Шаги в разные стороны

1
Бродившая по залу группка студентов художественного училища горячо восхищалась яркими картинами неизвестных художников-сюрреалистов. Услышав эти хвалебные разноголосые восклицания, Кузьма Липатович Баронин – среднего роста сорокалетний обладатель коротких ног и рук – почувствовал глубокое отвращение к акциям и к облигациям, которыми, как брокер, удачно торговал не один год на фондовой бирже. Он пожелал стать знаменитым художником, – а свои желания он воплощал в жизнь без лишних проволочек.
– Вам что-то не нравилось, уважаемый Кузьма Липатович? – заметив, как странно дрогнуло худое лицо гостя, осторожно предположил Илья Кутубаков – плотный телом тридцатилетний художник. С недавних пор он на деньги Баронина приобрёл кирпичный барак и оборудовал в нём художественный салон. Рядом с салоном находился перекресток двух автотрасс, одна из которых тянулась до элитного посёлка на крутом берегу реки. Жители посёлка охотно покупали картины, и размещали о них позитивные видеоролики в социальных сетях.
Кузьма Баронин вернул лицу привычную невозмутимость, резко отшагнул от холста с изображением стайки бабочек с полыхавшими синевой крылышками над белой скатертью с красными пятнами и с надкусанным куличом. Осмотрелся, почувствовал в висевших по соседству сюрреалистических полотнах какую-то тайну человечества, и опять остро возненавидел себя, как брокера, хотя на доходы от перепродажи акций покупал себе всё, что давало ощущение счастья на какое-то время.
Кузьма Баронин достал из кармана пиджака и выключил смартфон. Новости с биржи уже его не интересовали. Он расхотел любоваться красотой, созданной чужой кистью. Он задумал написать сюрреалистическую картину для сохранения своего имени в изобразительном искусстве, которое из поколения в поколение дорожает и дорожает.
 – Вам что-то не нравится на выставке, уважаемый Кузьма Липатович? – с тревогой в голосе спросил вновь Илья Кутубаков, невольно присел и стал чуточку ниже своего благодетеля.
– Сегодня же, не затягивай, доставь мне в особняк всё, что надо художнику для творчества, – сухо распорядился Кузьма Баронин и решительным шагом покинул художественный салон. Новую намеченную цель он всегда достигал одержимостью, сметливостью и упорством. Он никогда не боялся перемен в жизни. Он чувствовал время от времени, что занимается не своим делом, участвуя в торгах на бирже.
Группка студентов художественного училища тоже вышла наружу, под лучи солнца, проглядывавшего через тончайшую пелену высоких облаков. Увидев, как Баронин скрылся в салоне чёрной Ламборгини Урус, они восхитились её существованием и дружно сфотографировали на телефоны четырехколесный объект своего восторга.
2
Ламборгини Урус, которой управлял темнокожий мужчина, плавно отъехала от художественного салона.
– Кузьма Липатович, ваш телефон недоступен. Лидридин только что звонил мне, интересовался криптой, – сидя вместе с Барониным на заднем диване Ламборгини Урус, сообщил Иван Крактусов, черноволосый мужчина средних лет в дорогом костюме неброского цвета. Он недавно влился в команду брокеров на товарной бирже и провёл несколько удачных сделок с акциями строительных компаний.
– Иван, забудь обо мне. Ты заключай с Лидридиновым и открой ему счёт, – ответил Кузьма Баронин и представил чистый холст на мольберте в парадном зале своего особняка, и там же, на круглом столике, палитру с разноцветными красками, букет кистей в крынке, бутылку коньяка и бокал.
Поездка до элитного посёлка продлилась меньше пяти минут. За это время Кузьма Липатович Баронин вспомнил, что в школьные годы классно рисовал мелом на доске шаржи на учителей, а на одноклассников тушью карикатуры в стенгазете.
Ламборгини Урус проехала по улице элитного посёлка, мимо автомобилей, припаркованных к глухим заборам, остановилась перед ажурными коваными воротами между кирпичных столбов, на которых восседало по бронзовому орлу. Из крошечного кирпичного домика привратника, появился пожилой мужчина в чёрной униформе и быстро распахнул створки ворот.
