Рассказы для служебного пользования

Сборник песен.

Песнь первая.
КАЖДАЯ СМЕНА...

...начинается одинаково.
Вот так:
- Ой, доктор, у вас пилочки нет?
Всё. Можно визжать, биться об пол, выпускать пену. Можно, покатав желваки, смолчать, как джентльмен и гиперборей. Можно окатить льдом и презрением - но всё равно это прозвучит, ибо неизбежно и пребудет в веках, а в день, когда фельдшер не озвучит эту мантру на первом же вызове, погаснет Солнце, высохнут реки и мёртвые, вытряхнув песок из ушей, потянутся из мест дислокаций на Страшный Суд, сжимая в истлевших пальцах новенькие повестки...

- Дай пилочку, а?
Мой подручный — назовём его... ну, скажем, Атос Портянкин, — затуманив взор, ждёт когда ему выдадут искомое. Если оставить его без ответа, то он так и будет стоять, шатаемый сквозняками. Я сильно подозреваю что когда-то, за страшное преступление, он был приговорён к ипотеке и ныне отбывает свою каторгу на трёх станциях, скрашивая однообразие лишь утренними переездами с одной на другую — только тогда он живёт и, я бы даже сказал, путешествует. В остальное время он спит, в том числе когда бодрствует. Фибрильнёт, к примеру, больной, стащишь его на паркет и танцуешь вокруг, мелькая руками, а Атос — он вроде бы и с тобой, но одиночество ты начинаешь чувствовать очень быстро.
- Атос, быстро!
Атос медитирует над укладкой, лаская в ладонях ампулы, словно прикидывая с какой же начать.
- Атос!!
Атос наконец решается и начинает неспешно обираться по карманам своей обширной, с пузырями на локтях и коленях, формы.
- Атос, бл...дь!!!
У Атоса в руках е...утся мухи и он на них задумчиво смотрит, блуждая кистями с изящностью новичка-пианиста... и потому я Атосу не выговариваю никогда — он лишь глянет с укором, вздохнёт, как шахтёрская лошадь, и застынет, чтоб через миг забыться зыбким, полным видений миром, дёргая глазным яблоком под выпуклым пергаментом тонких век...

- Слушай, есть чем открыть?
А это Гай Юлий Опанасюк. Он старый, он ничего не хочет и ему надо денег. Много. У него до хрена заслуг, а Родине это пох...й - и при Советах, и в перестройку, и в девяностые, и сейчас. Он уныл, как фабричный пейзаж, топорен, как будка из горбыля и предсказуем, как плей-лист Радио Для Двоих. И ещё ему надо денег. Много.
- Единственная бесплатная служба осталась... — это мы, типа.
- Доктор постарается... — дескать, охренеть, граждане, как всё сложно.
- Вы ж понимаете — не так всё просто... - вот жопа, а? И назло ему:
- Коллега шутит, друзья. Вам это ни во что не станет, поверьте.
А выйдем и он мне сразу:
- Тебе деньги не нужны, что ли?
- Мне нет. А тебе?
- А мне нужны!
Гай Юлий на старости лет две машины по миллиону за штуку взял - себе и сыну, и теперь платит за обе, потому как сына не при делах — квартиру в кредит оформил.
- Так заработай, ё! Наймись, вон, на лето колодцы рыть — нехило поднимешь, чесслово!
Куда там! Он старый, у него до хрена заслуг, а Родине это пох...й. И банк его обманул, мелким шрифтом внизу напечатав... Войдёшь, бывало, с ним на вызов, а там без бахил — ни-ни-ни! Только начнёшь "а пожарных без бахил вы тоже не впустите?", глядишь — надевает, балансируя, как журавль, на ноге подагрической. Денег не дали, выходим:
- Жлобьё! Я, с-сука, даже бахилы надел! — и харкает на коврик.
- Слушай, нассы им лучше! Под дверь прям. Чего? Жлобьё ж ведь...
Нет, и ему про пилочку беспонтово — слишком юный я для него. А когда подрасту, он поди уж в долговой яме сдохнет от чесотки с бескормицей...

