И опять школьные годы

   
      Прошло почти 67 лет, как я окончил школу, и сейчас воспоминания о десяти годах школьной жизни представляются мне в образе мозаичной картины, в которой за давностью лет зияют крупные проплешины из-за осыпавшихся с неё кусочков памяти о мигах той счастливой жизни. И все попытки отыскать эти кусочки, увы, тщетны. Остаётся только одно – вглядываться в уцелевшую часть мозаики, проживая ещё раз кусочки быстро пролетевшей молодости.
      Вот первое сентября 1946 года. Сестра Люба привела меня во двор 436 школы. Всё для меня ново и необычно. Я крепко сжимаю руку сестры, пробегая взглядом по толпам  взрослых  и детей, и улыбаюсь, увидя вдруг лица своих товарищей по детсаду и домашнему двору. А вот и шеренги моего 1-го “В”-класса и в них мои приятели: Сашка, Валерка и Юрик Коробочкин.
      В школе - всё ново и необычно. Необычен для меня, да, наверное, и для моих одноклассников был класс с тремя рядами свежевыкрашенных парт и черная доска, на которой наша учительница, Мария Григорьевна, рисовала нам  мелом буквы, а мы вслед за ней хором повторяли: “Здравствуй буква  “А” или – здравствуй  буква “Б”.
      Необычны для меня были и перемены между уроками, когда мы, первоклашки, вылетали из классов, чтобы размять ноги после 45-минутного сидения за партами, поболтать с новыми приятелями, да и немножко похулиганить – не без этого.
      Уже много позже, будучи старшеклассником, я за не очень примерное поведение на перемене был нестандартно наказан.  Как-то, возясь с приятелями на перемене, случайно толкнул проходившего по коридору учителя физики (к сожалению, как его звали, не помню).  Учитель спокойно одной рукой схватил меня за кудрявую шевелюру, а другой, стал поворачивать меня, приговария: “Не шали, не шали”. Мне было и больно и смешно.
       Туалет, куда мы иногда на переменках забегали, для нас, первоклашек. был только туалетом. Это потом, уже в девятом или десятом классе, некоторые из нас забегали туда,  чтобы по-шпионски выкурить папироску “Беломорканал” или сигаретку “Дукат”. Честно говоря, и я был небезгрешен – покуривал в десятом классе. Победил эту приятную, но вредную страсть, уже через много-много лет, когда мне перевалило за сорок.

     Время  с прожитыми годами бежит всё быстрей и быстрей. И сейчас, когда пишу эти строки, я такой же старенький, какой встретил когда-то в Кусковском парке свою первую учительницу.  Хотя, назвав себя стареньким, я  кривлю душой, а она, эта самая душа, в ответ “обижается”.  Ведь она так и осталась молодой – той молодой, которая была со мной, когда  я в пятидесятых годах прошлого века гонял с мальчишками футбольный мяч, заглядывался на девчонок, хотел стать лётчиком или космонавтом. Не знаю, как с этим у других, ведь чужая душа – потёмки, но у меня время отнимает только тело – мою физическую оболочку. И когда в ванной я смотрю на себя в зеркало, душа бунтует: “как же так,  я такая молодая, а ты, тело, год от года дряхлеешь”. Но, слава богу, что я ещё, могу шутить, рассказывать хулиганские анекдоты, начинать “дёргаться” в танце, услышав  ритмичную музыку, а значит, я ещё молодой.
      Все мои школьные годы я бы разделил на три периода.
–    Первые четыре класса (начальная школа) – это,  по существу,  прощание с детством: научились читать и считать, появились не только права, но и обязанности.
 –    С пятого  по восьмой класс – взросление. Наш кругозор резко расширился. Мы обнаружили, что помимо детских стишков и народных сказок существует большая серьёзная литература с книгами в сотни страниц, написанных всемирно известными авторами, что существуют такие науки, как физика и химия, по законам которых существует и развивается мир, в котором мы живём.
 –    С девятого по десятый класс – мы уже взрослые (учимся с девчонками и даже   влюбляемся в них). Мы уже задумываемся о своём будущем: кем мы хотим стать, чему посвятить свою взрослую жизнь.
      Некоторые из нас определились со своим ближайшим будущем уже после седьмого класса, поступив в те или иные техникумы, другие, по тем или иным причинам (надо поскорее начать зарабатывать и помогать семье или от нежелания учиться дальше) пошли в ремесленные училища, приобретать рабочие профессии.
