О самом старом госпитале Красного Креста

8 декабря 2022 года в Эфиопии между Российским Красным Крестом и министерством здравоохранения Эфиопии было подписано очередное соглашение о продлении работы госпиталя в Аддис-Абебе на следующие 25 лет.

После церемонии подписания председатель РКК Павел Савчук сообщил журналистам, что «Текст соглашения согласовывался и дорабатывался в течение года с Министерством иностранных дел России и Минздравом Эфиопии. Мы благодарим за поддержку МИД России и посольство России в Эфиопии. Со своей стороны мы не только обеспечиваем функционирование госпиталя, но и организуем обучение и повышение квалификации его сотрудников. В следующем году планируем приглашать на стажировки российских волонтеров и медиков. Предполагается, что уже в следующем году такие стажировки смогут пройти 20-30 кандидатов».

В ответ на слова российского коллеги государственный министр здравоохранения Эфиопии Дереже Дугума сказал: «Госпиталь Российского Красного Креста в Аддис-Абебе за последние 75 лет стал ведущим в нашем сообществе. Здесь оказывают современные базовые лечебные и профилактические медицинские услуги, бригады российских врачей приезжают в Эфиопию, Россия поставляет нам необходимое медицинское оборудование и оказывает финансовую поддержку. Это продолжается уже много лет, и мы вам за это очень благодарны. Сейчас мы подписали меморандум о взаимопонимании между Российским Красным Крестом и Министерством здравоохранения Эфиопии, а значит, будем продолжать сотрудничество. К нам в Эфиопию будут приезжать медицинские специалисты из России для обмена опытом, мы также хотели бы направлять эфиопских врачей на обучение в Россию. Хочу поблагодарить Российский Красный Крест за великолепную работу, которая была проведена в Эфиопии, благодарю Российскую Федерацию и граждан России за то, что сотрудничают с нами в области здравоохранения и в других сферах». (Российский Красный Крест договорился с министерством здравоохранения Эфиопии о продлении работы Госпиталя РКК в Аддис-Абебе на 25 лет. // Российский Красный Крест.

Казалось бы, почему к этому событию, которое можно считать почти рядовым, было приковано столь много внимания, а соглашение оказалось почти историческим?

Дело все в том, что российский госпиталь в столице Эфиопии работает с 1898 года. Это один из старейших, непрерывно действующих госпиталей Красного Креста в истории. Международный Комитет Красного Креста, отмечающий в 2023 году, свой 160-летний юбилей в лице РКК имеет надежную опору и поддержку поддержанию высокого уровня медицины в Африке. Значимость русского госпиталя в Эфиопии высока еще и по тому, что ежегодно лечение в нем проходят до 65 тыс. человек. В госпитале работает высококвалифицированный международный (русско-эфиопский) персонал, который обладает высоким авторитетом, как в местном сообществе врачей, так и среди обычных граждан.

История, начавшаяся в 1898 году, уже давно не являлась туманной. Русское присутствие в Эфиопии всегда носило характерно религиозно-гуманитарного сотрудничества. Русских послов всегда принимали на самом высшем уровне в Аддис-Абебе. А с приездом русских врачей в Эфиопию, внимание к России усилилось стократно. Особенное внимание к деятельности врачей уделял легендарный абиссинский император Менелик II.

Первый отряд Российского общества Красного Креста (РОКК) прибыл в Эфиопию в 1896 году. Возглавлял медицинскую миссию генерал-майор Николай Константинович Шведов, позже занявший пост председателя комитета Главного Управления РОКК. Миссия прибывала в Эфиопию в апреле 1896 года и осуществляла свою работу на протяжении года.

Русский консул в Египте Кояндер писал по поводу экспедиции министру иностранных дел князю Лобанову-Ростовскому: «Программа… заключается в том, чтобы при отсутствии всякого шума и рекламы постепенно знакомить абиссинцев с истинными целями экспедиции, подавая всем большую врачебную помощь и открывая амбулатории в тех местах, где отряду придется останавливаться на более продолжительное время» (Николаев Н.Н. Русская Африка. М.: Вече, 2009. С. 296-297).

Это время для Эфиопии было судьбоносным в гуманитарной сфере. Постоянные военные конфликты с Италией, которая безуспешно пыталась оккупировать Эфиопию, а также постепенная, но медленная модернизация страны Менеликом II, приводило к изменениям. Если верить найденным нами документам, именно миссия отряда Российского общества Красного Креста сподвигла эфиопского монарха учредить Эфиопский Красный Крест. В начале его работы посильную помощь предоставляли именно русские врачи. Именно они, к слову сказать, лечили не только местных жителей, но и пленных итальянцев, попавших в руки упрямых абиссинцев.

Русская миссия выполнила свою задачу столь удачно, что Менелик II не только основал собственный Красный Крест, но и ходатайствовал о дополнительной помощи со стороны русского правительства. В 1897 год первая русская дипломатическая миссия во главе с действительным статским советником Власовым включала уже хирурга Бровцына, младшего врача лейб-гвардии Семеновского полка терапевта Лебединского, фармацевта для командировок по военно-медицинскому ведомству III разряда провизора Лукьянова, классного медицинского фельдшера 103-го Петрозаводского полка Сасона и фельдшера Кузнецова. Охрану миссии осуществлял отряд казаков, которых возглавлял будущий донской атаман Петр Краснов.

В своей книжке о тех событиях, изданной вскоре после окончания миссии, Краснов описал встречу с эфиопским государем: «Царь Царей Эфиопии приближался. Не скрою, волнение охватило меня. Я не боялся смотра, я был уверен в своих молодцах казаках, но всякий кавалерист поймет меня – как показать лихость и удаль русских «фарассанья» на безногих, слабосильных конях?...
Менелик был в серой фетровой шляпе с широкими полями, атласном черном бурсуне с золотым кантом, шелковой белой рубашке с лиловыми полосами и коричневых кожаных туфлях… Менелик слез с мула, сделал несколько шагов к конвою и внятно произнес – «здорово ребята»…
- «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!...», - прогремел ответ казаков

(Краснов П.Н. Казаки в Африке: Дневник нач. конвоя Рос. имп. миссии в Абиссинии в 1897/98 г. - 1-е изд. – СПб.: тип. Глав. упр. уделов, 1899. С. 264-265).

В Эфиопии в короткий срок появилась русская миссия, госпиталь и амбулатории. Это было совершенно удивительно – за короткий срок не имевшая практически ничего в Эфиопии России сформировала целую инфраструктуру русского присутствия. Интересно, что прибывшие вместе с Власовым врачи получили право переезда в Эфиопию, где и оставались со своими семьями до 1913 года.

Именно благодаря этой миссии в марте 1898 года в Аддис-Абебе был открыт до сих пор действующий русский госпиталь. Поначалу располагавшийся в палатках, чем приносил немало неудобств и врачам, и пациентам, затем госпиталь разросся, получил особое здание. Как говорил один историк, «Менелик гордился своим шедевром зодчества» (С. 300). Госпиталь обладал особым качеством русского гостеприимства – здесь все было бесплатно. Это и подкупало немалое количество эфиопов, которые боялись пользоваться медициной не только из-за религиозных убеждений и предрассудков, но и из-за отсутствия материальных средств.

Однако, история госпиталя не была безоблачной – в 1906 году он был закрыт и возобновил свою деятельность лишь с окончанием Второй мировой войны – в 1947 году. И тем не менее за этот срок в Эфиопии работали и жили немалое количество русских людей. Среди них был и Великий Князь Александр Михайлович, который отбыл из России во время Гражданской войны.

В этой публикации содержатся уникальные источники. Найденные нами почти случайно в результате эвристического поиска, они проливают свет на то, как жил отряд РКК во время легендарной экспедиции 1896-1897 гг. Источники никогда не публиковались одновременно. Но в этом и вся радость настоящего исследователя. Врач Давид Львович Глинский (р. 1857) и студент медицинского университета Петр Викторович Щусев (р. 1871) были участниками одного санитарного отряда. Оба они, судя по всему, были участниками этой экспедиции, но видели разных людей. На страницах этих записок Император Менелик II, любивший медицину и неоднократно присутствовавших на операциях русских врачей, и Императрица Таиту, и епископ Абуна Матеос, и губернатор рас Маконен, отец последнего эфиопского императора Хайле Селассие I, и представители русской миссии…

Удивительно и то, что материалы для этой публикации, никогда вместе не публиковались. Врачи из отряда РКК рассказали о своем путешествии в Абиссинию в двух разных частях страны – в тексте публикации «Гродненских губернских ведомостей» и во время заседания Общества Русских Врачей 24 апреля 1897 года, позже ставшего публикацией в «Больничной Газете Боткина».

