Ночь в лесу

НОЧЬ  В  ЛЕСУ

 Он умело, с навыком установил палатку и теперь натягивал  последние стропы, закрепляя их на вбитых в землю  деревянных  колышках.
 Он делал это спокойно, не спеша, основательно,  так,  что  она даже залюбовалась им.
 От него вообще веяло основательностью.  Ей  казалось,  что  он привлек ее именно этой своей чертой, в которой,  как  в  зеркале, отражались и мужественность, и сила, и уверенность в себе. За таким, как говорится, будто за каменной стеной. Степенен,  рассудочен, надежен. Не такой ли мужик бабе надо? Хотя какая она, в сущности, баба - двадцати еще нет. Он - второй у нее. Не чета первому. Тот какой-то весь  издерганный  был,  суетливый,  больше  казаться хотел, а этот: Господи, небо и земля!
 Она чуть улыбнулась, найдя забавным такое  сравнение.  Улыбнулась и почувствовала прилив воодушевления.
 Сразу нахлынули сладостные грезы, в груди стало тепло, в  теле легко. Она сломала небольшую засохшую ветвь и от радости  и  удовольствия стала слегка похлестывать себя ею по  ноге,  расхаживая взад-вперед по залитой солнцем поляне и искоса поглядывая на  переливающуюся всеми буграми мышц спину её мужчины.
 Её мужчины!
 Как это замечательно: осознавать,  что  рядом  с  тобой  такой обаятельный, сильный, надежный мужчина.
 Тем временем он закончил. Стал затаскивать внутрь палатки матрас, бросив ей на ходу, чтобы она достала из машины  покрывало  и одеяло.
 Сперва она хотела спать в салоне, но он отговорил ее, мол, какой это отдых, в машине; так и останется - что был, что не был на природе.
 Он так разгорячился:
 - В том-то и смысл - слиться со всем, впитать в себя всё!
 И она с ним согласилась.
 С ним трудно было не согласиться: он всегда говорил верно. Даже мама удивлялась: как это он всё  так  правильно  понимает.  Но это, видно, мама преувеличивала - он ей тоже приглянулся. И  еще неизвестно, кому он больше  импонировал: маме или ей. Впрочем, это не тема для рассуждения.
 - Что ты, пострелёныш, там лопочешь?
 Он как увидел её в первый раз, так  и  сказал:  "Пострелёныш". Другая бы обиделась, а ей хоть бы что, даже где-то  приятно:  она ведь действительно слыла бедовой девчонкой, но вот при нем сильно стеснялась, никла, старалась не выпячивать эту сторону своего характера. И это нежное "пострелёныш" с неизменным потрепыванием ее по макушке, где, как мелкий ворс ковра,  торчали   короткостриженные волосы, как-то умиляло её, разнеживало, унося на седьмое  небо...
 Она принесла всё, что он просил, расстелила, выбралась из  палатки.
 Он собрался за хворостом, разжечь костер.
 - Будем всю ночь у огня.
 - Замечательно.
 - Я тебе не дам уснуть.
 - А я и не усну.
 - Да, да, ты такая соня,- с нежностью сказал он, удаляясь.
 До сумерек она успеет  сготовить  ужин.  Всё  необходимое  они взяли с собой, он даже прихватил чугунный котелок своего  приятеля, в котором пища, как он сказал, становится во сто  крат  вкуснее и ароматнее.
 Она достала из машины крупу, посуду, специи и стала  готовить. Каша, она не сомневалась, получится на славу…
*  *  *
 Стемнело. Пестрозвездная ткань закрыла всё небо, и сквозь  неё с трудом прорвалась луна.
 С озера потянуло сыростью, тихо  зашумели  деревья,  покачивая тонкими верхушками.
 Где-то неожиданно, испугав её, крикнул сыч. Она сильнее прижалась к своему мужчине, вызвав у него ироническую улыбку:
 - Ах ты, мой пострелёныш.
 Она не обиделась: он был старше её и мог себе подобное  позволить. Вернее, она могла ему такое позволить.
 Они выпили вина и плотно поужинали. Ей  даже  показалось,  что она хватила лишнего: закружилась голова и потянуло на сон. Он был прав: эту ночь она не выдержит.
 Он поднялся:
 - Пойду, принесу ещё хворосту.
 Ей не было страшно, вино давало и  определенные  преимущества. Она осоловело кивнула головой и плотнее укуталась в одеяло.
 Он ушел. Она еще некоторое время прислушивалась к его  тяжелой поступи, потом всё стихло.
 Огонек весело поигрывал, сучья в его жару забавно  потрескивали, в небо дрожащей серой пеленой взметался дым и  одинокие  крохотные искры.

