелле ОКВ» далеко за полночь горел свет. Курт ложился очень поздно- его новый шеф Ганзен свою работу любил и этого требовал от подчинённых. На сегодня была запланирована ночная встреча «на явке» для знакомства с агентом, профессором университета и связной –его дочерью. Представлять их должен был заместивший Крибитца энергичный Аксель Ганзен. Было ещё достаточно времени, и можно было подвести кое-какие итоги. Но в этот раз абверофицер думал об итогах личной карьеры. Курт был единственным сотрудником, к которому его новый шеф относился с подчёркнутым вниманием. И Курт знал почему.
         «Ну, старина, ты уже в абвернебенштелле. Сам Ганзен твой шеф. А кто бы он был без меня?- с ехидцей ухмыльнулся Курт. –Это же я вычислил в лагере Рудзянко, я же и узнал, что этот Рудзянко - шифровальщик. И я же предложил Либху поместить в лагерный лазарет с заданием создать мнимое лагерное подполье военнопленных среди действительных подпольных бандитах. И если бы не моя идея, не видать бы Ганзену должности начальника минского абвера. Так и оставался бы при Крибитце. А если сработаемся – как пить дать возьмут обоих в штаб Остланд или даже в Берлин. Он ещё далеко пойдёт. Если я ему позволю. Мы теперь в одной связке. Он-то знает, чем мне обязан.»
         Но Ганзен не пришёл. Без его команды на конспиративную квартиру, которую ещё днём занял профессор, Курт идти не рискнул из опасения, что нарушит инструкцию. Да и поучиться у матёрого начальника не мешало бы. Курт расстегнул воротник мундира и не снимая сапог улёгся на кожаный диван. Ночь прошла быстро. Под утро прибыл шеф в самом скверном настроении.
«Не спал», - оценил состояние начальника офицер.

         Так оно и оказалось.
         Ганзен поинтересовался, есть ли знакомые у Курта в IV управлении, или хотя бы у его приятелей по лагерю.
-Есть влиятельный заказчик в ТОДТ. Постараюсь привлечь. А что за необходимость?- немного подумав, ответил подчинённый.
         Аксель Ганзен предложил офицеру присесть и с обречением несостоявшегося жениха объявил об очередном «проколе» его службы. По его уверениям, почти весь состав минских заговорщиков у него в списках в сейфе. Инициировать арест без санкции службы СС абвер не мог. Хуже того- его ключевой агент после Рудзянко- тот самый профессор и его дочь уже в руках службы СД. О пытках своих подопечных Ганзен не сообщил- Курту и без того было ясно, что минское гестапо (прим.: за пределами Рейха функции гестапо исполняли структуры СС, но для подавляющего большинства населения оккупированных территорий СССР они воспринимались как подразделения гестапо) не отличалось тонкостью работы.
        -Как всегда припишут себе весь наш с Вами успех. А эти двое у Хойзера будут в качестве вывески. Как легко же всё даётся этому «мяснику» - наш профессор работал в том же университетском здании, где устроило себе гнездо  гестапо.   Курите, Курт. И, если сможете, обмозгуйте, как нам помочь. Иначе до Невского нам не добраться. А по словам профессора этот Невский и есть их лидер.
Курту пришлось приложить немало усилий, чтобы вытребовать свидание с бывшим агентом и связной. Начальник гестапо опирался на друзей в Рейхе,  и даже, как поговаривали, имел выход на сионистские организации в Штатах, что позволялось немногим. Повлиять на него было непросто. Но коммерсант от ТОДТа нашёл дорожку к несговорчивому Хойзеру. От лишних денег от нужных людей, как оказалось, не он отказывались и в гестапо.

        Уже через несколько дней после получения сведений от профессорской дочери картина подполья была ясна, что, впрочем, для Ганзена не было главной целью. Ещё после первой облавы Ганзен горячо спорил с Крибитцем, тогдашним руководителем, что аресты подпольщиков не самоцель. Что толку от повешенных? Жители Минска уже привыкли к виселицам и в жестокости администрации убеждать их не было никакой необходимости.

        На совещании у Верховного комиссара он отстаивал своё требование о проведении мер по дискредитации лидеров подполья и праве на аресты. В последнем Кубе отказал –спорить с СС было не в его компетенции и не в его правилах. Но остальные полномочия для аусенштелле для игры с русскими потребовал Хойзеру обеспечить.
        Работа в помещениях «Фербингдунгштелле» закипела. После массовых арестов сотрудники Курта устраивали очные ставки малоценных, с точки зрения руководства абвера участников подполья с руководителями ячеек и давали понять, что и Невский, и ещё несколько человек связаны с гестапо. Допросы вели Ленц, Либгк и другие подчинённые Ганзена. В качестве переводчика выступал сам Ганзен, находчивость которого на допросах удивляла его «начальников»
        -Вам известно, почему Невский останавливался на Советской?- интересовался у очередного арестованного абвер-офицер Ленц. -Вам известно, что явка Невского в двух шагах, как говорят у вас, от полиции безопасности? Так вот, он знает всех, кто приходил к Одинцову, а молодые люди на его встречах- это фауманы. Вам не надо объяснять, где готовили фауманов?
         «Переводчик» услужливо объяснял допрашиваемому задачи фауманов и лишний раз подчёркивал связь Невского (Ковалёва) со штабом тайной полиции на территории Университета.
Методы абвера на этот раз вполне устроили Хойзера и он допустил по просьбе Ганзена «освобождение» нескольких арестованных. Хитроумная машина нового руководителя аусенштелле была запущена.
                ***