Таким образом, эти уникальные тексты дают новое представление о том, как жил русский отряд РКК в Абиссинии, с какими болезнями и опасностями сталкивались русские врачи, и как русская миссия стало основой для создания Абиссинского Красного Креста, неотъемлемой частью которого стал русский госпиталь в Аддис-Абебе.

Из путешествия в Абиссинию [с отрядом Красного креста]: Сообщ. в заседании О-ва рус. врачей 24 апр. 1897 г. / [Соч.] Студ. П.В. Щусева. - СПб.: тип. М.М. Стасюлевича, ценз. 1897.

Отд. оттиск из «Больничной Газеты Боткина», 1897 г.

Сообщено в заседании Общества Русских Врачей 24 апреля 1897г.

Вернувшись недавно из командировки в Абиссинию в отряде Красного Креста и пробыв в путешествии почти год без нескольких дней, я в настоящем кратком докладе хочу поделиться всем тем, что мне пришлось видеть, как медику. В виду недостатка времени в пути и теперь, по прибытии, я не мог сделать очень точных наблюдений над всем виденным, поэтому заранее прошу простить мне эту погрешность.
Целью нашего путешествия было прибыть на театр военных действий между итальянцами и абиссинцами, для подания медицинской помощи обеим враждующим сторонам, почему и было предположено, что мы поедем чрез Массову. Но обстоятельства сложились так, что пришлось ехать на Джибути. 30-го марта 1896 года весь отряд наш покинул берега отечества и двинулся в дальний путь. 18-ти дневное морское путешествие прошло для нас благополучно, немного только пришлось пострадать морской болезнью в Черном и Средиземном море, более всего страдали сестры милосердия и санитары. Вместе мы путешествовали до Александрии в Египте; оставив в Александрии всех сестер милосердия, одного уполномоченного и часть санитаров, мы, в количестве 43 человек мужского персонала, отправились в Джибути.

Прибыли мы туда 18-го апреля. Африканская жара давала себя чувствовать уже в Красном море, сидеть и спать в каютах не было никакой возможности; на берегу она еще усилилась, так как накалялась почва и камни. Так как тут же была масса вод Индийского океана и Танджурской бухты, то теплота была не сухая, а влажная, что делало ее более мучительной.

Помню, как мне и товарищам пришлось наблюдать за нагрузкой багажа на верблюдов, два дня спустя при приезде. Солнце сияло на безоблачном темно-синем небе, земля и воздух были раскалены. Хотя мы были в пробковых касках, но и они защищали мало и не было никакой возможности оставаться на солнце более 5-10 минут. Необходимо было бежать под тень дома, отдохнуть там и опять отправляться. Купанье в Индийском океане только немного уменьшало чувство жары, так как вода в нем была теплая, а в некоторые дни даже горячая, градусов в 30 по Реомюру.
Странно было видеть, как туземные жители – дикие сомали – могли оставаться на солнце с непокрытою головой (это у них обыкновение), но жар действовал на некоторых и из них, и к нам принесли однажды сомали, пораженного солнечным ударом.

Один из моих товарищей по неосторожности искупался днем и получил сильнейший ожог 2-й степени всей верхней половины тела; кожа почти всех членов отряда покрылась везикулезной сыпью.

Преобладающее население Джибути составляют черные сомали, подходящие чертами лица скорее к кавказской, чем к негрской расе. Все они кочевники, даже живущие в Джибути, так как несмотря на постоянные хижины, имеющиеся у них в этом городе (обыкновенно сомали хижин ве имеют), они часто покидают их, уходя с путешественниками или в качестве слуг, или верблюжников. Чтобы предохранить себя несколько от действия лучей солнца, они мажут себе голову маслом или салом, а иногда и глиной, а чтобы предохранить в пути ноги от камней и жара, носят сандалии – кожаные подошвы на ремнях. Костюм их состоит из куска материи, подвязываемой в роде юбки, у мужчин он короче, у женщин длиннее. Мужчины, кроме того, носят еще тогу и многие очень живописно ее закидывают за плечи. Вооружение составляют копье, щит и лук со стрелами. Все сомали сухощавы и не низки.
У сомалийских женщин таз хорошо развит, даже велик, груди имеют коническую форму. Замужние носят волоса подобранными в кисею, не замужние же распущенными. Интересен способ сохранения девственности до замужества: девочкам в молодом возрасте обрезывают края labiorum minorum и раненые поверхности сшивают, оставив только небольшое отверстие. Только законный муж пользуется правом произвести операцию противоположную первой.

Болезненность среди сомали развита не в сильной степени. По заявлению врача г. Джибути m-r Lafon, да и по нашим единичным наблюдениям, у них имеется сифилис, затем глазные болезни, ulcera, преимущественно traumatica, желудочно-кишечные расстройства и лихорадки, в известных местах. Народ они нельзя сказать, чтобы особенно честный и благодарный, а, как все дикари, нуждающийся в строгой дисциплине своего господина.

Из Джибути наш путь лежал чрез каменистую пустыню Сомали в первый большой город Абиссинии Харар. Весь багаж шел на верблюдах, караванным путем, весь же персонал отряда, исключая нескольких санитаров, бывших на верблюдах, совершал путешествие на мулах. Мы, четверо студентов, выступили из Джибути позже всех, так как не хватило вовремя верблюдов. Выступили мы из Джибути в мае и, чтобы не подвергаться в пути палящим лучам солнца, шли все время ночью при свете луны. Причудливы были в это время виды пустыни. Массы темных камней и каменных кряжей были разбросаны по всему полю зрения, чем-то таинственным и страшным веяло от них на нас, непривыкших еще к пути по пустыне. Утром приходили на остановки и из бурок и седел устраивали себе постели под деревьями. Палаткой не пользовались, так как имели солдатского образца, низенькую и душную. Места остановок – это водные оазисы пустыни. В таких местах можно найти деревья, траву и воду, под песком ли пересохшего русла реки или в виде подпочвенной, добываемой из колодца или в виде небольших водоемов.

Так как фильтра мы не имели, то приходилось очень часто пить воду цветом и прозрачностью напоминавшую. какао‚ в особенности если ее пили из кожаных бурдюков. Из мяса барана, покупаемого на таких стоянках и из дорожного запаса, слуги сомали приготовляли нам обыкновенно один только суп, чай подавался, по мере надобности, 2-3 раза в день. В конце мая мы прибыли в Харрар, где встретились со всем отрядом.

Вскоре было открыта амбулатория и мы занялись приемом больных. Вначале их было мало, но потом стало пребывать все больше и больше и в конце концов мы принимали по 200-250 больных в день. Преобладающими болезнями были: туберкулез желез и кожи, преимущественно с изъязвлениями, сифилис в виде папулезного и гуммозного, проказа, уретрит во всех видах, глазные болезни, из которых было много катаракт и трахом, много было зубов с caries, больных с malaria, много также хирургических, как-то: с hybrocele, камнями мочевого пузыря, с липомами, абсцессами и пр. Амбулатория состояла из двух составленных вместе лагерных офицерских палаток. При нас, т. е. до 18-го июня, операции производились в неприемное время в амбулатории и даже такие, как hydrocele, без хлороформа, который находился в главном багаже, оставленном нами в небольшом город перед Харраром – Гильдессе.

Переменив верблюжников сомали на данакильцев, мы отправились чрез Данакильскую степь-пустыню дальше. Заговорив о верблюжниках, не могу не упомянуть, что они идут в путь со своими женами и старшими дочерьми, которые исполняют вместе с ними работу по нагрузке и варят пищу. На стоянках верблюжник составляет багаж своих верблюдов в виде подковообразной стены, покрывает его верблюжьими попонами из соломы и устраивает, таким образом, себе жилище. Точно такие же, только конечно без багажа, жилища они устраивают себе на своих временных кочевьях. Последние, для большей безопасности, они окружают мимозным колючим хворостом и имеют при себе сторожевых собак. Данакильский тип очень похож на сомалийский, но характеры у них разные и они заклятые враги друг друга. Вооружение у данакильцев то же, только с племенными видоизменениями щита, копья и ножа. Они имеют своего правителя Тумбаго и те из них, по земле которых мы шли, находятся в вассальной зависимости от Менелика. Женщины их красивее сомалийских, во всем остальном очень напоминают последних. С ними мы шли около тридцати дней, когда подошли наконец к подножию плоскогорья, на котором располагается столица, Абиссинии, главный город удела Шоа, Аддис-Абаба. У начала этого плоскогорья лежит абиссинская деревня Бальчи. Здесь мы должны были, в виду гористости местности и холодного времени года для верблюдов – в Абиссинии в это время была зима, – оставить верблюдов и везти свой багаж на мулах, ослах и лошадях.

