Мир на стене

                Как открыть или
                построить новый мир?
                Это просто: нарисуй его 
                и расскажи о нем друзьям.
                *************************

МИР НА СТЕНЕ

Однажды отец заявил: будет у нас ковёр на стенку. Для интерьера. И ковёр будет рисованный. Картина маслом, так сказать.

Ну, будет и будет,  подумали мы с братом и стали его дожидаться. Однажды родители взяли меня в гости к своим друзьям и отец, указывая пальцем на висящее у них на стене полотно с белыми гусями, плавающими в болотистой луже, сказал, что и у нас будет такая картина.

«Хорошо», - сказал я, будучи покладистым мальчиком, хотя соседские гуси, изредка ковыряющиеся в луже напротив, мне ну никак не нравились.

Шло время. Отец купил основу для ковра в виде рулона дерматина и отнёс её местному художнику, жившему в заметном домике на нашей улице. Этот домик продолжал чётную сторону улицы, прерванную промкомбинатом, и стоял, окружённый палисадником, наперекор всем правилам: не вдоль улицы, а поперёк. Окна его смотрели на юг, и в домике, наверное, было светло. Хозяин его славился не только тем, что в местном Доме культуры писал плакаты с партийными призывами к портретам классиков марксизма-ленинизма. Как и всякая творческая личность, боготворил вино и женщин, был вне всякого сомнения, человеком не бесталанным, незаурядным, поскольку ко всему ещё весьма достойно играл на баяне. Связываться с человеком, который был кладезем стольких достоинств, было спорным решением, но отец рискнул, как и многие тогда в Посёлке, и не «прогадал». Мы стали ждать обещанный интерьер. Ждали довольно долго. Часть весны, все лето, и начало осени.

«Запил, зараза», - ругался отец.

Но, наконец, осенним дождливым днём, пошли забирать наш «ковёр». Я остался мокнуть под мелким дождём у калитки, а отец зашёл в домик и пробыл там довольно долго. Наконец вышел, неся свёрнутый в трубку рулон: «Вот, держи. Теперь будет у нас ковёр».

Мы пришли домой, отец с матерью торжественно развернули рулон, и моим глазам предстала застывшая волшебная картина : окно в неведомый мир. В этом мире, мягко пахнувшем масляной краской, были животные, лес, горы и река, несущая свои воды в неведомую даль. Соединение цвета и внутреннего света, созданного красками, создавало ощущение нереального и чудесного.
 
Картину-«ковер» решили повесить на стенку прихожей, напротив обеденного стола. Как интерьер. Перед этим мать аккуратно и не спеша пришивала к краям полотна витые петельки из ниток, потом отец стучал молотком, засылая гвозди в стену и расправляя «ковер». Оценивая результат своего труда придирчивым взглядом, отец вдруг взорвался:
«Ах ты, кот блудливый, пес шелудивый, сын зелёного змия! Ну, Репин-Кошёлкин, Левитан-Шишкин!» - отец читал много книг и поэтому знал о мире и его людях очень много.- «Нет, ну надо же! Мать, посмотри, какого макака позировать заставил. Нет, ну как такое можно?!».

В волшебном оазисе, вместе с гордым красавцем-оленем и мамой-оленихой, с независимым видом щипал травку оленёнок.

«Городской! Неуч! Курицу от петуха отличить не может!» - несло отца. - «Мозги водкой все вымыл, Кукрыникса позорная! Портреты он рисует! Лозунги такому писать - партию позорить! Снимай халтуру этого жалкого карикатуриста! Я отнесу её обратно, пусть переделывает!» - бушевал отец.

«Не надо!», - вцепился я в его руку, не понимая, в чем тут неправильность.- «Это же красиво! Пусть так!» - я побоялся, что если отец отнесет полотно обратно, то Репин, Кошёлкин и Кукрыникса все переделают так, что не будет той красоты, запавшей в мое маленькое сердце.