        В партизанской землянке готовились к отбою. Сегодня был день отдыха, последний день  ноября 1942 года.
        -Барсуковский! - прозвучал голос начальника штаба Й. Фогеля.
        -Я! – звонко откликнулся один из партизан, в недавнем прошлом- сотрудник минской разведгруппы Вишневского.
        -На минуту, - вызвал бойца наружу Фогель.
        -Чем занимаешься, Барсуковский?
-Читаю письмо отцу,- смущаясь ответил красноармеец.
-Как отцу? От отца?
-Нет, по памяти написал несколько писем. А письма давно, ещё в Москве отправил.
-Интересно,- протянул начштаба.- А командир знает?
-Какой командир? Вишневский?
-Что ты мелешь? Твой командир- комбриг Лунин. Вишневский тебе больше никто. Но об этом сам комбриг тебе разъяснит. На, отправляй радиограмму, - приказал Фогель и протянул клочок бумаги.
-Я без своего командира не могу. И не время сеанса,- упёрся боец.
-Что?- начштаба хотел было сказать что-то ещё, но радист всё -же взял текстовку.
-Только потом доложу командиру разведгруппы, -предупредил Барсуковский.
            Через полчаса радиограмма ушла в Центр. В шифровке было всего несколько строк: «Подполье Минске раскрыто. Предатель Невский. Командир партизанского отряда Козлов».
         Красноармеец доложил начальнику штаба об отправке, хотя тот в нарушение инструкции присутствовал рядом.
-Я доложу комбригу? – спросил неуверенно радист.
-Завтра доложишь. Они с особистом отдыхают.
По интонации красноармеец понял, что командование в «загуле.
                ***

-Можно? -раздался голос из-за полога.
 Не дожидаясь ответа в землянку вошли Батурина и Степанова.
-Чего ещё? Не видите- отдыхаю,- Варшавеня остервенело взглянул на них.
-У нас срочное дело. Очень срочное: Одинцова стерва и предательница, -в один голос проговорили вошедшие.
-Ну, насчёт стервы,- это скорее к вам. А вот предатель –это уже интересно, - поднялся с нар уполномоченный.
Перебивая друг друга партизанки стали приводить свои догадки,  добавляя эпитеты, один злобнее другого.

        Дослушивать до конца Варшавеня не хотел, таких  доносов на минчан ему приходилось выслушивать немало. Да и директиву Пономаренко о том, что «минские» завербованы гестапо он забывать не собирался.
       -Ну-ка, зовите сюда Гуриновича,- распорядился Варшавеня.
-Что случилось, Иван Денисович,- нагибаясь над пологом, вместо приветствия спросил уполномоченный особого отдела.
         -А вы идите отсель, больше от вас ничего не треба. -выгнал женщин Варшавеня.
         -А вот, я те про бой у Старицкого скажу. Вот та самая вражина Нинка от Невского побежала в бою к немцам и что-то кричала на немецком. Машка Батурина не зря на неё зуб точила.
         На решение много времени не ушло - Варшавеня не успел даже докурить папиросу.
         -Часовой! Зови Яковлева, -кликнул тот, нимало не заботясь о том, что партизан мог его и не услышать.
         Но часовой услышал, бросил «Есть!» и тут же побежал за начособого.
Яковлев выслушал стоя, как и полагается начальнику особого отдела  отряда перед уполномоченным и командиром, и произнёс:
         -Одежду дозвольте снять? Не себе, хлопцам.
         -Полушубок справь. Голой и босиком не веди только. А обувь там вели снять, а то знаю я твоих. Да и молва не нужна- рот каждому не закроешь.
Но поступил Яковлев по-своему.
         Нину доставили двое охочих до расправ, которым Начособого доверял более всех.
        -Одинцова! Как тебя, Нина Леонтьевна? Снимай полушубок и шаль, обувь тоже. Суше будут, гу-гу, -ухмыльнулся Яковлев.- Выходи, шпионка. Щас, расквитаемся. Пипец тебе!
        -За что?! –ужаснулась Нина. –Я дочь героя советско- польской войны, подпольщика Леонтия Одинцова. Сама подпольщица.
          -Да иди ж ты, гадина! Немцам на вражьем языке лопотала? Лопотала. Знаки им подавала? Щас с тобой поквитаемся. И скажи спасибо, что не трахнул тебя, -добавил особист.