Был июль месяц – разгар зимы. Зима в Абиссинии выражается дождями, идущими и днем, и ночью; солнце тогда показывается редко, всюду грязь и холод, увеличивающийся вместе с поднятием местности, а поле нашей деятельности, Аддис-Абаба, находилась на 9500 футов над уровнем моря. За 2 дня до Бальчи нас встретил абиссинский начальник местности Ато-Ири, и с этого времени мы перестали кормиться на собственные средства, а стали получать все нужное от окрестных жителей. Это есть своего рода налог натурою на всех придорожных жителей Абиссинии, которые за это освобождаются от кое-каких других налогов. Съестные припасы, доставляемые таким образом, носят название «дурго». Оно дается всем путешественникам на каждой стоянке, которые едут, как друзья императора и Абиссинии. Приносят хлеб, квас – «телла», воду с медом «тейч», баранов, кур, яйца, дрова и пр.

У подножия Бальчи простояли мы день и ночь и на другой день утром начали подыматься по крутой каменистой дороге футов на 500. Как я сказал уже, был период дождей, небо было покрыто тучами и когда мы были на половине подъема, облака совершенно нас окутали. Пошел мел и холодный густой дождь. Верблюды скользили и падали и мне, как дежурному при кассе в тот день, с большим трудом удалось доставить денежные сундуки на гору. С этого дня пошла распутица и дожди вплоть до самой Аддисъ-Абаба. Переходы были больше, 7-8 часовые, и, случалось, что все это время ехали под мелким дождем, мул уходил по колено в промокшую почву; встречавшиеся ручейки и речки превратились в бурные потоки, которые приходилось переезжать, положив ноги на седло. Ослы переходили, еле касаясь ногами дна. Так мы шли 8 дней, пока, наконец, не остановились в виду Аддис-Абаба и дворца Менелика. Тут нам было прислано дурго от императора в корзинах, покрытых красным кумачем. Вместо прежнего хлеба, нам принесли нечто в роде французских булок из темного теста, показавшихся нам очень вкусными.

На другой день к нам в лагерь прибыли высшие чины двора с г. Ильгом во главе и привели генералу Шведову мула, покрытого роскошным абиссинским седлом – подарок негуса.

Весь отряд, одевшись по парадному, поехал в город во дворец негуса. Как будто для этого случая день выдался очень хороший. В нескольких верстах от дворца нас встретили войска Менелика с офицерами и другими начальниками в парадных костюмах. Заиграли на длинных иерихонских трубах музыканты особый встречный мотив и пошли впереди нас, продолжая играть, что указывало на большой почет, нам оказываемый; войска шли сплошной стеной сзади. Когда въехали в парадные ворота дворца на двор, где происходит суд и больше обеды, мы слезли с мулов, прошли пред рядом пушек при артиллеристах в живописных костюмах и вошли в приемный зал. Менелик сидел на национальном троне между шелковых подушек, встретил нас очень приветливо, всем подал руку и пригласил сесть на приготовленные венские стулья. Аудиенция продолжалась ; часа и мы поехали домой в отведенное для нас помещение – бывшее помещение южноафриканской торговой компании, купленное у французов по случаю нашего приезда Менеликом. Расположились там, кто в доме, кто в палатке.
Вскоре устроили госпиталь из лагерных офицерских палаток, составленных по две и по три, который, в конце концов, был на 35 кроватей – 5 женских и 30 мужских. Поставили амбулаторию –  палатку системы Кепке, очень красивую и удобную. Устроили операционную из двух составленных вместе офицерских палаток с верхним светом. Была заказана обстановка, и когда все было готово, приступили к приему больных.

Приходило всех очень много от 200 до 250 ежедневно. Устраивались так, что одни принимали, друге же в это время делали операции под хлороформом или ездили на домашнюю практику. Больные боялись вначале госпиталя, но когда им обещали отдавать госпитальное белье, штаны и рубашку, в полную собственность и исполнили это обещание, присоединив к нему еще икону и крестик, и когда они увидели, что операции делаются безболезненно и результаты от них очень хороши, то с охотой начали поступать в госпиталь.

Принимали мы туда исключительно хирургических больных и преимущественно раненых в последнюю войну. А действительно, операции и послеоперационный период протекали отлично и больные выписывались из госпиталя в гораздо лучшем вид, чем поступали. Смертных случаев по нашей вине не было ни одного.

Негус Менелик, знакомый несколько с научной медициной и до нас исполнявший роль врача, очень интересовался нашим делом. Несколько раз он приезжал к нам, осматривал госпиталь, склад, аптеку, где всем интересовался и научился делать порошки в облатках и пилюли. Свои произведения он с улыбкой давал вкушать придворным.

Несколько раз приезжал он присутствовать при операциях. Его очень удивлял хлороформ и наши инструменты. Для него, как для человека расчетливого, было непонятно, как это мы, наложив солидную повязку с большим количеством ваты м марли, потом не утилизируем это, а режем и бросаем. Утешился только тогда, когда ему объяснили, что нет нам времени для стерилизации, и когда увидел, какая масса всего этого с нами. Несказанно поразила его операция чревосечения по поводу кисты яичника. Операция удалась очень хорошо, и кисту весом до 35 фунтов он велел положить в таз и показать собравшемуся вокруг палатки народу как образец того, что могут сделать русские врачи. У них научной медицины совсем не существует. Лечат знахари травами, каленым железом, давая амулеты и пр. Имеются у них примитивные хирургические повязки и даже съемно-неподвижные. Есть примитивные хирургические инструменты для удаления заноз и разрезов.

Желая придать нашей экспедиции Красного Креста большее значение, главноуполномоченный отряда генерал-майор Н.К. Шведов предложил негусу Менелику учредить в своем государстве Красный Крест, на фундаменте, заложенном русскими. Предложение было принято с охотой, нашлись добровольцы продолжать это хорошее начинание в лице меня и моего товарища студента Федорова, после чего оказалось возможным оставить целое отделение с д-ромъ Родзевичем во главе при одном классном фельдшер С.Э. Сасоне и одном санитаре.

За несколько дней до отъезда отряда произошло торжество учреждения эфиопского Красного Креста. Был отслужен нашим священником о. Александром Головиным молебен в присутствии негуса Менелика, епископа Абиссини Абуны Матеоса, двора и французской колонии. 8-го октября отряд выехал в Россию, оставивши по себе самые лучшие воспоминания у абиссинцев. Провожал отряд сам Менелик, встретивший отъезжающих с войсками в расстоянии двух верст от дворца и вручил от императрицы Таиту каждому букет на память.

Таким образом мы остались работниками под флагом абиссинского Красного Креста, начальницей которого была избрана Итиге (царица) Таиту. Новая начальница, вопреки обычаям страны, посетила нас дважды, в первый раз она осмотрела поверхностно все, во второй присутствовала при операции, во время которой несколько раз прослезилась. Негус навещал нас очень часто, то приезжая, потому что «соскучился на нас», как он говорил, то чтобы присутствовать при операциях. Их видел он очень много и самые тяжелые, как удаление зубов, резекции суставов, удаление секвестров и инородных тел, ампутацию penis et scroti, извлечение катаракты и пр. Последняя операция очень поразила и восхитила его. Как он, так и Таиту призывала к себе тех из женщин, которые было сделано чревосечение, чтобы посмотреть последствия операции. Самыми распространенными болезнями оказались: сифилис, проказа, уретрит, туберкулезные поражения желез и кожи, глазные болезни, желудочно-кишечные расстройства и масса хирургических. Сифилис имели и имеют во всех стадиях развития очень и очень многие и чистосердечно сознаются в этом.

Я думаю, что распространение его происходит невинным путем больше, чем путем половых сношений, так как обедать с сифилитиком, пить вместе с ним и пр. вовсе не возбраняется. Сифилитики и несифилитики приходят к горячему источнику в Аддис-Абаба и купаются там для исцеления все вместе. Очень способствует еще заражению обычай есть все руками и подавать тоже, обычай же мыть руки существует только у знатных. Слуги грязными руками накладывают и подают, а господин столь же грязными ест, да и гостям подают так же. Как тут уберечься?

