В. Н. Пучков. Былинки II. Взрослая 11, 12, 13, 14

11.  Говорила мене мать: – Паси коров!
 
     Случай, похожий на предыдущий, с утоплением лодки, произошел в 1987 году на Приполярном Урале, на полевой экскурсии, посвященной докембрию и нижнему палеозою. Я участвовал в палеозойской части экскурсии по Кожиму и Косью, полноводным рекам в бассейне Печоры, текущим на запад, с ревущими при высокой воде перекатами, сменяющимися глубокими и спокойными ямами-плесами. Большое количество скал на берегах позволяет в деталях изучать стратиграфию девона, силура и ордовика. Организатором экскурсии было воркутинское производственное геологическое Объединение «Полярноуралгеология».  Оно же являлось и основным потребителем результатов, поскольку отвечало за съемку среднемасштабных геологических карт севера Урала – без правильной стратиграфии нет и правильной геологической карты.

     Руководили экскурсией Б.Я.Дембовский и В.А.Наседкина, кандидаты наук, специалисты по стратиграфии ордовика. Среди участников были известные стратиграфы из ВСЕГЕИ, Коми Научного  Центра, ПГО Полярноуралгеология и некоторых других учреждений,  в общем, человек двадцать. Воркутинская производственная организация обеспечивала логистику, включавшую снаряжение – палатки и надувные лодки, – кухню и вертолетные рейсы. Наслаждаясь живописными пейзажами западного склона Урала, я сделал даже несколько этюдов маслом), а отсутствие необходимости организовывать производственный процесс было дополнительным бонусом.

     Ближе к концу экскурсии наша группа перелетела на вертолете с Кожима на соседнюю реку Косью и увеличилась на три человека:. Уфимский палеомагнитчик Николай Федорович Данукалов и его старший сын нас уже там ждали. С вертолетом из Инты прилетел незнакомый молодой, очень самоуверенный выпускник Уральского Горного Института, с манерами мажора; якобы племянник какого-то большого городского начальства. Как звали, не помню.. Мажор и мажор.
    
      Николай Федорович,  кандидат наук, спортсмен, резкий, рисковый человек, на Косью – при спуске на резиновой лодке по быстрой протоке ударился головой о наклонную лесину, – чуть не погиб. Ко времени встречи с нами он уже почти забыл этот случай. Собирал материал по палеомагнетизму на ордовикских разрезах, был энергичен, лучился оптимизмом. Фамилия Данукалов – благоприобретенная. Вообще-то фамилия его отца  украинская – Данука. Как он рассказывал, метрику о рождении ему выписывал пьяненький дьячок, – увлекся и написал Данукал, – а чтобы не портить бланк, дописал –ов. руссифицировав фамилию. Сейчас есть уже и дети, и внуки Данукаловы. Уникальная фамилия. Целая династия геологов. Внучка Маша, сотрудник Геологического Института РАН, кандидат геолого-минералогических наук, работает на арктических островах.
      
     К великому сожалению, Николай Федорович погиб через несколько лет при трагических обстоятельствах. Он находился в закрытом кузове экспедиционной машины ГАЗ-66, ныне называемой  Шишигой, которую занесло на мокрой дороге перед закрывающимся шлагбаумом и приближающимся поездом, и она опрокинулась. Возможно, Н.Ф. отделался бы легкими травмами, если бы остался в машине, но он попытался   выскочить, и верхняя перекладина двери ударила его по грудной клетке, сломав ребра и не оставив шансов на жизнь. Трагизма этому несчастью добавило то, что что за рулем машины был один из сыновей Николая Федоровича, Костя.