      Я тоже решил поступить по примеру сестры Любы в техникум, только не в Химико-технологический, который окончила она, а в Техникум авиационного машиностроения. Теперь он, в силу нашей вековой тяги к иностранщине, именуется Колледжем   авиационного машиностроения. Но судьба, если таковая существует, распорядилась со мной иначе. За первый экзамен при поступлении в техникум, а это был диктант, я получил двойку и вернулся в родную  школу заканчивать десятилетку.
      Попытки вспомнить хоть какие-нибудь яркие эпизоды из моей школьной жизни первых двух, как я их назвал, периодов жизни, кончаются почти ничем. Не помню, как нас принимали в октябрята и пионеры, хотя красный пионерский галстук, как будто и сейчас алеет у меня на груди – так и остался я на всю жизнь в душе пионером.
       Всплывают в памяти лица некоторых моих учителей, вызывая на лице либо ироничную, либо благодарную улыбку. А вот при воспоминании урока музыки в первом или во втором классе я не улыбаюсь, а вообще почти смеюсь.
      Сидим мы первоклашки в музыкальном классе нашей школы и под аккомпанемент рояля “кто в лес , кто по дрова” поём милую детскую песенку:

                У дороги чибис, у дороги чибис,
                Он кричит, волнуется чудак:
                «А скажите, чьи вы ? А скажите, чьи вы?
                И зачем, зачем идете вы сюда ?!»

                Не кричи, крылатый, не тревожься зря ты:
                Не войдём мы в твой зелёный сад ! -
                Видишь — мы ребята, мы друзья пернатых,
                Мы твоих, твоих не тронем чибисят ! . . .

       Учительница музыки, интеллигентная пожилая дама, похоже, с дворянскими  корнями, вдруг прекращает играть, хлопает крышкой рояля и с тоской в голосе произносит:  Нет, дети, вы не поёте – вы блеете,  как овцы и к тому же в разнобой.
       Вот учитель истории, он же завуч школы, с непроницаемым лицом рассказывает нам  о древнем Египте, о его храмах, пирамидах и мумиях. Неподвижность его лица, напоминающая маску Тутанхамона, сыграла с ним, не знаю уж, добрую или злую шутку: мы за глаза прозвали его Фараоном. 
      А вот ещё один учитель истории с дворянской фамилией Крыжановский: рассказывает  нам о тех или иных эпизодах истории России не громко и не торопясь, как будто бы там был и теперь их вспоминает.
       Приходит на память мой первый учитель географии за его часто звучащую сентенцию: “Мы за мир и боле ничего”. До сих пор улыбаюсь, вспоминая учителя физики Иосифа Владимировича, невысокого коренастого человека с марлевой повязкой, закрывающей левый глаз. Он таращит на меня единственный глаз и с какой-то напускной жёсткостью кричит: “Выйди из класса, детина.  Пошёл вон!”  Мы тогда много читали и роман Стивенсона “Остров сокровищ” был одной из любимых наших книг. Вот и получил от нас Иосиф Владимирович подпольную кличку Билли Бонс за потерянный глаз да, пожалуй, и за взрывной, какой-то пиратский характер.
      Я очень любил уроки геометрии, за то, что при доказательстве верности теорем требовалось точная логика, а это мне как-то неосознанно нравилось. Строгости подхода к доказательству верности той или иной теоремы способствовал наш учитель Виктор Григорьевич, всегда серьёзный, без улыбки, аскетичного сложения человек. Любую теорему, изображая её графически на доске, он заключал надписью: “Тр. Док.”, что означало: требуется доказать. За этот “Тр. Док.”, мы его так и прозвали, благо, что Трдок как-то уж очень был созвучен с его фамилией Куторго.
      А может быть и хорошо, что память, как часть подсознанья, осознанно сохраняет  для тебя только то, что, в конечном счёте, формирует твоё мироощущение дальнейшей жизни.
      За давностью лет в памяти мало что осталось из школьной жизни первых семи классов. Эмоциональность восприятия повседневной жизни и учёбы в то время, как мне кажется, была постоянной, а потому не запечатлела в долгоиграющей памяти каких-то особых событий, сопровождаемых ещё большими всплесками чувств.