Проказа распространяется точно так же, потому что никакой изоляции прокаженных не происходить. Среди здоровых вы увидите массу прокаженных в различных стадиях развития болезни. Интересную роль прокаженные исполняют на войн, также и в последнюю войну, как передавал нам г. Леонтьев. Ночью им не спится, так они спят днем. Ночью же бодрствуют, распевают пени и несут, таким образом, сторожевую службу. В силу грязи и совместного житья в Абиссинии очень распространена также чесотка. Ходит поверие у них, что, чтобы вылечиться от urethrit`a, надо сойтись со здоровой женщиной. Можете себе представить, что после этого выходит. Наблюдали у них случаи самостоятельных операций – один раз молодой парень, находя неудобным иметь длинную крайнюю плоть, отрезал ее простым ножом и явился к нам уже по поводу нагноения. В другой раз знахарь удалил небольшую кисту из-под языка моего слуги.

Женщина в Абиссинии почти равноправна с мужчиной. Мы знали женщин, сражавшихся на войне и получивших военныя награды. Они красивы, с правильными, преимущественно, чертами лица, с хорошей фигурой. Груди у них, в противоположность сомали и данакильцам – сферические. Над ними не производится операции для сохранения девственности, но в детстве большинству из них урезывают похотник. Вступают в брак они очень молодыми – на 10, 12, 14-м году. Брак преимущественно гражданский, легко расторжимый, поэтому получается масса вдов, которые поддерживают разврат. Но они не составляют, как в Европе, чего-нибудь отдельного, так как чрез некоторое время могут стать опять супругами того, кому понравятся.

Когда мы ехали в Абиссинию, мы думали, что негус Менелик, если и не присоединился к женевской конвенции, то знает о Красном Кресте кое-что, оказалось же, что почти никто об этом ничего не знал, а если и знал, то очень смутно. В Хараре мы ждали разрешения Менелика ехать дальше в столицу Абиссинии Аддис-Абабу. Менелик с войском был в это время на обратном пути из Адуи, регентом был его дядя рас Дарги, поэтому разрешения пришлось дожидаться долго. Наконец оно пришло в половине июня месяца и на 18-е июня было назначено выступление. Я с товарищем студентом Миллером был командирован в Гильдессу снарядить караван, поднять весь оставленный там отрядом груз и идти по особой дороге через пустыню в караванную стоянку Эррер, куда на другой день выступал весь отряд. Между делом найма и нагрузки верблюдов мы принимали в Гильдессе больных. Преобладающее большинство были малярные, у которых селезенки достигали громадной величины и плотности и весьма легко прощупывались. Гильдесса в виду ее низменного положения между горами есть место, где лихорадка господствует эндемически. Тут заразился ею и наш путешественник Мошков. 0собенный эффект, как в Хараре, так и здесь, производило извлечение инородных тел; в это время мы, преимущественно из ушей, вытаскивали и вымывали спринцевкой мух, зерна гороха, турецкого проса, насекомых, камешки. Больными как в Хараре, так и здесь были преимущественно галласы, сомалийцы, арабы и отчасти абиссинцы.

Операция hydrocele и кое-какие другие мелкие операции производили фурор. У сомалийцев, галласов и харарцев врачей и медицины нет, есть только знахари, которые лечат0 травами, прижиганиями каленым железом, кровопусканиями и дают различные амулеты против болезней. Однажды у одного из наших слуг сомали в Хараре разболелась голова, его лихорадило и не было аппетита. Была заподозрена malaria и ему был дан хинин. Но хинин не унял его головную боль внезапно, это показалось ему неудовлетворительным. Он призвал к себе знахаря, который выбрил ему голову и на темени сделал несколько продольных разрезов. Приложил к ним рожок и стал сосать. Когда мы прибыли на эту сцену, то застали слугу, сидящим на земле, по лицу и шее струилась кровь, а доморощенный эскулап сосал из всей силы рожок: конечно, рожок был тотчас же конфискован, врач прогнан, а слуге сделано внушение.

От Гильдесы до Эррера шли мы во главе каравана из 150 верблюдов 4 1/2 дня. В Эррере, большом оазисе с массой деревьев у реки того же названия, мы соединились с товарищами по отряду, от которых узнали, что рас Маконен, возвращаясь с войны, встретил их недалеко от Харара и просил генерала Шведова оставить в Хараре медицинское отделение.

Были оставлены: д-ра Глинский и Бобин, студенты Кречунеско и Миллер, фельдшера Пацукевич и Павлов и три санитара.

Кроме больных абиссинцев мы подавали помощь также и итальянцам, среди которых было очень много больных чесоткой, уретритом, глазными болезнями и один тифом.
Одного пленного итальянского офицера, раненного при Адуе в плечо на вылет, мы приняли к себе в госпиталь, он пробыл у нас 4 месяца, совершенно поправился и был отпущен Менеликом по нашей просьбе, с нами на родину.

Положение пленных и обращение с ними были, сравнительно, очень хорошие.
11-го января 1897 года мы, сдав все оставляемое в Абиссинии абиссинскому правительству, двинулись в обратный путь, не будучи в праве согласиться па усиленные просьбы Менелика остаться.

В Хараре мы встретились с итальянским Красным Крестом в лице двух докторов и их помощников. Отношения с ними были самые сердечные. Расстались мы очень хорошо, оставив раненого итальянского офицера, который ехал с нами, по их просьбе, у них для отправки с эшелоном пленных. Тем же путем мы 28-го марта прибыли в Петербург, заехав по дороге в Каир, осмотреть древности.


Глинский Д. Жизнь русского санитарного отряда в Харраре (Из воспоминаний об Абиссинии). Оттиск из неофициальной части «Гродненских Губернских Ведомостей». – Гродна: Губернская типография, 1899.

Наши долгие ожидания в Харраре разрешения двинуться в столицу «Негуса-Негустъ», т.е. царя царей Менелика II увенчались успехами лишь в средних числах июня, но затем прошло не мало времени, пока удалось собрать требуемое количество верблюдов и мулов для нашего тяжелого каравана. Все старания временного заместителя раса Маконена – Гра Азмача Бантье достать для отряда возможно больше животных не привели к желанному успеху, и потому была взята крайняя мера: Бантье, чтобы только помочь нам выступить из Харрара, решил, с общего совета харрарских старшин, для нашего багажа, который не мог быть нагружен на животных, дать людей-носильщиков. Последних требовалось весьма много, так как багаж был в общем значителен, а гористая тяжелая дорога требовала частых смен. Благодаря энергичному содействию Бантье, отрад в сопровождении почти всех старших административных чинов оставил Харрар 18 июня.

Первый переход в 20 километров до озера Харомая быль легкий и доставил всем членам отряда одно лишь удовольствие. Все были рады, что наконец кончилась неопределенность положения, что мы расстались с Харраром, который в общем не оставлял по себе никаких теплых воспоминаний ни по материальной обстановке жизни, ни по особому радушию хозяев, ни по чему-либо другому. Но, главным образом, нам наскучило быть всегда, под опекой и контролем черных ашкеров, т, е. солдат, которые в том или другом случае всегда сопровождали нас везде и повсюду, как внутри городских стен, так равно и в окрестностях города.