      Итак.  Мы благополучно осмотрели запланированные ордовикские объекты и на нескольких надувных лодках поплыли по Косью, к месту, где нас должен был подобрать вертолет. Первой шла лодка с Бруно Дембовским, который в свое время занимался здесь геологической съемкой, открыл небольшое месторождение медистых песчаников и вообще был, завсегдатаем, можно сказать, аборигеном здешних мест. Следом шла большая лодка НЛ-8, в которой уместилось человек десять, я – на корме, мажор – на носу. Именно эти два места являются ключевыми: люди, их занимающие, корректируют курс лодки. Дембовский нас предупредил, что впереди будет опасное место, где надо прижиматься к левому берегу с галечной отмелью, и наоборот, как можно дальше держаться от правого, выступавшего в виде скалы, в которую бьет вода.  Воды в тот момент было не так много, а вот несколько лет ранее, весной, туристы сплавлялись на плоту – и врезались именно в ту скалу – не смогли отвернуть. Плот разбился вдребезги, туристов по инерции выкинуло далеко в лес, никто не выжил.
 
     – Все поняли? – спрашиваю.

     – Поняли! – дружно отвечают.

     Плывем. Вскоре выходим на тот самый перекат. Слева коса, справа скала, в которую бьет вода. Командую мажору, мол, отгребаем влево! К косе! Результатов не вижу. Зато слышу в ответ меланхоличное: «А ладно! Прибьет!» Понимаю, что отгребаться от скалы этот самоуверенный идиот не собирается. Управлять десятиместной лодкой я один не могу: ее только закрутит. Счет идет секунды. Даже для продолжения диалога – надо воздух в легкие набрать. Упертый мажорчик! В лодке в основном молодые женщины и девушки, а мы плавно приближаемся к скале!

     Вода со страшенной силой прижимает лодку к выглаженной каменной поверхности и с легкостью ставит на попа. Пассажиры горохом сыплются в воду, через левый борт. Оказавшись в ледяной воде, кричу: «Держитесь за лодку!» Веревка, пропущенная вдоль борта, позволяет использовать лодку, как большой спасательный круг. Сам с трудом подгребаю к берегу. На мне резиновые бродни, тянущие ко дну. Их можно сбросить, но жалко. Сразу за скалой начинается плес (яма), и я подплываю к берегу, выливаю из сапог воду, Вспоминаю о своем рюкзачке. Он прикреплен к резиновому сиденью, так что не мог утонуть. Уже хорошо! Оказалось, одна из девушек не умеет плавать. Общими усилиями выуживаем ее из воды. Тоже хорошо! И тут начинается самое интересное: рюкзачок мажора, с деньгами и документами, – тю-тю, утонул. Мажор – в панике.

     К этому времени подплыл Николай Федорович на своей легкой лодочке с характерными задранными носами. Ввел его в курс дела и говорю, что скорость течения воды в яме небольшая, не исключено, что рюкзак еще не вынесло на следующий перекат. Давайте проверим. Н.Ф. садится с веслом на корму, а я ложусь на живот на носу и смотрю в хрустально чистую воду. Под лодкой медленно проплывают камни, коряги, водоросли.  Метнулся хариус, ушел под берег. Ага!  Вот и рюкзак: медленно-медленно плывет в сторону Кожим-рудника, вместе с деньгами и паспортом, на глубине около двух метров, периодически цепляясь лямками за дно. Рюкзак выуживаем, вручаем владельцу. Не могу удерживаться от укоризненного: Говорила мне мать: паси коров. И председатель уговаривал. Так нет же: пошел в Горный!
               

12.    О Бруно Дембовском

      Бруно, неоднократно упоминавшийся мною в «Былинках» и книжке воспоминаний, – личность легендарная и противоречивая, и я благодарен судьбе, что нас сводила. Начать с того, что мы оба учились на геологическом факультете Московского Университета, он на курс был старше меня, и однокашники из моей группы уже успели с ним познакомиться, поскольку вместе ездили в какие-то каникулярные поездки. И нет-нет, кто-нибудь да вспоминал с улыбкой: а вот Бруно…метко сказал, пошутил, устроил розыгрыш, организовал, и т.п.

     Еще до делового сотрудничества с ним, я уже много о нем знал. Весьма примечательной и необычной была история его детских лет, услышанная от него самого и от его друзей. Его мать рано умерла, отец, латышский коммунист, погиб в начале войны. Бруно и его сестру, немногим старше его, оставшихся сиротами, при наступлении немцев эвакуировали в глухую тюменскую деревушку, где они хлебнули лиха.  Бруно решился на отчаянный шаг– написал письмо Сталину: дескать, помогите, Иосиф Виссарионович, совсем околеваем. И вот однажды на поле за околицей деревни сел самолет, из него вышли два человека в кожанках, спрашивают: – Где здесь Дембовские? Нашли, привели, усадили в самолет и увезли. Сестру устроили в детский дом, а Бруно определили в нахимовское училище.