          Девушка обомлела. Вмиг от её уверенности и радости к жизни ничего не осталось.
          Она хотела сказать, что пыталась обмануть немцев, ведь немецкий она знала прилично. Что не партизаны там, а полицаи, и стрелять по своим не нужно. Что шла она сюда в отряд биться с оккупантами…Ударом ствола в голову Яковлев прервал её речь и вытолкал наружу и, оставив с двумя партизанами, пошёл развеяться.
          За лагерь шли молча. Партизаны шли чуть в сторонке, изредка командуя ей куда идти. От потрясения девушка не проронила ни слова. Шла она босиком и без полушубка, но холода не чувствовала. Одежду и обувь поделили оба добровольца ещё в землянке. Через минуту их догнал Яковлев.
         Остановились у небольшой впадины.
         Девушка обвела взглядом место, ей отведённое.
         «Какие красивые эти сосны с рыжими стволами, с белоснежными шапками на зелёных лапах! Белые, как фата! И небо, такое синее... И…».
         Выстрел пришёлся в голову. От хлопка вскрикнула лесная птица, улетела прочь. С ближайшей ели слетели снежные комья.
                ***

         Мария Тимофеевна опять торопилась на вокзал. Нет, она никуда не собиралась ехать. Не к кому было. Её дом опустел давно, ещё в войну. Её домом стал вокзал.
         И сегодня она спешила к нему, спешила к разгадке своей страшной тайны.
Пригородный поезд пришёл с опозданием. Батуриной не было, а Яковлев давно не выезжал из своей деревни.
        -Уж спозаранку ты здесь, Михайловна! -окликнула её знакомая. –Опять ищешь кого?
        -Ты же знаешь, про птенчика моего хочу разузнать. Кто и как, - отвечала мать убитой в военное лихолетье дочери. Она знала уже многое, но не то, что хотела, и не от тех, кто мог бы рассказать правду, как догадывалась она.
        -С кем это ты сегодня, Матрёна? -поинтересовалась она?
        -Мой свояк, ты ж видела у прошлом годе на майские.
        -А-а-а!- протянула Марья и, не выглядев никого из тех, кто мог бы её заинтересовать, пошла по перрону, заглядывая в окна вагонов, как будто и там мог быть след её материнского неизбывного горя, как будто и там, в вагонах, мог случайно оказаться задержавшийся её птенчик, её дочь, её Ниночка, её несостоявшееся счастье.
         -Баба- пипец! -проронил свояк знакомой Марьи. -Партизаны, они ж герои. Если и убивали кого, так за дело. Пипец какой-то.  Чтоб я тебя с этой дурой не видел. Я теперь в партшколе учусь. И, подталкивая Матрёну, пошёл с нею прочь.
                ***

           Москва, Минск, Заславль 2016-2022 гг.
                ***

                Вместо послесловия.
         один из первых дней января 2023 года, Минск, проходная в Университетский городок с улицы Бобруйской. От проходной можно рассмотреть несколько зданий, в том числе и два небольших- старинное кирпичное и относительно новое. трёхэтажное. Оба здания из тех, что использовались полицией безопасности  и СД, Sicherheitsdienst. В одном располагались "вершители" судеб, искалечившие сотни и лишившие жизни тысяч людей, в другом шла вербовка профессорско-преподавательского состава и фауманов. Наверное, тут штатный переводчик Михаил Горшков на приватных беседах сотрудников Штрауха к переводу добавлял личные слова в пользу "правильной" жизни за Рейх. И он же, наверное, присутствовал на пытках. Не мог не присутствовать.  Новое здание на месте взорванного гитлеровцами. Но именно здесь пытали и калечили наших патриотов. Штраух, Хойзер, кто-то ещё из палачей, коим несть числа в просвещённой Европе...   
        Охранник, белорус лет 65 категорически отказывается пускать хотя бы на несколько шагов. На вопрос, знает ли он что-то об СС и СД в Минске, о том что было в 20 шагах от него, отвечает, что историей не интересуется.
        Представляется: крики и стоны подпольщиков в 17 метров от этого охранника, а он знай себе, смотрит в небо и на аусвайсы. Должно быть у таких людей сильные нервы. На что ещё хватит этих людей? Страшно задаваться таким вопросом. А ведь это центр Минска, Университет, Беларусь, которую мы знаем как образец памяти о войне. А что же про глобализованную и оцифрованную Москву? А что про Европу, куда уехали Хойзеры, дезертировали из когда-то всесильного абвера осведомлённые Ганзены? Ведь это  с ними мы и имеем дело сейчас. Вопросы, вопросы, вопросы...

                ***

        Первый лист письма Леонида Барсуковского отправленное отцу перед его выброской в Белоруссии. Фото документа из Музея боевой славы Заславской средней школы №2 им. М.К. Путейко