Дорога от Харрара до озера Харомая идет по веселой холмистой местности, перерезанной глубокими оврагами, в которых местами точно обрушились глыбы гранита, а между глыбами шумят небольшие речонки. Повсюду богатые поля и зеленые всходы молодых хлебов. В каких-нибудь 4-х километрах от Харрара справа от дороги на горе — круглое здание Георгиевского монастыря с разбросанными вокруг него убогими шалашами, в которых живут збиссинские монахи. Узенькая дорога во многих местах обсажена с той и другой стороны живою зеленою изгородью гигантских молочаев, имеющих вид огромных канделябр. За монастырем Св. Георгия налево виднеется высокая гора Мулет, на склонах которой чуть заметны небольшие деревеньки, нежно выглядывающие из-за больших камней. Из Харрара отряд выступил в 12 часов дня и прибыль к озеру около 5-ти часов вечера. Мы расположились при дороге на западном берегу озера. Пресное озеро Харомая лежит на высоте 4-х тысяч фут над уровнем моря. Поверхность его совершенно чистая, без всяких зарослей, но только с 6ерега озеро покрыто водными ползучими растениями, которые местами образуют едва заметные небольшие кочки. На озере ни одного рыбака, ни одной лодочки. Вся прибрежная неширокая полоса озера представляет из себя темно-серую живую кайму, окружающую тихую светлую гладь середины. Кайму эту составляют кишащие массы озерной птицы, которые, весело здесь барахтаясь, издают самые разнообразные звуки. Птицы подпустили наш караван на самый близкий выстрел и не собирались улетать даже тогда, когда поднялась страшная пальба наших многочисленных отрядных охотников. Сгоряча палили не только дробью и пулями из трех линейных винтовок, но даже были пущены в ход и револьверы.
Охотники долго не являлись на бивуак, и все время раздавалась пальба, живо напомнившая нам военные маневры нашей далекой родины; но когда, через часа два, поостывшие охотники стали собираться и подсчитали результат своих удачных поражений, то наши опасения за страшный урон в пернатом населении озера оказались не особенно серьезными. Было принесено всего только 3 гуся, 5 уток, а также несколько водяных курочек. Охотники с пустыми руками очень горячо жаловались на топкое озеро и его подводные заросли, помешавшие будто галласам достать убитую дичь. В огромной массе пернатого населения озера были, кроме гусей, уток, куликов и проч. также красивые цапли и белые с огромными клювами священные ибисы, эти изгнанники из нижнего Египта. Когда наступила ночь, то берега озера не замолкли: там по-прежнему шел гам водного населения, которое, видимо, радовалось ночной прохладе. Вой гиен, этих постоянных ночных наших спутников, и завывание многочисленнейших шакалов, нахально таскавших из нашей походной кухни кости и всякие мясные отбросы, гулким эхо разносились по тихой поверхности озера, средина которого ясно отсвечивала при ярких звездах темного неба. Наши стреноженные мулы, лошади, верблюды и ослы были на коновязи, и кругом ее горели разведение костры из предосторожности, чтобы недремлющие хищники, гиена и леопард, не вздумали сделать нападение.

На другой, день рано утром прискакал из Харрара посланный от Бантье сказать, что рас Маконен, идущий с войны домой, уже недалеко и что он очень желает повидаться с нашим главноуполномоченным. Вследствие этого предначертанный маршрут наш несколько изменился. Мы, вместо направления на северо-запад, пошли прямо на запад и остановились на лугу у небольшой речонки из местности, называемой Лага-Карса. Переход наш в этот день был небольшой, а высота местности, достигавшая 6 тысяч фут над уровнем моря, не давала нам чувствовать того, что был июнь месяц и при том на 90 сев. широты. Термометр днем на солнце показывал всего 350—380 R, вечером он опускался до 160, а под утро он падаль даже до 90. В первую ночь в Ляга-Карса неожиданно полил страшный тропический ливень, сильно поднявший уровень нашей речонки. Те из членов отряда, которые не позаботились на ночь осмотреть хорошенько свои палатки, ночью промокли до костей и принуждены были спасаться у предусмотрительных соседей. Но дождь быль непродолжительный, и в этом было все счастье, что наш бивуак не был затоплен скромной речонкой, накануне так тихо дремавшей в высокой траве извилистых берегов. На другой день у нас, в ожидании раса Маконена, была дневка и для потерпевших ночью была полная возможность просушиться. Около полудня была получена весть, что рас вместе с нашим путешественником Леонтьевым прибудет в Ляга-Карса под вечер. В ожидании этого первого абиссинского сановника, мы позаботились о встрече. Наш бивуак в зеленой долине Ляга-Карса, с высокой горой в тылу, под косыми лучами вечернего солнца, представлял собою очень живописный уголок, могущий выдержать самую придирчивую критику художника. Восемь больших офицерских палаток и несколько тантабри были поставлены по строгому ранжиру. На фронте бивуака извивалась наша сонная речонка; кухня с высоким полотняным навесом и своими дымовыми кострами разместилась как-то в сторонке, в укромном уголке речной излучины. За рекой был некрутой скат горы, покрытый светлой зеленью недавно показавшихся всходов дурры. За этой горой виднелась другая, высоко закрывавшая собою горизонт. Было уже 5 час. вечера, как показались всадники и большая толпа народа, спускавшиеся по некрутому к речке уклону. Впереди шла нестройная босая толпа черных ашкеров с ружьями и шашками. Большинство в ней было одето в черные бурнусы, белая же шама попадалась редко. За толпой пехотинцев быстрым шагом семенящих мулов спускался десяток всадников с 3-мя богато оседланными лошадьми впереди. За всадниками опять толпа еще большая и еще разнообразнее. Здесь виднелись серые и черные шляпы итальянских художников, соломенные круглые шляпы европейских бульварных франтов и пробковые итальянские шлемы эритрейского военного обмундирования. За толпой тянулся длинный хвост всадников и пехотинцев, мужчин и женщин, нагруженных и ненагруженных. Рас Маконен был в передней кавалькаде и когда весь черный отряд приблизился к речке, он сошел с мула и перешел по временно устроенной гати на нашу сторону. Мы все ожидали его на передней линейке нашего бивуака. Генерал вышел к расу навстречу, и оба с приподнятыми шляпами пожали друг другу руки. Переводчик наш абиссинец Безабих, воспитанник московской духовной семинарии, едва поспевал переводить приветствия с той и другой стороны. Затем генерал пригласил Маконена к себе в палатку и у палатки представил ему всех членов отряда. В день встречи с Маконеном быль у абиссинцев пост и потому дорожное наше угощение расу состояло только из сардинок, пикулей, компота, варенья и чая.

Рас пробыл около 2-х часов и когда вышел из палатки, на дворе была темная ночь. Четыре санитара с фонарями, и мы все целой группой проводили раса в его лагерь, который был разбить с невероятной быстротой на противоположном берегу речки. На аудиенции рас, между прочим, просил нашего генерала оставить в Харраре врачей, так как в его армии всего больше раненых, а в Харраре много всяких больных. О том же еще раньше рас просил генерала и письменно. Персонал для Харрара был уже поэтому намечен заблаговременно и в тот же вечер был представлен Маконену, когда он собирался уходить к себе. Через полчаса по уходе Маконен прислал отряду богатое «дурго», т. е. почетный подарок предметами первой необходимости. Подарок состоял из кур, яиц, хлеба, лука, чеснока, баранов, травы, хвороста и проч. В заключение от раса лично принесли 2 огромные рога старого течу, вкусом отчасти напоминавшего портвейн. Принесенные рога были настолько велики, что каждый из них вмещал в себе не менее 10 бутылок этого напитка. Рога были обшиты кожей и для носки их во время похода имелись особые ремни.