- Мишань, пилку!
Изольда Линь Бяо. Душа. Боевая подруга. Когда-то, в незапамятные времена, мы были близки, спали в обнимку и чуть было не поженились, и оттого симбиоз наш поражает стороннего наблюдателя: я лишь подумал, а она уже набирает. Ну, то есть не набирает, а только ампулы вытащила и пилочку просит, потому как своей у неё отродясь не было.
- Изольда. — говорю, — Душа. Ну почему, блин, у тебя никогда не бывает пилки? Ведь ты ж уже четверть века на ноль-три откатала!
Но Линь Бяо, серебря воздух смехом, посылает меня в п...ду на что, в общем, имеет право — мы были близки, спали в обнимку и чуть было не поженились, так что и тут я, признав поражение, делюсь с нею запрошенным.

Иссохший, желчный Жан-Поль Косых обмётан экземой и ненавидит власть — слепо и истово, готовый лично вести её по этапу и там, в снегах, пасти, чтоб работала. Правда, у него самого с работой не очень, прямо скажем вообще никак. Рукожоп, потому что. Я, бывает, поставлю перед таким ряд ампул, ухвачу промеж средним и указательным, одним движением резану, отломлю сразу все, втяну досуха за секунду: ну, понял? Но с Жан-Полем это не катит — враз заведёт про "вот раньше — да, сразу видно!" и про тупую власть, а то, что пилки он по утрам не берёт, так на кой хер они карбонарию?

А Агафон М'Булу бреет череп, плетёт из бороды косу и бьёт татухи, пугая до усрачки неподготовленных пенсионеров. Он зелен мозгом, но здоров, крепок и всегда прав, чётко зная, где заканчивается его фельдшерское и начинается сугубо моё врачебное, отчего экономит в движениях даже когда вокруг всё горит, воздух густ от эмоций и рук категорически не хватает. Пилку он не носит из принципа, будучи убеждённым, что хоть открывание ампул и фельдшерская задача, но обеспечить матчасть ему должен врач — как первый заинтересованный в судьбе пациента. И компромиссов М'Булу не признаёт, причём во всём. Вот едем мы, например, по двору, а перед нами киса в беде — не повернуть ей. И ведь видно же что недавно, видно что не умеет; видно что киса, в конце концов, но матом-то зачем в микрофон? Она ж ведь как зарыдает, как крикнет кому-то: "Володя!" — и при виде Володи ты с холодком в копчике понимаешь: это п...дец! Ибо Володя, спеша навстречу, гонит перед собой ветер, и совершенно ясно, что весь он состоит из сплошных мышц, и что в торец тебе прилетит конкретно потому как ты, ёкнув ливером и надеясь на чудо, выходишь ему навстречу принять терновый венец, а в спину тебе щёлкает блокировка и звучит эпитафией "...ментов надо!". А позже, когда явив миру талант дипломата, ты возвращаешься живым и вспотевшим, Агафон встретит тебя недоуменным:
- Да хули вы с ним...
Мудак, короче, член ему взамест языка!

- Блин, пилочек взять забыл!
И этот туда же! Весь гонор, припасённый для всей нашей станции, Господь шаловливо отдал ему одному. За пять годков стажа Огнеслав фон Шапиро всё уже повидал, всё уже знает, со всем столкнулся и вообще: почему его до сих пор не ставят на спецбригаду?
- Давайте, я буду сам всё делать, а вы только сидеть и писать?
Да упаси Христос! Чур меня, чур! Уровень готовности — красный. Обзор круговой. Чувствовать хордой, осязать голым нервом — запросто ж может к списку назначений своё добавить. Так и норовит, демон, вклиниться! Так и норовит совет дать! А как закончим, так он обязательно:
- А я б не стал ей ЭКГ делать.
- Ни минуты в этом не сомневаюсь! — интонируя сарказмом, я сознательно его обижаю. — Ни минуты!
 
