Г Л А В А Ч Е Т Ы Р Н А Д Ц А Т А Я
…Мишка проснулся в час ночи от храпа Витьки. Он приподнял голову и с ненавистью посмотрел на нового «жильца». Тот лежал, свесив с койки руку и ногу, а на полу валялась стойка капельницы и пустой, пластиковый мешочек. Работающий на полную мощность вентилятор гонял по комнате волны прохладного воздуха, но Мишке все равно было жарко.
«Температура опять, черт ее возьми, — с горечью подумал Мишка. — Вот так умрешь потихоньку, и никто не заметит…»
Он нашарил вслепую на тумбочке рядом с кроватью таблетки в ленточках и коробках, но не смог разобраться в них впотьмах и попытался включить ночник над головой той же рукой, которой держал две коробочки. Когда указательный и большой пальцы наконец нашарили веревочку с продолговатой и круглой деталькой на конце, дернули ее, веревочка выскользнула и коробочки тоже.
«Да что же это такое?!..» — простонал про себя Мишка.
Он сел, рыком включил свет и стал собирать лекарства. Одна плоская коробочка ухитрилась проскользнуть в щель между стеной и кроватью. Мишке пришлось встать, опуститься на колени и долго шарить рукой по темному полу. Наконец, проглотив четыре таблетки и запив их водой, Мишка вдруг понял, что ему совершенно не хочется спать. Сон словно растворился в нелюбви к Витьке, в досаде на собственную неловкость и вообще в приступе дурного настроения. Последнее, кстати говоря, менялось довольно быстро и когда, например, Мишка снова взглянул на Витьку, он, уже на этот раз, осознал, что злится не на него, а только на самого себя.
«Как-то все у нас Сашкой и Гансом сейчас… не знаю… все нелепо происходит, что ли? — подумал он. — Я имею ввиду, вообще все… И не просто нелепо, а почти анекдотически несуразно. Во-первых, клады какие-то дурацкие с номерами… Ведь так не бывает. Словно шутит кто-то… А зачем? Отнимут их потом? Тогда зачем они вообще появились? Из нас уже больших неудачников при всем желании не сделаешь. Во-вторых, книга не получается, в-третьих, завтра этот дурак Витька весь день будет под носом храпеть; а, в-четвертых, если я даже только чуть-чуть болею, то лень просто-таки живьем сжирает меня живьем и без остатка… Буду сидеть в домике, как Диоген в бочке, только без намека на мысль в башке».
За окном сиял месяц. Кровать Ганса была пуста. Мишка прислушался к дыханию Сашки и виновато спросил:
— Саш, ты спишь?
— Нет, а что?..
— Давай поговорим, а?
— О чем?
— Ну, вообще, за жизнь… Тут сейчас все говорят, что… ну, не знаю, как сказать… москвичи хотят Василису с собой в Москву забрать. Она уедет?
— Понятия не имею.
Мишка немного помолчал, соображая что-то.
— Вы поссорились, наверное?
Сашка ничего не ответил.
«Ему сейчас не до меня, — подумал Мишка. — Переживает что-то… Не лезь к нему, балбес!»
Настроение испортилось окончательно, Мишка почувствовал острую тоску в груди и как-то особенно остро понял, что он очень не хочет, чтобы Сашка уехал вместе с Василисой.
«А ведь, если что, он и в самом деле уедет. Она же очень красивая… Ну, и богатая. А еще, когда она смотрит на Сашку у нее начинают светиться глаза как у лисы на охоте».
Впервые за все время, Мишка вдруг ощутил неприязнь к хозяйке «Сытых боровичков». Нет, она все еще казалась ему красивой, очень умной и вообще, неординарной, но уже теперь, то есть сейчас, словно за плечами Василисы вдруг всплыл какой-то другой ее образ — высокомерной, властной и черствой женщины.
Мишка стал думать о том, каким бы стал он сам, если бы у него вдруг появились большие… нет, очень большие… впрочем, опять нет, огромные, просто чудовищно огромные деньги. Воображение тут же услужливо нарисовало ему образ продвинутого, еще молодого и явно демократически настроенного человека. У только что рожденного образа было полное, мужественное лицо, которое украшали жесткие носогубные складки похожие на пиратские шрамы. Уже через пять минут молодой человек вел яростный спор в парламенте, доказывая необходимость кардинальных реформ в экономике… Что удивительно, именно воображаемый эмоциональный накал принес долгожданную расслабленность, и Мишка стал чуть похрапывать. Осторожные звуки, которые Мишка издавал и носом, и горлом, переплеталось с мощным храпом Витьки и пусть не часто, но все-таки иногда звучали в унисон друг другу.
Сашка заворочался, тихо выругался и встал. Он нашарил пачку сигарет на столе, спички и пошел на свежий воздух…
Василиса посетила «рабов» еще до завтрака. Она лишь мельком взглянула на испуганного ее появлением Витьку, чуть кивнула ему и сразу обратилась к Мишке.
— Миша, как вы себя чувствуете? — ласковая улыбка молодой женщины была донельзя обворожительной. — Может быть, вам надо что-нибудь?..
Мишка тут же восхищенно улыбнулся в ответ, но не нашелся, что сказать и только закивал головой. Ганс курил, сложив руки на одеяле. Сигарета в уголке рта делала его лицо едва ли не по-уголовному циничным.
— Мишке всегда что-нибудь надо, — сказал за Мишку Ганс. — Только он стесняется сказать об этом вслух.
Мишка мгновенно смутился и потупился, но ему пришла на выручку Василиса.
— Это мой вам подарок, Миша, — сказала она и на Мишкину кровать лег небольшой «чемоданчик», который она держала в руках. — Это — ноутбук. Знаете, что это такое?..
Мишка кивнул.
— Миша, вы — писатель и он вам просто необходим. Вы работать на нем сможете?
— Нет! — снова сказал за Мишку Ганс.
Мишка покраснел и закивал головой так, что доброжелательная улыбка Василиса стала еще шире.
— Я купила себе новый ноутбук, но и этот еще очень неплох. Ему всего три года. Ну, согласны?..
— Согласен с чем? — опять подал голос Ганс.
— Принять от меня небольшой подарок, — охотно пояснила улыбчивая Василиса.
— Может быть, этот небольшой подарок лучше отдать Гансу? — спросил Ганс. — Мишка разбирается в ноутбуках, как неандерталец в ядерной энергетике.
— Ты — дурак!.. — наконец выпалил Мишка.
— Ну, вот и договорились, — согласилась Василиса. Она взглянула на Ганса: — Теперь о вас, Ганс…
— А что обо мне? — делано удивился тот. — Я-то тут причем? Это Мишка болеет и ему ноутбуки дарят. А на меня вообще никто внимания не обращает.
— Милый Ганс, я к вам неплохо отношусь, — не обращая внимания на слова Ганса продолжила Василиса, — но предупреждаю, что, если вы затеете какую-нибудь аферу, я вас не прощу. Понимаете?..
Ганс понял все и сразу. Василиса уже несколько раз видела его в компании с Вероникой и, судя по всему, была невысокого мнения о нравственных качествах последней.
Ганс покраснел не меньше, чем недавно Мишка и опустил глаза.
— Я больше не буду!.. — не без иронии, но все-таки и не без нотки покаяния, сказал он.
— А что уже что-то было? — приподняла брови Василиса.
— Только мелкие грешки личного плана на эроти… пардон!.. на экзотическом, то есть курортном фронте. Поверьте на слово, Василиса Петровна, у человека однажды попытавшегося похитить у вас кабель больше никогда не возникнет желания повторить свой подвиг. Я же не сумасшедший!..
— Ладно, верю.
Завершив не совсем понятные присутствующим переговоры с Гансом, Василиса наконец, обратила свое внимание на Сашку.
— Как вы себя чувствуете, Александр? — холодно спросила она.
— Спасибо, все хорошо… — Сашка немного смешался, но, в отличии от прочих, легко взял себя в руки. Он выдержал взгляд молодой женщины и даже попытался улыбнуться в ответ.
— Это хорошо, что у вас все хорошо, — бесстрастно согласилась Василиса. — Я хочу сказать вам, что вы и ваша бригада неплохо работаете.
— А будем еще лучше! — подал голос неугомонный Ганс.
Василиса снова улыбнулась, но не Сашке, а Гансу. Она вышла из комнаты, так плавно и изящно, словно была не земной женщиной, а облачком невесомых духов.
— Странно! — сказал Ганс и вздохнул. — Я не люблю эту женщину, но готов умереть за нее.
— Ты — дурак! — повторил свою недавнюю реплику Мишка.
Его глаза восторженно сияли. Мишка ласково поглаживал пластмассовую крышку ноутбука. Только пару раз в жизни Мишка стоял к компьютеру достаточно близко, чтобы видеть, то, что происходит на экране монитора. Все манипуляции с компьютером казались ему не просто загадочными, а откровенно волшебными. Даже во времена взлета его политической карьеры финансовое состояние Мишки никогда не поднималось выше отметки «гораздо ниже среднего». Эта финансовая пропасть была настолько глубока, что, когда в связи с выходом новых и новых поколений компьютеров цена на старые буквально рухнула вниз, Мишка имел право разве что рассматривать эти модели в витринах магазинов, не подходя к сияющему стеклу слишком близко.
— Значит, ты тоже готов умереть за Василису? — с деланным удивлением спросил Мишку Ганс.
Повторять одно и то же было глупо, и Мишка молча махнул на Ганса рукой.
— Дай ноут, я на нем в карты немного поиграю, — попросил Ганс.
— Не дам.
— Дай, жлоб! Все равно ты ничего не умеешь. Ты — компьютерный импотент.
— Не дам! Саш, скажи ему!..
— Что ты Сашку дергаешь?
Витька испуганно моргал глазами и переводил удивленный взгляд с одного лица на другое. Судя по всему, он так и не понял, как он оказался в домике «рабов», которых недавно охранял.
Перед уходом на работу Сашки и Ганса Мишка забыл про компьютер и поднял, по выражению Ганса, «тупой бунт».
— Я тут с ним не останусь!.. — кричал Мишка, тыкая пальцем на Витьку. — Что я с ним буду делать, если он вдруг напьется?!
— А ты что, с ним раньше не пил? — весело удивился Ганс.
— Я сейчас болею, сейчас у меня температура и мне нельзя.
— Ага!.. Значит, если бы ты не болел, то можно было?
Но сопротивление Мишки было настолько отчаянным, что Сашка в конце концов, согласился с ним. И даже его взгляд, обращенный на Мишку, стал немного виноватым.
— Ладно, с нами пойдешь, — сказал он Витьке. — Возражения будут?
Витька отрицательно замотал головой.
— А если он сбежит? — шепнул на ухо Сашки Ганс.
Сашка немного подумал и сказал:
— Не сбежит… Пусть ему и обидно будет, но все-таки не сбежит.
Ганс не понял, почему вдруг Витька должен обидеться, но все-таки согласился с другом.
— В конце концов, мы Ивану обещали… Саш, и чего они так к тебе все липнут, а?!
— Особенно ты! — подал голос с кровати Мишка.
— Молчи, несчастный! — весело закричал Ганс. — Кстати, рабам больничный лист не полагается. Например, больных рабов в Риме отправляли на арену к тиграм и львам. А ты у нас очень толстенький и аппетитный. Так что молчи!..
… В десять утра Иван Ухин, его сын Петр и еще какой-то здоровенный парень притащили в рабочий кабинет Василисы Петровны небритого, грязного и плохо одетого типа. Улыбающийся охранник Володя маячил за спинами неожиданных визитеров и судя по снисходительному выражению его лица, такие «гости» (точнее говоря, один из них) смогли войти к Хозяйке только благодаря статусу «неформального старосты» Ивана Ухина. Эта «должность» хотя и была неофициальной, но многие, в том числе и сама Василиса Петровна, все-таки считались с ней.
— Он, собака!.. — грозно торжествовал Иван, тыкая пальцем в грязного. — Сам пришел, мерзавец!.. У-у-у, гадина, убить тебя мало!
Какое-то время Василиса спокойно пережидала эмоциональный всплеск Ивана. Когда тот несколько поутих, она спросила:
— Иван Степаныч, так в чем же дело?
— В нем!.. — палец Ивана снова указал на немытого типа.
— А кто это?
— Макар!
Ответ был коротким, совсем невразумительным, но Иван Ухин почему-то посчитал его исчерпывающим. На какое-то время в кабинете наступила едва ли не умиротворяющая тишина. Эмоции, казалось, улеглись и теперь оставалось всего лишь принять спокойное и благоразумное решение.
Василиса принялась молча рассматривать грязного…Тот поднял глаза к потолку, словно призывая всех богов быть свидетелем человеческой глупости, цинично усмехнулся и, уже завершая свой немой призыв к высшим существам, плюнул на пол. Петр тут же отвесил ему сильный подзатыльник.
— Так значит это тот человек, который… — медленно начала Василиса.
— Ну, да!.. — нетерпеливо перебил Иван. — Макар!.. Он деньги наши украл!.. И до этого всегда крал. А еще постоянно брехал как кобель. Тут об этом вам уже не раз рассказывали. Помните?..
Василиса кивнула. Она нахмурилась… Если бы любой из верхнемакушкинцев вдруг понял, что этот взгляд обращен не на кого-то, а именно на него, он тут же покрылся холодным потом. Нет, это был не страх!.. Точнее, не совсем страх, потому что было что-то похуже его — человека, не оправдавшего доверия хозяйки «Сытых боровичков» ждало презрение почти всех без исключения селян.
Поймав на себе потяжелевший взгляд Василисы грязный снова усмехнулся и спросил:
— А что, я?..
— Ничего, — ответил за начальницу Петр и отвесил следующий подзатыльник.
— Прекратите! — тут же потребовала Василиса.
Петр опустил руку.
— С этим гадом нельзя по-хорошему… — заступился за сына Иван.
— …Его в поликлинику нужно сдать, для опытов, — перебил Ивана рослый парень, очевидно вспомнивший мультфильм «Каникулы в Простоквашино». — Только эта сволочь любые опыты испортит.
— Я с ним сама поговорю, — в свою очередь перебила всех Василиса. — Оставьте нас одних, пожалуйста.
Желание Василисы остаться наедине с грязным показалось простодушным селянам… не знаю даже… чуть ли не кощунственным, что ли? Макар Ухин, грязный и подлый Макар, вор и предатель, вдруг почему-то заслужил такую честь поговорить с Василисой Петровной один на один?!..
— Ва-а-аси-и-ли-и-са-а-а Пе-е-тро-о-вна-а-а!.. — буквально простонал Иван Ухин.
Что удивительно, он произносил эту фразу так, как ее не смог бы произнести ни один человек в мире. То есть Иван Ухин говорил, раскрывая рот одним непрерывным движением и втягивая в себя воздух, а не двигая челюстью и не выдыхая, как это бы сделали все остальные люди. Иными словами, мера изумления «неформального старосты» Верхних Макушек была настолько глубока, что изумила своей глубиной даже Ивана.
На плечо «неформального старосты» легла широченная ладонь охранника Володи. Петр и его друг невольно попятились в стороны, когда гигант чуть шагнул вперед.
Когда четверо мужчин вышли из кабинета, Василиса Петровна кивнула Макару на кресло:
— Садитесь, пожалуйста.
Макар быстро сел и сел так, что Василиса Петровна невольно улыбнулась. Поза сидящего Макара была самой что ни на есть хамской: он развалился, выпятил толстенький живот, потом чуть привстал, закинул ногу за ногу и тут же принялся скрести ладонью за ухом.
— У вас блохи, что ли? — спросила Василиса Петровна.
— Нет, просто не мылся давно, — честно признался Макар.
— Река тут близко, в ней и искупаетесь. Позавтракать хотите?
— С удовольствием, барыня.
Улыбка Василисы Петровны стала шире и она, не выдержав, коротко рассмеялась. Взгляд хозяйки «Боровичков» вдруг стал мягче, теплее и улыбчивость в ее взгляде уже не прерывалась до конца разговора. Она исчезла без следа, ну, разве что в самом его конце, когда Василиса Петровна была вынуждена перейти к жесткой конкретике. Она нажала кнопку под крышкой стола и на пороге кабинета тут же возникла Диана.
— Завтрак, пожалуйста, — мягко приказала Василиса Петровна.
Диана была не только красивой, (Василиса вообще любила окружать себя красивыми людьми) но и очень умной девушкой. Едва взглянув на Макара, она тут же презрительно скривилась и спросила:
— Ему?
Василиса Петровна молча кивнула. Диана гордо вскинула голову и с оскорбленным видом покинула кабинет. Тут, наверное, стоит пояснить, что, несмотря на то, что Диана была умной и красивой, она еще была и деревенской девушкой. То есть местной и относилась к Макару Ухину как и прочие селяне. Правда, распознать в Диане местную было практически невозможно. «Боровички» и отдыхающие — все без исключения! — не только считали ее «столичной штучкой», но даже предполагали, что она не только является секретаршей хозяйки «Боровичков», но и ее едва ли не главным доверенным лицом.
— Вы Макар, извините?.. — Василиса Петровна замолчала и вопросительно посмотрела на грязного.
— Отчества не нужно, — отмахнулся гость. — Я уже давно его забыл.
— Я почему-то думаю, что вы не только его забыли, — сказала себе под нос Василиса Петровна. — Впрочем, ладно… Уважаемый Макар, у меня есть к вам одна небольшая просьба… После нашей беседы вы не могли бы исчезнуть так, чтобы вас больше не видели ни в «Боровичках», ни в ближайших окрестностях?
Макар задумчиво поскреб у себя под подбородком, потом ладонь переместилась к горлу и завершила свое движение за воротом немытой майки.
Наконец Макар глумливо улыбнулся и спросил:
— А смысл?..
— Простите, смысл чего?
— Смысл того, что я исчезну?.. Вы что, — Макар кивнул на дверь. — За этих так сильно переживаете?
— За кого?
— За людей. Вы любите людей, да? — лицо Макара вдруг расплылось в широкой улыбке как кусок масла на горячей сковороде. — А как давно и за что вы любите их?
— Бред какой-то, — оборвала Василиса Петровна. — Какая любовь, причем тут любовь?
— А вы подумайте. Ведь вы очень умная, — Макар снова кивнул на дверь. — Умная, в отличие от прочих.
Какое-то время Василиса Петровна и Макар молча изучали лица друг друга. Деланное возмущение хозяйки «Сытых боровичков» (а теплые огоньки-то в ее глазах так и не исчезли) вдруг начало поддаваться, ослабевать и в конце концов, она громко и даже как-то облегченно рассмеялась.
— Ах, ты грязный подлец! — весьма доброжелательно сказала она Макару. — Вот сейчас я смотрю на тебя и начинаю понимать, почему женщины любят мерзавцев...
— Правильно, любят, — кивнул Макар.
— … По-моему, это просто болезнь, — продолжила Василиса.
— Нет, это естественное состояние женской души.
Макар как-то особенно жадно рассматривал губы Василисы Петровны, наконец, это стало ей неприятно, и она спросила:
— Может быть, вы и меня имеет в виду?
Макар не без труда перевел взгляд на глаза Василисы Петровны и тут же опустил его.
— Нет, вы — не такая… Вы, скорее, будете командовать мерзавцами, чем любить их.
В кабинет вошла Диана. Девушка молча поставила поднос на стол перед Макаром, на секунду замерла, словно ожидая вопроса, и так же молча вышла.
Василиса кивнула на поднос:
— Прошу вас, непрошенный гость. Приступайте.
Макар приступил к трапезе… Василиса Петровна вдруг поняла, что Диана отомстила гостю за свою неприязнь самым изощренным образом: на подносе не было ножа и ни единой салфетки и Макар был вынужден держать куриную ножку, мягко говоря, не совсем чистыми руками. Вскоре маслянистыми стали не только его руки, но и губы, подбородок, нос и даже щеки. Гость ел жадно, осмысленность в его глазах исчезла без следа, и они превратились в едва ли не в белые пятна. Время от времени Макар сгребал вилкой салат и картофельное пюре, запихивал их в рот и тут же снова впивался зубами в куриную ножку.
Покончив с основным блюдом, Макар с удовольствием съел небольшое пирожное, запивая его ароматнейшим кофе. Окончательно завершив обед, гость попытался вытереть руки о свои потрепанные штаны.
— Минутку!.. — остановила Макара Василиса Петровна.
Она достала из ящика стола большую, холщовую салфетку и положила перед собой. Макар взял салфетку, вытер лицо и руки и попытался ее вернуть.
— Не нужно, — остановила гостя Василиса Петровна. — Я вам ее дарю. А еще вот это… — она снова порылась в ящике стола и положила перед собой тонкую пачку денег. — Это я вам тоже дарю. Да, сумма небольшая, но у нас нужно работать три дня, чтобы заработать ее. А деньги, как вы понимаете, делаются не из воздуха…
— Это вы тоже зря так говорите… — усмехаясь начал было Макар, но тут натолкнулся на взгляд Василисы Петровны уже утративший былую теплоту.
— Аудиенция окончена, — холодно сказала молодая женщина. — Я почему-то неплохо к вам отнеслась, но не нужно спекулировать на этом. Пожалуйста, исчезните отсюда и не приведи бог, если вы попытаетесь не выполнить мою просьбу.
В кабинет, как по мановению волшебной палочки, вошел Володя. Макар, едва взглянув на могучую фигуру, окончательно увял.
После ухода Макара в кабинет ворвались Иван Ухин и Петр.
— Василиса Петровна, так нельзя!.. — сразу перешел на крик Иван. — Это подлец тут черт знает что может натворить!
— Иван Степаныч, я его предупредила, что…
Иван почти никогда не перебивал Василису Петровну, но — черт возьми! — именно сейчас счел нужным это сделать. Положение вещей, по его мнению, было настолько серьезным, что это требовало немедленного и жесткого решения.
— Нельзя, — буквально простонал Иван. — Нельзя верить этому мерзавцу, понимаете?!
— Иван Степанович! — чуть повысила голос Василиса Петровна. — Уверяю вас, что я сделала все, что нужно. Я даже эти… как их?.. ваши местные обычаи не нарушила. То есть накормила, отговорила и отпустила.
— Лучше крокодила накормить, легче змею отговорить и проще тарантула отпустить, — злобно щурясь, сказал Петр. — Он к маленьким девочкам с ножом приставал, понимаете?
Василиса Петровна на секунду задумалась:
— Что же вы его тогда в полицию не отправили?
— Потому что этот гад вовремя убежал. И свидетелей, фактически, не было. Кто поверит в суде шестилетнему ребенку?
— Это мерзость, конечно, — согласилась Василиса Петровна. — Но от меня-то вы что хотите?
Петр ударил кулаком по открытой ладони:
— Вот этого мы хотим! И чтобы сразу в лепешку!..
Василиса Петровна, с трудом преодолевая застрявшую в мозгу мысль о недопустимости насилия над детьми, все-таки нашла в себе силы снисходительно улыбнуться:
— И это должна сделать именно я, да? Но почему я?..
— Так ведь вы — власть, — тут же горячо выпалил Иван. — Именно вы, кто же еще?
— Я — не власть, Иван Степаныч, — продолжая улыбаться, мягко пояснила Василиса Петровна. — Я — предприниматель и, если угодно, просто капиталист. И перед законом мы с вами равны. Понимаете?..
И Иван, и Петр оторопели, а Иван даже сделал шаг назад.
— Как это равны? — тихо спросил Иван.
— А вот так, знаете ли, равны — и точка.
— А как же ваши связи?.. Ну, я не знаю, в областной администрации, например? Или в полиции и прокуратуре?.. Ведь вам стоит только глазом моргнуть, тут такая толпа набежит, что ужом через нее не пролезешь.
— Это мои личные связи, понимаете, Иван Степанович? Лич-ны-е!.. Ими нужно пользоваться крайне аккуратно да их и не всегда можно пустить в ход. Но если бы этот подонок приставал к моим детям, то я… — Василиса Петровна подняла руку и Иван Ухин готов был поклясться чем угодно, что ее наманикюренные ногти на тонких, изящных пальцах хищно сверкнули: — … Уверяю вас, что я сделала бы все, что нужно.