     Мне довелось читать, что организация нахимовских и суворовских училищ не обошлась без совета генерала Красной Армии и графа в одном лице -  А.А. Игнатьева, автора замечательной книги воспоминаний «Пятьдесят лет в строю». Он подал вождю идею о возрождении кадетских корпусов, по типу дореволюционных российских военизированных школ для детей. Так возникли нахимовские и суворовские училища. 

       Из Бруно стали воспитывать будущего офицера ВМС. По-видимому, он учился прилежно, и в июне 1945 года его даже включили в состав участников парада Победы на Красной площади.

      После парада был банкет, и мальчишкам в военной форме выделили отдельный столик, – вино заменял лимонад. Отзывы о банкете были как о царской роскоши. Произносились тосты; именно тогда Сталин выступил со знаменитым тостом за здоровье русского народа. В разгар банкета Бруно попросил слова. Не побоялся, он был отчаянным парнишкой! Обращаясь к Сталину, сказал: – Помните, товарищ Сталин, я написал Вам письмо, а Вы прислали за нами самолет? Спасибо Вам, потому что иначе нам с сестрой пришел бы каюк. После этого Сталин распорядился дать ребятишкам правительственный ЗИМ и катать по ночной Москве, пока не скажут: –Хватит!

         Все шло своим чередом, Бруно уже учился на военного моряка, но в СССР началась кампания по сокращению армии. Он уволился и выбрал гражданскую профессию геолога, поступив на геолфак МГУ, который только-только переехал в новое высотное здание на Ленинских горах. Отучившись, распределился в Воркуту, в Полярноуралгеологию. Работал там по специальности, геологом-съемщиком практически до конца своей жизни.

        Регулярно приезжая в Воркуту, в геологические фонды – региональную библиотеку рукописных отчетов, – я снова встретился с Дембовским, и сначала 60-х годов уже довольно часто там с ним встречался, приветствуя его как старого знакомого.  Тем более, что его первой женой была моя однокашница Тоня, из группы полезных ископаемых. Как-то, по прошествии времени, Бруно буркнул о ней: «бесполезное ископаемое»; вскоре они расстались. Жили они в то время  на Руднике, в длиннющем бараке, который Бруно называл лежачим небоскребом – за словом он в карман не лез. Сотрудничать мы с ним стали несколько позже, в начале 70-х, когда оба столкнулись с новыми проблемами интерпретации геологических данных на Полярном Урале – в частности, объяснения генезиса серпентинитового меланжа и грабеновых фаций ордовика. Тогда же я заявил о себе, как о специалисте по конодонтам, что оказалось весьма актуальным для западного склона Приполярного и Полярного Урала, в частности Лемвинской зоны, где Бруно тогда работал. Там я с ним сошелся более тесно, и несколько раз бывал с ним в поле.

      Назвать Дембовского примером для молодого поколения я бы не рискнул: гусар, выпивоха, весельчак, шкодник, и его шуточки иной раз отличались дурным вкусом.  Он, например, мог обучить своих прибалтийских друзей, приезжавших к нему на Урал, как по-русски приветствовать собравшихся на завтрак геологов: – Приятно ср*ть!.... К негодованию любителей собачек, отстреливал бродячих собак на Руднике из форточки – у него была мелкашка, а форточка работала как глушитель. Рассказывал, как его повязала милиция за дебош в ресторане, а он объявил себя сыном тогдашнего польского министра обороны Дембовского, который был как раз тогда с визитом в  России. Вранье это продержалось с полчаса, после чего его определили на пятнадцать  суток махать метлой, за нарушение общественного порядка: закон только что вступил в силу. Ему все было нипочем, и многое прощалось: таково было обаяние его личности. В экспедиции выговоры чередовались с благодарностями – при всех закидонах, это был квалифицированный геолог, первооткрыватель двух месторождений медистых песчаников, и намечалась даже командировка на аналогичные месторождения в Чили, но Пиночет помешал. Был одним из соавторов книги по стратиграфии ордовика Полярного Урала, которую я редактировал, автором многих научных статей, кандидатом наук.