«Ну как так!» – бушевал отец. - «Это же НЕ-ПРА-ВИЛЬ-НО!» - по слогам произнёс он. -  «У него передняя нога не так нарисована. Она сломанная».
Я смотрел и не понимал.

«Она не может сгибаться в эту сторону», - показал отец на правую переднюю ножку оленёнка. - «Это рука у человека сгибается в локте назад и задняя лапа у кошки и собаки. А передняя нога у оленя - нет. Иди, я покажу тебе ногу у нашего теленка».

Через две минуты я сравнил брыкавшуюся натуру с живописью и вынужден был признать, что на картине щипал травку оленёнок с НЕ ТАКОЙ передней ножкой.

«Но у него же так нарисовано,- говорю я. – Значит, у оленёнка ТАК может быть».

На картине все было хорошо. И красиво. Папа-олень, мама-олениха и маленький оленёнок. Оленёнок не выглядел неправильным. Мне, мальцу, это и невдомёк вовсе, куда там и у кого сгибается ножка, но отца, знавшего наше парнокопытное хозяйство, провести было невозможно.
Ко мне присоединилась и мать.

«Да ладно, отец, успокойся», - сказала она. - «Кто будет обращать внимание на эту ногу! Пусть остается! Красиво ведь…»

Отец в сердцах сплюнул, хотел бросить о пол молоток, который все ещё носил в руке, но одумался. Покипел-покипел, да и остыл. Наверное, представил, сколько ещё этот Левитан-Кошёлкин, выйдя из творческого запоя, будет ногу лечить оленёнку, да так и смирился с этой ущербностью.

(Ох как «уважали» тогда зелёного змия мужики и как страдали потом! Сосед дядька Иван, тот на всю улицу страдал так, что не только летающие тарелки, но и подушки из дома приземлялись прямо в лужу посреди дороги.)

А я, счастливый, теперь каждый день, сидя за столом у окна, в свете полуденного солнца изучал кусочки картины, с каждым разом все тщательнее. Я изучал застывшее мгновение жизни и погружался в него с каждым разом глубже и глубже. Я научился «обходить» стоящих у ручья оленей стороной, «проходил» мимо деревьев, склонившихся альковом над ущельем, и здесь застывал: предо мной раскрывалась во всю ширь освещенная внутренним солнечным светом цветущая горная долина. Вдали, куда вела рука художника, виднелись горные пики, укрытые ледниками, а перед ними текла река. Над цветами кружились бабочки, красивые до изумления, а позади, в ветках деревьев, щебетали птицы (наверно, вездесущие воробьи за окном помогали мне восполнить недостающее в картине). Призванные моим воображением, в долине появлялись тигры, медведи, мамонты и прочая мохнатая живность, которая начинала жить своей жизнью. Ходили, рычали, прыгали и бегали ; наверное, были дружелюбны и сыты.

Когда к нам приходили новые гости, то они тоже восхищались волшебным пейзажем, но отец, тая обиду на художественную знаменитость, всякий раз мстительно обращал внимание друзей и знакомых на ляп в картине:

«Нет, ну вы посмотрите, что тут изобразил этот Репин-Кошёлкин!» - и показывал оленёнка-инвалида. Он каждый раз называл художника по-разному: то Репиным, то Левитаном, но фамилию давал ему всегда одну и обидную – Кошёлкин.

На месте нашего маленького домика мы построили другой, просторный и светлый, и место оленёнку определили в спальне, у моей кровати. Я еще долго, перед сном, мог путешествовать с ним по волшебной долине.

Когда я уже умел читать, то стал замечать в долине летающих ящеров и мирно пасущихся динозавров, а потом, попозже,  и приземлявшиеся у далеких гор корабли космических путешественников.

И каждый раз, когда я обращал на «ковер» внимание, он дарил позитивное настроение.