      При попытке вспомнить последние годы учёбы в школе на память приходят девчонки, которые пришли в наши классы, да и, пожалуй, мои увлечения спортом. Что же касается самой учёбы, то будничность многочисленных уроков (каждый день - по шесть уроков, шесть дней в неделю) не оставила в памяти ни одного сколько-нибудь интересного эпизода тех лет. Почему-то вспомнилось из А.С. Пушкина: “…<Прозрачный лес один чернеет>…”.
      Периодически копаясь в старых своих бумагах, наталкиваюсь на пожелтевшие от времени Почётные грамоты, полученные мною за спортивные успехи. Их было не много, но, всё-таки, они были.
      В одном из очерков я уже вспоминал спортивный зал нашей школы (два класса, соединенных в одно целое), где на занятиях физкультурой мы в основном  делали физ.упражнения, лазали по деревянным шведским стенкам и  прыгали через гимнастического Козла, по-современному – Коня. Последний, как я узнал из интернета, появился ещё при Александре Македонском для тренировки всадников. Мы в то время стать всадниками не собирались, но…. через Козла прыгали хорошо.
      Настоящее же удовольствие от уроков физкультуры мы получали на школьном дворе, где была беговая дорожка на 200 метров и П-образное сооружение с подвешенными к верхней балке канатами для лазанья и двумя турниками по бокам. Здесь можно было соревноваться: кто больше раз подтянется на турнике, быстрее залезет доверху по канату, быстрее пробежит, назначенную физруком дистанцию по беговой дорожке.
      Стимулировало желание заниматься спортом и открытие в 1954 году рядом с нашей школой стадиона “Авангард”. Как хорошо было посидеть с друзьями на трибуне настоящего стадиона во время игры футболистов нашего района, ощутить себя, опять же, настоящим спортсменом при беге по гаревой дорожке настоящего стадиона. Именно здесь я стал чемпионом школы при забегах на 400 метров.  Рядом со стадионом, как я помню, был и финиш кросса на 800 метров среди школьников Калининского района, победителем которого я стал.
      И еще одна пожелтевшая Почетная грамота свидетельствует о моей победе в компании со своими школьными друзьями в эстафете по улицам нашего района от стадиона “Авангард” на шоссе Энтузиастов до Районного комитета на Авиамоторной улице. До сих пор помню свой кусок эстафеты  по шоссе Энузиастов от “Нефтегаза” до клуба Компрессор и тяжёлое дыхание при преодолении Владимирского путепровода (тогда мы его называли просто Владимирским  мостом).
      А вот лыжные мои успехи ограничились осенней подготовкой к лыжному сезону в секции лыжного спорта. К сожалению при первой же лыжной тренировке по свежевыпавшему снегу я сломал лыжу, и тренер – Алексей Александрович (или наоборот: Александр Алексеевич) предложил мне на занятиях секции больше не появляться. Я тогда так и не понял причины такого его решения: то ли я ему был по какой-то причине не симпатичен,  то ли за сломанные лыжи секции пришлось платить ему.
      О своих “успехах” в велосипедном спорте я уже писал  в очерке “Велосипедный ноктюрн”. Вот, пожалуй, и всё, что я могу вспомнить о своей спортивной жизни в школьные годы. Если же продлить воспоминания о ней на последующие после школы годы, то окажется, что увлечения были, но в силу моего характера (быстро загораюсь и быстро остываю) больших успехов я в них не достиг. И всё-таки я благодарен судьбе за то, что эти увлечения были и хоть как-то скрасили мою, не очень удавшуюся, по моему мнению, долгую жизнь.
      Увлекшись воспоминаниями о моей дружбе со спортом, я совсем забыл про девчонок, с которыми нам предстояло учиться  в девятом и десятом классах. Вообще,  к своим сверстницам мы мальчишки в разном возрасте относились по- разному.  Если в детском саду  мы с  девчонками были почти однополым сообществом: бегали и играли вместе, пользовались общей туалетной комнатой, спали после обеда в общей спальне и не очень задумываясь о наших с ними физиологических различиях. Но были и влюбленности, детские, непосредственные.
     Подростками на девчонок мы вообще мало обращали внимание, было некогда: летом играли в футбол и в “Казаки разбойники”, гоняли на самодельных самокатах по Электродному проезду, а зимой – катались на лыжах в Измайловском парке или, прикручивая к валенкам коньки Снегурочки,  катались по не очень гладкому льду Аэростатного пруда или по утрамбованному машинами и пешеходами обледенелому снегу Электродного проезда.