— То есть, вы считаете, что с Макаром сейчас должны — если уж так нам загорелось — разобраться только мы?
Василиса Петровна отвела глаза.
— Ну, в общем, почему бы и нет, в конце-то концов?.. По крайней мере, я вам не возражаю.
— Но разве мы в банде живем, а не государстве?
— Иван Степанович, но я же вам уже говорила, что я — не государство.
— То есть власть для личного пользования, так сказать, у вас есть, но вы все-таки — не государство? Но ведь Макар и не к моим детям приставал, он к нашим детям приставал, понимаете? К нашим!.. Считайте, что к общим. И если уж бить этого гада, то бить его должны все и каждый на свой лад. Есть ли у тебя власть, нет ли у тебя власти — тут уж все должны быть равны.
— Иван Степанович, у меня уже немного болит голова, — поморщилась Василиса Петровна. — Давайте прекратим эту пустую дискуссию.
Иван посмотрел на Петра, а Петр на Ивана.
— Бред какой-то!.. — тихо сказал Петр отцу. — Сначала они говорят нам, мол, вы — покорные рабы и привыкли подчиняться. Но мы-то просто цивилизованные люди, а не банда беспредельщиков. Потом они говорят о равенстве, но почему-то они всегда оказываются «равнее» нас. Ну, а в конце они жалуются на то, что, мол, русский бунт — бессмысленный и беспощадный… Да откуда же тут смыслу взяться, если от этого смысла постоянно бегать?!..
Иван положил руку на плечо сына.
— Ладно, Петька, пошли… И в самом деле, как-нибудь сами разберемся.
После ухода простодушных селян Василиса Петровна немного побродила по своему огромному кабинету, постояла у окна, а потом, включив громкую музыку, уселась на диван.
Странно!.. Раньше Василису Петровну относительно легко успокаивали и джаз, и клавесин, но теперь вдруг музыка показалась ей лишней. Она выключила ее и снова вернулась к окну.
— Народ!.. Народик!.. Народишко!.. — тихо бормотала она себе под нос, наблюдая за людьми на маленькой площади перед «аквариумом». — Ишь вы какие умные, оказывается, а?! И ни одна пропаганда, понимаешь, вас не берет. Уж как старалась «родная советская власть», а и та не смогла. А сегодняшняя, пожалуй, гораздо тупее будет… Ты смотри, Василисушка, оглядывайся по сторонам и думай… Ведь, глядишь, и тебе придется драпать из Крыма в Константинополь на драном пароходе, как сто лет назад белым эмигрантам… А вот этого я не хочу. Я ведь тебе, господин народ, не денежная дешевка и не дочка свихнувшегося олигарха. Мне нужно все, сразу, именно сейчас и на меньшее я никогда не соглашусь… И это, пожалуй, трагедия, а?.. Да, именно непридуманная трагедия, и любой человек, будь он сейчас на моем месте, поневоле либо поверил бы в бога, либо разуверился в нем. Ты слышишь меня сейчас, Господи? Да, я поверила в тебя совсем по другой причине, а скорее даже без нее, но если ты все-таки слышишь меня, то, пожалуйста, учти мое сегодняшнее пожелание какими бы безумным оно тебе не казались. Я хочу остаться в этой стране, понимаешь?.. И для меня не важна цена. Я согласна заплатить любую, хотя не знаю, чего же во мне больше, любви или презрения к этим людям…
…Мишка проснулся как от толчка. Первым делом он взглянул на часы на тумбочке. На циферблате светились цифры «10:26». Мишка сел и почесал поясницу… В девять к нему заходила медсестра Зоя и сделала два укола.
— Теперь точно все будет хорошо, — весело пообещала девушка. — Я вам общеукрепляющее ввела. Поспите еще немного, а потом прогуляйтесь на свежем воздухе. Только не перегревайтесь на солнце, хорошо?
Сон прошел без следа заметно облегчив болезненное состояние Мишки. Он зевнул, снова почесался, но на этот раз от его пятерни досталось полной, мягкой груди и вдруг понял, Зоя была права и что очень глупо сидеть в полутемном домике, когда за дверью торжествует теплый и солнечный день.
Мишка поплелся на улицу… Яркое солнце за сосновыми верхушками на секунду ослепило глаза. Мишка сморщился и присел на лавочку перед грубым, деревянным столом. Неохотно осмотревшись по сторонам (настолько неохотно, словно он выполнял чью-то просьбу) Мишка принялся рассматривать усыпанные сосновыми иголками доски стола. Промелькнула мысль: «Умыться бы…» Но позыв тут же увял: «А-а-а, ну его, потом!.. Куда спешить-то?»
Мишка принялся механически перебирать желтые, сосновые иголки на столе. Он брал каждую указательным и большим пальцем, сгибал ее и отбрасывал. Каждая иголка была связана с какой-нибудь случайной мыслью: «Обед скоро, а есть не хочется…» «Ребята только к после трех придут, а мне что делать?..» «Сиди тут как дурак один…» «И пойти-то некуда… Да и зачем?..»
Краем глаза Мишка вдруг увидел подол светлого, женского платья. Пахнуло дорогими духами — запах был не цветочным, а каким-то мягким и невообразимо сложным — и женский голос сказал:
— Здравствуйте!
Мишка поднял глаза. За стол, напротив него села красивая женщина неопределенного возраста. Ей можно было дать и сорок пять и тридцать, причем ее глаза говорили о том, что незнакомке наверняка за сорок, но тонкая шея и умело освеженное легкой косметикой лицо утверждали, что ей никак не больше тридцати пяти лет. Нос с едва заметной горбинкой и чуть тонкие губы не портили ее, а скорее, придавали благородства ее утонченному, ухоженному лицу.
Незнакомка чуть улыбнулась и сказала:
— Извините меня, пожалуйста, но вы удивительно похожи на одного моего очень хорошего знакомого. Кстати, я вам не помешала?..
Мишка по-мужицки хмыкнул.
— Да, нет… — безразлично и даже грубовато сказал он. — Вы из Москвы, наверное?
Женщина улыбнулась.
— Да. А как вы догадались?
— По лицу, — улыбнулся Мишка.
— А вы местный?
— Почти, — Мишка зачем-то кивнул головой в сторону речки и тут же добавил: — То есть я из города.
— А я уж подумала, что вы с пляжа, — снова улыбнулась женщина. — Вы здесь давно отдыхаете? — незнакомка явно хотела продолжить разговор и легко, без усилия, делала это. — Вам здесь нравится?
— Я здесь работаю… — Мишка на секунду запнулся. — С бригадой. А сегодня я приболел немного… Но все пройдет.
— Все пройдет, — подтвердила охотно незнакомка.
— Бывает, в общем…
— Да.
У Мишки никогда и ничего не получалось с женщинами. Если женщина была некрасива, то в внутри Мишки словно включался какой-то невидимый механизм, и он начинал безостановочно говорить о политике, ну, а если — к его несчастью! — дама была обаятельна (и не приведи бог легкомысленно-улыбчива) то Мишка терялся так сильно, словно его мозг сводила судорога и мозговые извилины, которыми он так гордился, вдруг превращались в туго натянутые струны.
Впрочем, незнакомка — хотя она и была достаточно симпатичной для того, чтобы парализовать волю Мишки как яд кураре парализует свою жертву — произвела на него противоположенное впечатление. Во-первых, она заговорила с ним первая и Мишка не успел разволновался, а даже наоборот проявил, так сказать, мужское спокойствие и твердую снисходительность; а, во-вторых, в улыбке незнакомки не было ничего насмешливого и, в-третьих, в ее глазах светился неподдельный интерес.
Женщина снова улыбнулась, (с каждым разом она делала это все мягче) и Мишка вдруг понял, что он должен рассказать ей что-то интересное или, по крайней мере, забавное.
Мишка уставился на стол и сказал:
— А работа наша так… Ерунда, в общем. Скоро закончим… Правда, уезжать отсюда не хочется. Тут неплохо — лес, речка да и вообще…
«Чушь городишь!» — оборвал себя Мишка. Он вернулся к прежнему грубоватому тону и спросил:
— Вы сказали, что я вам кого-то напоминаю? Интересно, кого именно?
— Аркадия Егоровича Полонского. Вы слышали о таком человеке?
Лицо Мишки перекосила кривая усмешка:
— Ну, еще бы!.. Сталкивались. Даже общались, — Мишке показалось, что его голос стал твердым и холодным как сталь. — Вы уж меня извините, но большего подлеца я в жизни не встречал.
Мишка поднял глаза и решительно посмотрел в глаза незнакомки. К своему удивлению, он увидел в них не возмущение или растерянность, а еще больший и уже какой-то всамделишный интерес. Незнакомка молчала и старательно изучала лицо Мишки так, словно пыталась то ли лучше запомнить его, то ли снова найти знакомые черты.
— Не обиделись за своего хорошего знакомого? — хрипло спросил Мишка.
— Нет. Кстати, умер два год назад. Вы слышали об этом?
— Нет, не слышал… — Мишка сжал в кулаке мягкие сосновые иголки. — Я мог бы рассказать вам много интересного об Аркадии Егоровиче.
— Мне будет интересно послушать вас. Кстати, меня зовут Марина Тимуровна, а вас?
— Мишка… Михаил Николаевич Носов.
— Очень рада с вами познакомиться, Михаил Николаевич. А теперь рассказывайте все и, пожалуйста, со всеми подробностями.
— Зачем? — улыбнулся Мишка.
Его улыбка и голос, как показалось Мишке, вдруг снова претерпели значительные изменения: стальные и холодные нотки исчезли и вместо них появились сдержанные и… не знаю, как сказать… мягкие и вместе с тем явно мужественные тона. Раньше Мишка даже не мог мечтать о том, чтобы он так спокойно сумел беседовать с красивой женщиной.
— Пожалуйста, расскажите! Я прошу вас!.. — глаза Зои Тимуровны стали страдающими и влажными. — Я и раньше была невысокого мнения об Аркадии и, уверена, что вы меня ничем не удивите. Знаете, Аркадий умер не от болезни, его убили какие-то темные люди… В той истории было все: банковские кредиты, непонятно откуда взявшиеся, большие суммы денег и даже сексуальные скандалы. Я предупреждала Аркадия… я молила его!.. но он меня так и не услышал.
— Он был вашим родственником?
— Нет, просто другом. В силу ряда причин я не могу посвящать всю свою жизнь политике, но, думаю, все-таки неплохо разбираюсь в ней. Аркадий был интересным, рискованным… то есть раскованным человеком и, возможно, именно его сгубило. Миша, пожалуйста, расскажите мне обо всем!
— Ну, как хотите, — пожал плечами Мишка.
Он начал с самого начала. Мишка рассказал, как вышел из комсомола и начал свою политическую борьбу с системой, как основал «демо-социальный фронт России» и как трудно ему было организовывать человеческую массу в реальную партию. Когда Мишка, наконец, перешел к удачному, но ставшему лично для него роковым, объединению с московской организацией и встрече с Аркадием Полонским, он вдруг с удивлением заметил, что он и Марина Тимуровна уже прогуливаются по тихой аллее за главным корпусом.
«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор…», — неизвестно по какой причине промелькнули в голове Мишки строчки бодрой, агитационной песенки. Впрочем, с «простором» было все понятно — Мишка «покорил» его, совершенно не замечая куда и зачем он идет. Слова песенки едва не сбили его с мысли, Мишка сказал про себя «черт возьми!» и после короткой паузы, вернулся к своему рассказу.
Марина держала Мишку под руку, и внимательно слушала, чуть склонив голову к его плечу. Женщина шла достаточно близко, и Мишка не мог понять, что он чувствует: то ли ее тепло, то ли свою, снова повысившуюся и на этот раз от лихорадочной взвинченности, температуру.
— … Простите за банальность, но правда всегда слишком дорого стоит, — грубовато говорил Мишка. — И ладно если бы та катастрофа с партийным слиянием была только моей личной трагедией. Но разве дело во мне?.. Суть-то в том, что моя крохотная, возможно, во многом неумелая, — но заметьте, живая! — партия попала в огромное московское политическое болото. Мы оказались даже не новобранцами в рядах старой гвардии, а пустым пространством, которое нужно заполнить. Обидно?.. Да, но если подняться над человеческой трагедией — да наплевать мне на нее, в конце концов, иначе вообще незачем было лезть в политику! — то мы опять бьемся лбом о правду. А она состоит только из одного короткого вопроса: зачем все это было?..
— Простите, а Миша, как вы жили потом? — едва ли не нежно, воспользовавшись глубокомысленной Мишкиной паузой, спросила Марина.
— Когда?
— Ну, потом… — Марина слабо улыбнулась. Но, видимо, она сочла эту улыбку неуместной или постеснялась уже откровенно нежных ноток в своем голосе, тут же отвернулась и принялась рассматривать лес за забором. — Потом, когда вы вышли из «фронта»… — повторила она. — Что с вами случилось?
— Я работал, — глухо и твердо сказал Мишка. — Вы зря стесняетесь своей улыбки, она как раз к месту. Знаете, а ведь человек — нелеп… Иногда нелеп до ужаса. Но в нем все-таки есть правда. И часто главный вопрос в том, что видит этот человек: ужас или правду…
— Вы, наверное, сильно страдали? — Марина участливо взглянула в глаза Мишки.
— Я работал, — повторил Мишка. — Чудовищно много работал. И мне повезло с друзьями. Я многое понял и переосмыслил. Знаете, — Мишка усмехнулся, — едва ли не самое главное, что я понял, это то, что правда в политике похожа на змеиный яд. Если отдать ее сразу и целиком — она попросту убьет все общество, но если отдавать ее по миллиграмму и в терапевтических дозах, — эта правда может спасти все человечество.
Марина хотела что-то сказать, но Мишка остановил ее:
— Да-да, я знаю… Точнее, не сомневаюсь в том, что это открытие, я имею в виду некий политический яд, сделали задолго до меня. Но я-то сделал его сам, понимаете?.. Сам и на собственной шкуре.
— Тогда вы гений, — без улыбки сказала Зоя.
— Я?.. — Мишка засмеялся так, что под майкой заколыхался его полный живот. — Марина, я — провинциал и когда-то мне хорошо дали понять это.
Марина взглянула на телефон.
— Скоро обед, — деловито сказала она, не обратив на смех Мишки никакого внимания. — Вы сказали мне, что болеете? Тогда вам нужно принять лекарство. Идемте ко мне, я дам вам кое-что уникальное.
Марина ускорила шаги и потащила Мишку за собой.
— У меня дома все есть, — смутился он. — Этот, как его?.. «Орбидол», кажется и еще что-то.
— Пусть ваш «Орбидол» пьет врач и простые смертные. Идемте же!..
Как оказалось, Марина жила в районе разрастающейся новостройки — гордости «Сытых боровичков». Ряд крупных и красивых бревенчатых домов со всеми удобствами (в отличие от Мишкиного, всего лишь подвергшегося реконструкции) смотрел, прямо на речку. Дома стояли на высоких фундаментах из дикого камня и казались едва ли не двухэтажными. Вокруг почти не было людей, потому что шумная центральная аллея осталась далеко в стороне, а в воздухе, казалось, было намешано гораздо гуще соснового аромата и речной свежести.
В доме Марины царила прохлада — работал кондиционер, в углу, рядом с дверью, едва слышно урчал огромный холодильник. Слева Мишка увидел еще одну дверь, а напротив — огромный, плоский как картина, телевизор. Двуспальная, пышная кровать, укрытая бледно-розовым и воздушным покрывалом, была похожа на пирожное.
— Я сейчас, вы пока присядьте, — сказала Марина, открывая холодильник.
Мишка остался стоять у двери.
— Я чувствую себя диким спартанцем в гостях у афинянки, — смущенно пошутил он.
— А вы не очень-то стесняйтесь, — сказала Марина из-за высокой дверцы холодильника. — Вот!.. Скушайте это, пожалуйста.
Она захлопнула дверцу, и Мишка увидел на женской ладошке пузырек с чем-то коричневым и густым на вид.
— Одна чайная ложка и через пять минут вы станете мокрым от пота, как… — Марина наморщила лобик, и эта чуть-ли не капризная гримаска сделала ее еще привлекательней. — Ну, я не знаю как…
— Как лошадь на финише? — подсказал Мишка.
— Возможно и сильнее, — Марина кивнула на дверь слева. — Душ, там. Потом я приглашаю вас на обед. Но обедать вы будете не со своими друзьями, а со мной… Не стесняйтесь, пожалуйста, нас будет только двое. Вы мне так интересны, что я — в общем-то нежная и беззащитная женщина — пошлю к черту любого, кто приблизится к нашему столику.
Марина заразительно засмеялась. Мишка послушно проглотил ложку коричневого лекарства, предложенную ему хозяйкой. Оно было чуть горьким, но горечь была неопределенной и, уж во всяком случае, не фармацевтической, и другие, куда более приятные кофейные нотки растворяли ее почти без остатка.
— Ну, как?.. — спросила Марина. В ее голосе все-таки прозвучали взволнованные нотки, но, конечно же, она волновалась не за качество лекарства, а за то, как воспримет его ее гость.
Мишка сглотнул.
— Ничего…
— Миша, ничего — это пустое место.
— Я имею в виду, что все вполне съедобно…
— Миша, я немного постою рядом с вами, потому что волнуюсь за вас. Давайте, я положу вам руку на лоб. Сейчас вы начнете потеть и вдруг вы перегреетесь… — Марина коротко хохотнула. — Я вам не мешаю сейчас?..
— Нет, что вы!..
Мишка и в самом деле стал очень быстро потеть. Он отдувался, даже покашливал, внутри его словно разрасталась сильная теплота и заполняла собой все, даже кончики ушей.
Марина стояла очень близко к Мишке, и он почти в упор рассматривал ее бедро, прикрытое тонкой материей. На какую-то секунду ему показалось, что он даже рассмотрел скрытую тканью линию резинки женских трусиков и жар в его теле стал просто гигантским.
— Миша, вы мне что-то о своей книге говорили… Как долго вы ее пишите? — ласково спросила Марина.
— Восемнадцать лет.
— Ого!.. Вы — очень умный. Часто умные люди не бывают упорны и именно это не дает им возможности добиться успеха. Но вы — исключение. Вы уже немного рассказали об этой книге, но я хочу знать о ней еще больше. Расскажите мне о ней?
— С удовольствием.
Мишки осторожно обнял женщину за талию, но все-таки не решился притянуть ее к себе. Марина не обратила на это ни малейшего внимания. Правда, женское тело немного напряглось, но оно все-таки не сопротивлялось Мишкиному желанию.
— Миша, а как долго вам осталось работать над своей книгой?
— Как долго — не знаю… Но основная работа уже закончена. Осталось только сделать нужные выводы. А их, на основе собранного мной материала и аналитики, может сделать чуть ли не любой.
Мишкина рука, помимо его воли, спустилась чуть ниже женской талии.
— Да-да, — рассеяно сказала Марина. — Вот только вряд ли любой…
— Я сказал «сделать выводы» и не сказал какие именно. Например, выводы могут быть совершенно чудовищными.
— То есть несправедливыми?
— В том-то и дело, что нет. Не понимаете?.. Ну, вот, например, представьте, вы нашли клад… Золотой клад. А какой он, добрый или злой? Нравственный или безнравственный? Глупый вопрос, правда?
— Правда, — легко согласилась Марина. — Но клад — одно, а книга, по-моему, — совершенно другое.
— О-о-о, нет!.. — Мишка засмеялся и его ладонь слегка погладила, а потом нежно сжала женское тело. — Знание, именно знание, а не, допустим, какая-то фанатичная вера, всегда нейтрально с этической точки зрения…
— … Разве? — живо перебила Марина. — Но тогда господь бог зря осудил Адама и Еву, ведь он выгнал их из рая за то, что они «познали добро и зло»? По-вашему, бог поступил не этично?
— А есть ли этот бог, Марина?.. Если, пусть даже высшее существо, начинает судить о материальном с нематериальной точки зрения, то не сравнивает ли оно мягкое с теплым? — рука Мишки опустилась еще ниже. Округлость женского тела под Мишкиной ладонью стала настолько вызывающей, что у него чуть не свело челюсть от охватившего его желания. — Марина, дорогая Марина, я…
— Хватит! — Марина чуть отстранилась. — Миша, вы уже вспотели так сильно, словно вас окатили из шланга. Вам пора в душ. Потом (я уже говорила вам) мы пойдем обедать. А после обеда мы будем гулять с вами в лесу и сходим на пляж. И вы все это время будет рассказывать мне о своей книге. Только о своей книге!.. А если вы заупрямитесь, то… простите!.. — Марина чуть покраснела. — … Тогда я стану целовать вас до тех пор, пока вы не вернетесь к этой очень важной для вас теме. По-моему, перед тем, как писать заключение, вам нужно… не знаю… еще раз осмыслить свою книгу, что ли?.. Еще раз охватить ее одним взглядом и все свести к единому… Миша, я уже яростно верю в то, что вы — гений!
Мишка закрыл глаза и подумал: «Я, наверное, сошел с ума!.. Потому что такого счастья не бывает».
— … А вечером мы поужинаем, но уже не одни, а с тремя моими друзьями. Вы согласны?.. Хотя, даже не вздумайте возражать. Затем мы придем сюда ко мне, и я еще раз дам вам лекарство. Вам просто необходимо выздороветь, потому что вы — очень талантливый человек и вам нужно работать, работать и работать!.. Вы согласны?
— Да! — Мишка счастливо улыбнулся. — Но только если вы согласитесь быть в моей работе моей музой.
Марина поцеловала Мишку в макушку.
— Ну, а куда вы теперь от меня денетесь, а?.. А теперь, Мишенька, марш в душ! Гений не должен пахнуть пролетарским потом…
… До текущего дня Мишка скептически и даже презрительно относился к слову «эрекция». И только в душе, сняв трусы, он вдруг понял всю силу… то есть первобытную мощь этого слова. В нем буянила и рвалась наружу что-то такое, чего он никогда не испытывал раньше. Какое-то время он с удивлением осматривал низ своего живота и вдруг понял, что в его голове нет ни единой мысли. Его мозг был первозданно пуст, но это совсем не волновало его, а наоборот, приносило облегчение, радовало какой-то свежестью и дарило ожидание какого-то немыслимого счастья.
Он поднял лицо, подставил его под струи воды и засмеялся.
«Как наркотик какой-то, честное слово!.. — подумал он. — Вообще, башку снесло. А, впрочем, работа на болоте или работа на другом болоте — политическом, не могут сделать человека полностью счастливым. К черту их, по крайней мере, пока!..».
Перед тем, как выйти из душа, Мишка долго стоял под струями ледяной воды. В конце концов, он знал Марину всего несколько часов, и, хотя страстно хотел близости с ней, он все-таки уже боготворил ее...
… Обед снова привезли Иван Ухин и Василиса. Бросалось в глаза, что они не смотрят друг на друга, что, наверняка, во время пути они не сказали друг другу ни единого слова, и что чувство взаимного, так сказать, отторжения друг друга у них взаимно, достаточно сильно и бескомпромиссно. Впрочем, Василиса не обращала внимания ни на кого, даже на улыбающегося Ганса.
Обедать сели в другом месте — ближе к «основному каналу» метрах в двадцати от леса. Ели молча, был слышен только стук ложек и вилок да мужицкое сопение Ивана Ухина.
В конце концов Василиса слегка поморщилась и сказала:
— Иван Степаныч, вы бы тише сопели, что ли?.. Вас уже, наверное, даже в «Боровичках» слышно.
Николай тут же загоготал, Ганс, до этого времени сдерживающий свою очередную улыбку, с шумом выдохнул ее и у него засмеялся даже чуть горбоносый, высокий и немецкий нос став чуть шире, словно он вдруг вспомнил свои славянские корни.
Иван Ухин виновато улыбнулся:
— А я что?.. Я ничего.
— У меня трактор тише работает, — сказал Николай и подобострастно посмотрел на Василису Петровну. — Борщ, конечно, очень вкусный, Ваня, но тебе нужно сдерживать свои деревенские эмоции.