– Кстати, я разузнал в Интернете и у знакомого краеведа историю особняка, – сказал Иван Крактусов. – Построил особняк Иван Мелколесов. После потери ноги в начале Первой мировой войны он поселился здесь и занялся живописью. Он ни с кем не дружил, но женщин и выпивки не чурался. Во время Гражданской войны Мелколесова схватили пьяные матросы и потребовали нарисовать портрет своего комиссара. Мелколесов отказался. Матросы избили и расстреляли бедолагу в конюшне, и там же сожгли его и им написанную картину – голубой человеческий глаз на чайной ложечке в пустом гранёном стакане. После расстрела Мелколесова крестьяне растащили по деревням всю мебель, но вернули её, когда в особняке разместилась ВЧКа. Потом особняк занимало правление колхоза, потом разведшкола, потом какой-то писатель-историк с женой, потом особняк купили вы, Кузьма Липатович.
Услышанная информация навела Кузьму Баронина на мысль, что его внезапную тягу к живописи пробудили годы, прожитые в комнатах художника, погибшего от пуль из винтовок пьяных матросов. Еще он подумал, что скоро разбудит в себе художника, усыпленного работой на бирже.
По прямой дорожке между пустых бетонных вазонов Ламборгини Урус закатилось на площадку перед двухэтажным особняком с жёлтыми стенами. Тут же с его черепичной крыши взлетели скопом жирные серые вороны и, гнусаво каркая, расселись на верхних ветках цветущих двухсотлетних лип на аллее от замшелых развалин конюшни до заросшего розом прудика, в котором, по сочиненной кем-то байке, похотливая русалка утопила пьяного чекиста, который, угрожая наганом, домогался её любви.
Темнокожий водитель вылез из Ламборгини Урус. С лёгким поклоном он открыл заднюю дверцу, и из салона появился на асфальте площадки Кузьма Баронин. Не спеша, он вошёл в особняк, уселся в кресло в уютной гостиной, обставленной мебелью конца девятнадцатого века, и выпил рюмку коньяка, которую принесла на серебряном подносе Марина Игнатьевна – сухонькая шустрая старушка с пенсне на солидном носу, правнучка художника Ивана Мелколесова. Она уже много лет была вдовой всеми забытого писателя-историка. Она очень мало ела, много молчала, честно вела учёт денежных трат, хорошо готовила изысканные кушанья, бдительно следила, чтобы нанятая уборщица добросовестно наводила порядок и чистоту в комнатах. За это Кузьма Баронин позволил Марине Игнатьевне доживать свой век в чуланчике рядом с кухней.
3
Широкоплечий водитель и Илья Кутубаков перенесли из крытого грузовичка в парадный зал особняка этюдный ящик со складными ножками, студийный напольный мольберт, загрунтованный холст на подрамнике, позолоченный резной багет. Перевозка предметов от художественного салона в элитный посёлок была оплачена при заказе на сайте транспортной компании, – и всё же водитель получил, как носильщик, десять долларов от Марины Игнатьевны и уехал на грузовичке к другому клиенту. 
– Илья, надеюсь, ты поможешь мне быстро стать классным художником, – войдя в зал из гостиной, бодро сказал Кузьма Баронин. Он был в войлочных тапочках, в рубашке с короткими рукавами и в шортах. Такую одежду (по утверждению Марины Игнатьевны) не жалко было испачкать красками и потом выбросить на помойку.
Дневной свет из арочных окон ровно освещал зал.
– Попробую. Я учился на художника почти четыре года, – ответил Кутубаков и водрузил холст на мольберт, а этюдник поставил возле круглого столика.
– Ты мог учиться и десять лет. Я же ценю время. Я в детстве неплохо рисовал, – объявил Кузьма Баронин, взял из коробки в этюднике угольную палочку и нарисовал на холсте силуэт голой женщины. Он не помнил, но в детстве похожий силуэт он вывел прутиком на влажном песке пляжа, поглядывая на нудистов, которые у кромки воды озера играли в волейбол.
– Хорошо, – похвалил набросок Илья Кутубаков. – Вам, Кузьма Липатович, надо изучить правила перспективы и изображения объёмных предметов.