       В 1986-м, за год до экскурсии по стратиграфии докембрия и нижнего палеозоя Полярного Урала, Бруно Янович пригласил меня поработать с ним над научными проблемами предстоящей экскурсии. Как я понимал, ему потребовалось мое умение искать конодонты и предварительно определять их уже в поле. Приехал я в Воркуту, сижу в квартире Дембовских –  на Руднике – в поселке геологов на противоположном от города берегу реки Воркута. Квартира в доме сталинской постройки, с высокими потолками, с видом на реку – такие давали начальникам съемочных партий, рядом – контора Полярноуралгеологии. Сижу уже несколько дней. Бруно с собакой улетели раньше. Его жена, Зинаида Павловна, которая должна была лететь  вместе со мной, по каким-то хозяйственным надобностям задержалась, и заодно меня опекала. 

       Наконец получаю сигнал: летим! Погода отличная, Хребет как на ладони. Ми-4 садится на плоскогорье, возле одинокой палатки, дымок вьется из печки, охапка дров, высокая антенна для рации, на растяжках. Выходят встречать Дембовский и Джим – молодой колли. Вот и весь наш отряд. Местоположение – к северу от Самсоновых гор. Там я узнал задумку Дембовского. В этих местах было большое количество выходов кремнистых сланцев, которые Бруно картировал как чигимскую свиту ордовика. Эта свита торчала в стратиграфических схемах больным зубом: занимала вроде бы положенное ей место, а доказательств – руководящей фауны – не было. Бруно надеялся, что мои находки конодонтов подтвердят ордовикский возраст этих кремней. Ага, не тут-то было! Копаясь  в разрезах, я находил в кремнях только девонские конодонты, преимущественно из рода  Palmatolepis и Polygnathus. К сожалению, это девон: ошибки быть не могло.

      Настало время перемещать лагерь. Ждем вызванный по рации вертолет, а он, собака, не летит: горы затянуло облаками. Тем временем читаем привезенную мною Литературную газету с речами делегатов VIII  Cъезда советских писателей, обмениваемся мнениями. Многое читается между строк, это нам не впервой. Чувствуем, что намечаются перемены, пока, правда, неясно, к добру ли…Оказалось – не к добру. Начинается горбачевская «перестройка».

        И вдруг, в середине дня, когда и не ждали, слышим урчание мотора. Вертолет! Он нацелился в промежуток между облачностью и плоскогорьем, - небольшой, но достаточный, чтобы   присесть. Оказывается, пилот вылетел «на разведку», и воспользовался образовавшимся окном. Быстро вытряхиваем угольки из топившейся печки – дело к осени, было холодновато, свертываем палатку и антенну рации, грузимся, летим. Перемещаемся к югу, недалеко: в верховья Чигим-Харуты, в район распространения кремнистых сланцев, которые Дембовский считал эталоном чигимской свиты. Ну если и здесь не ордовик – то уж извините…

       На второй день работ нашел конодонты. Облик – ордовикский. Победа! Моя задача выполнена, можно возвращаться к цивилизации. Бруно вызывает вертолет «для профессора-геолога из Сыктывкара».



   13.        Кожи;мский прииск, комиссия, Туманов.

Повстречает наши лодки
Перекатов шумный вал.
Там когда-то самородки
Сам Туманов намывал.

Но не жадностью наживы –
Жаждой странствий проживем –
По Кожи;му, по Кожи;му,
Пока живы, проплывем!

               
           Вертолет, залетевший в лагерь Дембовского на Чигим-Харуту за мной, был на самом деле зафрахтован комиссией партийных деятелей и экологов, собранной с целью закрыть активно и успешно работавший в верховьях р. Кожим золотоприиск. С ними был и руководитель старательской артели небезызвестный  В.И.Туманов.
    