— У меня дед очень любил русскую деревню, — сказал Ганс. — В начале войны он отбирал у деревенских «курки-яйки», а после войны смиренно ждал, когда их принесет ему на свидание красивая девушка. Когда он жадно жрал, то, что ему принесли, девушка смотрела на него и жалобно улыбалась. Русские — загадочный народ.
Василиса ела борщ. Не поднимая головы, она спросила:
— Они любили друг друга?
— Любили — не то слово. Они словно дышали друг другом. И это не смотря на то, что он был бывшим оккупантом, а она — пусть и очень красивой, но все-таки деревенской девушкой.
Василиса бросила быстрый взгляд на Сашку и снова уткнулась в тарелку с борщом.
— Василиса Петровна, а можно мне с вами поговорить после обеда?!.. — вдруг громко, с каким-то отчаянием в голосе, спросил Николай.
— О чем?
Николай пожевал губами, собрался с силами и снова выпалил:
— Мне кредит нужен!.. На лесопилку. Я все вам верну, честное слово!
— В бизнесе нет такого понятия, как «честное слово», уважаемый Николай. У вас бизнес-план есть?
— Что-что?.. — удивился Николай.
— Ну, план вашей работы с моими деньгами?
— Нет, плана нет… То есть на бумаге нет. Но я могу все объяснить своими словами, — горячо заверил Николай.
Василиса закончила с борщом и той же ложкой наложила в пустую тарелку густое картофельное пюре. Порывшись в другой кастрюльке поменьше, она извлекла из нее влажную, вкусно пахнущую котлету. Поспав зеленью простейшее блюдо, она приступила к еде.
Все ждали ее реплики, и она наконец спросила Николая:
— А вы уверены, что у вас все получится?
— Да!.. — Николай хотел сказать что-то еще, слова буквально распирали его, но неимоверным усилием воли он все-таки сдержал их.
Василиса коротко взглянула на тракториста… Это был спокойный, даже отрешенный взгляд бухгалтера, мельком скользнувший по строчкам и столбикам цифр.
— Веру Федоровну из бухгалтерии знаете?
— Не-е-ет… — растерянно протянул Николай. Его пыл тут же немного остыл.
— Административное крыло коридора главного корпуса. Второй этаж, направо, комната 234. Зайдите к туда после работы. Я ее предупрежу.
Ганс хитро прищурился и спросил Николая:
— А ты что и в самом деле Веру Федоровну из бухгалтерии не знаешь?
Николай едва не смутился, но все-таки понял, что его пытаются разыграть и, пусть и без иронии, ответил вопросом на вопрос:
— Ты ее знаешь, что ли?
— Знаю, — Ганс кивнул. — Вера Федоровна — длинноногая блондинка и ей двадцать восемь лет. Ее рост, примерно, метр шестьдесят четыре, вес… ну, примерно… килограмм пятьдесят с маленьким и симпатичным хвостиком. В данный момент она находится в бракоразводном процессе со своим вторым супругом. Вера — очень милая, смешливая девушка, но в бухгалтерском мире за ней давно закрепилась кличка «Суперкалькулятор». Знаешь, что, Коля?.. Ты к ней лучше не ходи. Она просчитает все, что ты сможешь заработать за следующие десять лет, вычтет из этого все, что посчитает лишним, и вместо этого… — Ганс кивнул на кастрюльку с котлетами, — …ты будешь кушать хлеб и воду.
Лицо Николая слегка побледнело и вытянулось.
Василиса Петровна засмеялась:
— Милый Ганс, вы как всегда хорошо услышали звон, но не поняли где он. Какой бы обаятельной и умной не была Вера Федоровна, окончательное решение принимаю только я.
— Тогда я спокоен за Николая, — закивал головой Ганс.
— Зря вы так быстро успокоились. Например, человек обязан уметь всегда защищать свои личные интересы. Понимаете?.. Уметь! В общем, Николай должен научиться сражаться на финансовом фронте. Николай, вы сможете?..
Все посмотрели на Николя.
— Не знаю… — неуверенно ответил тот.
— Наш Коленька, вообще-то, воевал и даже в танке пару раз горел, — вставил в разговор свою реплику Ганс. — Только это было совсем не финансовое пламя.
Лицо Василисы Петровны не дрогнуло и осталось совершенно спокойным.
— Забудьте это! — даже как-то строго сказала она. — Сейчас — мирное время. И человек должен уметь жить мирными интересами.
Василиса Петровна обвела взглядами всех мужчин, ее взгляд на какое-то мгновение замер на Сашке и, как показалось Ганса, в нем промелькнула досада.
«Она права, — не удивился Ганс. — Может быть, Коля и научится цыганить деньги у богачей, но вот Сашка не научится этому никогда».
… Витька жадно курил третью по счету сигарету, щурился на прячущееся за деревьями лесное озеро и старался ни о чем не думать. Чуть ломило затылок, побаливала поясница, но по сравнению с главным, с его кошмарным настроением, все это можно было считать ерундой. Внутри Витьки царила пустота, как в нежилой, заброшенной и пыльной комнате. Она подкатывала к горлу, давила на живот, но самой страшной она была все-таки в голове. Пустота пугала не столько своим присутствием, сколько обещанием чего-то более жуткого, чем она сама.
Витька сплюнул крошки табака с губ, какое-то время рассматривал кончик тлеющей сигареты и даже прочитал блеклое название — «Прима-экстра». Едкий дым коснулся глаз, Витька дернул рукой, но не ругнулся по привычке, а только сердито сжал губы.
— Слышь, Витек!.. — окликнул его сзади знакомый голос.
Витька оглянулся. К нему шел улыбающийся Петька Ершов больше известный в деревне под кличкой «Петруха Ха». В правой руке он держал штыковую лопату, а в левой палку с железным штырем на конце и полиэтиленовый пакет. Витька встречался с Петькой только по пьяному делу и сейчас не очень обрадовался собутыльнику.
— Сидишь, значит? — заулыбался Петруха.
— Стоять жарко, — коротко ответил Витька.
— Хреново, да?.. — улыбка Петрухи стала сочувствующей. — Я слышал, как ты гулял все эти дни. Хотел зайти, да жена удержала.
Петруха присел на корточки возле Витьки, пошарил в пакете и вытащил две бутылки пива:
— На вот, глотни… Глядишь, полегчает.
Витька даже не взглянул на бутылки. Какое-то время он рассматривал лопату и палку у ног Петьки и с усмешкой спросил:
— По грибы собрался?
Петруха понимающе хмыкнул.
— Ага, на подземные. Только я что один, что ли, такой?.. — он пожал плечами. — Клады сейчас вся деревня ищет.
Петруха поставил бутылки с пивом на землю, достал из пакета третью бутылку, ловко открыл ее и припал к горлышку. Опустошенный и легкий пакет тут же надул ветер и, если бы Петруха не наступил на его кончик, он наверняка улетел.
— Я что спросить-то хотел, — сказал Петруха, оторвавшись от бутылки. — По-моему только в «Боровичках» клад искать и стоит. Один совсем близко к санаторию нашли, а другой уже на территории. Ты как думаешь?
— Я уже вообще ни о чем не думаю, — хмуро ответил Витька.
— Почему?
— Не хочу.
Петруха снова припал к бутылке. Его взгляд скользнул по земле и мгновенно возникшую на его тонких губах усмешку не смогла скрыть даже присосавшаяся ко рту бутылка: от ноги Витьки тянулась длинная веревка, привязанная к вбитому в землю колышку.
— Кто это тебя как козленка привязал? — спросил Петруха. — Иван Ухин, что ли?.. Или эти, ну, городские?
— Я сам себя привязал, — нехотя буркнул Витька.
— Да?.. А зачем?
Витька ничего не ответил и уставился в сторону поля. Петруха проследил его взгляд и снова спросил:
— Твои дружки с Василисой, как я погляжу, обедают, а тебя не зовут?
— Я сам не хочу. Ты же знаешь, что я после выпивки чуть ли не два дня ничего не жру…
Петька еще раз внимательно осмотрел Витьку. Тот сидел на толстом одеяле, рядом с ним стояла пятилитровая бутылка воды, а от солнца его защищала раскидистая тень дерева. «Культурную картину отдыха» Витьки портили разве что скомканные окурки, небрежно разбросанные вокруг.
— Они даже свое любимое место тебе отдали? — продолжил Петруха. — Сами — гля! — на солнцепеке трескают, а ты здесь в тенечке прохлаждаешься. Странные вещи тут у вас, ребята, творятся.
— А тебе-то что?
— Ничего. Со мной пойдешь или так и будешь тут сидеть?
— Так и буду.
— Глупый ты человек, Витька, глупый и бесцельный. Нет в тебе ни азарта, ни смысла и только одна тоска.
— Какой есть…
— Последний раз спрашиваю: пойдешь со мной?
— Нет.
— Ну, и сиди тут как дурак!..
Петруха собрал пивные бутылки в сумку и встал. Он уже сделал пять шагов, когда Витька окликнул его:
— У тебя сигареты есть?
— Есть. Дать?
— Дай. У меня только полпачки осталось, скоро кончатся.
Не трогаясь с места Петруха швырнул Витьке целую пачку, она упала в метре от его ноги.
— Держи!.. Ты тоже меня когда-то выручал и не раз.
«Да, выручал, — подумал Витька, рассматривая спину удаляющегося Петрухи. — А, может быть, зря выручал, а?.. Как не крути, а получается, что я добрым был за счет жены и дочки».
… После обеда Василису Петровну пошли провожать все четверо мужчин. Это немного удивило ее, потому что право на такую почетную обязанность было возложено только на Ивана Ухина.
Не пройдя и двадцати метров и видев Витьку Василиса резко остановилась. Ночной сторож сидел под развесистым деревом, глупо, явно смущенно улыбался, и рассматривал что-то далекое за спинами людей. Хозяйка «Боровичков» подошла поближе и увидела веревку с помощью которой Витька был привязан к колышку.
Она тут же помрачнела, и взглянув на Сашку, резко сказала:
— Я же, кажется, просила тебя не связываться с ними.
Фразу никто не понял, хотя, все догадались о ее смысле. Тракторист Николай подобрался, стал словно выше ростом и с нескрываемым недоброжелательством уставился на Витьку. Ганс скривился как от зубной боли, а Иван Ухин принялся рассматривать свои колени.
— Василиса Петровна, не ругайте их, пожалуйста! — наконец подал голос сам Витька. — Это я сам попросил привязать меня. Честное слово.
— Зачем?!
— Мне так легче, понимаете?
— Не понимаю!
Василиса снова взглянула на Сашку. Тот молчал, и Василиса вдруг увидела, как на широких Сашкиных скулах вздулись и опали желваки. Может быть, именно заставило женщину сдержаться от следующих резких слов.
— Иван Степанович, дайте нож, пожалуйста, — Василиса протянула руку.
Иван порылся в сумке и подал большой столовый нож. Василиса присела возле веревки и двумя сильными рывками перерезала ее.
— Иди отсюда! — крикнула она Витьке. — Иди отсюда и что бы духу тут твоего не было. А вы… — Василиса повернулась к мужчинам. — … А вы запомните, что пока я здесь, то ничего подобного тут больше не случится. Вам понятно?
Она снова скользнула взглядом по опущенному Сашкиному лицу.
«Боже мой, — вдруг и удивилась, и испугалась она. — Снова, снова!.. Да ему сейчас только того дурацкого капюшона на голове не хватает. И тогда точно получится почти полная копия того проклятого рисунка!..»
Витька уходил медленно, словно нехотя и Василиса прикрикнула на него:
— Иди, иди!.. А будешь пить, я тебя не только с работы, но и из деревни выгоню.
Витька вздрогнул и ускорил шаги. Василиса взяла сумку и направилась к знакомой дорожке, ведущей в лес. Иван Ухин остался стоять на месте. Все смотрели на Сашку и ждали.
— Ну, чего ты?.. — наконец не выдержал Николай. — Иди за ней, что ты стоишь тут как дурак?
Сашка неуверенно направился вслед за Василисой. Когда он отошел на десяток шагов, Николай громко хлопнул в ладоши и весело сказал:
— Все, ребята!.. Есть у меня кредит на лесопилку, есть!
— Ты еще Василисину бухгалтершу за нос попробуй провести, — скептически возразил Иван Ухин. — Плохо ты ее знаешь.
— А я никого обманывать не собираюсь, — гордо заявил Николай. — Что я вам, ворюга, что ли? Кстати, Ганс, откуда ты эту… как ее?.. а!.. откуда ты эту Веру Федоровну знаешь?
Ганс пожал плечами.
— Я тут уже столько дней живу… А Вера очень даже симпатичная. А я же не такой дурак как ты, я всех симпатичных уже давно по именам знаю.
— Ну, ты да-а-аешь!.. — весело удивился Николай, совсем не обидевшись на «дурака». — Ну, ты и молодец!..
Глаза Николая буквально светились счастьем. Одним словом, финансовая удача подарила трактористу столько доброты, благодушия и душевного благородства, что… не знаю… будь я на месте банкиров и прочих финансистов страны, я бы поневоле задумался над этим любопытным фактом.
… Василиса ждала Сашку уже в лесу, там, где тропинка начинала огибать озеро.
— Как ты?.. — сухо спросила молодая женщина. — Что такой хмурый? Может быть, тоже заболел?
Сашка отрицательно мотнул головой.
— Нет, все нормально.
Василиса кивнула. Они немного помолчали.
— Давай сегодня на пляж сходим? — предложила Василиса. — Только не на большой, а на маленький. Не забыл еще, где он?
— Не забыл.
— Придешь часов в пять?
— Конечно, приду.
— А потом в кино пойдем… Сегодня в семь вечера детский сеанс. Фильм «Акваланги на дне». Я его очень-очень любила в детстве. Не возражаешь?
Сашка слабо улыбнулся:
— Разумеется, нет. Я тоже люблю детское кино.
Какое-то время они молча и внимательно рассматривали лица друг друга.
«Какой же он красивый!.. — подумала Василиса. — Он у меня и в самом деле, как самая настоящая олешка какая-то... Хотя, с первого раза этого никто не заметит. Лицо как лицо… Вот только глаза… Глаза как у рыцаря с беззащитной душой ребенка… Господи, да неужели же в нем и в самом деле нет зла?!.. Разве такое возможно?! Это же просто безумие какое-то!.. А самая страшная суть в том, что даже если Сашка ударит меня сейчас, я его все равно прощу. На колени перед ним встану и все прощу!..»
Василиса вдруг почувствовала укол злости, рожденный из ощущения бессилия. Она резко отвернулась и пошла прочь.
— А можешь и не приходить, если не хочешь, — высокомерно бросила Василиса через плечо. — Я никому не навязываюсь!..
Она вдруг вспомнила реплику Макара Ухина о том, что любовь женщин к мерзавцам является их «естественным состоянием». Уже через пять шагов она начала шептать себе под нос:
— Девчонка, девчонка, глупая, дрянная девчонка!.. Где твои хваленные железные нервы, Снежная Королева?! — впрочем, настроение Василисы менялось так стремительно, что всего лишь через десять шагов она (уже кусая губы) прошептала: — Ну, я тебе сегодня устрою, подлец!.. В том числе и за вчерашнее высокомерие. И мало тебе не покажется!..
… В «Боровичках» Василиса и Иван Ухин сразу попали в центр большого скандала: отдыхающие яростно спорили о том, имеет ли кто-нибудь право выгуливать собак на территории санатория. В собравшей толпе (человек тридцать, наверное) царили разлад, многоголосица и эмоциональный накал шел по возрастающей. Неподалеку от толпы сидели на земле две крупные, окровавленные собаки. У них были растерянные морды, одна из них поджимала переднюю лапу и жалобно скулила, а вторая лежала на боку и вылизывала заднюю.
Поскольку рядом не было охранника Володи Иван Ухин тут же занял его место — в шаге за правым плечом Василисы Петровны. Хозяйка «Боровичков» смело вошла в центр человеческого круга и обратилась к толпе:
— В чем дело, уважаемые граждане?
Ей тут же ответил целый хор голосов. Василиса Петровна слушала очень внимательно, плавно переводя заинтересованный взгляд с одного лица на другое. Вскоре выяснилась примерно следующая картина: один из отдыхающих (это был полный, рослый человек примерно пятидесяти лет, кстати, вот он!..) вышел на прогулку с двумя «бойцовыми» собаками (кто-то определил их породу как крайне опасную — бульмастифы). Собаки были на поводке, но без намордников. Они были в довольно игривом настроении (то есть возбуждены) и сорвались с поводка. Рядом, в песочнице, находились трое детей. Собаки играя друг с другом, пронеслись мимо них и одна из них опрокинула ребенка. Тут мнения свидетелей разделились: хозяин собак кричал, что его питомцы не приближались к детям, но большинство свидетелей утверждало другое. Мол, один из псов, например, пару раз гавкнул на детей да и возбужденные игрой собаки были совсем рядом с ними. Какой-то старичок академического вида потребовал минуту тишины, и кое-что рассказал о бульмастифах. Как оказалось, эта порода первоначально была выведена в Англии для помощи лесникам, но чуть позже ее запретили, потому что эти собаки просто рвали людей на части. Породу несколько «усовершенствовали» (в смысле, убрали лишнюю агрессивность), но никто не сможет дать гарантии, что в ней снова может не проявится эта буквально убийственная ненависть к человеку.
А потом, откуда не возьмись, появился кабан Эразм… Наверное, если бы он хотел убить собак, он убил бы их сразу. Но мужественный и благородный Эразм просто дал понять псам, что они должны вернуться к своему хозяину. Он так ловко орудовал своим длинным рылом, что обе собаки несколько раз поднимались в воздух и, после нескольких кульбитов, тяжело шлепались на землю. Расправа была короткой и чисто профессиональной — обе собаки быстро вернулись к ногам хозяина. Правда, обе вернулись на трех лапах, а из ран на шее и плечах у них обильно текла кровь. Куда и как именно исчез Эразм никто не заметил.
Хозяин бульмастифов понял, что проигрывает спор и обрушился на Василису с обвинениями в том, что по территории «вверенного ей санатория свободно разгуливают дикие кабаны». Ивану Ухину не понравился тон толстяка, он вышел из-за плеча Василисы Петровны и сделал шаг навстречу спорщику. Иван едва ли не простодушно улыбался, но вместе с тем, его взгляд не обещал ничего хорошего.
— Иван Степаныч, я сама! — остановила «неформального старосту» Василиса Петровна.
Она обменялась местами с Иваном и (тоже улыбаясь, но в отличие от Ивана действительно мягко) спросила толстяка:
— Извините меня, а о каком лесном кабане вы говорите?
В толпе вдруг раздался легкий смешок. Толстяк недоуменно заморгал глазами и замолчал. Василиса Петровна повторила свой вопрос.
— Почудилось человеку, — громко сказал кто-то в толпе.
— Может быть, этому типу в психушку пора?
В толпе снова засмеялись и на этот раз уже несколько голосов.
— С перепою и не такое бывает!.. — продолжил повеселевший народ.
— Может быть, это не кабан был, а, например, леший?
— … Или водяной! Ха-ха-ха!..
Конец моральной «экзекуции» толстого любителя собак положила мама одного из едва не пострадавших малышей — она вырвалась из толпы и с громким криком влепила пощечину «любителю». Тот отступил, затравленно оглядываясь по сторонам, но его остановила Василиса Петровна.
— Минуточку!.. Задержитесь еще на пару слов.
Народ начал неспешно расходиться… Василиса Петровна молча разглядывала толстяка, застывшего перед ней и когда вокруг никого, не осталось (разве что кроме Ивана Ухина занявшего свою прежнюю позицию) тихо сказала ему:
— Чтобы ваших собак на территории санатория больше не было. Вы меня поняли?
Толстяк попытался было что-то возразить, но натолкнувшись взглядом на вдруг окаменевшее лицо Василисы молча кивнул.
— И учти, — тихо продолжила молодая женщина (ее глаза при этом как-то странно сверкнули). — Если что-нибудь случится с любым ребенком, я задушу тебя собственными руками.
Мужчина снова кивнул, а обе собаки возле его ног испуганно заскулили. Когда толстяк ушел, и Василиса оглянулась, она невольно обратила внимание на выражение физиономии Ивана: тот с блаженной улыбкой рассматривал макушки сосен и, судя по выражению его лица был едва ли не на высшей степени эйфории.
«Услышал то, что я только что сказала, — поняла Василиса. — Как там в мультике «Маугли»?.. «Мы с тобой одной крови — ты и я»… Вот ведь народишко, а?! Так, понимаешь, и норовят заняться перевоспитанием невинных капиталистов».
Откуда-то появился Володя. Он тревожно огляделся вокруг и уже завершая знакомство с создавшейся обстановкой, вопросительно посмотрел на Ивана. Тот пожал плечами и понял, что его пост возле Василисы сдан в надежные руки.
Молодая женщина не спеша направилась к главному корпусу.
— Василиса Петровна, можно вас на пару слов? — остановил ее Володя.
— Да?..
— Мне Веня из Меловой звонил… Ну, по второму телефону. На прямую к вам по такому вопросу обращаться нельзя, понимаете?
Василиса кивнула.
— Что случилось?
Вениамин (Вениамин Константинович Солнцев) служил в местной полиции. В сущности, бывший бравый вояка и оказался в ней благодаря Василисе. Иногда он приезжал в «Сытые боровички» и обедал с хозяйкой санатория. Поэтому Василиса была в курсе всех дел, которые могли хоть как-то повлиять на ее бизнес.
— Они… эти… Ну, в общем, вы, наверное, догадываетесь кто… — немного смущенно начал Володя. — Они подключили к вашему делу человека по фамилии Гольдблат. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?
Василиса кивнула:
— Подонок каких свет не видел. Но он очень боится моего отца. Я слышала, что, однажды услышав его имя он попросту обмочился. Пока отец жив — меня не посмеют тронуть.
— Вас и не тронут… Многие, очень многие хотят видеть вас в Москве живой и здоровой. Но могут тронуть людей вокруг вас…
Володя замолчал. Василиса немного подумала и спросила:
— Что именно вы имеете в виду?
— Я не «имею в виду», Василиса Петровна, я просто чувствую это кожей. Например, слишком уж участились всякие мелкие неприятности. Например, типа вот этих… — Владимир кивнул в сторону, куда только что ушел толстяк-собаковод. — Это похоже на какую-то «разведку боем», понимаете?..
Василиса кивнула:
— Что вы предприняли?
Василиса не терпела, когда ей докладывали только «общую обстановку». Человек, рассказывающий ей о той или иной проблеме должен был донести ей не только о возникших вопросах, но и о тех действиях, которые он уже предпринял.
— Я четверых ребят позвал… — Володя выразительно посмотрел на Василису Петровну. — Сейчас они уже здесь… Осматриваются и осваиваются. Если будет нужно завтра тут таких ребят будет хоть два взвода. В случае необходимости прочешем лес и перевернем вверх дном все подозрительные места.
— Саше что-нибудь угрожает?
— Не думаю… Эти сволочи типа Гольдблата никогда не действуют грубо. Некоторые свои операции они обозначают как «ломать через два сустава третий». То есть чтобы никто ничего не заподозрил. Но здесь у них так не получится.
— Все равно пусть присмотрят за Сашей.
— Хорошо.
Володя немного проводил Василису Петровну уточняя на ходу некоторые детали и отстал только когда за их спинами раздался веселый женский окрик:
— Василиса, солнце мое, что же ты не узнаешь свою любимую тетю?
Мягкая женская рука обняла Василису за плечи. Секунду спустя она уже смотрела в улыбающиеся глаза тети Лены.
— Уже полгода не виделись, Васичка. Беспокоюсь о тебе. Как ты?
— Жива, как видите, теть Лен…
— Не удивляйся, но я все про тебя знаю. Ты все-таки нашла Сашу?
— Я его не искала. Так получилось.
— Не виноватая ты, он сам пришел? — весело пошутила тетя. — Пошли, я мороженного хочу. Угостишь старую тетку?
Легкомысленная женская болтовня нравилась и тете, и ее племяннице. Им не помешала даже короткая беседа Василисы со своим замом Анатолием Ивановичем «Инопланетянином». Тот как всегда был максимально сдержан, конкретен и настолько понятлив, что это не могло не вызвать восхищения.