Утром следующего дня начались быстрые сборы харрарскаго отделения. Требовалось выделить весьма многое из общего каравана и направить обратно в Харрар. Сборы наши продолжались до часу дня, когда наконец все было кончено, и харрарское отделение, состоящее из 2-х врачей, 2-х студентов, 2-х фельдшеров и З-х санитаров, проводило своих товарищей в далекий путь по жаркой данакильской пустыне. Когда мы уселись на мулов, присланных нам Маконеном, и двинулись небольшой уже кучкой из 9-ти человек вслед за быстро ушедшим вперед чернокожим отрядом, все мы почувствовали что-то неприятное, напоминавшее нам как бы тоску по родине. Мы дали шпоры нашим незнакомцам-мулам и рысцой по длинному лужку старались нагнать Маконена. Но старание наше было напрасно. Маконен быстро ушел вперед и когда мы через часа полтора повернули ка широко расстилавшуюся долину с высокой травой, то увидели его лагерь уже разбитым, с кучами бродивших людей и мулов. Центром лагеря, конечно, были палатки раса; их было две: одна черная, суконная, теплая – для ночи; другая холщевая, белая, холодная – для дня. Обе они круглые с конусообразными крышами, от краев которых в стороны до земли идут длинные веревки, укрепляющиеся колышками. Вокруг этих палаток там и здесь были расставлены белые и черные палатки, гораздо меньших размеров, принадлежавшие Маконеновым сановникам, его ашкерам, т.е. солдатам и челяди. Шагах в 500-х от Маконена разбил свою роскошную абиссинскую палатку наш путешественник Леонтьев. Устроившись, мы отправились к Леонтьеву, чтобы с ним вместе создать визит Маконену. По дороге нам встретился стройный европеец с интеллигентным весьма исхудалым лицом, который частью по-французски, частью по-итальянски назвал себя итальянским пленным грачом, идущим с Кен-Азмачем-Количем в Харраре. Леонтьев, знакомый уже достаточно с обычаями абиссинской знати, подъехал к палатке Маконена на дорогом муле в богатом седле и в парадной сбруе. Маконен привял нас немедленно. Мы вошли в очень большую круглую палатку с двойной крышею и вентиляционным отверстием в верху. Палатка была устлана коврами, и с трех сторон ее были устроены низкие сиденья в роде турецких диванчиков. Маконен весьма любезно пожал нам руки и черезе переводчика Отто-Иосифа, того самого, который недавно оставил Россию, как посол Негуса, просил нас сесть. Нам был подан в небольших графинчиках с длинными шейками течь, который мы пили без стаканов. Присутствующие абиссинцы и переводчики пили свой теч из таких же графинчиков, отворачиваясь от Маконена в сторону и закрываясь слегка шамой. Маконен осведомился о нашем здоровье и спросил, не устали ли мы от дороги. Мы еще не успели ответить, как раздался вне палатки громкий крик «талян, талян». Маконен пальцем указал одному из присутствовавших абиссинцев и тот немедленно вышел узнать, в чем дело. Очень скоро в палатку вошел истощенный высокий галлас, который пал ниц пред Маконеном и затем, стоя на коленях, сталь о чем-то говорить. Оказалось, что это быль проситель, искавший правосудия. Маконен коротко распорядился: «накормите, разберем его дело сегодня». Мы пробыли полчаса и отправились по своим палаткам. На другой день еще было очень рано, как в лагере раса началось пение духовенства, служившего в его присутствии какую-то утреннюю службу. Спеша с укладкою своих вещей, мы были поражены той быстротой, с какой снялся лагерь Маконена, и, когда мы двинулись, то оказалось, что он уже на много нас опередил, Идя сначала в тылу его отряда, мы видели все, что у нас называется походным обозом, кладью, снаряжением. Все это было крайне своеобразно, но еще больше того легко и портативно. Палатки со всеми принадлежностями были легко навьючены на 2-х мулах; другие мулы несли запасную одежду, крайне бедный походный скраб и некоторые продовольственные запасы. Но все это было хорошо обвернуто шкурами, искусно обвязано веревками и надежно приторочено к вьючным седлам. Небольшой мульный караван, заменяющий собою наш обоз, непосредственно следовал за Маконеном. В толпе челяди было довольно молодых и немолодых женщин, на обязанности которых в поход лежало продовольственное дело. В кругуе это челяди, видимо, было весьма весело и свободно. Здесь постоянно раздавались смех и веселые перебранки. Едущие чередовались в пользовании мулами с идущими и очень часто можно было видеть, как ловкие мужчины и женщины на ходу вскакивали на мулов вторыми всадниками. Наша кавалькада присоединилась к свите Маконена и мы шли всю дорогу вместе. Мы выступили рано и в 5-ть часов с небольшим сделали 40 километров расстояния. На вопрос Маконена, не устали-ли мы, Леонтьев ответил, что мы все чувствуем себя хорошо, но вот «не будет-ли тяжел этот переход для пеших, которым трудно следовать за нашими мулами с таким быстрым шагом», прибавил он. Рас улыбнулся и ответил, что самый быстрый шаг не у мулов, а у людей и что этот переход для них не тяжелый.

Еще до Харрара было далеко, как стали появляться конные группы встречающих. То были греки, индусы, арабы, харрарийцы и проч. Все они, за исключением греков, целовали руку Маконену, а некоторые целовали и ногу. У монастыря Св. Георгия Маконен был встречен большой толпой воинов, которые, сделав земной поклон, пошли сзади вместе с нашим отрядом. Некоторым из ашкеров удавалось поцеловать Маконену руку и ногу, но желающих проделать это приветствие в общем было так много, что походный полицеймейстер должен был принимать особые меры против них, дабы не задерживать раса, спешившего домой. В числе встречавших из общей массы выделялись собственно двое: это мусульманский харрарийский судья и затем экс-правитель Харрара, бывший эмир его, Абдулахи. Судья выделялся своей замечательной фигурой и своим классическим библейским лицом. Бывший эмир Харрара, ещё не старый человек, среднего роста, с энергичным лицом с умными глазами. Он скромно коротает свои дни в обыкновенном доме зажиточного харрарца с довольно большим штатом слуг, из которых при встрече сопровождал лишь один. Оружия, как и все покоренные жители Харрара, он не носит. Эмир при встрече поцеловал руку Маконена и приложил свою правую руку к сердцу. По мере приближения к Харрару толпа, сопровождавшая нас, все росла и росла. Недалеко от ворот Шоабер выстроились шпалерами войска, во главе с временным замещавшим раса Маконена – Гра Азмачем Бантье. Он был в парадной зеленой накидке с шитьем и позументами, а в руках держал небольшое ружье магазинку — винчестер. Маконен, не слезая с мула, на ходу поцеловался с Бантье и продолжал кое-кому посылать свое «дехнадеру», т.е. здравствуйте. Левее дорогу, у самых ворот, на ровной площадке было собрано многочисленнейшее духовенство, которым был исполнен торжественный гимн с духовной пляской, продолжавшийся больше часу. Женщин в толпе не было; он выражали свои приветствия из дворов и с крыш своих домов высокими трелями, которые проделывались ими весьма просто при помощи быстрого открывания и закрывания рта рукой. Эти голоса приветствий целыми хорами раздавались по всему пути следования через город, а еще раньше у всех хижин, встречавшихся нам по дороге. Придя в город, Маконен направился в церковь и, приложившись к западным дверям, немедленно отправился к себе домой.

Встреча, сделанная населением расу Маконену, была в общем очень сердечна и трогательна. Она доказывала, что он пользуется в своей области любовью, уважением и почетом.

В Харраре нам был отведен тот самый дом итальянца Фельтера, в котором мы жили всем отрядом еще до выступления в Энтото. Мы здесь же устроили все, что необходимо было для амбулаторий, а также небольшое госпитальное отделение на 10 кроватей для больных, требовавших серьезных операций. Мы прибыли в Харрар 22-го июня, а 25-го амбулатория была уже полна больными. Наши чернокоже пациенты весьма охотно посещали нас и, несмотря на то, что прием шел единовременно в 3-х отделениях, мы настолько были завалены работой, что едва могли удовлетворять своих больных, работая без перерыва от 8-ми утра до часу дня и от 3-х до 7-ми вечера. В день приходило иной раз до 300 человек. Если это количество больных, само по себе довольно значительно при всех благоприятных условиях приема, то оно становилось для нас чрезмерным при условии разговора на абиссинском, галласском, сомалийском, харрарийском языках чрез переводчиков и при условии практиковавшейся нами немедленной раздачи лекарств. Еще задолго до открытия калитки вашего двора, на улице толпились наши больные, которые густою толпой врывались во двор, как только открывалась эта калитка. Часто приходилось калитку немедленно запирать, так как число впущенных больных сразу превышало возможную форму приема. Для порядка каждый день наряжались 2 дежурных ашкера, т. е. солдата.

Хирургическая амбулатория была всегда самая многолюдная. Здесь всегда толпились больные с тропическими язвами, с безобразными опухолями-наростами, больные со слоновым перерождением конечностей, затем несчастные прокаженные с обнаженными язвами, с отвалившимися пальцами на руках и ногах и проч. В числе хирургических больных мы видели страшные поранения гиенами, вырывавшими кости верхних челюстей и целые икры. Мы видели раненых леопардами, которые одному старику повредили сильно ручную кисть, а другому стопу. Но ужаснее того – мы видели несчастных изуродованных не дикими зверями, а людьми, и эти больные доказывали нам, что обвинение абиссинцев в известном зверстве не выдумка путешественников, а, к сожалению, действительность. В харрарской хирургической амбулатории мы видели не мене ужасное уродство детей женского пола и это оказалось грубейшим требованием своеобразного магометанского ритуала, несомненно порожденного только крайней дикостью нравов. Хирургическое отделение дало нам достаточный материал, чтобы судить о народной медицине чернокожего населения Здесь мы видели незамысловатые повязки из камыша при переломах конечностей, мы видели медные, свинцовые и железные пластинки-повязки, которыми лечит народ язвы голени. Мы познакомились с существующими у них хирургическими наборами для извлечения инородных тел и проч. Исследуя своих больных, мы видели, что почти все они испещрены рубцами от глубоких ожог, которые практикуются абиссинским населением, и в особенности галласами и харрарийцами весьма широко. Старый арабский способ лечения огнем, имевший в истории своих знаменитых представителей как Авиценна, Абульказем и Авензоар, видимо давно проник в центр Африки и цветет в Абиссинии в настоящие дни. Лечение огнем пользуется доверием у населения и когда нам приходилось тоже применять его, то мы всегда видели со стороны своих пациентов не только полное на то согласие, но даже какую-то особую радость. И никакие другие инструменты наши не производили на них такого впечатления, как инструменты для прижиганий. Хирургическое отделение наконец нам показало, что у абиссинцев язычок мягкого нёба считается не только бесполезным, но и вредным и потому у большинства из них этот небольшой орган носоглоточного пространства удален. Абиссинские хирургические ветеринары с легкой душой вырезают целые куски мускулов из ноздрей бедных животных, воображая, что они извлекают каких-то животных паразитов.