Изабель Косолапову я даже не спрашиваю почему у неё пилки нет. Не поймёт. И потом — это мелко. У неё дети, внуки, льготы, справки, налоговый вычет, законы, комиссии, инвалидность, участок для многодетных, Тихвин, Бокситогорск, Луга, кадастр, регистрация, кредитная карта, процент, курс евро, Русское Золото, ломбард, развал-схождение, техосмотр, знакомый гаишник, трёшку на студию и однушку, переуступка, перепланировка, ПИБ, х...иб, главный инженер, верхняя разводка, натяжной потолок, Эйлат, Шарм, чартер, х...яртер, знакомый туроператор, общий стаж, пенсия, документы, "За трудовую доблесть" медаль, грыжа Шморля, знакомый остеопат, сертификат, категория, премия, совмещение, частная клиника, штифты, имплантанты, снова налоговая, знакомый инспектор, коррупция, канал "Дождь", Навальный, Ефремов, Быков, спектакль, диагональ, консоль, кабель, тариф, смартфон, чернобурка, скидки, Греция, Скандинавия, виза, паром, аквапарк, внуки, дети, льготы, справки... Что? Какая пилка? Где? Да ладно! Почём евро сегодня?

А вот Поликарп д'Эспиноса не парится — грызёт ампулы краем блюдца и в х...й не дует. С кем люблю работать, так это с ним — румян, молод, не по годам зрел, улыбчив, что твой Гагарин. С больными ласков, грамотен в нашем деле и, глядя на него, за будущее мне не страшно. Но и ему я раз за разом отсыпаю жмень резаков, зная что он, дятел, от широты душевной прое...ёт их ещё до начала следующих суток.
- Поликарп, — молю я его. — Ну признайся — вас этому тайно учат в ваших фельдшерских медучилищах, да? Ну вот положа руку на сердце — да? Клянусь, я никому не скажу!
Но д'Эспиноса хранит тайну, улыбаясь, что твой Гагарин. А я думаю, что в этом — вся моя Родина: вот всё что угодно, кроме необходимого для работы!
Пусть мелкого.
Пусть неказистого.
Как эта сраная, сцуко, пилочка!


Песнь вторая
ЛЁХА-ЭХО МОСКВЫ...