* * *
 Он брел наугад, оставляя позади сноп костра. Впрочем, луна уже округлилась и роняла столько света, что можно было и сейчас  свободно различать всё что угодно. Очертания ветвей  и  стволов  деревьев будто покрылись позолотой, но он не любовался ими: он  был слишком усердным. Старался брать сучья покрупнее, массивнее, чтобы огонь не угасал всю ночь и не пришлось  бы  больше  ходить  за хворостом.
 Тут он увидел на одной из полян  огромное  сломленное  дерево. Даже он не смог бы обхватить его. И видно, что упало  оно  давно, так как успело затрухляветь, ветви высохнуть, кора отстать.
 Он стал не без успеха отдирать её. Толстая, добротная,  она  в самый раз годилась для костра.
 Вдруг он услышал сзади какой-то  шорох.  Обернулся.  Это  была она. Она подбежала к нему легко, как будто не шла, а  парила  над землей, тесно прижалась, дрожа и словно говоря:  "Я  так  испугалась: тебя нет и нет, нет и нет. Мне страшно".
 - Ну что ты, пострелёныш, я же с тобой,- едва слышно  вымолвил он и замолчал. Ему показалось нечто странным в её поведении.  Она как будто никогда так не сжимала его. Хотя ему, скорее всего, так просто показалось.
 Он погладил её и тоже приобнял.
 Её дрожь не утихала, наоборот, становилась безудержнее. Её ладони зашарили по его спине, страстно, судорожно, больно  впиваясь остро отточенными ногтями. Это даже несколько взбудоражило его. "Ах ты, пострелёныш, ах ты, скромница..."- подумал он, но  ничего не сделал, чтобы остановить её. Она быстро заставила его позабыть  обо всём на свете.
* * *
 Она всё еще сидела у костра. Ночь не казалась холодной, но она всё же куталась в одеяло, скорее всего, от страха.
 Его силуэт затерялся, шаги смолкли скоро.
 Она отыскала на земле недопитую бутылку вина, открыла её и отхлебнула прямо с горлышка. Дрожь ее немного унялась. Она  осушила полностью. Голова пошла кругом, но стало спокойнее.
 Снова потянуло на сон. Она еще  пыталась  кое-как  бороться  с ним, но глаза упорно закрывались.
 Она поднялась, едва, пошатываясь, добралась до палатки и  рухнула, ослабевшая вконец. Как сладко всё-таки засыпать,  когда  ты весь охвачен дремой.
 Но спать ей не пришлось - он возвратился, влез в палатку, засмеялся. Засмеялся как-то жутко, неестественно. Хотя это  ей,  наверное, только почудилось. Её прямо  ломило  всю:  спать,  спать, спать.
 Но он стал гладить её, потирать, мять.
 - Ах, оставь, я так устала...- с трудом произнесла она, но  он был настойчив, повернул её к себе спиной и влез под одеяло.
Сквозь сон она еще ощущала его возню, но  ничем  предотвратить её не могла: тело будто отрешилось от нее и совсем не слушалось.
"Да всё равно, делай что хочешь,  только  дай  поспать",-  как вязкая масса стекла у неё из мозга в небытие,  но  он  сделал  ей больно. Он буквально разорвал её. Она  вскрикнула,  дернулась,  и сон убежал от неё.
- Ты!- только и вымолвила она и попыталась освободиться, но он недюжинной хваткой сдавил её, зажал руки и тело, продолжая  вклиниваться в неё своим огромным раскаленным естеством.
Она стала кричать, вырываться; он - хрипеть, сопеть  и  делать своё дело. Беспощадно, не считаясь ни с чем.
Вскоре её крики и стоны превратились в один неиссякаемый вой.
Она уже рыдала и проклинала всё и вся.
Он дико гоготал, не разжимая своих объятий.
И только когда она, обессиленная и истощенная, размякла,-  всё прекратилось. Мир погрузился во тьму...
* * *
Когда она открыла глаза, было еще темно. Сколько времени прошло - неизвестно.
Она обернулась - никого. Значит, он куда-то вышел.
- Негодяй, ублюдок! Ублюдок!- так и выплюнула ему в лицо,  как только его физиономия (Боже, и он мне нравился!) возникла  в  палатке.
- Ты что?- ничего не понимая, захлопал он ресницами.
- Еще спрашиваешь? Негодяй! Сволочь!- заколотила она  по  нему кулаками.
Он, подумав, что от страха, что он так долго  не  возвращался, на неё накатила истерика, попытался её унять:
- Ты ведь сама ушла. Ну это... по нужде...
- Какой нужде! Ты что меня совсем за дуру принимаешь?!- набросилась она на него по-новому.
- Погоди, погоди!- попытался остановить он её, но она,  как  с цепи сорвалась: царапалась, рвала на нем рубаху и заливалась слезами.
И вдруг среди этого бедлама откуда-то снаружи громко раздалось:
- Ну как, мой пострелёныш, сладкая ночь, а?!- и вслед за  этим безумный, нечеловеческий смех, пронзивший нашу парочку  ужасом  с головы до ног.