Амбулатория больных внутренними 6олезнями показала нам, что харрарская область в некоторых своих местах, как напр. Гильдесса, Эрер и др., опасна по своим злокачественным лихорадкам, уносящими немало человеческих жертв. В терапевтическом отделении амбулатории мы, главным образом, набрали большие цифры статистики той чересчур известной болезни, которая занесена сюда еще в ХV столетии португальцами и которая настолько здесь развита, что знатные абиссинки говорят о ней без всякого смущения, как у нас говорят о мигрени или об инфлюенции. В терапевтическую амбулаторию к нам приводили бедных душевных больных, закованных в кандалы.

Но еще несколько слов о глазной амбулатории. Вряд-ли Европа в настоящее время может где-нибудь в своих самых темных уголках представить что-либо подобное. Наша амбулатория, позволю себе выразиться, была почти исключительно слепая, так значительно было число слепых и больных с порочным зрением. Трахома и трахома со всеми ужасными африканскими осложнениями и последствиями, а затем и все прочие глазные болезни. Сюда со всего Харрара приходили смотреть на всех знакомых стариков, которые, после десятка лет полной слепоты, стали ходить без провожатых, угадывали на расстоянии цвет ермолок у своих приятелей и первый раз видели своих внуков. Главное отделение особенно много содействовало популяризации европейской врачебной науки в Харраре и в его области.
Занятые по целым дням своими больными, мы имели свои особые радости и свои особые печали. Нас, конечно, прежде всего не могли не радовать явные успехи нашей деятельности на пользу непочатого края всяких недугов, веками складывавшихся и при содействии климата, и при содействии диких обычаев, и при содействии всяких случайных обстоятельств, а главное при содействии умственного застоя. Нас радовала сердечная признательность тех, которым мы могли быть полезными, а особенно нам дорого было внимание раса Маконена, очень интересовавшегося нашей деятельностью и лично присылавшего нам своих больных и раненых. Рас Маковен присутствовал 3 раза при операциях, которые производились со специальными для него объяснениями. Еще больше, чем обыкновенные удачные исходы операций, нас радовали и удивляли те случаи, когда мы этих исходов по ясным до очевидности причинам ожидать не могли. Мы долго не забудем тех глазных больных, которые после операции катаракты, несмотря на постоянный за ними надзор, успевали ночью снимать свои повязки и вставать с кровати. Один больной, которому была сделана весьма серьезная операция и который должен быль соблюдать абсолютный покой, на 2-й день своего лежания, приревновав свою жену к своему другу, бросился ночью на ни в чем неповинную женщину с ружьем и не убил её только потому, что она, взывая о помощи, успела быстро скрыться. Нам много пришлось потратить времени, чтобы отнять от оперированного Отелло ружье и уговорить его лечь в кровать. Эта ночная сцена ревности могла кончиться весьма неприятно не только для жены, но для кого-нибудь из членов отряда, если бы больной не был своевременно успокоен. Больные и здоровые абиссинцы никогда не расстаются со своим оружием. Они кроме того без всякого опасения дают ружья с боевыми патронами своим мальчишкам не старше 10-14 лет, которые по всяким торжественным случаям, а чаще без всяких поводов, а только так из шалости и от нечего делать, стреляют в своих дворах, и никто не задумывается над тем, что это может быть небезразличным для общественной безопасности. Накануне же праздников и в дни таких семейных торжеств, как бракосочетание, производство в чин главы семейства, а равно во время всяких церемоний, будет ли она по поводу убитого льва или по поводу торжественного парада, абиссинские мальчишки выпускают из ружей массу боевых патронов, пули которых летают по всему городу. Во двор нашего дома таких шальных пуль было несколько в течение нашего 6-ти месячного пребывания в Харраре. Один раз пуля зацепила слегка вашего барана, а другой раз жертвой ее чуть не сделался наш солдат-санитар.

Затронув вопрос о приятностях и неприятностях нашей харрарской жизни, нельзя не упомянуть о тех фактах наших воспоминаний, которые связаны с освобождением из плена итальянского врача Зарича. Последний жил у весьма симпатичного абиссинского сановника Кень-Азмича-Колича. Колич получил на войне довольно серьезную рану правой ручной кисти и предплечья. Для лечения его был отпущен Негусом из Энтото доктор Зарич. Заричъ, по происхождению своему славянин из Далмации, попал в плен в числе 8-ми военных врачей во время сражения при Адуе. До нашего с ним знакомства он уже провел больше 4-хъ месяцев в плену и перенес много горя и всяких лишений. Никаких посему от своих стариков-родителей и от своей невесты с января месяца он не получал, и посланные им 2 письма, видимо, по назначению не дошли. Жизнь этого пленника в доме симпатичнейшего абиссинца, какого мы только знали в Харраре, была крайне тяжелая. Он перенес дизентерию, а затем весьма серьезно болел глазами. Но не менее тяжелы были и его материальные условия жизни, хотя рас Маконен назначил ему в прислугу чернокожего, говорившего по-итальянски, дал корову для молока и проявлял другие о нем заботы. Но это все-таки мало облегчало его тяжелое положение. Он спал в шалаше, где только можно было сидеть, но не стоять; у него не было ни белья, ни одежды, ни обуви. Он не имел ни табаку, ни свечей, ни спичек, ни бумаги, ни карандаша, а о книгах и газетах и говорить нечего. Молоком расьевой коровы он почти не пользовался: его было вообще мало, и оно кроме того делилось. Любезный Колич не жалел ему ни своей инжеры, т.е. хлеба, ни своего теча и по временам сырого куска своей баранины. Но эта пища могла служить ему только для того, чтобы не умереть с голоду. Желая быть полезным своему больному, он и тут был совершенно беспомощен, потому что у него не было ни лекарств, ни перевязочных припасов, ни инструментов. Свобода его ограничивалась двором и огородом его хозяина, но при нем безотлучно были 2 ашкера, на строжайшей ответственности которых была его наличность, как пленника. С нами Зарич видался каждый раз с разрешения раса лишь тогда, когда его пациент, Колич, являлся в вашу амбулаторию. При первом свидании мы его снабдили всем самым необходимым. Поправившись от своих болезней, он скоро вошел во всю несложную жизнь дома Колича и сделался у него не только советником и домашним врачом, но и поваром, огородником, учителем и проч. В свободные часы он занимался собиранием местных насекомых, коллекция которых в непродолжительное время достигла значительных размеров. Тяжелая жизнь, а в особенности тяжелое настроение духа пленного товарища по науке не могло быть для нас чуждым. Желание помочь ему существенным образом крепло у нас с каждым свиданием. В средних числах август проездом в Энтото с нами познакомился француз Шефнэ. Знакомство наше с ним в течение 10-ти дней закончилось весьма дружескими отношениями, которые позволили нам обратиться к нему с просьбой относительно интересовавшего нас пленника. Шефнэ узнал от нас положение Зарича и наше к нему отношение и пообещал непременно посодействовать в Энтото освобождению Зарича. Не прошло недели, и мы забыли о возложенным на Шефнэ надеждах, а жизнь в шалаше Зарича шла по-прежнему. В начале октября в один счастливый день мы получили с почтовым курьером из Энтото письмо от Шефнэ, в котором был вложен указ с печатью Негуса об освобождении Зарича из плена с разрешением ему поселиться у нас, а нам разрешалось поступить с Заричем по нашему усмотрению. Это быль самый дорогой подарок харрарскому отделению от Менелика, этого несомненного джентльмена. Мы немедленно дали знать временному заместителю раса Маконена, Гра-Азмачу Бантье об освобождении Зарича, а сами сгорая от нетерпения, отправились в обеденное время к нему, чтобы лично сообщить о милости Негуса. Зарича мы встретили на экскурсии за бабочками, и он не хотел верить своему счастью, пока не узнал всех подробностей. Хозяин дома, Колич, наш пациент и друг, быль несказанно рад освобождению своего пленника и устроил по этому случаю пир. Был зарезан и плохо зажарен баран, мы пили теч и, наконец, дорожно-фотографическим аппаратом сняли на память хозяев и гостей в одной группе. Поздравить Зарича приехала почти вся европейская колония, и весь его небогатый скарб быль забран нами и перевезен вместе с ним в Харрар. На другой день наш добряк Колич пришел сказать, что дети его всю ночь проплакали и теперь еще не могут успокоиться, что Хаким Альфредо их оставил. Он сердечно просил Зарича пока навещать его семью, а он будет присылать за ним каждый день своего мула.