...суров и непримирим. Я часто думаю: хорошо, что он не у власти у нас, иначе мы все тут уже строго по линейке ходили бы, под прямыми углами сворачивая, а те, кто против — снежные бы целины осваивали, одной лишь корой питаясь. У Лёхи не забалуешь, он сомнений не знает. Лучшее решение у него — самое простое, а самое простое — которое первым пришло. Интуитивно, от сердца. Оттого, полагаю, его в нижних чинах и держат. Лёху в цари звать — зае...аться потом трупы оттаскивать! Заделается в одночасье вторым Маратом и настрижёт голов от полноты чувств.
Вот и сейчас он, развлекательные радиостанции презирая, на волну где компромиссов не признают настроился, а на ней — ё-моё! — очередного небожителя за жабры взяли и, подержав малость, решили: ну, хорош вроде! Типа, если вы ухватили слона за ногу, а он вырывается, то самое разумное — его отпустить. Словом, ничего нового, но Лёха услыхал, взмыл беркутом, и из него полезло говно и ярость. А мы вздохнули. Потому, что это на сутки, как пить дать! Он же, б...дь, в себе ничего не держит, ему ж аудиторию подавай! Причём активную. «Да, Лёха, да. Как скажешь...» не катит — он спора ждёт, подпрыгивая на сиденье. Но спорить с ним это всё равно что в ток-шоу выйти: весь обляпан, оглох от эмоций, а громкость в твоём микрофоне на нет свели — сиди обтекай, курва! И нах...й Лёху не послать, он тогда хрен заедет куда: ни курева тебе, ни шавермы, ни минералки всю смену...
В общем, сидим. Слушаем. Про смертную казнь. Это у него любимое, особенно про Китай о котором Лёха всё знает — из блогов, из независимых. Хотя лично он против расстрелов. Ему как-то больше руки рубить, лица клеймить, а для особо злостных — чаны с фекалиями, как в «Джентльменах удачи». Но только чтоб не нырять в них при сабельном свисте, а сразу, нах...й, топить насмерть. Публично, чтоб неповадно. А Лёха, надо сказать, помимо внешней суровости, ещё замечательно справедлив — за народное счастье сам в эту грязную работу впрячься готов, правда вот не знает с удовольствием или нет, но одно точно что в маске. Маска обязательна, потому что...
А я, как на грех, такой благодушный с утра, такой безмятежный, такой весь хрустально-незамутнённый. Погодка нынче выдалась — загляденье, даже на автобус не сел, пешком пришёл, по воздуху, а тут Лёха, паскуда, смакует про говняную смерть... ну и накатило чего-то.
- Лёха, — говорю. — ну хорош уже, а? Всё б тебе душить да резать — на себя посмотри!
- А чего — я?
- Ну как чего? Давай по-чесноку: солярку пи...дишь?
Лёха заалел рожей, как гамадрил жопой, и на секунду мне показалось что сейчас он, перегнувшись через фельдшера, на ходу меня из машины метнёт. А потом его прорвало и поток был силён, как сель краснодарский. И узнал я, что он, в бытность свою, и в троллейбусном парке неправду бил, и на такси зло забарывал — и всё тщетно: берёт верх кривда по всей земле, оттого...
- ...ты сейчас горючку и сливаешь, да?
Не без куража, как вы понимаете. Зае...ал потому что. Лёха кураж прошарил и новой волной накрыл: он, де, ворует, но по чину, а вот там, наверху...
- Слышь, Лёх, ну ты сошка мелкая, потому и чин у тебя несерьёзный — в аккурат на ведро соляры. А там человек меж звёзд ворочался, головой о планеты бился — оттого у него и суммы астрономические. Ты чё мне тут хочешь впарить: это я, мол, сейчас по-мелочи пи...жу, а попаду в чины — в момент зачестнею? Стану резко прозрачным, а руки мои будут чистыми и пахнуть клубничным мылом!?
Чую, залупился. Тут ещё и фельдшер-барышня засмеялась — кранты, короче, дежурству!
Лёха, по ходу, насчёт нас решение уже принял, но всё ещё не сдаётся. На новый виток пошёл: рыба, де, с головы гниёт — пусть это долбаное государство с себя начнёт, пока он тут за смешные деньги ночами не спит, куски здоровья от себя отрывает.
- Лёш, — это уже фельдшер включилась. — а ты когда сюда вписывался про зарплату спросил? Или х...ня, подумал, на топливе отобью?
В общем, доигрались мы в «Подъе...ни Лёху». Христарадничали всю смену: дарагие коллеги-и-и, извините-е чито к вам абращаимся-а-а, нам бы щавермы два щтука-а... «малборо» синий, «виньстонь» тоньки-и-й... да-а-ай вам бог здаровия-а дитей ващи-и-им!!!
А Лёха с той поры нас в упор не видит, не здоровкается, и мы сильно подозреваем что внесены уже в расстрельные списки, так что за него, случись чего, голосовать них...я не будем, а то ж ведь небеса ироничны...


Песнь третья.
ЧТОБ ЗНАЛ Я, КУДА ИДУ...