После того, как женщины посетили обеденный зал, тетя Лена увлекла племянницу на уединенную скамейку под раскидистым орешником.
— Расскажи мне все-таки про своего Сашу. Как он?.. Ну, в смысле, как он вообще? Все такой же?..
Василиса пожала плечами:
— Тетя Лена, я же не знаю, каким он был раньше.
— Не юли! Саша все такой же до жути, почти до женской истерики, обаятельный?
Василиса засмеялась:
— Да, в общем… Но иногда я страшно сержусь на него.
— И толком не знаешь за что?
— Да, но…
— Это не удивительно, — перебила тетя Лена. — Все так и должно быть.
— Почему?
— Потому что иначе не бывает. Все, что сейчас с тобой происходит можно смело назвать «оптимистической трагедией». То есть, с одной стороны ты можешь смело смотреть в будущее, потому что Саша очень надежный человек, а с другой… — тетя Лена на минуту задумалась. — … Все не так просто милая Васичка. И однажды ты это поймешь.
— Хотя бы примерно, что именно?
— То, что человек — довольно странное существо. Если человеку дать все, что он хочет, он просто умрет со скуки или начнет совершать странные и дикие поступ… нет!.. странные и дикие вещи. Именно вещи, потому что поступок — это действие человека, а вещь — это что-то вне самого человека, то есть то, с чем он соглашается помимо своей воли, хотелок или здравомыслящего желания.
Василиса улыбнулась:
— А вы не слишком все усложняете?..
— О-о-о, нет!.. — тетя Лена охотно улыбнулась в ответ. — Васичка, я старше тебя и во многих вопросах (почти всех, кроме бизнеса) умнее тебя. Знаешь… Я отлично помню, что, когда я рассказывала твоей маме о не совсем обычном мальчике, ты… как это?.. ты не только прислушивалась к моему рассказу, у тебя попросту словно начинали расти ушки. Ты делала вид, что занята своими делами и тем не менее несколько раз переспрашивала меня…
— Я не помню такого.
— Было, было!.. — улыбка тети Лены стала победной. — Ребенок, как правило, плохо хранит свои секреты. А вот взрослые это делают значительно умнее. Поэтому не жди от меня конкретных пророчеств относительно твоего будущего…
В сумочке тети Лены зазвонил телефон. Она вытащила звонкую «раскладушку», развернула ее и, продолжая улыбаться, сказала веселое:
— Да-да?!..
Через несколько секунд тетя Лена метнула в сторону племянницы быстрый взгляд, попыталась встать, но тут же передумала. Василиса вдруг прочитала на лице тети странное, то ли бесшабашное, то ли совсем уж отчаянное выражение типа «А будь что будет!..»
— Да, котик мой, да!.. — сказала в телефонную трубку тетя Лена. — Да, конечно, я согласна… Я позвоню тебе завтра вечером… А сейчас я очень занята, котик. Не обижайся на меня, хорошо?.. Ты же всегда все понимаешь… Целую тебя, котик!
Телефон исчез в сумочке. Тетя Лена усмехнулась и с откровенным вызовом посмотрела на Василису.
— Ну, что скажешь на все это?
Василиса чуть ли не минуту с интересом рассматривала лицо тетки.
— Тетя Лена, а вы никогда не думали о разводе?
— Никогда! — твердо ответила та.
— Почему?
— Потому что я до дрожи люблю своего мужа.
— Тогда… — Василиса кивнула сумочку. — Тогда почему все так?..
— Если честно, то я никогда не задумывалась над этим… Все происходит так, как должно происходить, а остальное меня не интересует. Не понимаешь меня?
— Нет.
— Странно, — тетя Лена усмехнулась. — Странно потому, что мы с тобой очень похожи. Ведь и мне тоже нужно все, сразу и желательно побыстрее.
— Нет, тут мы все-таки сильно отличаемся.
— Как именно?
— Мне нужно все и сразу в первую очередь от себя самой. Понимаете?..
Лицо тети помрачнело:
— Да ты, оказывается, все еще юная максималистка, Васик?!
Она резко встала. Гордо вскинув голову, тетя Лена пошла в сторону центральной аллеи. Василиса догнала ее буквально за пять шагов. Взяв тетку под руку, она поцеловала ее в плечо и примирительно заговорила:
— Тетя Крокодилена, я совсем не хотела вас обидеть. Ну, тетечка Крокодилюшечка!.. Лапочка моя, ну, вы же знаете, что я вас очень люблю. Не сердитесь на меня, пожалуйста, хорошо? — Василиса смело улыбалась, словно заранее знала, что тетя не может не простить ее. — Кстати, мы куда сейчас идем?
— На пляж!.. — резко ответила тетя. Впрочем, эта резкость уже была наигранной и совсем не сердитой. Вместе с тем, капризность тети казалась едва ли не настоящей: — Васик, надеюсь, на твоем пляже можно найти среди уродливых толстяков стройных мужчин моложе тридцати лет?
— Там все можно… Делайте, что хотите тетя Крокодилена.
— И буду делать!.. Например, с мальчиками моложе тридцати меньше проблем. Они выносливы, наглы до неприличия и очень ласковы, если ты им действительно нравишься.
— Фу!.. О чем вы говорите?!
— Не мешай тете радоваться жизни, наивная. Кстати, Васик, я хотела предупредить, что вокруг тебя сгущаются тучи. Мой братик Петя, конечно, очень сильная личность, но, в конце концов, у него много врагов и они могут добраться и до него.
— Не смогут.
— Почему?
— Потому что, если моему папе предложить выбор между офицерской честью и десятью миллиардами долларов, пригрозив при этом расстрелом, он выберет расстрел.
— О-о-о, да!.. — заулыбалась тетя Лена. — В этом весь смысл жизни моего милого братика. Уж если кого бог наказал максимализмом, то именно его.
— Тетя Лена, ну, что вы говорите?!.. Уж если в этой проклятой стране и остались нормальные люди, то мой папа — один из них.
Тетя Лена замедлила шаги.
— Васик, солнышко мое, наша страна совсем не проклятая. Уверяю тебя, она вполне нормальная и есть страны куда как хуже ее. Например, когда твоей бабушке Кате было пятнадцать лет, она побиралась по деревням в прифронтовой зоне вместе со своей матерью… Шла страшная война и им просто нечего было есть. Девочка Катя стеснялась просить хлеб у своих ровесников. Мол, как же так?!.. Советская девочка, «комсомолка, спортсменка и просто красавица» попросту побирается?.. Но однажды она все-таки вошла в хату, в которой собрались на посиделки ее ровесники. И она попросила хлеба!.. Комсомолка перекрестила свой лоб, протянула руку и сказала: «Подайте, Христа ради!..» И ей подали. Может быть, даже последнее, но подали. Потом, когда моя мама рассказывала мне эту историю, она несколько раз повторила: «Лена, и никто не засмеялся, понимаешь?.. Никто!» А теперь сравни две страны, Васик. Тот сталинский СССР 1943 года и Россию образца 1992 года. Твоя бабушка вышла замуж девственницей, понимаешь? А в России, в девяностых, десятки, а может быть сотни тысяч таких беззащитных девочек пошли на панель. А те, кто все-таки не пошли, подверглись такой психологической обработке, какую смог бы осуществить только Адльф Гитлер, если бы зимой 1941 года он взял Москву. Ты знаешь, Васик, я бы сейчас с удовольствием записалась в сталинистки, очистила страну, а потом обратно выписалась. Повторяю, у нас нормальная страна, Васик, просто к ней нужно приложить усилия, — тетя Лена улыбнулась. — Что, впрочем, ты сейчас и делаешь, да?
— В нормальных странах юные комсомолки не побираются по деревням в поисках хлеба, — довольно резко ответила Василиса.
— Что страны, что люди… Все они в чем-то одинаковы, — улыбчивый взгляд тети Лены стал хитрым. — А разве ты, например, готова к неожиданному нападению?.. И какая разница к нападению с какой стороны, доброй или злой?
— Думаю, да, готова.
— И ты совсем не будешь плакать?
— Уверена, что нет. И я никогда не стану сталинисткой, как… — Василиса оборвала фразу.
— … Как я? — продолжила тетя Лена.
— Да!
— Ну-ну!.. А я, глядя на тебя, Васик, думаю, что со временем ты станешь гораздо круче любой сталинистки, — взгляд тети заметно смягчился. — Впрочем, ладно… Где тут ваш пляж с симпатичными мужчинами?
— Тетя Крокодилена, только без меня.
— Да нужна ты мне!.. — весело фыркнула тетя. — Покажешь где пляж и можешь сматываться. Кстати, не думай обо мне плохо. Я всегда крайне разборчива и капризна в своем выборе. А простой, веселый и добродушный пляжный флирт смягчает женскую душу и делает жизнь не такой сумрачной. Как говорят французы «c'est juste un jeu» (это только игра) Ну, Васик, давай, показывай!..
… Обед был просто восхитителен! Мишке и Марине подали красную рыбу, икру, восхитительно пахнущее мясо, три вида салатов и дорогое вино. Мишка понятия не имел, как называются все эти блюда, но почему-то совсем не стеснялся своего незнания, с удовольствием ел и только отказался от вина. Кстати, раньше, когда он пытался совершить что-то подобное, им всегда овладевала острая алкогольная тоска, а вот в этот раз он на удивление легко справился с ней.
Мишка был ироничен, весел и даже снисходителен по отношению к Марине. Наверное, он был в прав, потому что его спутница смотрела на него с нескрываемым восхищением. Они перестали говорить о книге (нужно было, как сказала Марина, «немного отдохнуть гениальному автору») и болтали о всяких пустяках. Марина рассказала последние политические сплетни, курсирующие в высших политических кругах Москвы. Мишка охотно выслушал их и принялся иронизировать уже над знакомыми Марины. Та охотно смеялась и стала называть Мишку Мишенькой и Медвеженочком. Мишка счастливо улыбался, его несло еще сильнее и вскоре на его громкие шутки стали оглядываться другие посетители.
— Что будем делать после обеда, дорогой мой Медвеженочек? — спросила Марина.
— Пойдем на пляж. Нужно переварить все это… — Мишка похлопал себя по животу. — Потом можно прогуляться в лес… А потом… Я не знаю… Может быть, поиграем на бильярде? Тут недавно построили просто чудесную бильярдную.
— Конечно! — охотно согласилась Марина.
«А ведь я в бильярд совсем играть не умаю, — вдруг вспомнил Мишка. — И зачем я только ее туда пригласил?!..»
Когда они вышли на улицу, Мишка снова стал рассказывать Марине о своей книге. Но как бы он не увлекался своим повествованием, его постоянно точила мысль, как сделать так, чтобы Марина забыла о бильярде. Занятый изложением Мишкиных политических идей мозг вдруг взбунтовался и отказался решать последнюю задачу. И в груди Мишки снова возродился хорошо ему знакомый «червячок» сомнения в своих силах.
«Если такой вопрос возникнет, то отведу ее к старой бильярдной», — в конце концов решил Мишка.
Г Л А В А П Я Т Н А Д Ц А Т А Я
…Витька ушел в Меловую. Возвращаться к себе домой ему не то чтобы не хотелось, а попросту было нельзя. Витька отлично понимал, что он снова напьется и, хотя причина его недавней пьянки — новенькая машина — сейчас стояла у домика «рабов» Василисы (утром Витька даже не взглянул в ее сторону), в его душе словно зияла огромная, темная дыра. Эта пустота требовала заполнения, тоскливо почмокивала где-то под сердцем и была готова безответно принять любой смысловой набор мыслей — случайно радостный или тусклый привычно-прежний, лишь бы оправдать выпивку.
Лес кончился… В сторону Меловой тянулись сразу несколько полевых тропинок (места были исхоженными) и Витька не думая выбрал ту, что поуже, почти скрытую в траве. Он спохватился только через пару минут.
«Господи, да ведь я на старое кладбище иду!» — вдруг понял Витька.
Он вяло выругал себя, свернул в сторону и принялся искать другую тропинку. Идти пришлось по густой, не скошенной траве, на старом трико гроздьями нависли репьи.
«К дядьке Федору зайти, что ли?..» — подумал Витька.
Старший брат отца не любил Витьку, но терпел, когда тот жаловался ему на жизнь. Несколько раз пьяный Витька ночевал в пустом сарае, утром пил до нестерпимости горячий чай и то и дело ловил на себе осуждающие взгляды дядьки.
— Ну, иди с богом, — облегченно говорил тот, когда Витька ставил на стол пустую кружку. — И пить бросай.
— Брошу, — безнадежно обещал Витька.
Когда его мучило похмелье, ради трех глотков водки, он был готов на любое унижение. Последний раз дядька все-таки дал ему опохмелиться — полстакана водки и половинку соленого огурца, но уже у калитки.
«Баптист чертов! — обругал дядьку Витька. — Ишь, какая хитрая сволочь, вроде и не прогонит, вроде и на коленях умолять его не надо, но он так даст, что в другой раз его и не попросишь…»
Тропинка выходила к Меловой, переваливаясь через большой холм, и уже там, чуть внизу, как в гигантской чашке, лежало село. Но видимая близость была обманчивой — до села было еще не меньше трех километров.
Солнце припекало вовсю, а под ногами поднималась пыль. Витька подумал было о кружке пива, но вдруг увидел желтый и яркий в солнечном свете купол сельской церкви.
«Заменили уже, значит, — подумал он. — А то чуть ли не год маковка рядом с церковью на земле стояла. Так, понимаешь, шапка на столе лежит — голова тут, а шапка — там. Сколько они эту церковь восстанавливают?.. Уже лет шесть, что ли?»
Тропинка спустилась ниже, от Меловой осталась только церковная маковка. Потом тропинка снова пошла в гору и вслед за поднимающейся церковью, снова показалось село, но оно постепенно ушло вниз, под гору, на вершину которой пришел Витька. Они стали равны по высоте — Витька и церковь, а все остальное лежало ниже их, словно вдруг потеряло свое значение. Витька припомнил, что раньше церковь возвышалась над Меловой как темные развалины, похожие на развалины рыцарского средневекового замка, но теперь, посветлевшая, в строительных лесах и с сияющим куполом, она казалась совсем другой.
«А ведь зайду… — нерешительно подумал Витька. — Ей-богу зайду!.. Куда же мне еще-то идти?»
Витька остановился и закурил. Мысль, что ему больше некуда идти кроме церкви, вдруг показалась ему дельной, хотя и довольно загадочной потому, что было непонятно откуда она взялась. Какое-то время он внимательно рассматривал церковь, потом ее двор и не увидел во дворе ни одного человека. Отсутствие людей придало ему еще больше уверенности.
«Утренняя служба давно кончилась, а до вечерней еще далеко, — сообразил Витька. — Поп, наверное, дрыхнуть пошел, а у рабочих обед, что ли?..»
Витька выбросил сигарету и пошел вперед.
«Ну, что попы, что?!.. — рассуждал он про себя. — Разве они, в конце-то концов, не такие же люди как мы? Иван Ухин правильно говорил, не наши попы несчастных колдуний жгли и не они еретиков там разных казнили… Это у них, там!.. — Витька мельком взглянул на горизонт. — А мне, спрашивается, что попа бояться?.. Я ж его уже видел. Ну, поп как поп, правда, совсем уж молоденький. А чем-то даже симпатичный и ничего в нем страшного нет. Женат, наверное… Я слышал, что в священники неженатых не пускают. Разве его жене с ним плохо?.. Не курит, не пьет, деньги зарабатывает. Детей — это уже точно! — любит. Они, попы, их всех и всегда любят. Ну и чем же плоха церковь-то?!.. Но только и слышишь: инквизиция, темнота, мракобесие!.. — Витька вдруг разозлился. — Да сами вы черти, вот вы кто!.. Что вы к людям пристаете, как та же самая чертенячья инквизиция? Если грешен поп — ему перед богом отвечать, а не вам. А то привязались, понимаешь!..»
Витькино решение зайти в храм крепло с каждой секундой, и, к его собственному удивлению, ему помогала злость на несправедливую критику церкви. Уже сейчас Витька довольно смутно помнил доводы этой критики, но, тем не менее, именно в эту минуту они казались ему ужасающе несправедливыми и даже нелепыми. Витьки шаги стали тверже, он поднял голову и то и дело поглядывал на сияющий купол храма.
«…Бог — есть, это же каждый дурак знает, — думал Витька. — Значит и попы должны быть. Но разве я к попу иду?.. Нет, к Богу! Кстати, со средневековыми ведьмами еще разобраться нужно… Обязательно нужно! Как-будто этих ведьм сейчас нет… Да сколько хочешь, хоть пруд из них пруди. А ведьма она и есть ведьма…»
… Все еще восхищенный благожелательным согласием Василисы Петровны на возможный кредит, Николай рвал рычаги бульдозера так сильно, что тяжелая машина разворачивалась едва ли не на пятачке.
— Танкист, куда прешь?!.. — кричал Ганс. — Там болото начинается.
— Иди ты к черту, европеоид! — весело отвечал Николай. — Жить надо красиво, понимаешь? А вы пока лопатами все канальчики прокапаете, еще неделя пройдет.
— Нам спешить некуда.
— Зато мне есть куда!.. Я так думаю, что ударникам капиталистического труда начисляют меньшие проценты на кредит. Ты как думаешь?
—Зачем ты дерево повалил, малахольный?!
— Мешало!
— Саш, скажи ему!..
В конце концов, бульдозер Николая все-таки задел болото. Его левая гусеница погрузилась в мягкую как каша землю и двигатель заглох.
— Что, танкист, бензин кончился? — торжествовал Ганс.
Николай осмотрел застрявшую гусеницу и почесал затылок.
— Вытащим! — отмахнулся он. — В понедельник я с ребятами договорюсь, другим бульдозером пару раз дернем — и вытащим.
— А если Василиса о твоей аварии узнает?
— От кого узнает? — удивился Николай.
— От меня, например, — Ганс не выдержал и рассмеялся. — Что, танкист, попался?
Николай заморгал глазами, как обиженный ребенок и посмотрел на Сашку.
Сашка улыбнулся в ответ:
— Коля, ты что шуток не понимаешь?
— Да какие уж тут могут быть шутки… — начал было возмущенно Николай.
— … Когда дело пахнет кредитом, — быстро продолжил Ганс. — А со святыми финансами шутить нельзя! Ох, и крепко же в тебя въелось это капиталистическое жлобство, Коленька.
Николай подошел поближе и поднял с земли лопату.
— Плевать я хотел на всякие эти политические и социальные «измы», — уже гораздо спокойнее сказал он. — И на деньги тоже плевать хотел. Я просто жить хочу так, как мне хочется. В общем, я пока с вами лопатой помашу, а дальше видно будет…
…На широких и безлюдных улицах Меловой было нестерпимо жарко. Возле заборов, в короткой тени, лежали забывшие о вечной вражде собаки и кошки, реже бродили гуси или куры. Животный мир села провожал Витьку долгими взглядами и признаки беспокойства выказывала только крылатая живность. Куры замирали, а гуси поднимали длинные шеи и произносили одно-единственное, короткое и предостерегающее «Га!..»
Витька остановился у покосившейся на бок колонки на перекрестке. Он умылся, долго пил, припав губами к сильно пахнущей железом трубке, неудобно, всего на пару сантиметров высунувшейся из корпуса колонки, а потом пригладил мокрой рукой волосы.
Жажда ушла, жара, казалось бы, ослабела и Витьку стали одолевать сомнения. Он покосился на уже близкую церковь… Нужно было только повернуть за угол, в проулок, а потом выйти на соседнюю улицу, но его прежняя уверенность в том, что туда нужно идти, к его собственному удивлению, таяла буквально на глазах.
«Ну, зачем тебе это? — понимающе мягко спросил его внутренний голос. — Что ты там делать-то будешь?»
Витька действительно не знал, что нужно делать в церкви и довод показался ему убедительным.
«Посуди сам, — продолжил голос, — ну, придешь ты… А дальше что?.. На иконы глазеть будешь? А тебе вдруг скажут: «Тут вам, товарищ, не картинная галерея. Вы либо молитесь, либо идите-ка отсюда по-хорошему». Думаешь, не так?..»
«Так», — согласился Витька и кивнул.
Он тоскливо оглянулся по сторонам и вдруг заметил не очередных собак или гусей, а свою собственную тоску. Еще минуту назад ее не было, но теперь она стояла рядом и, хотя была не видна, заслоняла собой все на свете.
Но идти было действительно не куда, и Витька все-таки пошел в церковь. Когда он миновал переулок, вышел на соседнюю улицу, увидел широко распахнутые, кованные ворота на кирпичных столбах ему вдруг стало чуть легче и Витькой вдруг овладело другое чувство — волнение. Оно было бездумным, слепым и пульсировало в голове легкой, головной болью. Витька широко перекрестился на сияющий купол, поклонился и пошел дальше. Он миновал киоск с опущенными жалюзи, левый церковный придел с закрытой дверью и бетонный столб с целым пучком каплевидных фонарей. Казалось, ноги шли сами по себе, чуть сгибаясь в коленях, сердце билось все сильнее, а любая мысль чудилась неподъемно-свинцовой.
Из-за киоска, там, уже за спиной Витьки, вышли две громко разговаривающие женщины. Они вдруг резко замолчали и, как показалось Витьке, стали с подозрением рассматривать его спину. Витька повел плечами, словно стараясь избавиться от этих взглядов, и подумал: «Квохчут как куры… А если кого увидят, молчат и смотрят на него, как на лисицу».
Витька еще раз перекрестился у лестницы главного входа и замер. Лестница показалась ему высокой и пугающе широкой.
«Господи, Иисусе Христе, Боже мой… Родненький, помоги мне!» — вырвалось немым криком внутри Витьки.
Он сделал первый шаг… Потом второй и третий. Мир вокруг вдруг стал белым, как бетонные порожки под ногами.
«Господи, Иисусе Христе, Боже мой… Спаси! Подыхаю как собака… Родненький, некуда мне больше идти, не к кому и незачем. Ничего у меня нет, понимаешь?..»
Мысли путались… Витька назвал себя то собакой, то скотом, но почти сразу же за этими словами снова и снова звучало обращение к Богу — «Родненький!..»
Поднявшись к дверям, Витька понял, что задыхается. Он опустил голову, чуть отошел в сторону, безостановочно крестился, а губы шептали слова только что придуманной второпях молитвы, перескакивая с одного на другое. Витьку удивляло, что в его мольбе «спаси!», он сам не слышал просьбы, потому что это слово звучало как-то иначе и говорило о чем-то гораздо большем, чем его желание просто жить на белом свете. Его удивляло и то, что все слова, — все! — которые он шептал, так же имели иной, трудно осознаваемый им смысл. Например, Витька хорошо помнил о жене и дочке, но верил в то, что именно сейчас у него нет близких и они остались где-то там, далеко-далеко; он помнил о своем доме, но верил в то, что сейчас ему некуда идти; он ясно осознавал величие и высоту Бога, но упрямо называл его «Родненьким»…
Как Витька все-таки вошел в храм, он не запомнил. В лицо пахнуло прохладой, едва заметным запахом ладана и свежести. Он увидел нескольких женщин в разных углах храма (они стояли к нему спиной и, наверное, были чем-то заняты), а двое других подметали пол в центре. На Витьку никто не взглянул, и никто не бросился к нему с вопросами, почему он пришел без свечки, почему он не надел чистую рубашку и собирается ли он молиться или просто глазеть на иконы. Витька осторожно приблизился к алтарю, пройдя едва ли не у самой стены. На плечи давила тяжесть, подошвы горели огнем, а колени слегка подрагивали от напряжения.
«Господи, как же я устал!..» — вдруг понял Витька.
Он опустился на колени не потому что нужно было стать на них и не потому что он устал, его опустила вниз пустота внутри. Витька потерял слова своей молитвы, тут же забыл о ней и долго, бездумно смотрел на алтарные иконы. В памяти промелькнули несколько отрывочных воспоминаний: вот Макар Ухин тащит его в правление колхоза с ворованным мешком; вот Витьку забирают в милицию за пьяную драку возле пивнушки в Меловой; а вот он с похмелья, с трудом, открывает глаза, и видит разбитое вдребезги окно, а за ним руки жены, осторожно вынимающие осколки стекла…
«Как же я устал, Господи!..» — простонал Витька.