– Илья, не забивай мне голову ерундой. Практика важней теории, – опираясь на своей опыт брокера на бирже, заявил Кузьма Баронин, взял палитру с разноцветными красками и круглую кисточку. – Я буду рисовать, а ты будешь поправлять мои косяки.
Илья Кутубаков выдавил на другую палитру белила из тюбика и широкой плоской кистью нанес фон на холст.
– Марина Игнатьевна, подайте коньяку и позвоните Крактусову. Пусть он найдет и направит сюда Фибсова для оценивания моей картины, – распорядился Кузьма Баронин, мазнул круглой кистью зеленой краской по свежей белизне на холсте и добавил к получившейся линии пурпурную загогулину. 
Илья Кутубаков тихо крякнул от досады.
Марина Игнатьевна принесла и поставила на столик бутылку коньяка и два бокала.
– Спасибо. Я не пью, – отказался Илья Кутубаков и макнул кончик круглой кисточки в пятно черной краски.
– А я выпью. Мне надо, –  Кузьма Боронин налил и торопливо выпил полбокала коньяка. Затем он оттолкнул Кутубакова от холста и принялся разными кисточками и красками лихорадочно разукрашивать холст.
Стоявшая поодаль, Марина Игнатьевна покачала головой и беззвучно засмеялась в ладошку.
 
4
Телефонный звонок застал Олега Самуиловича Фибсова за рулем старой иномарки, проехавшей мимо поста охраны с территории элитного коттеджного посёлка. Он – эксперт и консультант богатых коллекционеров живописи – давно имел деньги на новую иномарку класса люкс, но предпочитал не возбуждать зависть у своих многочисленных родственников и знакомых.
– Олег Самуилович, тебя ждет Кузьма Липатович в своём особняке, – припарковав Ламборгини Урус на автостоянке у здания биржи, – сообщил Крактусов.
– Что такое? Почему он мне не позвонил? – остановив автомобиль перед въездом на скоростное шоссе, поинтересовался Фибсов. Он был в отменном настроении – минут десять назад дирижер симфонического оркестра прилично заплатил ему за оценку коллекции пейзажей, привезенную из гастролей по Закавказью и Крыму.
– Он сегодня какой-то странный, на себя непохожий, – ответил Иван Крактусов. – Решил бросить биржу и рисовать картины.
– Что?! Какие картины?! – удивился Фибсов и включил на телефоне запись разговора. Он не представлял короткую руку  Баронина с кисточкой.
– Поезжайте к нему и узнайте. И сделайте так, Олег Самуилович, чтобы Кузьма Липатович поверил в свой дар художника и дальше малевал картины, а о торгах забыл хотя бы до завтрашнего вечера.
– Это зачем же? – не понял Фибсов, зная Баронина, как брокера с хорошей репутацией и интуицией.
– Есть солидный пакет акций нефтяной компании. Я хочу…
– Не продолжайте. Я понял и помогу вам, – перебил Фибсов – Оценка картины – вещь очень субъективная; это дает мне право в любое время поменять своё мнение о картине... Я помогу вам, Иван Сергеевич, но и вы уж меня не забудьте. Я наш разговор записал на телефон, и не в ваших интересах…
– Не волнуйтесь, друг мой, я вас не обижу, – перебил Крактусов и прервал связь.
Олег Самуилович Фибсов убрал мобильный телефон в карман пиджака. Довольный перспективой сотрудничества с молодым успешным брокером он поехал в противоположную сторону от перекрестка скоростных трасс, где в одноэтажном здании недавно открылся художественный салон. На днях Фибсов уже посещал особняк Баронина, – пил итальянское вино, восхищался стариной мебелью из дуба, результатом реставрации паркета парадного зала и настойчиво предлагал повесить на пустые стены комнат живопись современных авторов.
5
– Олег Самуилович! Милости прошу! Оцени моё дитя! – скользя по паркету на встречу вошедшему в парадный зал Фибсову, воскликнул Кузьма Баронин и указал рукой на мольберт. Он написал картину, подчиняясь своей интуиции и наполняя себя маленькими глоточками коньяка. Да, он опьянел но не расстался с надеждой на похвалу искусствоведа, статьи которого о современной живописи печатались на российских и зарубежных сайтах об искусстве. Его не интересовало мнение Ильи Кутубакова, который рядом с Мариной Игнатьевной стоял поодаль от мольберта и не отрывал взгляда от своего мутного отражения на лакированном паркете.
