Она верила всем

«— Во что играем?
— В «Верю-не верю».
— Давай. Зимой холодно. Веришь?
— Ну, смотря в каком полушарии...
— Нет. Так играть нельзя-а-а! Или верю, или не верю! А то я не играю.»

«С нами играют.
А мы выбираем:
верить — не верить,
играть — не играть...»

  Она верила всем. Нет, дурочкой она не была и из реальности не выпадала. Просто её было легко убедить почти во всём.

В том, что библиотекарь — самая лучшая профессия, и вообще, им скоро зарплату поднимут. И она стала библиотекарем. Не из-за зарплаты, конечно. Книги её не отпускали. Или она их.

Потом верила, что Лёшка её любит. Быстро поняла, что любит как-то по-своему, и даже подумывала, а не поставить ли эту веру под сомнение, но оказалось, что Лёшу теперь не бросишь — он скоро папой станет.

Это удивительно, как она верила сыну. Что он будет, что вот тут вот больно, что бегать весело и что важнее и интереснее трамваев только поезда.
В родителей верила. Они помогали, нянчились с сыном, когда она уходила рано-рано на работу. Пока она в декретном,с таким маленьким сыном, на работу мало кудо берут. И тот, кто моет полы, без куска хлеба не останется, даже если муж очень тщательно подходит к выбору места работы. Но сын самим фактом своего существования утверждал веру в семью и мужа.

                ***
Мужа она застала с женщиной. Пришла после работы, а они спят. Женщина в её «праздничной» ночнушке, а в детской кроватке чужой ребёнок в ползунках сына.

Тихо-тихо, почти не дыша, забрала документы, бутылочки и тёплую кофту. Рано-рано на работу ходить. По утрам холодно.

Она ещё не разрешила себе ничего чувствовать. Внутри неё было холодно и темно. На цыпочках прокралась к входной двери, боясь задеть баррикаду из чужой обуви в прихожей.

По глазам, по коже, по душе задело понимание, что в другой комнате спит их свидетель и ещё кто-то. Резануло бешеное желание расшвырять и эти галоши, и их вместе с обувью!

Не-е-ет. Ей хотелось вымыться от одной только мысли, что дотронется до кого-то из них.

Круто развернулась и схватила чью-то туфлю. Сейчас с размаху — справа-слева, справа-слева, как косарь косой косит.

                ***
Она аккуратно прикрыла дверь. И появилось какое-то облегчение, как будто вышла из давно немытого общественного туалета поселкового вокзала, и стало можно с жадностью вдохнуть свежий воздух.

Голова закружилась.

Очнулась у родителей. Оставила вещи, придумала что-то понятное для них, объясняя, почему уйдет до вечера.

И пошла. Откуда-то знала, что надо ходить, ходить... Она и ходила. Прошла пешком проспект, парк, два бульвара. Вдруг обнаружила себя в парикмахерской. Стрижку уже почти закончили. В туалете и проревелась и умылась.

Пошла. Потом оказалось, что она покупает какие-то туфли. Что-то ела, где-то рвало.

Она была, как курица, которой отсекли голову.  Ноги беспорядочно и быстро передвигают безголовое тело, а из шеи толчками алеет кровь. Курица может так бегать довольно долго.

Она ходила целый день. И из неё толчками выходила вера в жизнь, в людей, в любовь. Во всё.

Она не будет устраивать сцен. Нет. После этого кончатся все силы. А они нужны на то, чтобы устоять, чтобы удержаться на острове веры. Веры в себя! И больше ни в кого! На это уйдут все силы в течение почти пяти лет.

А потом... Она верила всем. Нет, дурочкой она не была и из реальности не выпадала. Просто кое в чём её ещё можно было убедить.

Например, в том, что жить с верой лучше, чем без неё.