      Всё изменилось, когда первого сентября 1954 года на линейке во дворе школы рядом с нами, всё ещё хулиганистыми мальчишками, стояли девочки, точнее, девушки - наши новые одноклассницы, в коричневых платьях с белыми кружевными воротничками и в белых праздничных фартуках.
      И мы вдруг начали активно взрослеть. Постепенно появились обоюдные симпатии, и за некоторыми партами,  вместо мальчик с мальчиком, появилась новая композиция - мальчик с девочкой. У меня тоже появилась симпатия, правда, из другого класса. О ней, с улыбкой сожаления, напишу чуть ниже.
      Детскими влюбленностями, наверное, помечены все люди. Их отличает от взрослых чувств непосредственность влечения его к ней, или наоборот, её к нему. Это – скорее дружба, но чуть приправленная  неосознанным влечением к противоположному полу. Я до сих пор помню детсадовскую раздевалку, где после прогулки по заснеженному Измайловскому парку я украдкой, второпях целовал прохладную румяную щечку девочки (Имя её, как ни странно, забыл, а вот фамилию помню  - Георгиевская).
      Возвращаясь к воспоминаниям о нашей учёбе с девчонками, приходят на память мои “шалости” на уроках, благо, что за мой характер и хорошую, как говорили учителя, успеваемость, мне многое прощалось.
      С девчонками моего класса мне не повезло. Ни одна из них не вызывала у меня “улыбку души”, все они для меня были просто одноклассницами. Но одна девчонка, сидевшая за партой одна в соседнем ряду, прямо слева от меня, привлекала меня своей какой-то настороженность в отношении к нам – мальчишкам,  и вызывала у меня улыбку и желание как-то спровоцировать её реакцию на “шалости” с моей стороны.
      Во время уроков, пока учительница что-то писала на доске, я тихонько пересаживался на её парту и  что-то шептал (не помню что, но, наверняка, какую-то ерунду). Татьяна, по-моему, так её звали, начинала ёрзать, быстро шептать, и обеими руками  выталкивать меня со своей парты. Учительница оборачивалась и строго произносила: “Кадыков, сядьте на своё место. Вы что, хотите, чтобы я вызвала вашу маму в школу?”
     Что касается моей “улыбки души”, то она фокусировалась на “чуде в косичках” из соседнего класса. Но, к моему сожалению, свои симпатии Галка (так её звали) отдавала моему товарищу по спортивным подвигам, с которым и сидела за одной партой, да и дорога домой после школы у них была в одну сторону. Не скажу, что моё увлечение ею было, если можно так выразиться, болезненным. Видимо, я до такой степени тяги к женскому полу тогда ещё не созрел. Просто в её присутствии улыбка не сходила с моих губ, а глаза
     Не знаю, как моё увлечение Галкой, стало известно ей самой. То ли она сама почувствовала уже созревшим женским чутьём мою мальчишескую влюблённость, то ли кто-то из подруг нашептал ей о ней, только однажды во время очередной перемены, она подошла ко мне   и с каким-то невинным видом спросила: “Вовка, а ты и правда в меня влюблён?”. Что я ответил ей на такой деликатный вопрос, не помню. Вопрос был,  как выстрел в лоб. Кстати, задавшая его в то время увлекалась  спортивной стрельбой и, похоже, не промахнулась: ранка,  в виде памяти о той школьной перемене, так и не зажила.
      Позже, где то в начале девяностых прошлого века я встретил её  на “междусобойчике”  старых друзей и подруг по случаю очередной годовщины окончания школы.
      К столу я присоединился с небольшим опозданием и только теперь, вглядываясь в переформатированных временем лица сидящих, с тихой радостью узнавал тех, с кем когда-то дружил, ссорился и мерился, соревновался и на школьном дворе, и  за партой (кто первый – это же печать молодости), узнал и её  в противоположном конце стола. Она была той же Галкой, но…, с абсолютно седой головой. Я не помню, о чём мы болтали в тот вечер, уединившись в одной из комнат квартиры, но за этой встречей последовало ещё несколько свиданий один на один, благо, что было лето, а рядом был наш друг детства – Измайловский парк.