За несколько минут до появления Фибсова в парадном зале Кузьма Баронин заявил Илье Катубакову:
– Ты – бездарь. Завтра убери своих синекрылых бабочек  из салона, а мою эту повесь.
Илья Кутубаков помрачнел. Его чёрная бровь и верхнее веко мелко дёрнулось несколько раз. Его тонкие пальцы сплелись за спиной в замок. Он боялся взглядом и словами возразить приказу владельца салона.
Увидев картину на мольберте, Олег Фибсов мысленно назвал её мазнёй заборной, но вслух выразил восторг:
– Какая прелесть! Никогда такой картины раньше не видел! Сочетание красок вызывает бурю позитивных эмоций! Чувствуется уверенный мазок мастера! Это лучший пример абстракционизма! Поздравляю, Кузьма Липатович, с шедевром! Продолжайте писать в этом стиле!
– Я так и знал! Я знал! – обрадовался Кузьма Баронин и так махнул ногой, что тапочек улетел в дальний угол зала. От отсутствия тапочка и от выпитого коньяка Бароин зашатался и перед тем, как грохнуться спящим на пол, рявкнул на Кутубакова:
– Бездарь! Видеть тебя не могу! – и выругался матом.
– Пойдемте, пойдемте, молодой человек. Мне ваше лицо знакомо. Вы работаете в салоне. Пойдемте, я отвезу вас туда, – протараторил дружелюбно Фибсов и под руку утянул угрюмого Кутубакова в переднюю комнату, а потом на улицу, где усадил в свою старую иномарку.
6
Матерщина и грубость пьяного Баронина в адрес молчаливого молодого художника разбередили память Марины Игнатьевны. Она вспомнила, как жила с писателем, заботилась о нём, но не любила. Когда же писатель застрочил исторический роман, оправдывавший и восхвалявший красный террор в России, Марина Игнатьевна нарвала за особняком, у заросшего прудика травы, название которой не знала, но была в курсе, что трава действует на кишки, как слабительное. Посушила и добавила её в вечерний чай писателя. И месть за смерть своего прадеда, художника Ивана Мелколесова,  состоялась: утром жуткий понос пробрал писателя. Просидев на унитазе несколько часов, он там и скончался.
Это было давно. Теперь Марина Игнатьевна сходила в свой чуланчик, достала из-под лежака баночку с сухой травой, заварила ею на кухне кипяток, остудила и принесла кружку с зельем в парадный зал. И вовремя!
– Воды… воды, – не открывая глаза, потребовал Кузьма Баронин и не закрыл рот.
В него – в дурно пахнущую пещерку, обливая тонкие губы и желтоватые крупные зубы, Марина Игнатьевна тонкой струйкой влила приготовленное зелье.
– С-с-спасибо, – проглотив горьковатую жидкость, прошептал Баронин и отключился от реальности.
Закатное солнце окрасило стены зала в розовый цвет.
– Спи спокойно, дорогой товарищ, – неожиданно для себя сказала Марина Игнатьевна и прошла в свой чуланчик. Там при свече она принялась вышивать на пяльцах давно начатый портрет писателя-историка, мечтая, когда он будет готов, вытирать об него ноги.
Ближе к полуночи она разбудила Кузьму Баронина и помогла ему, ещё плохо соображавшему, подняться на второй этаж, в спальню.
*****
Утром Марина Игнатьевна проснулась от воплей и стонов, доносившихся из туалета на втором этаже. Прислушиваясь к ним, она умылась и причесалась в ванной комнате, затем вышла в коридор и громко спросила:
– Кузьма Липатович, что приготовить на завтрак?!
– Ничего не надо! Ни завтрака! Ни красок! Ни биржи! – после тягучего стона и звонкого хлопка газа из прямой кишки, откликнулся Кузьма Баронин. – Вызови мне врача! Вызови, а то сдохну!
– Не сдохнешь. Ты молодой – выдюжишь, – проворчала Марина Игнатьевна, с удовольствием выпила в столовой стакан сладкого чая и только потом вызвала «Скорую помощь».