Он закрыл руками лицо и заплакал от слабости и пустоты внутри. Он плакал тихо, как запуганный ребенок в чужом доме, боясь привлечь к себе внимание. Ладони быстро стали мокрыми, а на губах появился давно забытый вкус слез.
Не сдержавшись, он с шумом втянул в себя воздух, громко всхлипнул и зажал себе рот. Вторая ладонь вцепилась в волосы и потянула голову вниз. Витька несколько раз качнулся взад-вперед, замер и, понимая, что сейчас зарыдает навзрыд, сложился пополам, как сломанная кукла и уткнулся лицом в колени. Краем глаза он успел увидеть, как мимо него прошел человек в темной, широкой одежде — видимо, священник.
«Как же я устал, Господи!..»
Витька сжался в комок и зарыдал… Его не беспокоили ни мысли, ни память, ни слова молитвы и он вдруг понял, почему ему некуда идти. Витька стоял один в темноте перед Богом и, не смотря на слезы, испытывал огромное, всепоглощающее чувство покоя. Бог был первопричиной всего, началом и концом окружающей Витьку вечности. Осознание собственного «я» вдруг стало настолько острым, что рождало новые слезы, слезы быстро становились чем-то внешним, чем-то таким, что уходило навсегда, а Витька оставался, и ему делалось все легче и легче, хотя сам он не замечал этого или пока не хотел замечать.
«Помоги же мне, родненький!..»
На Витьку никто не обращал внимания. Две молодые женщины на клиросе старательно смотрели в окно и не слышно о чем-то говорили. Та, что протирала столы справа, отошла дальше, к двум шкафам возле входа и, открыв их, стала наводить там порядок. Женщины с вениками ушли за Витькину спину и вскоре исчезли за дверью.
Когда слезы кончились, первой Витькиной мыслью было: «Попить бы…» Он оглянулся по сторонам. Женщина возле шкафа обернулась, мельком взглянула на Витьку и кивнула на бочки с черпаками.
— Тут, — сказала она. — Святая… Сам налей.
Витька выпил три пластмассовых стаканчика воды и перекрестился.
— Денег нет? — безразлично спросила женщина.
Витька виновато улыбнулся и пожал плечами.
— Тогда так свечку возьми, — женщина показала глазами на столик у дальнего окна.
— А кому ее ставить-то? — осторожно спросил Витька.
— Сам выбирай: себе или Богу, — без улыбки сказала женщина.
«Богу, конечно», — сразу же решил Витька.
Он поставил незажженную свечу на большом центральном подсвечнике и какое-то время рассматривал ее. Свеча терялась в массе таких же свечек, и Витька подумал о том, что только на секунду оторвав от нее взгляд, он уже не сможет отыскать ее. Вынув свечу из круглой втулочки, Витька, прикусив губу, чтобы дрогнувшая рука не затушила лампаду, зажег ее и почти тут же увидел на свечке желтую, озаренную внутренним огнем каплю похожую на слезу.
«Пусть горит! Она маленькая и никому не мешает…»
Витька вернулся к женщине у шкафа. Она, присев, перебирала вещи и ворчала что-то недовольное о дьяконе.
— Я спросить хотел… — почти шепотом сказал Витька. — Я это самое… Я молитв не знаю…
— А зачем тебе? — не оборачиваясь, спросила женщина. — Привыкнешь талдычить слова как заклинания, а толку-то от этой говорильни? Выучи «Отче Наш» и «Символ веры» и пока что будет с тебя.
— И все? — удивился Витька.
Женщина оглянулась. Она едва заметно улыбнулась и спросила:
— Любишь кого-нибудь?
Витька потупился и молча кивнул.
— Ну, вот как любишь, так и молись, — сказала женщина. — Пусть даже молча. А слова сами потом придут.
Мишкина нелюбовь к открытому пространству родилась еще в раннем детстве. Теперь она была надежно укрыта временем, непонятна и неприятна, как и любая тайна, которую не хочется разгадывать. Мишкина память сохранила обрывок похожий на старую, пожелтевшую фотографию: узкий край плоской, ржавой железной крыши и бездну за ним. Не знающее пределов пространство уходило вниз, вверх, в стороны и, казалось, пыталось не столько увлечь туда, дальше, сколько растворить в себе.
Мишка легко забывал свою нелюбовь. Но она так же легко возвращалась к нему, когда Мишке приходилось пересекать, например, пустую площадь или маршрутное такси, в котором он ехал на другой берег города, выезжало на дамбу широкого водохранилища. Иногда это было только легкое чувство дискомфорта; иногда дискомфорт становился довольно неприятным и острым и от него съеживались мысли, а иногда Мишкина нелюбовь превращалась в обыкновенный страх. Ему было легче, если, например, в маршрутку перед дамбой набивалось много людей, и он ничего не видел за окном, или на площади, которую он переходил, было много народа. Правда, над площадью еще оставалось до предела распахнутое небо, но Мишка научился не смотреть на него. Очень часто, даже в солнечную погоду, он брал с собой зонтик, но никогда не раскрывал его, если не было дождя. Зонтик попросту успокаивал его и дарил нечто похожее на психологическую точку опоры.
Направляясь с Мариной к Синей, Мишка боялся пляжа, он представлялся ему выпирающим вверх лысым, песчаным бугром. Мишка много болтал, пытался шутить и даже понимая, что говорит лишнее, не мог остановиться. Они едва вышли за территорию «Боровичков», как Мишка вдруг споткнулся и едва не растянулся на последнем пятачке асфальта перед проселочной дорогой.
— Миша, да что с вами? — наконец притворно сердито спросила Марина. Она тут же улыбнулась, давая понять, что сердится в шутку, но, тем не менее, ее тонкие брови удивленно приподнялись вверх. — Вы вдруг стали каким-то другим.
Мишка взглянул на небо — оно было высоким, синим и без единого облачка — и едва не плюнул в него от досады.
— Знаете, Марина, — он немного помолчал, стараясь взять себя в руки. — Наверное, я должен сказать вам об этом… — Мишка усмехнулся: — Понимаете, я боюсь!
Он впервые в жизни признался в своем страхе и сделал это так легко, словно этот страх был чем-то мелким, незначительным и совсем уж не серьезным.
— Боитесь, чего?
— Открытого пространства. Кажется, это называется агорафобия.
— Ну, и?.. — Марина смотрела на него широко распахнутыми, какими-то наивными глазами. — Агорафобия довольно часто встречается у талантливых людей. Наверное, поэтому среди них так часто встречаются затворники.
— Тогда я гений, наверное, — попытался пошутить Мишка.
— Медвежоночек мой, ты и в самом деле гений, — мягко улыбнулась Марина. — Я это поняла уже через пять минут нашего общения. У тебя агорафобия?.. Но это совсем не удивительно. Ты подумал, что это оттолкнет меня от тебя? Солнышко мое толстенькое, но это же глупо!..
Мишка вытер ладонью вспотевшее лицо.
— Правда, глупо? — неуверенно переспросил он.
— Ну, конечно же, пошли!.. Я возьму тебя под руку, и ты перестанешь бояться. Я же с тобой, понимаешь? Верь мне.
— Верю…
— Верь как можно сильнее!
Первые десять шагов они прошли молча. Мишка вдруг подумал о том, что вечером он останется с Мариной один на один в ее домике и в нем словно что-то дрогнуло.
«Все!.. — подумал Мишка. — Все кончилось и ничего плохого не будет. Просто не будет и все. А вечером будет что-то… не знаю… что-то такое огромное-преогромное, но чего я совсем не боюсь, а хочу его так, как никогда ничего не хотел в жизни».
Он искоса взглянул на Марину, и та вдруг увидела не растерянные и пустые, а веселые, умные и даже озорные глаза.
— Боже мой, зачем вы только что разыграли меня, Мишенька?!.. — Марина капризно оттолкнула от себя Мишкин локоть. — Вы же совершенно ничего не боитесь. И вы — жестокий человек, если способны на такие шутки.
Мишка тут же мягко обнял женщину за талию и шепнул на ухо:
— Я не разыгрывал.
Он чуть отстранился, бесстрашно взглянул на огромное и высокое небо и улыбнулся:
— Я устал от всего, Марина, понимаете? Знаете, кто я?.. По великому классику Щедрину, я — провинциал, который пытается вычислить квадратуру круга. Любопытно, сколько таких людей в России?.. Пять тысяч сумасшедших домов или пятьдесят?
— Ну, допустим, вы совсем не сумасшедший. Вы уже сто раз убедили меня, что вы — очень и очень талантливый человек. Идите сюда… — Марина приблизилась к Мишке, снова взяла его под руку и стиснула его ладонь своей маленькой и очень сильной ладонью. — Вы… вы не такой как все, вы… Мишенька, вы — гений, уверяю вас.
Дорога прошла мимо крохотного озерка, густо заросшего осокой, чуть-чуть приподнялась вверх и, наконец, вышла к берегу Синей. Пятачок песчаного пляжа — примерно тридцать на двадцать метров — был заполнен людьми до предела. Люди густо лежали и дальше от реки, на покрытой густой и низкой травой поляне, стискивая со всех сторон пляжных волейболистов и парочки с ракетками.
Мишке повезло, он выбрал довольно удачное место у молодой березки — семейная пара с хныкающим «боровичком» лет пяти, очевидно, вынужденно покидала пляж. Мишка быстро расстелил плед, поставил к ногам Марины ее сумку и, повернувшись к ней спиной, принялся раздеваться.
Уже через пять минут Мишка играл в волейбол, весело орал и так бестолково отбивал мячи, что они охотно летели в реку…
На улице, на лавочке неподалеку от главного входа, сидел молодой священник. Он рассматривал задумчивыми глазами закрытый киоск, пил «кока-колу» прямо из бутылки и чуть морщился то ли от ее вкуса, то ли от своих мыслей. Рядом с ним, опираясь на сиденье лавочки, полулежали лопаты, а на земле вались большой, грузный молот, кирка и толстый лом.
Витька остановился рядом и нерешительно и тихо сказал:
— Здравствуйте…
Священник посмотрел на Витьку и кивнул.
— И вам не болеть.
— Я это самое… — Витька показал пальцем на лопаты, зачем-то добавил «Бог в помощь», и только потом, удивляясь собственному косноязычию и смущению, спросил: — Может, и я поработаю?
— Можно, — согласился священник и улыбнулся. — Вы из Верхних Макушек?
— Ага, — Витька присел на краешек лавочки не справа от священника, а слева, за горкой лопат. — Меня Витька зовут.
— А меня Михаил. Пить хотите? — Михаил достал из сумки у ног непочатую бутылку «колы».
— Не-е-е, — Витька мотнул головой, — я святой воды в храме напился.
— Это хорошо.
Михаил поставил бутылку на лавочку. Он снова принялся рассматривать киоск, изредка поднося ко рту бутылку. Пауза в разговоре получилась длинной, но совсем не тягостной.
«Ну, и помолчим немного, — решил про себя Витька, — подумаешь, беда какая!.. Куда мне еще идти-то? На лесное озеро к дереву привязываться или домой, в тоскливые женины глаза смотреть?»
На территорию храма стремительно въехала старая «Волга». Она лихо промчалась у самой стены киоска и резко, со скрипом тормозов, свернула к лавочке.
— Здорово, отцы! — из машины вышел молодой, узкоплечий и тоненький, как мальчишка парень. Он радостно улыбался, и на его розоватых, ребяческих щеках ясно виднелись такие же детские ямочки. — Давно сидим?
— Все лихачишь, Вовка Помидорыч? — спросил Михаил.
— Грешен, батюшка, грешен, — юнец подошел к лавочке, взял в руки бутылку «кока-колы», недавно предлагаемую Витьке, и сел. — В общем, я никого не нашел. Эдя Козлов и Мишка «Стриж» в город по делам поехали, я было к его бригаде на Сумской сунулся, а ребята как раз цемент разгружают, — Вовка Помидорыч отхлебнул из бутылки. — На Вокзальной тоже запарка — там всего пять человек осталось, а остальных Эдик в Малышево послал. Можно к Василисе в «Боровички» смотаться, но это уже с вашего благословления, отче. Говорят, у нее какие-то «рабы» появились, сейчас озеро чистят… Может, одолжит?
— Рабский труд, Помидорыч, крайне непроизводителен, — Михаил встал. — Пошли, втроем три ямки и осилим.
Физиономия Вовки сразу стала скучной.
— Я же дохлый… Не справлюсь!
— Я тебя сейчас лопатой, оживлю, лентяй, — улыбаясь, погрозил Михаил.
Витька торопливо вскочил и пошел за священником. Сзади, прихватив три лопаты, поплелся Вовка.
Обойдя церковь с права, с той стороны, где к ней довольно близко прижимался старый школьный гараж, Михаил остановился между колокольней и зданием храма.
— Тут и поставим котельную, — пояснил он Витьке. — Только места мало, придется к притвору лепиться.
Витька взглянул на ограду, стену церкви и торопливо кивнул.
— Зато отсюда трубы легче в храм завести, — откликнулся сзади Вовка. — Я вам сразу говорил…
— Что ты говорил?
— Что с левой стороны котельную ставить нельзя. Далеко, неудобно и вообще… — Вовка бросил лопаты на землю. — Кстати, батюшка, где чертеж фундамента?
— Сейчас сделаем, юморист, — Михаил подобрал с земли лопату, прикинул на глазок расстояние до стены церкви и провел на земле линию. — Тут, надо так… Вход вот здесь будет, еще две стены прямиком к церкви. Понял?
— Вообще-то, это волюнтаризм называется, — сказал Вовка. — Где инженерный расчет?
— На! — Михаил протянул юнцу лопату. — Самый что ни на есть инженерный, но не расчет, а инструмент. Глубина траншеи — полметра, ширина — сантиметров сорок. И с богом, ребятки.
Первым начал копать землю Витька. Сначала грунт был легким и мягким, но потом в нем все чаще стал попадаться гравий. Лопата «спотыкалась», замирала и заваливалась набок. Витька вспотел, повеселел и, взглянув на Михаила, спросил:
— На каменную жилу выходим, что ли?
— Каменных жил не бывает, — не оглядываясь, откликнулся Вовка. Он копал траншею в сторону храма и под его легкой майкой то и дело выпирали острые лопатки. — Жилы бывают золотыми, серебряными и бычьими. С последней у меня чисто личная проблема… Выносливости маловато.
— Такие проблемы у всех есть, — отозвался Витька.
— Устал? — спросил Витьку Михаил. — Давай-ка я…
— Не-е-е! — вскрикнул Витька. — Я еще покопаю… Я только в охотку вошел.
Михаил сменил Вовку. Тот медленно сходил к лавочке и вернулся с сумкой, из которой достал очередную бутылку «кока-колы». Он открыл ее и протянул Витьке:
— На, хлебни. А то у нас батюшка жадный, ишь как все припрятал…
— Поговори у меня! — отозвался Михаил.
— А то что?
— А то, на вдове с пятью детьми оженю.
— Что же это вы, батюшка, женщине с пятью детьми еще и шестого ребенка подбросить хотите? — нашелся Вовка.
Михаил засмеялся.
— Ох, и лодырь ты, Вовка.
Витька с удовольствием выпил три глотка приятной, пахнущей кофеином, и бьющей в нос газом жидкости.
«Хорошо-то как!..», — улыбнулся он. Витька радовался всему: неяркому солнцу, спрятавшемуся за легкую тучку, свежему запаху земли, легкой, живой и освежающей усталости и даже тому, что копать становилось все труднее и труднее.
«Значит не скоро все кончится, — подумал Витька. — Но мне-то как раз спешить и некуда…»
Вовка присел рядом с траншеей Витьки и стал разглядывать горку свежего грунта. Он порылся в ней пальцем, потом вытер палец о колено и нахмурил лоб.
— Действительно гравий, — Вовка немного подумал и громко сказал: — Я вспомнил! Когда гаражи ремонтировали, как раз на этом месте бетономешалка стояла. Это лет восемь назад было, я тогда еще… — Вовка глотнул «колы» и последние его слова «…в пятом классе учился» прозвучали невнятно.
— В пятом классе женился?! — с деланным ужасом переспросил Михаил.
Вовка подавился «колой». Витька засмеялся.
Через десять минут Витьке пришлось отложить лопату и сходить за ломом, киркой и кувалдой — лопата наткнулась на старый слой рыхлого, слоистого цементного раствора.
— Ну, я же говорил!.. — расстроено говорил Вовка. — Теперь умучаемся с ним. Может быть, у Эдика отбойный молоток попросить?
Михаил посмотрел на Витьку. Тот молча прыгнул в траншею. Кайло и лом застревали в цементном слое, он крошился неохотно и только после нескольких ударов. Самым действенным инструментом оказалась кувалда. Сильные удары легко проламывали край цементного «одеяла» и даже когда оно стало толще и плотнее к центру, дробили его сначала сверху, пробивали крошащуюся сердцевину, а четвертый или пятый удар добивал последний, перемешанный с землей слой.
— Как панцирь какой-то, елки-палки!
— Слабовато для панциря. Это как корка, скорее…
— Цементное пятно большое, до порожков тянется. Тут расти долго ничего не будет.
— А чему тут расти, если тут котельная стоять будет?
Михаил сменил Витьку, Михаила — Вовка, но кувалда плохо слушалась его слабых рук, и едва ли не каждый второй удар Вовки Помидорыча приходился по земле рядом с траншеей. После пятого удара Вовка уже тяжело и прерывисто дышал.
— Уйди из окопа, жених! — нахмурился Михаил.
— Моя очередь, — запротестовал Витька, когда Михаил потянулся за кувалдой.
Едва не столкнувшись с Вовкой, он торопливо прыгнул в траншею. Чем дольше Витька бил по серому пласту в земле, тем легче ему становилось. Кувалда мерно взлетала вверх, и, следом за сердитым «уф!» и ударом, в стороны летели серые, похожие на чешуйки, куски. К Витьке пришла какая-то диковатая, связанная с физическим движением радость. Она соглашалась со всем, принимала внутрь себя все, — слова, снова ставшим ярким солнце и ощущение ветерка на горячей коже — но не тускнела в алкогольном мареве, как раньше, а разгоралась все сильнее. Время остановилось. Витька поднимал кувалду, бил, и с веселой ненавистью смотрел на разлетающиеся куски.
«Еще, еще!.. — кричало все внутри него. — Еще!..»
Витька не уловил начало очередного диалога Михаила и Вовки Помидорыча, и когда Михаил стал рассказывать, как он принимал постриг в Сергиевом Посаде, Витькина радость приняла и его рассказ.
— …Я такой веры не видел никогда. У людей кости трещали, когда они перед Богом выпрямлялись. А лица какие были?!.. Не увидишь — не поверишь. Не толпа стояла — люди. В Евангелии правильно сказано «Не хлебом единым…», а я бы еще добавил и не только одним воздухом дышит человек.
— Меня бы, наверное, прогнали бы оттуда, — тусклым голосом сказал Вовка.
— Зря фантазируешь. Всему и каждому — свое время.
«А меня бы точно прогнали», — решил Витька. И снова его иступленная радость не стала меньше, она не испугалась и не отступила.
«Ну, а я стал где-нибудь в сторонке и все равно не ушел бы…»
Когда Михаил в очередной раз спросил, не устал ли он, Витька замотал головой так, что с его лица сорвались капельки пота.
— Вы еще что-нибудь расскажите, — виновато улыбаясь, попросил он. — Так легче…
— Что легче?
— Кувалда. Сама бьет…
— А может так и надо? — спросил Вовка. — Каждому — свое. Батюшкам — говорить, а нам — кувалдой землю долбить. Разделение труда, понимаешь.
— Вовка, ты Вовка, — покачал головой Михаил. — Когда-нибудь ты у меня точно по шее заработаешь. Всем поровну доставаться должно. И плохого, и хорошего.
Подъехала черная «Ауди». Из нее вышел Эдик Козлов и еще какой-то парень с длинным, хмурым лицом.
— Вот они где от нас спрятались, — весело заулыбался Эдик. — Что, блиндаж строим, да?..
— Котельную, ваше хулиганское величество, — отозвался Вовка. — И еще не известно, кто от кого прячется.
Приехавшие поздоровались за руки, — на Витьку в траншее никто не обратил внимания — а потом Эдик сложил ладони горстью и нагнул голову перед отцом Михаилом.
— Благословите, батюшка!
— Бог благословит, — рука священника перекрестила коротко стриженный затылок.
Только потом Эдик заметил Витьку. Он прыгнул в траншею, протянул руку и сказал:
— Здорово, брат! Дай, теперь я…
Витька неохотно отдал кувалду. Он выбрался из траншеи и вдруг почувствовал, как сильно ноет спина.
— Учитесь, пока меня не посадили, — снова заулыбался Эдик. — Показываю.
Он поднял кувалду, ударил, под ней что-то громко хрупнуло, и из земли показался острый конец взломанного цементного пласта.
— Вот так на-а-ад-а!.. — выдохнул Эдик. Он ударил еще раз и из земли вынырнул еще один грязновато серый угол. — Вот так!..
— Трактор, а не человек, — сказал Вовка Помидорыч. — Вот таким, чисто тракторным свойством, Эдик и в жизни все берет.
— И буду брать!.. Иначе скучно жить, — весело рявкнул в ответ Эдик.
Громкий голос Эдика вдруг напомнил Витьке, как он дважды попадал под его здоровый кулак. Оба случая — хотя это и было давно, а первый вообще произошел еще до женитьбы Витьки — были неприятными и оба были связаны с позорным Витькиным бегством. Витька искренне не любил и боялся Эдика, но только не теперь. Сейчас Витька спокойно смотрел, как его враг (точнее, бывший враг) размахивает кувалдой, и ждал своей очереди. Минут через пять парень с хмурым лицом (кажется, его звали Генка) сменил Эдика, и Витьке досталось окончательное сокрушение цементной плиты.
— Все-все, дальше — угол! — просунулся вперед Вовка. — Дальше — лопатой и до стены.
Витька сменил кувалду на лопату. Работу закончили быстро, потому что за лопаты взялись все.
Пришел самосвал с песком и мешками цемента. Сзади него, на тросе грохотал большой железный лист с загнутыми краями.
— Бетономешалки сейчас в дефиците, — пояснил Эдик. — Одна — в Малышево, а на второй движок меняют. Но тут немного, — он кивнул на траншеи под фундамент. — Эту мелочь и лопатами, вручную, можно.
Пока Витька и Михаил таскали ведрами песок в траншеи для «подушки», Эдик и Гена перемешали груду раствора. Раствор ссыпали в траншеи лопатами и ведрами и только Помидрыч нашел себе работу полегче: он кидал в раствор кирпичную крошку и куски ржавой арматуры.
— Давай!.. Навались! — покрикивал раскрасневшийся Эдик. — У меня еще дел полно.
— Привык халтурить, капиталист, — ворчал бледный от усталости Вовка.
Фундамент заливали без перекуров. Вовка опустился на оставшуюся горку песка и жалобно смотрел на Михаила.
— Что?.. Тяжело, Помидорыч? — участливо спросил тот.
Вовка кивнул:
— Даже руки дрожат, руль, боюсь не поверну.
— Ладно, я тебя сам домой отвезу.
— Завтра что, батюшка? — бодро спросил Михаила Эдик. — Стены котельной вроде пока рано класть, пусть фундамент застынет.
— Вот как застынет, так и кирпич вези.
— Могу завтра подбросить.
— Бросай, — чуть улыбнулся Михаил.
— Я сам нужен?
— Без тебя справимся…
— …Буржуй! — быстро вставил Вовка Помидорыч.
— А можно я приду? — неожиданно для самого себя вдруг выпалил Витька.
— Приходи, — Михаил мельком взглянул в сторону Витьки и кивнул. — Работа найдется.
Эдик дружески хлопнул по плечу Витьку:
— Понял, да? Была бы шея, а хомут найдется.
«Сегодня буду тут пахать, пока солнце не сядет, — решил про себя Витька. — Потому что если раньше домой приду могу и напиться. Правда, только уже есть сильно хочется…»
Его накормили… Отец Михаил каким-то образом догадался что Витька ничего не ел с утра. Никто ни о чем не расспрашивал его и Витька, в сущности, был рад этому.