        Его легко было отличить. Партийные деятели, от обкомовских до райкомовских – мрачные, неулыбчивые, как бы застегнутые на все пуговицы. Этот – живчик, легко откликающийся на вопросы и сам комментирующий ситуацию. Первое впечатление – что он и не очень-то расстроен, что целью комиссии является, возможно, закрытие его прииска. Он уже пережил не одно закрытие, и снова, снова открывал прииски в других регионах.   Лицо у него простецкое, русское, нос картошкой (возможно, в память о занятиях боксом). Красавчиком не назовешь. Лысина во всю голову, правда оставшиеся волосы только начинают седеть. Невысокий крепыш. Возраст – 59 лет. От знакомых геологов, к которым я отношусь с уважением, я уже был наслышан о нем как о человеке смелом, удачливом, инициативном, хорошем организаторе, умевшем найти выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Он был зачинателем широко развернувшихся старательских работ на золото в СССР, и как говорят. «первым легальным миллионером». Хорошим знакомым Высоцкого, Евтушенко, Говорухина. Наблюдал я за ним и другими членами комиссии беспрепятственно, стараясь быть незаметным.

          Многое мне открылось позже, когда я прочел его книжку «Всё потерять — и вновь начать с мечты»  Фраза из известного стихотворения Киплинга, Я его переводил, и в моем переводе это звучит так: «Все потерять – и вновь начать сначала».

       Меня удивляет, как он выжил в условиях крайнего севера, когда кругом люди мерли как мухи, и сам он – резаный, колотый, порванный собачьими клыками, не раз избитый до полусмерти за побеги: восемь за восемь лет лагерей, и жив до сих пор: ему, когда я пишу эти строки, 95 лет! И он не один такой: среди бывших заключенных, немало долгожителей, авторов воспоминаний, к примеру, Д.С.Лихачев, или же Д.А. Быстролетов…
 
          Садимся на базе прииска, выше среднего течения Кожи;ма. Осматриваюсь. На золотоприиске я впервые, даром что геолог. Работа в самом разгаре. Бульдозер загружает породу в короб, где она промывается мощной, в несколько атмосфер, струей воды из брандспойта – а правильнее – гидромонитора. Галька, валуны отлетают в пустую породу, а песочек поступает на вашгерд – дорожку с порожками, где задерживается тяжелая фракция. Галечно-валунная фракция образует пустынные поля за прииском. Лунный пейзаж. Сколько лет надо, чтобы природа залечила рану? Вот он, один из аргументов экологов: «Вред природе! Закрывать!» Впрочем, вся горная промышленность – разрушает природу... И что? Назад, в пещеры, шкурами прикроемся? Кстати, шкуры – тоже вред природе, и ни шкур, ни пещер на всех не хватит. Ну это так, к слову (экологу – от геолога). Законы о рекультивации земель есть, но кто и как их выполняет?! В дальнейшем, эта территория вошла в созданный в 1994 году в национальный парк Югыд ва (Светлая Вода, если я еще не забыл коми слова).

                Не знал я тогда, что стою в преддверии разгрома одной из самых успешных золотодобывающих артелей «Печора»!

                Смотрю опять на Туманова. Видно сразу, что здесь он начальник. Отношение работников к нему уважительное, но без заискивания. Подзывает повара. Обед уже прошел, но надо накормить комиссию. – Хорошо, будет сделано.

                Оглядываюсь кругом. Палаток нет. Прочные домики, сложенные из бревен. Контора, жилые помещения, столовая, склады, баня (это обязательно! Круглосуточное обслуживание). И еще, как бонус – избушка массажистки. Женщина средних лет в спортивном костюме. Объясняет, что после тяжелой физической работы трактористы и другие рабочие охотно проходят сеанс массажа. Как платят? – Не обижают. Вообще на место в артель старателей как правило, бешеный конкурс. Бывают люди и с высшим образованием и даже, как поговаривают, кандидаты наук.
                Позвали к столу. Обед хорош. Салат, бифштекс с гречкой. Компот наваристый, – сухофруктов не пожалели. Сыр. Хлеб – своей выпечки. И это остатки от обычного обеда горняков! В интинской столовой так не накормят. В стране начинается горбачевская бескормица.