       Через два года её не стало, и остались только смазанные временем и подкрашенные цветом детства воспоминания о девчонке с косичками, стоящей на школьной перемене передо мной и с нескрываемым  любопытством ждущей ответа на вопрос:  действительно ли я в неё влюблён.
      Копаясь в своей домашней библиотеке, я обнаружил еще один артефакт  тех далёких лет - мой школьный дневник за десятый класс, аскетически скромный свидетель моих успехов в учёбе, и почему-то, только по декабрь 1956 года.  Итоговые оценки по всем предметам, подтверждённые подписью нашего классного руководителя – математика Михаила Львовича, тоже проставлены только за две первые четверти.
      Тогда наша советская школа в какой-то степени формировала из нас “бойцов”, используя не только коммунистическую идеологию, но и систему обучения. Мы уже в четвёртом классе весной сдавали экзамены по четырём предметам, а по окончании каждого следующего класса число их увеличивалось. В десятом классе, если мне память не изменяет, сдавали восемь экзаменов. Так что из полной средней школы мы выходили весьма грамотными людьми. Нынешний ЕГЭ, это, по моему, порождение европейского индивидуализма: сам с собой и всё для себя. Мы же на каждый вопрос выбранного билета отвечали учителю-экзаменатору не односложно, а подробно, в соответствии с объёмом своих знаний по нему. До сих пор помню, как на экзамене по литературе громко декламировал стихи В.Маяковского:

                Холод большой, Зима здорова,
                Но блузы прилипли к потненьким.
                Под блузой коммунисты грузят дрова
                На трудовом субботнике.
      
      Отличником, я, к сожалению, не был (в аттестате было несколько четвёрок), а  надо было бы. При получении по окончании школы даже серебреной медали, уж не говоря о золотой,  дорога моей жизни, как показало время, была бы другой и, может быть, более счастливой, но, как говорит чуть изменённая мной поговорка: “Если бы, да кабы, выросли б во рту грибы”.
      К сожалению, снимок, помещённый здесь, это вторая и последняя моя школьная фотография. Здесь я уже взрослый и,  судя по уверенности во взгляде и позе, которую я демонстрирую, сидя на чемодане (тогда был модно носить учебники не в портфелях, а в небольших чемоданах) уверенный в себе. Маменькин сынок, который сидел за первой партой в первом классе, превратился вот в такого немного нахального парня.
      Несмотря на  то, что я здесь явно позирую, снимок очень естественен и динамичен. И это благодаря Гришке Гуревичу – моему хорошему товарищу и соседу по парте, девчонкам (имен я их уже не помню) и, конечно же, первоклашке на заднем плане, очень напоминающим Вовку из тридевятого царства (был такой мультик в старое и доброе советское  время).
       Когда был сделан это снимок и кто его автор уже не помню. Время беспардонно вытравливает из памяти все малозначащие и сиюминутные детали прожитой жизни, оставляя лишь те, что повлияли на твою последующую жизнь или её эпизоды, окрашенные твоим каким-то ярким эмоциональным всплеском.  Я думаю, что это весна 1956 года, через месяц или два мы – десятиклассники распрощаемся со своей школой и начнём вполне взрослую жизнь.
      Школьная жизнь завершилась выпускным вечером, если так можно было назвать танцы в нашем спортивном зале. Была, конечно, и торжественная часть этого мероприятия, но память сохранила лишь размытые временем лица друзей и подруг и наших учителей, стоящих у стенки и мысленно прощающихся с нами:  кое с кем  с сожалением, а с некоторыми, наверное, и с облегчением.
      Запомнился и ещё один факт нашей тогдашней немного наивной взрослости: помимо покуривания “втихоря”,  мы в тот прощальный со школой вечер поднимали себе настроение “Портвейном777”. Настроение и без портвейна было “на высоте”, но внутреннее, неконтролируемое в каждом тогдашне из нас, желание поскорее стать взрослым, толкало на разные глупости, в том числе и на эту.
           Одной из традиций у десятиклассников того времени было посещение после выпускного вечера Красной площади. Последовали этой традиции и мы. Не помню, как мы туда добирались, а нас было три класса, т.е. порядка 100 человек, не помню, что было на Красной площади, но почему-то помню, как мы идём по улице Солянке (уже домой) , шутим и горланим наши родные Советские песни, разогретые общим весельем, Портвейном 777 и такими ласковыми и добрыми в тот прощальный вечер нашими девчонками. Всё, прощай школа.