«Тут — хорошо, — продолжал рассуждать про себя Витька. — Просто и хорошо. Как в раю за теплой печкой…»
После позднего обеда Витька выпросил для себя другую работу — таскать доски. Штабель был очень большим и он окончательно успокоился…
— Я устал как честный дворовый Бобик в упряжке с якутскими хаски, — жаловался Ганс. — Любая физическая работа в тысячу раз труднее выступления на арене, потому что она лишена творческого начала. Саш, пошли сразу на пляж, а?..
Сашка шел впереди. Узкая лесная тропинка виляла из стороны в сторону, широкая спина Сашки заслоняла ее, и Ганс то и дело вламывался в кусты.
— Саш!..
— Что?
— Я спрашиваю, пойдем на пляж?
— Ты же устал.
— Ну и что?.. Валяться на песочке и купаться — не работать. Кстати, Сашка, почему я так близко плетусь за тобой? Наверное, я инстинктивно хочу забраться на твои могучие плечи и немного на них отдохнуть. Приятно, черт бы меня побрал, влезть на тебя как на слона и немножко расслабиться. Саш, так мы идем на пляж?
Прежде, чем ответить Сашка немного помолчал:
— Вообще-то, я один хотел пойти…
— У тебя свидание с Василисой?
Сашка кивнул. Теперь на минуту задумался Ганс.
— Слушай, Саш, что-то мне подсказывает, что… не знаю… в общем, что сейчас мне лучше пойти с тобой. Представь, что я — твой адвокат.
— А зачем мне адвокат на свидании?
— Ну, мало ли!.. Кстати, все цивилизованные люди скоро будут ходить на свидания только в сопровождении адвокатов. Сейчас такое время, Саша… Например, прежде чем поцеловать девушку парню лучше попросить на это разрешение у ее адвоката.
— Но ты-то мне зачем?!
— Ты что не понял?.. А вдруг к тебе Василиса приставать начнет?! Ты что, думаешь, что я не вижу, как она на тебя смотрит?
Ганс произнес эти слова с таким серьезным видом, что Сашка поневоле рассмеялся…
… Василиса пришла на «маленький пляж» вместе с Настей, Олей и Женей.
— Я же тебе говорил, говорил!.. — радостно шепнул на ухо Сашки Ганс. — Делаем так: я отвлекаю этих пигалиц, а ты… В общем, ты сам знаешь, что делать. Только не поддавайся Василисе сразу.
Ганс радостно хихикнул и тут же обратился к юным подругам Василисы с на удивление пышной и задиристой речью. Уже через пару минут возникла самая настоящая словесная неразбериха и было непонятно чего в ней больше, веселости или торопливого азарта.
Василиса, казалось, не обратила на Сашку никакого внимания. Какое-то время она нехотя отвечала на словесные выпады Ганса, когда Оля и Настя не могли найти нужных слов, а потом ушла в воду. Сашка пошел следом, но Василиса снова не замечала его. Молодая женщина неплохо плавала и ныряла, и Сашка так и не смог приблизиться к ней достаточно близко, чтобы начать разговор.
Женя тоже отошла в сторону от подруг, присела и что-то рассматривала на срезе воды, присев на корточки. Сашка вышел из реки первым… Он остановился возле Жени. Та, встала, что-то показала ему на ладошке и, то и дело посматривая на лицо Сашки, принялась что-то рассказывать ему. Рассказ, наверное, был довольно интересным и Сашка улыбнулся девушке.
Они так и стояли рядом, когда на берег вышла Василиса. Вытираясь полотенцем, она кивнула головой в сторону застывших Сашки и Жени и сказала Оле и Насте:
— Какая чудесная пара, правда?
Настя простодушно улыбнулась и кивнула, а Оля пренебрежительно поморщилась.
«А ведь и в самом деле пара просто замечательная, — вдруг подумал Ганс. — Таких обаятельных и красивых даже в кино снимать можно».
Голова Жени лишь на чуть-чуть превышала плечо рослого Сашки, а ее тоненькая фигура самым удивительным образом гармонировала с могучим, мужским торсом.
Василиса заметно оживилась и подозвала к себе Сашку. Их разговор «на производственную тему» не заинтересовал никого и Ганс увел девушек купаться. Пошла даже Женя, потому что Ганс пригрозил девушке силой («как водяной») утащить ее в воду.
Сашка, не прерывая разговора, порылся в карманах джинсов и вытащил маленькую, алую коробочку.
— Это тебе, — сказал он, протягивая Василисе коробочку. — Подарок. От меня. А то фальшивое кольцо ты выбрось, пожалуйста.
Василиса механически взяла коробочку и открыла ее. Увидев округлое, простенькое и широкое кольцо, она подняла на Сашку удивленные глаза:
— Господи!.. — выдохнула она. — Так ты и в это поверил?!..
— Вот что?
— В то, что тебе наврали про меня и моего бывшего. Сашенька, лапочка моя, да что же ты такой наивный, а?!
Сашка напряженно всматривался в глаза Василисы словно пытался высмотреть в них за удивлением что-то совсем другое. Он молчал и так плотно сжал губы, что они побледнели.
— А когда ты это кольцо купить успел? — спросила Василиса, когда молчание слишком затянулось.
— Я не покупал. Я Николая попросил…
Василиса улыбнулась:
— А я вчера думаю, что это ваш Коля так на мою руку глазеет? Я ложку с борщом поднимаю, а он как голодный кот за ней следит; я за куском хлеба тянусь, а Коля чуть ли не носом в мою руку тыкается. Значит размер кольца определял наш герой-танкист?..
— Кто герой?.. Коля?
— Ну, да!.. У него два ордена «За мужество» и медаль «За отвагу»… — Василиса осторожно взяла кольцо и поднесла его к безымянному пальцу правой руки. — Его даже мой папа знает. Он ко мне сюда только дважды приезжал и оба раза кушал водку только с Колей…
Кольцо замерло в воздухе перед пальцем.
«На правую, на правую руку надевает!..» — у Сашки бешено забилось сердце.
Время вдруг остановилось… Василиса надела кольцо. И именно на безымянный палец правой руки.
— Васик… Дорогой и милый Васик!.. — начал было Сашка чуть охрипшим голосом.
— Подошло, — коротко сказала Василиса.
— Что подошло? — переспросил Сашка.
— Кольцо. Видно Коля не только из танковой пушки хорошо стреляет. Глазомер у него есть. В кино сегодня пойдем? — почти безразлично спросила Василиса.
— Пойдем. А еще я спросить хотел…
— Потом спросишь, — оборвала Василиса. — Жду тебя в семь возле кинозала. Я тебе уже говорила, я с детства очень люблю этот фильм. А теперь пошли купаться.
Сашка не пошел. Василиса с шумом врубилась в воду и радостно закричала. Она кричала так, словно впервые в жизни одержала какую-то очень для себя важную победу. Почти тут же из реки, преследуемый визжащими Олей и Настей, вырвался Ганс.
— Хам! — весело крикнула ему вслед Настя. — Если бы мы тебя поймали, то точно утопили бы!..
— Подумаешь, и в щечку поцеловать нельзя, — беззаботно ответил Ганс.
— Нельзя!
Ганс присел рядом с Сашкой. Уже отдышавшись, он кивнул на реку и тихо спросил:
— Слышал, как Василиса кричала?
Сашка промолчал. Он что-то рисовал пальцем на песке и смотрел только на свой рисунок.
— Саш, ты ничего не понимаешь! — чуть повысил голос Ганс. — Если женщина так кричит, значит она собирается пустить в ход свой самый ядовитый зуб. Или уже пустила. Усек, наивный?
Сашка снова промолчал.
— Одна мука и морока с тобой! — Ганс не без досады вздохнул. — Ну, с кем ты связался, а?!.. Законная добыча такой, как Василиса — это миллиардеры, министры, а, может быть, люди и повыше. Она сожрет любого и не подавится, неужели ты этого не понимаешь? Ну, что ты молчишь?!..
Когда Василиса выходила из воды, она зачем-то осмотрела свои ладони, сделала удивленное лицо и громко сказала:
— Ой, потеряла!..
— Что потеряли? — в свою очередь удивилась идущая следом Оля.
— Да так, ерундушку одну, — легкомысленно ответила Василиса и широко улыбнулась. Уже выйдя из воды, она стала лицом к реке, подняла руки, растопырила пальцы и громко крикнула: — Я свободна!.. Я наконец-то свободна!..
В ее мокрых пальцах переливалось солнце… Кольца на безымянном пальце ее правой руки уже не было.
Сашка встал, молча собрал свою одежду в охапку и пошел прочь от реки. Ганс догнал его только когда они вышли за полосу приречной осоки.
— Я тебя предупреждал! — быстро заговорил он в широкую Сашкину спину. — Отдал ей все-таки кольцо, да? Но Василиса вообще цены ничему не знает. Для нее что пятьдесят рублей рваной бумажкой, что золотые часы из Швейцарии, что живой человек — все ей без разницы. Саш, да подожди ты!.. Давай хоть оденемся.
Уже одеваясь, Сашка зло подумал: «Да чтобы я на свидание к такой пришел?!.. Я лучше утоплюсь в лесном болоте! Сдохну, но не приду!»
Василиса с девочками ушла домой минут на десять позже. Ближе к «Боровичкам» им повстречался застенчивый, худенький паренек. Увидев Василису Петровну, он радостно улыбнулся ей и, свернув со своей тропики, которая шла к лодочной станции, направился навстречу хозяйке «Боровичков».
Настя и Женя приветливо улыбнулись пареньку, Оля тоже, но при этом показала ему язык. Шагах в десяти паренек остановился словно налетел на невидимую стену. С его лица слетела улыбка, а в глазах появилось откровенная растерянность.
Настя мельком взглянула на Василису и увидела ее сердитое, совсем незнакомое ей лицо.
— Василиса Петровна, вы что? — удивилась Настя. — Это же Костя Горохов, вы совсем недавно его стихи в город отвозили…
— У меня нет настроения беседовать с ним сегодня, — сухо ответила Василиса Петровна. — По крайней мере, именно сейчас.
— Костя Горохов — наш деревенский дурачок! — тихо, чтобы слышали только те, кто рядом с ней, сказала Оля. — Костя Горохов — наш шут гороховый.
— Не правда! — возмущенно сказала Женя.
Мальчик смутился окончательно, отступил и опустил голову. Василиса, Настя, Женя и Оля прошли мимо Кости даже не взглянув в его сторону. Авторитет Василисы хотя иногда и подвергался сомнению со стороны подрастающего поколения, но в критические минуты (или те, которые могли бы показаться критическими) становился непререкаемым. И только Женя, мельком оглянувшись, торопливо улыбнулась мальчишке.
— Зря мы так все-таки, — через два десятка шагов сказала Настя. — Костя очень добрый, даже ласковый и стихи пишет.
— Не зря! — громко возразила Оля. — Ничего, пусть он привыкает. Ему всю жизнь дурачком жить. Тоже мне, поэт нашелся!..
— Помолчите! — оборвала девочек Василиса Петровна.
Она все еще хмурилась, но Настя, еще раз взглянув на ее лицо, вдруг заметила удивление. Василиса Петровна словно силилась что-то понять или вспомнить, но не могла, удивлялась именно этому, может быть, даже сердилась на это, но ничего не могла сделать…
«Она иногда совсем странной бывает, — подумала Настя. — Но ей можно, потому что Василиса уже взрослая…»
«… А взрослой быть просто здорово! — словно продолжила мысль подруги Оля. — Живи так, как ты хочешь, и никто тебя не одернет».
Тут автору только остается вздохнуть и добавить лично от себя: но еще лучше и веселее жить на свете, когда тебе только семнадцать с половиной лет.
Что же касается Женечки, то она думала о Сашке… Она вспоминала его глаза, сильные руки, которые осторожно прикоснулись к ее ладошкам и краснела от смущения.
«Теперь я точно знаю, почему декабристки пошли за своими мужьями в Сибирь, — в конце концов, решила она. — Кончено, в Сибири холодно и скучно, но разве может быть иначе?!..»
И тут автор просто вынужден высказать свою личную точку зрения: дело в том, что Женечку грело, ласкало и поражало какой-то неизъяснимой, почти греховной сладостью слово «муж». Оно казалось ей настолько родным и близким, что девочка просто не могла не покраснеть, но уже не от смущения, а от самого настоящего стыда.
… Ужин Мишки удался на славу! Марина пригласила двух своих друзей — Анатолия Васильевича и Паву (точнее, Павла) Грубе. Анатолий Васильевич был высоким, худым и седоволосым джентльменом с постоянно меняющимся выражением лица: то с брезгливым, то высокомерным, то каким-то растерянным и даже жалким. Его сопровождала высокая, (выше Мишки) безразличная блондинка с кукольной мордашкой. Она почти не участвовала в разговоре, а если и вставляла свое слово, то оно, как правило, оказывалось неуместным и даже ненужным. Девушку звали Виолетта, но Мишка тут же забыл ее имя, а когда вспомнил, не успел обратиться к ней, потому снова забыл. Пава Грубе оказался двоюродным братом покойного Аркадия Полонского, причем, его худшей копией. Если он возражал Мишке, то возражал резко, если соглашался с ним в чем-то, то снисходительно, а если слушал молча, то обязательно оглядывался, словно ждал нападения со спины.
Ужин явно превосходил обед как по количеству, так и по качеству блюд: четыре вида мясных блюд, рыба (какого-то особого, дальневосточного сорта), фантастического вида салаты, по-детски разноцветный десерт в кубиках, розочках и рулетиках и четыре бутылки дорого вина. И даже стол, вокруг которого расположилась компания, был как минимум в два раза был больше остальных столов.
«И это называется санаторий для толстяков!.. — удивлялся Мишка. — Я, конечно, за буржуев и за свободу, но, честное слово, нужно же и меру знать. Никогда бы не подумал, что Василиса Петровна так — почти безумно роскошно! — встречает своих гостей. Ведь это может спровоцировать своих пациентов на нездоровый образ жизни».
Но Мишка был неправ. Зал, где состоялся ужин, не был столовой, он так и назывался — «Ресторан». И хотя входы с столовую и ресторан были рядом, вход во второй зал был все-таки огорожен веселенькими и густыми зарослями декоративных растений. Многие «просто отдыхающие», те, у которых водились деньги, могли позволить себе совсем не диетические блюда, и они частенько предпочитали именно ресторан. Отдыхающие попроще завтракали-обедали-ужинали в общей столовой, но даже там «боровичков» защищало от искушения ни что-нибудь, а время начала приема пищи. Разница составляла всего полчаса, но этого времени хватало для того, чтобы превратить по-медицински строгий зал для приема пищи в обычную, демократическую столовую для веселых смертных.
На этот раз Мишка не побрезговал спиртным. Он выпил целых два бокала вина, но не стал пить больше, как бы не просил его Анатолий Васильевич. Черт возьми, но Мишка был и сам потрясен своей сдержанностью!.. И даже более того, он вдруг понял, что хладнокровно-расчетливое употребление алкоголя в компании людей, которых ты… м-м-м… как это?.. немного стесняешься, что ли?.. не только не мешает человеку мыслить, а очень здорово помогает этому процессу. «Корректность!..» Именно это слово, застрявшее в Мишкиной голове, помогло ему относительно легко справиться с алкогольным искушением.
Снова «черт возьми», но у автора просто нет других слов, потому что Мишка буквально царил в разговоре за столом!.. Сначала Марина довольно тонкими вопросами вывела его на политическую тему, и когда Мишка основательно завелся, образно говоря, чуть отошла в сторону словно решила полюбоваться тем чудом, которое она только что создала. Нет, Марина не исчезла из разговора совсем, время от времени она задавала наводящие вопросы, на которые можно было легко найти ироничный и довольно удачный ответ. За то недолгое время, которое Мишка и Марина провели вместе эта удивительная женщина успела хорошо понять сильные и слабые стороны своего нового знакомого. Была ли она опытным психологом?.. Этого не знает никто. Но разве кто-то может запретить человеку познать не только азы этой мудреной науки, но и нырнуть в ее глубину, схватить со дна некую «раковину» внутри которой находится драгоценная жемчужина?.. Ох, как непрост человек! А уж если этот человек — пусть и не очень молодая, но все еще красивая женщина, то тут уж поневоле напрашивается совет — будьте как можно более осторожнее с ней. Тем более, если ее прошлое скрыто от вас за тяжелым, недвижимым засовом.
— …Господа, господа, открыто заявляю вам, что вы звери, господа! — улыбающийся Анатолий Васильевич буквально навис над столом, выпрямившись во весь свой рост. Наполненный до краев чем-то ослепительно желтым бокал в его руке сиял, как бриллиант. — В то время как контингент санатория, изнемогая от голода, борется с наростами сала, мы устроили тут ужин во время обжорной чумы…
— Фу, профессор! — недовольно перебила его Виолетта. — Пожалуйста, выбирайте выражения.
— Профессор снова пьян и снова с утра, — сказал Пава. — Василич, вы же не на охоте, а мы — не лоси.
— Так вы будете пить, черти окаянные?! — трагически повысил голос Анатолий Васильевич.
Мишка припомнил фразу Полиграфа Полиграфовича Шарикова из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова и, подняв руку с бокалом, громко провозгласил:
— Желаю, чтобы все!
Он выпил бокал под усилившийся смех. Вслед за Мишкой прикоснулась губами к бокалам все остальные, но только Мишка и профессор выпили их до дна.
«Осторожнее!..» — тут же одернул себя Мишка.
— Скучно с вами, оглоеды!.. — вздохнул Анатолий Васильевич. В правой руке он вертел пустой бокал, а левой подпер щеку. — И есть совсем не хочется. Рубаху, что ли, на груди рвануть или морду кому-нибудь набить?
— Попробуйте, — скептически поморщился Пава. — Только я за вас заступаться не буду.
— Толку-то от тебя!.. — отмахнулся Анатолий Васильевич. — Ты можешь драться только стоя на трибуне.
Пава хмыкнул, привстал и потянулся вилкой к блюду в центре стола. Следом, из-под стола, задев его за край, выполз огромный живот, а когда Пава снова сел, живот еще раз зацепил край и потянул на себя скатерть. Пава был толст ровно наполовину туловища: у него было худощавое лицо без признаков подбородка, ровные, казалось бы, даже костистые плечи, но ниже груди все казалось огромным и распухшим. Еще в фойе, где и произошло знакомство, Мишка заметил, что Пава передвигается очень медленно, переваливаясь с боку на бок, и то ли болезненно, то ли капризно морщится при каждом шаге.
Марина нагнулась к уху Мишки и тихо шепнула:
— Ну, вы уже ничего не боитесь?
Женский шепот был горячим, добродушным и улыбчивым. Мишка почувствовал, что он краснеет от удовольствия и отрицательно покачал головой. Ответить вслух, к сожалению, было невозможно.
— Все хорошо, Миша. Главное, не волнуйтесь, пожалуйста.
«Да не волнуюсь я!..» — прокричал про себя томно страдающий от переизбытка женского внимания Мишка.
А потом, как-то совершенно незаметно, начались расспросы Мишки.
— Михаил Николаевич, а что вы думаете о сегодняшнем экономическом положении страны? — наконец, официальным, профессорским голосом спросил его Анатолий Васильевич.
«Думаю, уж так думаю, что мочи нет, — пронеслось в голове Мишки. — Того гляди от этих дум скоро на стенку, как псих, полезу».
— Инвестиции, — коротко сказал он вслух. — Практически их нет.
Анатолий Васильевич кивнул.
— Так-так… И где же их взять? В Китае или, может быть, в Бразилии или Перу?
Мишка легко уловил ироничную нотку в тоне профессора.
— Ну, если бы Перу называлось Беру, а еще лучше Даю, можно и там, — дерзко улыбнулся он. — Впрочем, дело совсем не в этом. Суть в том, что любую неудачную политику, как бы это грустно не звучало, всегда привязывают за уши к деградирующей экономике. Главная наша беда даже не в том, что рано или поздно «карманы» страны опустеют, а в боярской форме ее правления. Но разве сможет вытащить страну из ямы некая преданная… кхм!.. преданная лично кому-то команда непрофессионалов? Это же полная чушь и столетней давности царизм тому в свидетельство.
— А у господина Сталина все-таки кое-что получилось, — заметил Пава.
— Но цена?.. — быстро спросил Мишка.
Пава пожал плечами:
— Народ безмолвствовал, а значит разрешил.
— Народ?.. — Мишка передернул плечами. — Если видеть только некий абстрактный народ и не замечать в самом народе конкретных людей, это значит видеть только толпу.
— Не согласен, — отмахнулся Анатолий Васильевич. — Толпа была, есть и будет. Вопрос только в том, как ее построить и куда идти.
«Дитяти наивное, — промелькнуло в голове Мишки, — а ведь, наверное, и в самом деле профессор. Ах, ты, наукообразное!..»
Марина подмигнула Мишке и чуть толкнула его локтем.
«Мишенька, теперь дайте им теперь на полную катушку!» — прочитал Мишка в веселых и вдруг ставших хищными, женских глазах.
— Тут недавно упомянули Сталина…. — Мишка взглянул на Паву и тот тут же отвел глаза. — Чтобы лучше понять друг друга давайте немного вспомним историю. Например, сейчас модно спорить, почему Сталин проморгал начало войны. Хотите узнать точный диагноз этой ошибки? Так вот, между нами говоря, никакой ошибки не было. Сталин совершенно точно просчитал Гитлера как политика, — стопроцентно точно! — но на его беду Гитлер оказался обыкновенным сумасшедшим. Я не прав?
— И да, и нет… — начала было Пава.
— Это не ответ! — прервал его Мишка. — Я все-таки настаиваю на том, что всегда важен отдельный человек, а не толпа какой бы большой она не казалась. Один человек — только один! — может принять решение, которое перевернет жизни миллионов людей. Кстати говоря, так всегда и бывает…
— Но как же демократические принципы власти?
— А что такое демократия? Нам почему-то постоянно подсовывают в качестве демократического примера то Древний Рим, то Древнюю Грецию. Но оба эти государства были рабовладельческими, а право голоса в них имели только люди, носившие оружие…
— Важен сам принцип, механизм, знаете ли…
— … А я говорю, что важен сам человек, а не какой-то механизм. И пока нам не удастся переделать человека, переустроить его внутреннюю природу, политика всегда будет набором примитивных интриг. Вот самое простое доказательство: дайте дикарям-людоедам самую совершенную конституцию, но они так и останутся людоедами…
Одобрительный взгляд Анатолия Васильевича скользнул по лицу Марины. Та промолчала, но Мишке вдруг очень захотелось взглянуть на ее лицо. Он с трудом сдержался и это едва ли не сбило его с мысли.
— Миша, вы ярый антропоцентрист, — подал свою реплику Пава. — Скажите, а вам, не скучно жить в мире, в котором существуют только физико-химические тайны внутри самого человека? Да, политика — частенько скотское дело, но как без нее?.. Ведь, например, хирург не станет делиться с больным своими соображениями по поводу его сердечного клапана, когда больной лежит на операционном столе.
— Минуточку!.. — Мишка поднял руку, примерно так же резко, как это делает школьник хорошо выучивший урок. — Уж если мы стали рассматривать отвлеченные примеры, тогда давайте рассмотрим и мой. Например, эволюцию строительного ремесла. Первобытный дикарь загораживал вход в свою пещеру огромным валуном и называл это примитивное природное сооружение своим домом. Чуть позже люди научились строить хижины из дикого камня, вешали на входе шкуры диких зверей и тоже называли это своим домом. Уже в Древнем Египте камни стали обрабатывать, а, главное, человек научился изменять свойства глины, обжигая ее в печах. Почему он так поступил?.. Потому что дикого камня не хватило бы на всех людей. Теперь смотрите, сначала был один кусок глины… Один, понимаете? Он случайно попал в костер, человек заметил, что изменились его свойства и уже затем именно с помощью кусочков обожжённой глины была построена вся наша цивилизация. Увы, но пирамида Хеопса, конечно, величественна и прекрасна, но она — штучный и очень дорогой экземпляр…
— Не спорю. Но Миша, какое отношение к современной политике имеют десять тысяч лет эволюции строительного ремесла?