...ниспослан был мне знак свыше, но, будучи в возрасте легкомысленном, значения я ему тогда не придал. Был я ту пору восторжен, юн и трудился в реанимации нижним чином – взахлёб и с энтузиазмом. ОРИТ же наш слыл непростым, ибо помимо инсультов и эпистатусов, клали в него всякую хитрую заковырь, отчего в нём день-деньской роились профессора, родственники и криминальные элементы – времена стояли былинные, законы не соблюдались и делалось всё лишь по слову Божию, то есть по указанию Свыше. И как-то раз привезли к нам немощного еврея с редкоземельной патологией, со всей семьёй и с Высочайшим повелением обеспечить им олл эсклюзив.
В простоте душевной, чтоб был он, бесценный, у нас на виду, положили мы его в общий зал, оскорбив вновь прибывших тупизной и бездушием – не годились, как оказалось, обладатели плебейских недугов в обрамление такому бриллианту! Воззвал Народ Избранный к Господу Нашему и явил нам Господь свой Лик, дабы узрели мы силу гнева Его. После чего, в о...уении небывалом, поместили мы вновь прибывшего в отдельный бокс, спихнув там с кровати убогую старушонку, коя от немощи своей имела привычку какаться беспрерывно. А мы, хоть и были все самарянами, содержа её в телесной опрятности, но от злых меркаптанов избавиться, увы, не смогли, и попеняв на говняный запах, возжелали в отместку Дети Завета внести свой скарб, сказав нам: идите и принесите! Дерзнули мы возразить, что не твари, мол, и право имеем, после чего сошли из администрации Псы Господни, порвав нас на мерзкую ветошь, и сам Ангел Смерти – профессор завкафедры, – даровал Народу Израилеву Святая Святых, то бишь нашу дежурку. И превратили её иудеи в склад, и входили туда словно в дом родной, и чувствовали мы себя в своих стенах чисто как арабские беженцы.
- Эли! Эли! - шептали мы. - Лама сабатхани? Чем прогневали Тебя? Пошто оставил нас, сирых, на съедение аспидам? Пошто погрузил нас во скорбь и стенания?
Но молчал Господь Наш и несли мы крест свой, вознося на Него хулу бл...дословно.
Наступили чёрные дни.
В разгар реанимации меняли памперс.
В разгар обеда оценивали мокроту.
Бельишко с дыркой – истерика у супруги.
Каталка с покойником под простынкой: прячьте куда хотите – мама боится!
Местные снадобья отвергались как некошерные. Везли из Святой Земли и мы, иврита не разумея, вводили их мелко перекрестившись: а ну как скрипнет, болезный, от терапии х...й знает чем и доказывай потом что слезу Авраама ввёл – сами ж на нас и напишут, сыны ехидны! Так что волей или неволей, но всё глубже и глубже засасывала нас затхлая антисемитская бездна. Сочинитель Климов, газета "Завтра", Сионские мудрецы... с годами, понятно, мы с этой херни соскочили, но один наш коллега таки окончательно съехал – вздевает ныне хоругви, щеголяя в штанах лампасных.
Нет, вы не подумайте – Избранному Народу тоже свойственна благодарность. Каменные конфеты, седой от времени шоколад, "Амаретто" из ларька что напротив. Забродивший сок, недоеденный фрукт – первый, в наше отсутствие, разливали по кружкам, а второй нарезали, маскируя заветреность. За всё это следовало благодарить, и Псы Господни регулярно терзали нас за угрюмую неучтивость.
А потом они нашли телефон.
Эпоха, повторюсь, стояла былинная. Мобильник назывался "радиотелефон", выдавался только военным и даже стационарным аппаратом могло похвастать не всякое отделение. Свой, к примеру, мы вымолили у физиотерапевтов – кинули к ним отвилок и звонили, по уговору, только от нас в мир. Ну и спалились случайно, лабораторию вызывая – анализ по cito сделать.
Нам строго высказали, сели на провод и вскоре уже просили выходить при беседах: у нас, де, тут конфиденс, и вообще... Исключения всё же были – когда на нас жаловались, громко и с выражением. В остальное время на телефоне висели непрерывно и мы, сделавшись вконец лишними, слонялись по отделению, твердя сказку про заинькину избушку.
А меж тем пациент, по мере разрушения разных нервов, дурковал с силой невиданной, передавая на волю записки о том, как его травят через розетку лазерной пушкой и приводят по ночам прокажённых – мочиться в кружку гноем со сгустками. Семиты, всполошившись, потребовали у Господа Нашего ежечасных отзвонов и Господь, утопая в любви бескрайней, добро конечно же дал...
Но всё проходит и настал день когда мы, обнявшись без чинов и рангов, сплясали радостную круговую, касаясь висками в горячем братстве. А на пике чувств вломились к нам физиотерапевты, крича: вы что, бл...дь, тут совсем ох...ели?! Ну, мы себя ощупали: да нет, вроде... а что? А они: суки! падлы!! издеваетесь? А-а-а!!! Мы им: да вы скажите какая вина на нас? И они сказали. А мы сели. И по тому как мы молчали, они нас сразу простили.
Короче, счёт нам пришёл.
На несметные тыщи.
За разговоры международные.
С Америкой, Германией и со Святой Землёй.
И один раз с Австралией. С Австралией они покалякали, пид...расы!
Посмотрели мы, исполнясь жалости, на заведующего, причастили сердешного спиртиком из фуфырика и взошёл он, агнец божий, на Голгофу за грехи человечьи, а мы лишь стояли вокруг да плакали...
Но Господь справедлив. Отбушевав, простил нам, отпустив долги наши, ибо любил нас, детей неразумных, в бесконечной милости Своей и оттого верил в нас, а не в Народ Избранный, отрёкшийся, кстати, с лёгкостью небывалой: дескать, как можно? Кого вы слушаете? Клянёмся памятью предков – они, считай, от самого Рюрика... разрешение на торговлю имели! Да у нас и в мыслях... ой, нам пора! Добра вам, добра!
Так что кому-кому, а мне точно было показано куда я иду и ныне, когда озвучат при случае, что стезю свою я выбрал сам, то молчу покорно, ибо винить кого-то, кроме себя, мне действительно некого.