Я рос, и на смену волшебству статических красок ко мне пришло печатное слово. Слово захватило меня и стало знакомить с другими разнообразными мирами. Миры заговорили. Сотни книг-миров прошли передо мной, открывая свои двери и знакомя с собой. Но больше всего мне нравились книги с картинками-форточками, через которые я заглядывал в тот мир, которым видел его автор.

А картины…
Место оленёнка в прихожей заняла другая картина, в раме,  меньшего размера.  Она тоже имела насыщенный сюжет: две пастушки у ручья в тенистом овражке, несколько пасущихся коров и коза, глиняный берег, трава и деревья. И лето… Иногда, в холодные зимние вечера, я «уходил» к ним, этим молчаливым пастушкам, «выходил» из оврага и «стоял» на краю поля, впитывая солнце и ароматы летнего луга… А в большой комнате, напротив двери, со стены, спрятав руки в меховую муфту, строго смотрела на меня молодая женщина в темно-синем, в шляпке с пером, сидевшая в коляске. Незнакомка…

В лихие девяностые, когда я ещё работал на заводе, гордо именуемом «флагманом отечественного станкостроения» (растащенном впоследствии стаей «домашних крыс», выдрессированных пронырливыми американцами), зашёл к нам в лабораторию бывший наш токарь, давний пенсионер. Фамилия такая у него была ; Бровкин, как у героя известного фильма пятидесятых. А зашёл он к нам с одной печальной вестью: сообщить, что похоронил жену. Предложил также за небольшие деньги купить у него картины, чтобы собрать денег на скромный памятник (цены в то время росли каждый день). У токаря Бровкина хобби такое было – писал копии картин. Хорошо писал. С открыток, репродукций. Он прекрасно видел и ощущал цвета и свет. Художник-самоучка. Не раз в заводском доме культуры делали выставки его работ.
Собрались мы в лаборатории, скинулись деньгами, кто сколько мог; матпомощь от профсоюза выписали и от парткома немного добавили. Несколько человек сели в мой «Запорожец», и мы поехали к нему. Вручили собранные деньги, поговорили, а потом, когда он показал комнату, уставленную его работами, то я не удержался и спросил, что можно купить.

 «Да хоть все», - сказал он. - «Я делал это всё для неё. Для жены».

Я выбрал несколько картин, одну детскую, с тигрёнком, и пару пейзажей, возможно, малоизвестных художников: зимний и весенний. На каждом пейзаже – жизнеутверждающее солнце. Рассвет и закат. Люблю рассветы и закаты. Писатель и природовед Песков писал потом о природном феномене: зрелище заката гипнотически привлекает не только людей, но животных и птиц. Купить хотелось больше, но взял только три: на столько денег хватило, хотя сказать честно, он просил крайне немного. «Краски столько стоили», - говорил он.

Эти картины я до сих пор ценю и люблю, в них видна рука мастера.

В один прекрасный день мне удалось посетить выставку картин Левитана. Нет, не Кошёлкина, настоящего. И изумила меня его картина с сюжетом заготовки дров. На огромной поляне изображены поленницы порезанных берёзовых кругляшей. «Газпрома» тогда ещё не было, дома топили дровами и углём. Изумила чистота поляны, где были сложены поленницы: веток не было. Все убрано. Подумалось перед картиной, что  нынешним лесозаготовителям учиться у предков надо чистоте и порядку.

Современная цифровая фотография - нынешний способ получения и обмена изображениями. Она по-своему интересна, у неё есть масса технических возможностей: из простого сюжета или пейзажа за счёт эффектов можно создать некую удивительность, поражающую взор и мысль. Это уже другое искусство.
Традиционная картина на холсте, будучи даже копией, ценна в первую очередь видимым трудом автора, его индивидуальностью, мастерством. И очень часто взгляд на художественное полотно под нетрадиционным «углом» может подарить тебе открытие нового мира…

А на картине все было хорошо. И красиво. Папа-олень, мама-олениха и маленький оленёнок…