— Факт изменения внутренней природы объекта, профессор. Ведь вы не будете спорить, что кирпич это уже не просто глина?
—Допустим. Ну и?..
— Прежде еще вопрос: огонь на дереве, который зажгла молния, чем-нибудь отличается от огня в доменной печи?
— Думаю, что нет.
— Они отличаются и очень сильно, профессор, — Мишка улыбнулся и постучал себя пальцем по лбу. — Они отличаются вот тут, понимаете? Ведь вы опять-таки не будете спорить с тем, что, меняя природу чего-то, человек меняется сам. Но все и всегда начинается с единственного кусочка глины, случайно попавшего в костер…
— Я бы с радостью согласился с вами, дорогой Миша! — воскликнул Анатолий Васильевич. — Но как вы собираетесь изменить человека? Неужели интернетом-телевидением-кино-прессой?.. Миша, но это же чепуха, потому что на сегодняшний день там… точнее, в них царит полный хаос. Мир всегда слишком разнонаправлен, и он не может течь как река…
— Нужна идея, профессор. Простая, ясная и понятная многим людям идея.
— Миша уже давно пишет книгу, — торжественно вставила Марина. — Он работает над ней много лет.
Анатолий Васильевич благосклонно кивнул.
— Что ж, вы умный человек Миша, возможно даже талантливый, и я не сомневаюсь, что у вас получится очень интересная книга.
Разговор вдруг прервался, когда к столику подошла улыбающаяся Василиса Петровна.
— Делаю обход своих владений и ищу униженных и оскорбленных, — глаза молодой женщины задорно сверкнули. — Кто Сережу Плахина обидел? Только что он промахнулся и не попал в двери лифта. А еще от него разит спиртным как от свиньи перешедшей в брод море водки.
— Ва-а-асичка!.. — восхищенно воскликнула Марина. — Господи, ну, где же ты постоянно пропадаешь?!
Она встала, обняла Василису и прильнула щекой к ее щеке, чуть привстав на цыпочки.
— Действительно, кто Плахину перловой каши не наложил? — засмеялся Анатолий Васильевич. — Кто посмел обидеть нашего начинающего миллиардера?
— Ему не каша нужна, а водка и бабы, — брезгливо сказал Пава. — Того гляди, опять с катушек съедет.
— У меня не съедет, — сказал посерьёзневшая Василиса Петровна. — По крайней мере, здесь и сейчас не съедет.
— Васичка, пожалуйста, побудь с нами, — снова простонала Марина. — Так поговорить с тобой хочется, а ты на месте не сидишь.
— Я работаю, — Василиса мельком взглянула на Марину. — Ну, все хорошо?..
— Просто отлично! Я хотела…
— Сколько сейчас времени? — деловито перебила Василиса. — Я недавно потеряла свои часы, а чертов мобильник вдруг стал глючить.
— Без пятнадцати семь…
— Извините, я спешу, — Василиса ласково улыбнулась гостям. — Как говорили в старину, засим разрешите откланяться.
После ухода хозяйки «Боровичков» за столом целую минуту царила тишина.
— М-да!.. — наконец, много значительно хмыкнул Пава. — Хотел бы я знать, где именно наша царственная Василиса потеряла свои часы.
— А нашел бы, отдал ей? — с ухмылкой спросил Анатолий Васильевич.
— Разумеется, нет! — возмутился Пава. — Почему все в жизни должно доставаться монаршим особам?!.. Если бы я имел хотя бы десятую часть того, что есть у нее, я бы давно послал к черту всю эту политику.
«Вот именно, — подумал Мишка не без живого интереса рассматривая возбужденную физиономию Павы. — Ты же и в самом деле не знаешь, чего ты хочешь: то ли демократии, а то ли просто спереть часы у своей барыни».
— Сашенька, вставай немедленно!..
— И не подумаю.
— Мы опоздаем в кино.
— Я не хочу в кино.
Ганс сидел за столом перед ноутбуком и опасливо косился на Василису. Та расположилась на кровати рядом с Сашкой. Одна ее рука нервно теребила прядь черных волос у виска, другая тормошила Сашкину ногу.
— Сашенька, солнышко мое, ты не только пойдешь в кино, но и наденешь свой замечательный белый костюм. Кстати, где он?.. — Василиса вопросительно посмотрела на Ганса. — Ганс, сейчас вы поможете мне переодеть Сашу. А потом мы вместе с вами дотащим его до кинозала…
Ганс виновато улыбнулся.
«Что это с ней?!.. — подумал он, рассматривая разгорячённое и как никогда красивое женское лицо. — С таким лицом не по киношкам шляться, а ставить в рулетку на кон последнее, что у тебя есть… Например, жизнь».
Василиса смогла настоять на своем. В конце концов, Сашка не только поднялся с кровати, но и надел требуемый Василисой костюм. Судя по выражению лица, ему не очень нравилось происходящее, но после того, как Василиса подставила щеку для «чмока», взгляд Сашки заметно потеплел.
— Так и надо, Сашенька! — подбадривала его Василиса. — Жить нужно так, чтобы не было тошно от того, как ты прожил последний час. Ганс, как тебе костюм Саши?
— Блеск. Я уже видел его. В нем Сашка похож на миллиардера.
— Именно, — Василиса засмеялась. — Ну, пошли, солнышко мое.
Едва они вышли на главную аллею, Василиса взяла Сашку под руку и коротко поцеловала в плечо.
— Саша, ты видишь, как на нас смотрят? — шептала она. — Все женщины завидуют мне самой черной завистью. Улыбнись, пожалуйста!.. Нет, не так… Сделай это снисходительно… Даже небрежно… Хватит смеяться! Твое грубое непонимание только злит меня… Иди тише… Я — только маленькая, глупая девочка, которая держит под руку красавца-миллиардера и млеет от счастья… Ка-а-ашма-а-ар!.. Как же они все смотрят!
Киносеанс, не смотря на время, был детским и в зале не было ни одного взрослого человека. Ребятня сгрудилась на первых рядах и только Сашка и Василиса сидели на последнем, пятнадцатом. Едва потух свет, как Василиса прильнула к Сашке и жадно поцеловала его в губы.
— Сашенька… Лапочка… Солнышко… — ее рука скользнула под пиджак Сашки и расстегнула рубашку. — Теперь моя очередь тискать тебя. Попался, да? Я больше не отпущу свою добычу.
Очень быстро ласки Василисы стали совсем уж бесстыдными. Она смеялась, в постоянно меняющемся тусклом свете кинозала ее глаза горели каким-то совсем уж сумасшедшим огнем, а губы совсем не знали усталости.
— Говори мне ласковые слова, Сашенька, говори!..
Дыхание Сашки стало прерывистым и частым. Он с силой сжал женское плечо, и Василиса тихо вскрикнула, но не от боли, а совсем от какого-то другого, но не менее сильного чувства. Время исчезло и предало человека. Время ушло в глубину, оно нашло иные смыслы и новые цели.
— Васик, мы уже совсем с ума сошли!.. Впереди все-таки дети сидят.
— Ну, и что?.. Скорее, мир перевернется, чем они оглянутся на нас. Я помню, как смотрела в детстве этот глупый фильм.
— Ты мне пару пуговиц на рубашке оторвала.
— Я оторвала, я и пришью. Пошли ко мне?
— Пошли!..
— Любишь меня?
— Люблю как… не знаю… люблю так, как никого никогда не любил!
— Помнишь там, на лесном тропике… Ты посмотрел на меня… Почему ты так посмотрел?
— Потому что уже тогда любил… За секунду до того не знал, что люблю, но вдруг… опять не знаю… Все случилось так, словно… словно я все вспомнил.
Не только время, но и слова передавали человека. Они казались слишком маленькими и незначительными… мелкими и плоскими… они могли рассказать только о желании, но ничего о невыразимой жажде.
— Сашенька, сожми мою сисю… Я хочу почувствовать боль… боль от тебя, солнышко ты мое ласковое… Еще!.. Еще!
— Я сейчас укушу тебя.
— Кусай!.. Я буду рада любой боли от тебя…
— Нам нужно уйти отсюда.
— Я знаю… но я не могу от тебя оторваться. Ладно, укуси сисю и мы уходим.
— Это и в самом деле безумие какое-то… Меня страшно тянет рассмеяться, но не от радости, а именно из-за ощущения безумия.
— Веселого безумия, Сашенька, веселого!.. Ладно, пошли.
Они просидели в кино меньше двадцати минут. В фойе не было людей. Сашка обнял Василису и притянул к себе.
— Кажется, меня кто-то в гости приглашал?
Его раскрасневшееся лицо было совсем рядом. Василиса тихо засмеялась и прикоснулась к Сашкиному подбородку горячими губами.
— Как сильно ты завелся, Олешка!.. Что, проняло, да?
— Да-а… Жаль только это случилось там... — Сашка кивнул на двери кинозала. — Там все-таки были дети.
— Сашенька, но это единственное место, где я могла бы остаться с тобой один на один… В темноте. Кроме того, я точно знала, что ни один ребенок не оглянется назад.
— Хватит об этом. Пошли!..
— Куда?
— К тебе, Васик… Ты обещала мне пришить пару пуговиц.
С лица Василисы вдруг исчезла улыбка. Она слегка поморщилась и сказала:
— Я уже не хочу… У меня нет настроения.
Сашка удивленно заморгал глазами:
— Как это?
— А вот так, Олешка. Вчера ночью настроения не было у тебя, а сегодня — у меня. Понял, да?..
— Нет…
— А мне все равно, — Василиса отступила на шаг. — Можешь идти домой, я больше не держу тебя. Если ты будешь жутко страдать после моих поцелуев — извини, что так получилось.
Сашку слегка качнуло.
— Перестань так шутить!
— Повторяю: а почему тебе вчера можно было «шутить», а мне сегодня — нельзя? Милый Олешка, ты можешь пренебрегать всем, чем угодно, но только не мной. Еще ни разу в жизни меня никто так не оскорблял, как ты вчера ночью.
— Но я и не думал тебя оскорблять.
— Но почему-то у тебя получилось именно это? — Василиса криво усмехнулась. — Может быть, ты и в самом деле тупой дурачок?
Сашка молчал и потеряно рассматривал лицо Василисы.
— Пошли, я провожу тебя до порожков, — Василиса взяла Сашку под руку. — Но дальше ты пойдешь один. А я просто посмотрю тебе вслед.
На порожках Василису ждала Вера Федоровна «из бухгалтерии». Девушка держала в руке папку с бумагами и ласково улыбалась хозяйке «Боровичков».
— Василиса Петровна, ко мне уже приходил этот… тракторист Николай, — сразу перешла к делу девушка. — Мы только что закончили разговор.
— Как он вам?
— Не очень умный, но смелый человек. Простодушен, честен и чист как ребенок.
— То есть вы не возражаете против кредита?
— Нет. Возможно, я в чем-то и ошибаюсь, но… не думаю, что слишком сильно. Кстати, кажется, он воевал?
— Это не имеет отношения к финансам. Вера, посмотрите, пожалуйста, еще и еще раз где и как мы сможем вклинится в сбыт. Если нужно — звоните всем замам губернатора.
— Может возникнуть проблема с Тищенко…
— Тищенко вытрется и промолчит. Ему не привыкать.
Сашка стоял рядом, как будто врос в землю. Он с тоской оглядывался вокруг, словно вдруг оказался на чужой планете.
— Саша, вы можете идти, — сказала ему Василиса.
— Хорошо, — Сашка кивнул. — До свидания…
— Свиданий больше не будет, милый Олешка.
В глазах Веры Федоровны вдруг вспыхнул острый интерес к происходящему, но столкнувшись со взглядом Василисы Петровны, она вдруг поняла, что никогда никому не расскажет о том, что только что услышала.
Сашка шел медленно и смотрел только на асфальт… Люди вокруг провожали его долгими, удивленными взглядами. Совсем недавно Сашка шел под руку с красавицей-хозяйкой «Боровичков», был весел, красив и снисходительно улыбался, но вот теперь вдруг возвращается совсем один. В глазах некоторых мужчин появлялось злорадство, а в глазах женщин — сочувствие.
— Капитан разбитого корыта!.. — тихо пошутил кто-то.
Иван Ухин, направляющийся куда-то по своим делам, замер как вкопанный, увидев Сашку. Потом он перевел взгляд на стоящую на порожках «аквариума» Василису и почесал затылок.
«Не может быть, чтобы все у них так подло кончилось, — подумал Иван. — Ну, не мо-о-ожет!.. Что я Василису, что ли не знаю? Бедный малый!.. Ух, и достанется же ему сегодня еще раз от Василисы… В общем, мало не покажется».
Наверное, Мишка чувствовал себя уверенным только на политическом поприще. Это могли быть жаркие споры, относительно миролюбивые диалоги или просто статьи, над которыми нужно было много и упорно работать. Но чем дальше уходил Мишка от своего любимого занятия, тем неуверенное себя чувствовал. Почва реального мира казалась ему зыбкой и ненадежной, как поверхность неисследованного болота. Но больше всего, конечно, его пугало одиночество… Нет, если он, например, работал над статьей, все было хорошо, но любое другое реальное и мирское занятие — особенно перерыв в нем, когда Мишка успевал придумать какие-то проблемы или страхи — могли довести его едва ли не до возмущенного крика.
Марина ушла, как она выразилась, «всего на десять минут к подруге», Мишка ждал ее сидя на лавочке и внутри него происходили совсем уж нехорошие вещи: словно, что-то шаталось в темноте, как прогнившая, деревянная башня, почему-то оказавшаяся в каменном колодце. Она с чирканьем задевала обветшалые стены, натужно скрипела, сопротивляясь неизвестно чему и трещала непонятно по какой причине. С помощью Марины Мишка смог справиться со страхом перед открытым пространством там, на пляже, но теперь, словно воспользовавшись отсутствием милой и все понимающей женщины, страх вернулся и набросился на Мишку с такой силой, с какой не нападал еще ни разу.
Мишка откинулся на спинку лавочки и закрыл глаза. Темнота была красноватой, как подсвеченный снизу зловещий занавес. Мишку била нервная, мелкая и противная дрожь. Начавшаяся было мысль «успокойся, пожалуйста…» вдруг показалась Мишке крошечной и фальшивой. Он горько усмехнулся.
«Ну, думай-думай, философ!.. — со злостью начал ругать себя Мишка. — Рассуждай, успокаивайся, уравновешивайся и продолжай громоздить одну ложь на другую. Всю свою жизнь ты прожил как осклизлый моллюск в раковине, хочешь и дальше так?.. — Мишка сжал зубы так, что они скрипнули. — Заорать хочется: «Я убью тебя, мысль!» И убил бы, если бы мог. Потому что ты, мысль, — сволочь, низкая мразь и хитрое животное. Даже сам дьявол — ничто перед тобой. Ты раскармливаешь интеллект как свинью на убой, и пока он привычно перемалывает одну привычную мысль, тысячи других, невидимых и темных, заползают в разум как черви. Человек!.. Ах, что б тебя, человек!.. Ты строишь в уме дом, а его вдруг сносит рожденная в тебе, но не тобой лавина; ты как веревку плетешь длинную цепь рассуждений, а она вдруг рвется из-за одного неловкого движения и все это происходит не потому что ты слаб, а потому что вокруг тебя — в твоем придуманном тобой же мире — бездна без дна…»
Мишка поставил локти на колени, уткнулся в ладони лицом и вдруг почувствовал влагу на щеках.
«Господи, да пощади же!.. Не могу так больше… Ничего не могу и не умею! Вот красивую женщину встретил и вдруг понял, что… да я просто не жил до этой встречи. Кто я, что я и зачем я?!.. Какая может быть, к чертям политика, если ты ничего не умеешь и ничего не можешь?.. Если бы не Сашка, вполне может быть, что тебя просто уже не было. Что со мной, господи?!.. Что?!..»
— Миша, вам не скучно? — весело окликнула Мишку Марина. — Или вы решили немного поспать?
Мишка оторвал от лица ладони и посмотрел на Марину.
— Что с вами, Мишенька?!.. Почему у вас глаза красные?
— Я думал о своей книге, — без выражения ответил Мишка. — Если мне удастся написать в ней то, о чем я думал сейчас, это будет… это будет очень хорошая книга.
— Ну, и напишите. Кто вам помешает?
— Я… Только я сам.
— Ну, я уверена, что с собой-то вы справитесь. Пойдемте еще погуляем. А к девяти я уведу вас к себе. Вам нужно еще раз принять лекарство. Согласны?
Мишка радостно улыбнулся:
— Еще как согласен.
Когда они снова пошли по аллее, Марина спросила:
— Мишенька, а о чем вы думали, когда я подошла к вам?
— О человеке. О том, что все начинается с человека и, если ты хочешь переделать мир, нужно начинать с себя самого.
— А с этим кто-то спорит?
— Да. Постоянно. Есть очень простая логика борьбы со здравомыслием: его нужно подхватить, возглавить и довести до полного идиотизма.
— Расскажите мне о методе этой борьбы.
— О, с огромным удовольствием, Мариночка!..
…Витька закончил работу в начале одиннадцатого. В бледном, падающем из церковного окна свете, он умылся из торчавшего посреди газона крана и, разглаживая волосы мокрой рукой, долго смотрел на окно.
«Как он там ночью спит, а? — подумал Витька о стороже. — Я бы не смог, наверное… Страшно же!»
Уже у ворот Витьку окликнул отец Михаил. Витька оглянулся и увидел неторопливо идущего к нему священника, старую «Волгу» за киоском и присевшего возле ее заднего колеса Вовку.
— Устал? — спросил Михаил. Он вдруг ласково улыбнулся: — Может быть, подвести тебя?
— Еще чего!.. Сам дойду. Вы, батюшка… — Витька замялся. — Простите если что не так…
— Господь все простит.
— Благословите, батюшка.
Витька склонил голову и, секунду спустя, ткнулся губами в руку Михаила. Он удивлялся ласковому голосу священника, его неожиданным и добрым словам, но еще больше глазам отца Михаила словно что-то ищущими в нем и в то же самое время уже радующимися, словно искомое, если еще даже пока и не найдено, но все-таки окажется в нужное время в нужном месте.
«Время какое-то странное, — пронеслось в голове Витьки. — Словно его и нет совсем. Словно уже и не живешь, а летаешь…»
Выйдя за крайние дома на проселочную дорогу за Меловой, Витька оказался в целом море лунного света. Дорога перед ним, полевая трава и даже просторная ширь, открывшаяся на взгорке, все серебрилось в живом и ровном свете.
К Витьке пришла радость… Она становилась все больше, все шире и глубже. Радость казалась игривой и легкой, как вкусная пивная пена. Церковь, ласковая улыбка отца Михаила, ворчливый и насмешливый Вовка, все это осталось там, сзади. А впереди была только дорога в сияющем лунном свете.
«Ап-па, ап-па, ты моя левая лапа, — бездумно напевал про себя Витька. — Дзинь-дзинь-дзинь, ты мой левый костыль…»
Ему хотелось смеяться. Пришло ощущение беспредельной свободы, и Витька вдруг понял, что он радуется именно ей и только ей. Ему ничего не мешало и ничего не тревожило. Свобода — этот заполненный одной огромной радостью мир, не знающий границ — кружил ему голову, делал сильным и неуязвимым. К Витьке вернулось чувство времени, но время, как оказалось, тоже можно было напитать радостью, как мягкую, податливую губку.
Он пошарил в кармане в поисках сигарет и нашел только смятую пустую пачку.
«Жаль, жаль и уже купить негде», — немного расстроился Витька.
Потом он вспомнил о пачке сигарет, которую швырнул ему Петруха Ха. Он так и не поднял ее, потому что тут же забыл о ней.
«Ладно, придется туда завернуть… Крюк не очень большой, а до полуночи и до дома доберусь».
Уже через час Витька легко нашел знакомую поляну возле леса и даже кусок веревки, привязанный к колышку. Он осмотрелся по сторонам, вспоминая, где стоял Петруха и, как и куда он бросил пачку сигарет. Заостренный Витькин взгляд застыл на сросшихся в живой ком кустах скользнул дальше влево и тут же замер, натолкнувшись на белые полиэтиленовые ручки сумки словно заячьи уши, торчащие из норы.
«Тут ничего такого не было», — удивился Витька.
Подойдя ближе, он нагнулся, потянул на себя «уши» и из земли (свежей, недавно потревоженной земли) легко вынырнула белая полиэтиленовая сумка. Витька сунул в нее руку и вытащил тугую и плотную пачку денег.
«Снова евро… — пронеслось у него в голове. — Да кто же это тут их как мусор разбрасывает-то?!»
Мир стал прежним, то есть снова старым и больным. Это был лишенный радости ночной и темный мир, а в небе сияла разбойничья, безразличная луна. На мгновение перед мысленным взором Витьки промелькнуло расстроенное лицо жены.
«Опять?!.. — возмущенно крикнула ему Вера. — Да сколько же можно, Господи?!.. Что же ты у них всех вроде дурачка-то, а?! А мне что делать? Может быть, голову в петлю сунуть?»
Витька мотнул головой, но видение не исчезло и вдруг превратилось в веселое лицо Ганса. Ганс хохотал, завалившись на кровать, и смешно поднимая вверх ноги.
«Ой, не могу!.. Ой, уморил, сволочь! — с трудом протискивая слова сквозь смех, стонал Ганс. — Я думал у нас один клоун… Я! Ха-ха!.. Но нет, как оказалось. Тут и посмешнее типы есть».
Проснулась острая алкогольная жажда… В воздухе вдруг запахло нагретым стеклом, пластиком и продезодорированной кожей автомобильного салона.
«Гуляй, рванина!..» — пронеслось в опустевшей Витькиной голове.
Он осел на землю. Во всем теле снова проснулась хорошо знакомая ему ноющая слабость и боль в правом боку. Витька закрыл глаза и обиженно, как-то по-детски всхлипнул.
«Пропал! — подумал он. — Совсем пропал!.. Жил как сволочь последняя и сдохну как свинья».
…Ганс и Иван Ухин сидели возле домика за деревянным столом. Оба лениво выкладывали на старые, потрескавшиеся доски костяшки домино и, прищурившись, рассматривали их в неярком свете фонаря.
— Мухлюешь, Ваня… Куда «пятерку» к «шестерке» лепишь?!
— Не заметил просто... Но ты не переживай, Гансик, все равно «козлом» станешь.
— Ага, жди!.. Ты, Ваня, как был глухой деревней, причем с рогами, так ей и останешься.
— А почему с рогами-то?..
— А потому что с копытами!
Иван чуть сдвинул руку, подставляя ладонь с зажатыми с ней костяшками домино под свет фонаря и чуть усмехнулся.
— Слышь, Ганс, у меня отец с двадцать седьмого года рождения, — неторопливо начал он. — В сорок пятом на фронт рвался, но так и не попал. Но служил после войны у вас… то есть в Германии. Случай однажды такой с ним произошел… Неподалеку от деревни, в лесу, танк «тигр» стоял. Бросили его, что ли?.. Короче говоря, забыли все про него. Мир наступил — такие «игрушки» людей уже не интересовали. Возле леса, на шоссе, пост стоял, а на посту — десяток наших пацанов в военной форме. Мальчишки совсем… Из оружия — только винтовки и автоматы ППШ. И вот однажды этот чертов «тигр» вдруг ожил и пошел на них…
— Не понял, — перебил Ганс. — Как это ожил?
— А вот так!.. Взял и ожил. Слушай дальше… Отец мне рассказывал, мол, этот «тигр» еще метрах в пятидесяти от них был, но мешки с песком в стороны поползли как тараканы. На войну только в кино интересно смотреть, а когда на самом деле на тебя пятьдесят тонн метала прут — весь интерес сразу пропадает. Кто-то из наших мальчишек сразу к деревне рванул, кто-то пару очередей по танку дал, но все равно следом побежал. А танку от пулек что?.. Щекотка одна. Короче говоря, беда бы была, если бы рядом старшина-фронтовик не оказался. Видно не первый раз он с танком один на один встретился… И положил тот старшина противотанковую гранату прямо под танковую гусеницу и не просто так, а метров за двадцать. Аккуратно так положил, точно, только стальные траки в стороны брызнули. Отец мне потом говорил, что вот тогда-то он и понял, почему его на фронт не брали… Нечего ему там было делать, понимаешь? Все его геройство просто пацанством было и больше ничем. Потом из танка уже ваших мальчишек достали… Им лет по пятнадцать было, вряд ли больше…
— Как же они танк смогли завести? — недоверчиво переспросил Ганс. — К тому же, он наверняка поломан был. Иначе его оттуда своим ходом убрали.