Жизнь отряда в Харраре оставила в общем больше приятных воспоминаний; но в каждой жизни не одно только счастье и благополучие. К фактам, заставившим нас переживать неприятные минуты, может быть отнесена бывшая у нас кража денег и вещей, произведенная сообща двумя вашими слугами-сомалийцами, которые были наняты нами еще в Джибути в мае месяце. Высокий, стройный, но без передних верхних зубов, юноша-сомалиец Джама и такой же высокий и стройный, но уже весь седоватый его соплеменник Юсуф до 25 юля вели себя безукоризненно и считались лучшими слугами во всем отряде. О их нравственности дана была рекомендация французского джибутского правительства, и потому она, как и все прочие, пользовались нашим доверием. Деньги, как кассовые, так и личные, хранились частью в несгораемом шкапу, который нельзя было запирать, а частью в ящике письменного стола, который закрывался секретным затвором. 25 июня был четверг, а по четвергам в нашей хирургической амбулатории шла обыкновенно усиленная работа с раннего утра до 2 часов дня, а затем с 3 до вечера. В эти дни у нас делались большие операции, которые требовали много всяких приготовлений, хлопот и времени. Зная это, наши Джама и Юсуф выбрали именно этот день для своей кражи. В 10 час. утра, когда мы все были в операционной, Юсуф вошел в нашу комнату и, открыв секретный замок, с которым он, вероятно, ознакомился раньше, забрал все золото и серебро с мешками и кошельками на сумму больше б тысяч франков и, затем, как ни в чем не бывало, ушел со двора, заявив своим товарищам, что он идет на речку стирать белье. Джама во время действий Юсуфа наблюдал за тем, чтобы в случае надобности предупредить его вовремя. Кража удалась наилучшим образом и, когда мы огляделись, было уже 8 час. вечера. Ушедшие стирать белье Джама и Юсуф пропали без вести.   Заявить сейчас же о случившемся расу Маконену не было никакой возможности, так как после 8 час. вечера в его двор никого не впускают ни под каким предлогом. Заготовив письменные заявления о случившемся в Зейду и Джибути, куда по нашим соображениям должны были направиться злоумышленники, мы лишь на следующий день рано утром имели возможность рассказать все Маконену. Последний страшно был опечален неприятным известием и немедленно принял самые энергичные меры к поимке бежавших. Погоня за ворами-беглецами была отправлена по 3 направлениям через каких-нибудь 2 часа. Посланы были и конные, и пешие, но главным образом надежда абиссинцами возлагалась на пеших, потому что, по-ихнему, мулов и лошадей надо кормить, останавливаясь, а человек может кормить себя и поить, не останавливаясь. В числе пеших был знаменитый ходок, под названием «Лошадиная Нога». Погоня, как после оказалось, опередила беглецов и успела вовремя дать знать абану кочующих племен, что если такие-то люди с такими-то приметами пройдут через их землю, то весь скот кочевников будет конфискован. Мы не ждали ничего утешительного, потому что нас сильно смущали вообще абиссинские порядки, и нам казалось, что без телеграфа и настоящей сыскной полиции ничего сделать нельзя. Но не прошло и 3 дней, как было получено Маконеном известие, что воры пойманы. Маконен не замедлил обрадовать этой вестью нас. И действительно, сделанная кочевниками у нескольких водных источников засада, поймала наших воров-беглецов и при обыске у них украденные деньги найдены почти полностью. Каждого вора, по местному полицейскому обычаю, сковали с караульными и таким образом направили их в Харрар. Счастье улыбнулось не только нам, но и одному из пойманных. Главный виновник Юсуф во время ночлега, выдернув закованную руку из несколько широкого кольца кандалов и оставив на железе свою кровь и лоскуты кожи, бежал. Рас Маконен, по законам страны, передал преступника на наш суд, указав на то, что по-ихнему уложению о наказаниях он подлежит казни отсечением левой ручной кисти. Мы сердечно благодарили раса за его заботы о нас и заявили, что так обрадованы находкой наших денег, что не можем иначе отблагодарить Бога, как только простив преступника. Умный рас несколько задумался и, помолчав немного, сказал свое обычное «иши», т.е. хорошо. А затем, как бы между прочим, прибавил: «христианину сделать христианский поступок легче, чем правителю завести в стране христианскую честность». Засим он отдал приказание задержать Джаму в тюрьме до выяснения подробностей дела и до розыскания бежавшего соучастника.

Когда произошла описанная кража и было выяснено, что слуги наши бежали, то у нас, как и у наших знакомых появились, как это всегда бывает, различные догадки и подозрения. Были высказаны, между прочим, соображения такого рода, что воры скрываются еще в городе и что соучастников в краже много. Для разъяснения этого нам советовали воспользоваться «лебашой», т.е. наркотизированным мальчиком, который, по убеждениям абиссинцев, всегда показывает истину. Отыскивание виновных при содействии этих лебашей практикует в Абиссинии очень часто. За время нашего почти 6-месячного пребывания в Харраре этот способ практиковал несколько раз и, между прочим, один раз в доме раса, когда были украдены его дорогой револьвер и пояс-патронташ, которые он постоянно носил. Розыскивание виновника с «лебашой» состоит в следующем: берут мальчика лет 7-9 и напаивают его какой-то темной жидкостью, приправленной медом. Состав жидкости держится в большом секрете и нам не удалось узнать, несмотря на все старания. Француз Гюйони, агент одной торговой французской фирмы, проживающий постоянно в Харраре, рассказывал нам, что у него один раз украли несколько десятков талеров из денежного конторского ящика. О краже он заявил Гра-Азмачу Бантье. Последний без всяких других попыток розыскать виновника предложил воспользоваться лебашой. «В контору привели, рассказывал Гюйони, лебашу; это был худенький мальчик с рахитической головой и тоненькими ножками. Ему почти насильно влили из рогового стакана в рот какую-то темную жидкость и посадили его на пол. Спустя 10 минут лицо его сильно исказилось, глаза стали бессмысленными и он, поднявшись, вышел, пошатываясь, из конторы. За ним шли харрарские следователи и наблюдали куда он направится. Мальчик то останавливался, то опять шел по спускавшейся вниз улице. Затем повернул во двор какой-то лачужки и здесь он лег, едва переводя дыхание. Всего этого было достаточно. Премудрые харрарские Соломоны решили, что украла деньги бедная женщина, проживавшая в убогой хижине-лачужке, и ее потянули к ответу. Но достаточно было взглянуть на несчастную женщину, чтобы видеть ее полную невинность и страшный испуг на лице. Она, видимо, боялась даже оправдываться. «Мне стало больно и стыдно; я дал, закончил Гюйони, несчастной несколько серебряных монет и просил власти прекратить следствие».

Можно было бы привести еще несколько других фактов, которые полнее бы осветили жизнь и деятельность санитарного отряда в Харраре, но, боясь затруднить благосклонное внимание слушателей могущим затянуться сообщением, я в заключении должен только прибавить, что успех русского «Красного Креста» в Абиссинии был далеко не в том, что врачи приняли сравнительно много больных и пользовались доверием населения, а в том, что это население впервые могло видеть и оценить европейскую врачебную помощь, с которой оно до сих пор вовсе было незнакомо. Знакомство же хоть с один ощутительным лучом европейской цивилизации может усилить в Абиссинии партию европейских друзей, ратующих против старого течения, которое за столько веков не дало Абиссинии, к сожалению, никакого ни в чем прогресса. Лучшею же страницей наших личных харрарских воспоминаний навсегда останется тот день, когда мы, благодаря содействию уважаемого француза Шефнэ, а главным образом высокому сердечному участию Негуса Менелика, могли обрадовать единственного в Харраре пленного товарища известием, что он свободен.

Д. Глинский