                После обеда работа комиссаров «на месте» быстро сворачивается: протоколы будут писать уже в Инте. Так что лечу с комиссией в Инту, а там и домой, на поезде. 

 


14.       Войновский-Кригер и Македонов*
 
      «Былинки» – отнюдь не главы  воспоминаний, а лишь пометки на полях моей жизни. Поэтому далеко не обо всех замечательных людях здесь рассказываю. Скажем, наши старейшие геологи А.А Чернов и В.А.Варсанофьева для меня были небожителями, и контакты мои с ними были довольно редкими.
    
     Один из выдающихся исследователей, в круг интересов которого входил Полярный Урал, был академик Николай Павлович Юшкин. Он был моим другом и почти сверстником, но по преимуществу минералогом. Из тех же, кто действительно повлиял на результаты моих исследований был Константин Генрихович Войновский-Кригер: в то время, когда я задумал заняться геологией Лемвинской зоны, главным источником знаний по этой территории были его работы. К тому времени он переехал из Воркуты в Алма-Ату, получив должность профессора Политехнического Института. Позже я узнал, что ему предлагали место Председателя Президиума Коми Филиала Академии СССР. Как он сам говорил, отказ от этого предложения он сопроводил словами: – Огурцы делить? Нет, не желаю!  – подразумевая, что высокое положение предполагало обязанность делить некие блага: должности, квартиры, пайки, в которые входили и огурцы тоже, чем заниматься он категорически не хотел.
       
      У меня в то время появились вопросы по Лемвинской зоне. Я написал К.Г. письмо. В ответ он выслал мне оттиски статей по интересующей меня теме. Завязалась переписка, продлившаяся более десяти лет, до самой кончины Константина Генриховича. Однажды я даже приехал к нему в Алма-Ату для обсуждения спорных вопросов и несколько дней жил у него дома. Но это было потом.
       
     Кроме того, по счастью, в фондах Коми Филиала, благодаря тому, что в 1955 году при защите Войновским-Кригером докторской диссертации, профессор В.А. Варсанофьева, сотрудница нашего Института, была у него оппонентом, оказался экземпляр его диссертации в виде штабеля увесистых отчетов по геологической съемке, то есть, по составлению геологической карты Лемвинской зоны масштаба 1:200 000. Съемка шла во время войны, карта делалась методично, планшет за планшетом. Наименее интересные и труднодоступные участки обходились, и государственные кондиции не выдерживались, однако съёмка по большому счету была выполнена на очень высоком профессиональном уровне.
      
     Работами руководил Константин Генрихович, в то  время еще кандидат наук, уже не политзаключенный, но еще пораженный в правах. Он еще до войны был квалифицированным стратиграфом и палеонтологом-кораллистом. Но в 1929 году по возвращении из загранкомандировки был арестован  по подозрению в шпионаже и осужден Коллегией ОГПУ на 10 лет с правом работы по специальности. По его собственным словам, его арестовали за связь с буржуазией: находясь в командировке в Германии, куда был послан Геолкомом для изучения коллекций ископаемых кораллов, он поехал во Францию, по приглашению своей тётки, которая там жила, - хотел познакомиться с местными геологическими музеями.
        Он рассказывал, что после ареста работал на Средней Печоре. Ходил в маршруты с вооруженным конвоиром. И тут ему повезло. Везение было помножено на личный профессионализм. Близ устья Подчерема, в урочище Еджид-Кырта, он собрал и определил в известняках ископаемые остатки организмов – фауну,  как у нас говорят. В возрастную "вилку" между этими известняками попал скрытый наносами и дёрном уровень песчаников, прекрасно известных в центральной части Европейской России как С1h. Буква h означает по-французски houiller - угольный, или угленосный. Именно этому возрастному уровню отвечает весь Подмосковный угленосный бассейн, да и Кизеловский тоже.
   