— Как — не знаю. Но думаю, что в твоем… то есть в ихнем «гитлерюгенде» не только из винтовок стрелять учили.
— Арестовали мальчишек?
— Нет, конечно. Но пинков, правда, надавали. Потом — отпустили. Родителей нашли, лекцию на военную тему им прочитали, и отпустили. Тут знаешь в чем суть, Ганс?
— В том, что война — это плохо?
— Нет. Я же тебе уже говорил, что разбежались наши мальчишки. И если бы не тот старшина-фронтовик, другие мальчишки, уже ваши, немецкие, наверняка кураж бы почувствовали… Ага, мол, бегут эти проклятые русские!.. А на войне где кураж — там и кровь. Усек?..
Ганс кивнул:
— Усек. Но ведь с вами, с русскими, потому всегда воевать очень трудно. Вы то разбегаетесь в разные стороны, то упираетесь спиной в какую-нибудь разбитую, сталинградскую стену и вас сам черт с места не сдвинет. Вас очень трудно понять, Ваня.
— Да и не это главное!.. Тут суть в том, Ганс, что, может быть, мы, русские, и глухая деревня с рогами, но даже не смотря на эти рога мы настоящими «козлами»-то никогда не были.
Ганс засмеялся:
— Согласен, Ваня, согласен!..
Неожиданно он замер, посерьезнел и его и без того вытянутое лицо вытянулось еще больше.
— Идет!.. — тихо выдавил он.
Иван уронил костяшки домино на стол.
— Кто?..
— Кто, кто!.. Она! Василиса.
— Дождались, наконец-то, слава тебе, господи!.. — Иван упрямо не смотрел в ту сторону, в какую уставился Ганс. Он принялся неторопливо сгребать «костяшки» в кучку: — Злая, наверное?..
— Не вижу… Темно... А-а-а, нет, злющая!..
— Не вздумай сбежать, — горячо зашептал Иван. — Иначе они тут просто передерутся, понял? Кстати, у Василисы ничего в руках нет?.. Палки, например?
— Не вижу… Нет!
— Ну, значит уже полегче чуть-чуть. Не знаю, чем уж так ваш Сашка Василису задел, может быть даже случайно задел, но такую как она даже случайно задевать не стоит. Я, когда их сегодня последний раз увидел, сразу понял, что Василиса ждать будет… Ну, когда Сашка к ней на коленях приползет…
— Сашка?!..
— Ну, да… Но лучше бы он приполз, честное слово.
Подошла Василиса. Не без презрения, то есть строго и высокомерно, взглянув на мужчин за столом, она спросила:
— Сашка дома?
— Лежит и переживает, — быстро ответил Ганс. — Даже страдает, наверное. Понятия не имею, что с ним случилось. А вы что хотите-то, Василиса Петровна?
Василиса ничего не ответила и направилась к двери.
— Я у вас форточку специально открыл, — шепнул Иван Ухин. — Ждем пять минут и даже если будет тихо, все-таки посмотрим, что там у них происходит.
Ганс тихо рассмеялся:
— Только ты первый входи, Ваня… А я, по чисто немецкой привычке, за тобой сзади, как за полицаем. Кстати, наверное, нужно взять табуретку какую-нибудь. Ну, для самообороны вроде щита.
… Сашка лежал, отвернувшись к стене. Василиса с шумом пододвинула стул и села.
— Сашенька-а-а! — громко сказала она.
— Что?.. — отозвался в подушку Сашка.
— Ты как себя чувствуешь?
— Нормально.
— Врешь. Я же знаю, что… — Василиса оборвала фразу. — Ну-ка, повернись ко мне.
— Не буду!
— Хватит обиженного мальчика изображать. Поворачивайся.
— Не буду!
Василиса засмеялась, положила руку на плечо Сашки и попыталась повернуть его силой. Тот дернул плечом… Женская рука тут же, с еще большей силой повторила попытку.
— Отстань!..
— Ты только посмотри на меня и все. Я же тебя не укушу.
В конце концов, Василисе — кое-как и с большим трудом — удалось уложить Сашку на спину.
— Какой кошмар!.. — весело сказала она. — Ты в зеркале свою физиономию видел? Весь всклоченный какой-то, опухший, круги под глазами и бледный как смерть. Почему ко мне сразу не пришел?
— А что я у тебя не видел?..
— А вот это глупо. Ты еще очень много у меня не видел. Ты даже дома у меня ни разу не был. И вообще, ты мужик или кто?!
— Может быть, мне и дверь нужно было выломать, чтобы на чай к тебе напроситься?
— Может быть!.. Что ты как ребенок, честное слово! Топнул бы ножкой… — тут Василиса рассмеялась совсем уж весело: — … Мол, я так хочу и все! Почему так не поступил и почему издеваться над собой позволил? Разве я — не глупая баба?
— Ты — Василиса, то есть царица, — Сашка наконец слабо улыбнулся.
— А разве царицы не бабы?.. Или они из другого теста… то есть снега вылеплены?
— В том-то и дело… — Сашка сел. — В том-то и дело, что я в своей царице бабы не вижу.
Василиса достала из кармана пластиковый, круглый пузырек.
— На, держи!.. — она протянула его Сашке. — Тут две таблетки, но тебе этого хватит.
— Зачем они мне? — Сашка отвернулся.
— Пей!
— Не буду!
— Опять, да?.. — Василиса перестала улыбаться, ее глаза потемнели, а подбородок задрожал. — Нет, это не я над тобой издеваюсь, а ты надо мной снова свою власть показать решил.
Сашка промолчал, и Василиса заплакала…
… Ганс заерзал на скамейке, взглянул на часы, которые были у него не на запястье, а почему-то в ладони, и тихо сказал:
— Вань, а Вань…
— Что?
— Пять минут закончились.
Иван взглянул на руки Ганса:
— Интересно, откуда у тебя часы такие?
— Подарили.
— Кто? Знакомый миллионер?
— А хотя бы!.. Ты что думаешь, у меня знакомых миллионеров нет? — Ганс спрятал часы в карман. — Пошли, что ли?
— Ну, пошли…
В комнату первым вошел Иван.
Василиса и Сашка сидели на кровати. У них под ногами валялся пластиковый пузырек, а рядом лежали две крошечные таблетки. Василиса чему-то смеялась и одновременно вытирала влажные глаза. Повеселевший Сашка что-то рассказывал ей и, судя по всему, этот рассказа был довольно забавным.
— Вы зачем пришли? — строго спросила Ивана Василиса.
— Мы водички попить, — мгновенно отозвался невидимый за широкой спиной Ивана Ганс. — А что, нельзя, да?..
— Не улице кранов нет, что ли? — нахмурилась Василиса.
— Там вода хлоркой пахнет, — снова отозвался и не подумавший выступить вперед Ганс.
Неожиданный удар в дверь вытолкал Ивана и Ганса чуть ли не на середину комнаты. Тут же, словно материализовавшись из воздуха, в комнате появился перепуганный Мишка.
— Там!.. Там они!.. — Мишка задыхался. — Там какие-то пьяные ребята потащили двух девочек в старую бильярдную!..
Все смотрели на Мишку, и никто не понимал, что происходит.
— Я у своей знакомой в гостях был… Потом домой шел… — продолжил Мишка. — Потом смотрю, а они их ведут! Одна девочка плакала очень сильно…
Первой ожила Василиса. Она достала телефон и нажала одну кнопку. Почти тут же она сказала в телефонную трубку:
— Володя?.. Пулей к старой бильярдной. Возьми с собой всех, кого сможешь собрать за пять секунд. Быстро!..
Потом встал Сашка. Он набросил на плечи куртку и кивнул Гансу на дверь:
— Пошли посмотрим, что там…
— Не ходи! — тут же попыталась остановить его Василиса. — Возможно, это москвичи. А эти твари умеют хорошо драться. Они могут легко убить тебя.
Сашка усмехнулся. Он легко уклонился от тянувшейся к нему женской руки и вышел. Следом выскользнул Ганс.
Василиса растерянно посмотрела на Ивана Ухина. Тот показал глазами на ее телефон.
— Моему Петьке позвоните, он в котельной сейчас с ребятами… Номер у вас в телефоне есть. А котельная совсем близко.
— Твой сын живет там, что ли?.. — механически спросила Василиса уже пролистывая электронную записную книжку телефона.
— Он с женой поссорился, — пояснил Иван. — Уже несколько раз. А вчера и со мной… Нервничает, в общем, парень.
… Драка в темноте началась почти сразу. После глумливой фразы «А тебе что надо тут, деревня?..» Сашка не думая ударил в усмехающуюся физиономию. Нападающих было не меньше восьми человек. На Сашку тут же обрушился целый ураган ударов, но к удивлению несостоявшихся насильников, ни один из них не попал ни в голень, ни в пах, ни в горло, ни в подбородок, ни в живот. Сашка сделал шаг назад и ударил снова… Он бил короткими встречными ударами, бил резко, возможно не очень сильно, но эти удары слепили глаза слезами, если попадали в нос; слепили сами глаза разноцветными кругами, если находили цель справа или слева от носа; или взрывной болью парализовали правый бок, когда находили печень. Сашка отступал и бил, бил, бил. Он снова и снова уходил от ударов, но уходил не потому, что боялся боли, а потому что хотел только одного — устоять на ногах. Он спокойно выдерживал удар, если понимал, что тот не опрокинет его на спину; уклонялся и делал его скользящим, если тот был достаточно силен и отступал, если град ударов становился слишком плотным. Противникам мешала их скученность, а когда они попытались рассредоточиться, на шум драки уже спешили люди. Многие из них, возмущенные происходящим, подходили достаточно близко и поневоле создавали некий барьер вокруг Сашки.
Вспыхнул прожекторный и ослепительный после слабого освещения, свет… Когда-то небольшая площадь вокруг старой бильярдной была центром прежних «Боровичков» и места для драки там хватило бы, возможно, и на большее количество бойцов, но мешали лавочки по периметру, и груды досок, привезенные для ремонта бильярдной.
За первую же минуту драки Ганса дважды сбили с ног. Он каким-то чудом (с ловкостью «гуттаперчевого мальчика») уворачивался от ударов ногами, вскакивал и снова смело бросался в схватку. «Цивилизованный европеец» (как в шутку часто называла его Василиса) вдруг превратился в пусть и легковесную, но крайне озлобленную и агрессивную куницу в стае дерущихся волков.
Когда один из более умных «волков» все-таки сумел зайти за спину Сашки и уже широко размахнулся для удара, он вдруг замер с поднятой рукой, его лицо исказилось сначала от удивления, а потом от боли и судорожного крика. Он так и упал, не опустив руки. Там, сзади него, находился какой-то невысокий и невыразительный гражданин в надвинутой на глаза кепочке. Судя по выражению лица, он тоже был весьма удивлен внезапным падением человека только что стоящего перед ним.
Еще двоих громил, тоже попытавшихся зайти за спину Сашки, вдруг отвлек хороший пинок от другого гражданина, но уже не в кепочке, а в шляпе лихо сдвинутой на затылок. Но и этот, другой, тоже вдруг выразил довольно сильное удивление, когда на него набросились два хулигана.
— Ребята, вы что, одурели, что ли?!.. — возмутился он. — Я же пошутил, честное слово!..
Неизвестно, насколько честен был этот странный гражданин, но отступая, (чуть ли не готовясь дать деру!) он каким-то странным образом смог отправить на асфальт обоих хулиганов.
Именно тут видимо главарь нападающих (самый здоровый и самый наглый, то есть именно тот, кто и обратился к Сашке с первым и последним вопросом) вдруг начал сомневаться в, казалось бы, такой близкой победе. Во-первых, Сашка упорно не желал падать, а его удары (в силу того, что нападающих стало меньше) стали куда более весомыми; во-вторых, «гуттаперчевый мальчик» упорно поднимался с земли и, хотя не представлял собой такую уж большую опасность, его ярость все-таки вызывала невольное уважение; и, в-третьих, стоило только главарю задуматься над всем этим, как зубодробительный удар ниже носа превратил его губы в самую настоящую кашу.
Откуда-то из темноты вынырнул Николай. Низкорослый, длиннорукий бывший танкист не думая врезался в толпу дерущихся. Он ударил кого-то и тут же дважды ударили его. Николай весело рассмеялся, схватил ближайшего противника за майку, рванул ее вниз и нанес страшный удар головой в лицо.
— Ха-а-ара-а-ашо-о-о!.. — с каким-то звериным рыком орал он. — Ха-а-а-аро-ош-о-то как!..
С криком «мочи, гадов!..» на площадь ворвалась маленькая орда, возглавляемая сыном Ивана Ухина Петькой. И вот тогда драка закончилась… То хулиганье, что еще могло бы драться, оседали на асфальт и закрывали головы руками, а те, что уже лежали, переворачивались на живот и пытались свернуть в калачик, защищаясь от пинков. Лежачих трогать не стали, но тех, кто еще стоял на ногах, быстро уложили лицами на асфальт.
— Местные кто?!.. Меловские есть?! — торжествующим басом орал Петька.
Местные нашлись — их оказалось трое. Им пару раз ткнули кулаками в лица и отвели в сторону для, как сказал Петр, «своей разборки».
Подошли Василиса и Володя, а сзади них маячила физиономия Ивана Ухина.
— Стоять всем!.. — Василиса Петровна крикнула так властно, что мгновенно остыли самые горячие головы. — Володя, обыщи их.
Гигант кивнул и склонился над главарем… Судя по всему Володя достаточно хорошо был знаком с таким делом и уже через пару секунд в его руке оказалось что-то очень похожее на пистолет.
— Чешский травмат, — едва взглянув на оружие, сказал он. — Усиленный бой. Если попадет в голову, может запросто убить.
Василиса кивнула.
— Я тебя, кажется, предупреждала, Толенька?.. — мягко, но вместе с тем очень холодно, обратилась к главарю Василиса Петровна. — Здесь не нужно хулиганить. А ты меня не послушал…
— Василиса Петровна, ну, выпили…ну, слегка побезобразничали… но девчонки, кстати говоря, совсем не возражали… — начал было Толенька.
— Ты будешь объяснять все не мне и не здесь, — уже откровенно хищно улыбнулась Василиса. — Помнишь, подонок, как ты три года назад прощения на коленях выпрашивал? Но теперь тебе вряд ли кто поверит.
Главарь снова попытался что-то сказать, но Василиса Петровна остановила его легким движением руки.
— Помолчи, пожалуйста!.. Сейчас вас отведут в медицинский пункт. Там вас обслужат на самом высшем уровне, а завтра вы уедете отсюда домой. Ты меня понял?..
— Василиса Петровна, я вам все расскажу!.. Вы же многого не знаете!.. — главарь молитвенно приложил к груди руки. — Вы только выслушайте меня здесь, понимаете?!.. А потом уж решайте, куда мне ехать.
Василиса Петровна молча отвернулась и подошла к двум девушкам, стоящим возле распахнутой двери бильярдной. У одной из них — «пловчихи» Оли — было безразличное, бледное, неумело, даже как-то варварски, разрисовано косметикой лицо. Оля смотрела куда-то в темноту пустыми глазами и совсем не обратила внимания на Василису Петровну. Вторая девушка — худенькая и маленькая — плакала, уткнувшись ей носом в плечо.
— У тебя, Оля, кажется, жених есть? — тихо спросила Олю Василиса Петровна.
— Был… — безразлично ответила та. — Я с ним поссорилась.
— Почему?
— А зачем он мне? — Оля передернула плечами. — Я ведь все равно в город уезжаю.
— Ты никуда не поедешь, — с угрозой в голосе, сказала Василиса. — Ты останешься дома. Как зовут твоего жениха?
— Сережа… Василиса Петровна, но вы же нам с Настей обещали!
— Правильно, обещала. Но я ваша крестная мама, а значит я за вас отвечаю. Повторяю, Настя — поедет, а вот ты — нет. В городе хватает дешевых сук из без такой как ты…
Прибежала запыхавшаяся медсестра Зоя. Едва взглянув на сложившуюся ситуацию, она взяла за плечи плачущую девочку и отвела ее в сторону. Та быстро прекратила плакать, что-то быстро, жалобно и тихо заговорила, но что именно, этого не смог слышать никто.
На площади погас яркий свет. Собравшийся на шум драки народ начал расходиться…
— Василиса Петровна, честное слово, я больше не буду!.. — сказала Оля.
Девушка рассматривала асфальт и начала тихо шмыгать носом.
— Конечно, не будешь, — легко согласилась Василиса Петровна. — Завтра я еще раз поговорю с тобой, но уже в присутствии твоего жениха. Если вы оба откажитесь от моего предложения, которое я вам сделаю, я, разумеется, не буду настаивать. А теперь иди домой.
Василиса Петровна подозвала Петра, что-то тихо сказала ему. Тот кивнул головой и остался рядом с Олей.
Сашка пытался раскурить сигарету. Ганс, Николай и Мишка стояли рядом с ним. Спичка в подрагивающих руках Ганса то и дело гасла.
— Я как чукча из анекдота, — улыбаясь говорил Ганс. — То есть очень сильный, но очень легкий. И устал как черт после светопреставления… Сейчас ветер посильнее дунет — и я упаду.
— Да не тряси ты руками, черт!.. — проворчал Николай. — Курить до ужаса охота, а ты тут философствовать вздумал.
Мишка не участвовал в драке. Он так и остался стоять на грани круга света, дрожал всем телом и судорожно сжимал кулаки. И даже когда закончилась драка Мишка все еще продолжал переживать ее.
— Правильно сделал, что не полез, — сказал Мишке Ганс. — Тут не подушками дрались. А из тебя, Мишенька, как раз и получится хорошая подушка.
Он засмеялся.
Подошла Василиса… Ганс взял Мишку за локоть и потянул его в сторону. Тот как загипнотизированный смотрел на бильярдную.
— Пошли, балбес!.. — прошипел Ганс. — Володя, слышь!..
— Что? — нехотя ответил гигант, обыскивающий очередного пленного.
— Тут один тип так стонет, словно концы отдать собрался.
— Я уже его обыскал.
— Это понятно. А что это с ним?
— Кастетом сзади ударили под ребра. Правда, он не успел заметить кто.
— Жестоко. Теперь его не найдут, наверное?
— Кого?
— Того, кто бил.
— А кто его искать будет? Ты что ли?..
Ганс поежился.
— В Европе так только арабы дерутся. Но их тоже никто не ищет.
Василиса обняла Сашку за шею обоими руками, прильнула всем телом и всхлипнула:
— Сашенька… Олешенька моя!..
Сашка стоял широко, разведя руки в стороны. Он даже не взглянул на Василису.
— Сашенька, я так испугалась!.. Тебе больно, да? Пошли, пошли ко мне!..
Сашка отступил на шаг. Потом еще на один. Он смотрел вниз, словно что-то высматривал на асфальте. Потом отвернулся и быстро пошел прочь.
— Саша!.. — крик Василисы оборвался на какой-то болезненной и обиженной нотке.
Какое-то время молодая женщина смотрела Сашке вслед, а потом отвернулась и пошла в противоположенном направлении. Володя пошел следом за ней.
— Она ничего не поймет, — сказал Николай. Он курил и провожал Василису каким-то долгим, едва ли не грустным взглядом.
— Кто не поймет? — удивился Ганс.
— Василиса. У нас однажды страшный бой был, и уже в самом конце у одного парня маленькая иконка с груди упала… Как ее называют-то? Ладанка, что ли?.. Шнурок, в общем, оборвался. Бой стих, но парень ее только через час с земли поднял.
Ганс наморщил лоб:
— Это ты мне что, загадку, что ли, загадал?
— Нет. Иди за Сашкой, присмотри за ним. Он, кажется, к реке пошел. А я Мишку до вашей хаты провожу… Он от переживаний, кажется, совсем уж не в себе.
— Только водки много не пейте, — буркнул Ганс.
— А у вас есть?
— Есть. Иван Ухин у своего сына три бутылки отобрал и у нас спрятал. Петька, кажется, разводиться собрался, а, чтобы добраться до развода настоящий мужик должен перейти в брод море водки. Кстати, Коля, ты что тут в «Боровичках» ошиваешься?.. Опять за женщинами бегаешь? Смотри, жена узнает, она тебе голову оторвет.
— Ты за меня не переживай, — белозубо улыбнулся Николай . — Так ты, значит, говоришь, есть у вас водка, да?..
… Сашка мыл руки в реке. Он не сидел на корточках, а опустился на колени возле крошечного, почти вровень с водой, обрывчика сбоку пляжа. Сашка с силой тер руки речным песком, подносил их к лицу, нюхал, морщился и снова тер. Мягко шелестела и плескала вода…
Ганс сидел сзади на травке и ковырялся в зубах спичкой.
— Саш, слышь, сколько ты еще свои грабли драить будешь, а?.. — наконец не выдержал он.
Сашка промолчал.
— У тебя сигареты есть?
— Нет.
— И у меня кончились. Пошли домой, а?.. Там сейчас Коля Мишку водкой от шока лечит. Если задержимся — нам с тобой ничего не достанется.
— Я не хочу.
— Не хочешь сам — подумай о своем друге.
Ганс целую минуту ждал ответа и не получив его, кряхтя встал и направился к берегу. Порывшись в траве неподалеку от Сашки, он поднял что-то, подошел к Сашке и протянул ему это что-то.
— На, поклонник гигиены.
— Что это?
— Мыло. Одна заботливая мамаша своему сынку каждый день ноги моет. Тут этих обмылков, наверное, уже десятка два. В общем, не берегут люди природу…
Сашка взял мыло, намылил до локтей руки и лицо.
— А давай, вообще, искупаемся, а? — предложил Ганс.
Уже через минуту они оба врезались в воду. Луна в реке раздробилась на сотни маленьких блесток, разбегающихся в разные стороны. Ганс весело, и едва ли не по-гусиному, гоготал.
— Как же хорошо, а?!.. И спасибо тебе, Господи, за то, что полчаса назад меня ты меня чуть не убил.
Сашка заметно повеселел. А последняя фраза Ганса заметно рассмешила его.
— Ты хоть думай, что говоришь, — он повертел пальцем у виска. — Бог-то тут причем?.. Разве он тебя убить хотел?
Ганс пожал плечами:
— А почему нет? Я тут недавно с твоей Василисой пообщался и во мне сомнение зародилось: ведь Бог, он на то и Бог, что без него ничто случится не может, ни доброе, ни злое. Понимаешь?.. Нет?..
— Нет. Никогда не думал об этом.
— А зря. Впрочем, придет время — задумаешься еще. Это я точно знаю… Только ведь ты глупый и очень-очень правильный. Ну, как танк, наверное… Только по прямой идти умеешь. И только в лоб…
Когда они оделись на берегу, Ганс спросил:
— Саш, ты к Василисе сейчас извиняться пойдешь?
Вместо ответа Сашка долго смотрел на реку, потом мотнул головой, словно прогоняя не нужные мысли.
— Я никуда не пойду.
«Вот тебе и ответ на загадку умного и драчливого бульдозериста Коленьки, — подумал Ганс. — Парень тот, может быть, через час и поднял иконку, когда руки вымыл, а вот молиться он долго еще не мог… Кровь и грязь, они ведь разными бывают, и есть такая грязь, которую просто так и одним мылом не отмоешь. Эх, Сашенька, ты, Сашенька, что же мне делать с таким простодушным как ты, а?.. И откуда же ты только такой на мою голову свалился?!»
Главы 14 - 15
© Copyright: Алексей Котов 2, 2023
Свидетельство о публикации №223010200746
Свидетельство о публикации №223010200746
Рецензии