     Остальное было делом техники. Задал в необнаженном интервале канавы, вскрыл песчаники, а в них - приличные пласты угля. Пароходы ходили тогда на угле, и месторождение на Средней Печоре, вдали от известных, более северных - было очень кстати. Бери лопату и греби. Начальство приняло к сведению. Враг народа месторождение скрыл бы. В 1932 году К.Г. был досрочно освобожден и переведен на колонию-поселение за открытие месторождения Еджид-Кырта.
   
     В дальнейшем он был направлен в Воркуту, где руководил разведкой Печорского угольного бассейна и систематической геологической съемкой Лемвинской зоны Полярного Урала.
   
     Излишне говорить, что условия работы съёмочной партии Войновского-Кригера во время войны были тяжелейшие. Правда, как и положено было в те строгие времена, геологическая партия имела лошадей, а к ним полагался и овес, несмотря на то, что была  война. Голодающие работники партии частично экспроприировали этот овес: толкли в ступе и заваривали кисель. Топографической основы не было, и помимо геологов в партию были включены геодезисты, которые делали географическую карту. Карта была не очень точной, но без неё геологическая съемка теряла бы всякий смысл.
 
      Лемвинская зона стала главным делом жизни Константина Генриховича. Будучи оптимистом, он и в плохом видел удачу, и находил положительные моменты даже в том, что его посадили. Во-первых, говорил он, иначе я не встретился бы с Лемвинской зоной, а  во-вторых... это спасло мне жизнь.

        Профессор  не шутил. Воюя в гражданскую войну на стороне красных в партизанских отрядах С. Лазо, он был одним из комиссаров этого соединения. Как гласит легенда, казаки живьем сожгли в паровозной топке Лазо и двух его соратников, переданных им японцами. Есть и другие версии их гибели: утверждают, например, что топки в паровозах имели узкие дверцы, и человека в них сжечь живьем было невозможно. В 1937-м всех комиссаров Лазо разыскали и расстреляли: как так, Лазо сожгли, а Вы живы? Войновский-Кригер   уже сидел, и его не искали.
 
       К.Г. не только сам внёс громадный вклад в геологию Полярного Урала, но и заложил основы воркутинской школы геологов. Среди тех, кому он помог не только овладеть геологической специальностью, но и достигнуть высот в этой науке, особо выделяется А.В. Македонов, ещё до войны бывший многообещающим литературным критиком, другом А.Т. Твардовского. Не успев закончить аспирантуры, он в 1937 г. попал под каток репрессий. Его воркутинская история обросла легендами.            
 
      Вначале надо сказать об электронной пушке. Это уж прямо апокриф какой-то: за что купил, за то и продаю. В официальном сборнике воспоминаний этого эпизода нет - слышал от воркутинского геолога Льва Белякова: якобы  в воркутинском лагере Македонов с приятелем заявили, что они могут спроектировать электронную пушку. Им выделили отдельную комнату, чертежные приборы и назначили усиленное питание. Они с год водили за нос лагерное начальство, пока, наконец, обман не раскрылся. В качестве наказания А.В. перевели в команду ассенизаторов.. Про пушку, может быть, и врали. Однако ассенизационная бочка была, и по отзыву самого А. В., это была не самая плохая работа за время его воркутинских лагерей: жила их небольшая команда отдельно, в тепле, выдавалось чистое белье, и было довольно много свободного времени, что для человека его склада было особенно ценно.

        Однако в дальнейшем, как человек грамотный, хоть и гуманитарий, он поступил на курсы техников-геологов при комбинате Воркутауголь, где затем дослужился до старшего геолога. Экстерном сдал с отличием! экзамены по геологической специальности в Саратовском Университете, защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертации по литологии, стал основателем методики конкреционного анализа. Будучи реабилитирован, поступил в Ленинграде на работу во ВСЕГЕИ, в Лабораторию геологии угля, где опубликовал ряд блестящих работ по палеогеографии и литологии угленосных толщ. Одновременно с геологическими исследованиями, занимался и литературно-критической деятельностью. Когда я был у него дома, в 80-х годах, меня поразило количество книг: квартира была перегорожена стеллажами и больше напоминала библиотеку. На столе лежали гранки его книги о Твардовском.