Песнь четвёртая.
ДРЮНЯ...

...у нас алкан. Когда он впервые явил нам свой сизый, в прожилках, лик, мы сразу поняли: всё, попали! Горькая наша участь читалась на Дрюнином челе ярко и выпукло. Обломок сложной судьбы, он изначально причинял добро в пригородах где, в силу особенностей организма, дрейфовал из гавани в гавань, сжигая за собой корабли, после чего, вконец истощив свою кормовую базу подался на заработки в Питер. Но город отнюдь не пришёл восторг, а наоборот — стал, как Юденича, теснить Дрюню к окраинам, пока не притиснул к нам, где у него, наконец, всё срослось.
А срослось потому, что Папа у нас даос — исповедует Недеяние, следуя этому учению неуклонно, словно линкор по фарватеру. Всё случившееся у него вмешательству не подлежит и журчит самотёком, ожидая момента разрулиться самостоятельно, в виду чего ни к какому говну Папа не прикасается: во-первых, оно от этого резче пахнет; а во-вторых, подсохнув, отпадает само. Оттого Дрюне у нас и вольготно: с утра он дышит разными винами, в обед цветёт дивной сакурой, а после программы «Время» уходит в опочивальню, запасая у койки початый шкалик: а ну как посреди ночи тоска подкатит? Диспетчера у нас вышколены, линейный контроль Папе как нож в сердце и оттого ночи у Дрюни покойны, пробуждения безмятежны, а аргументы неубиваемы: он ведь не отказывается ездить на вызова — его просто не отправляют. А ведь он, Дрюня, даже в таком состоянии — ого-го! — по жёрдочке пройдёт не качнувшись, а значит все вопросы — в диспетчерскую.
Так и повелось.
Нет, вы не подумайте — как человек Дрюня был вполне неплох, но лишь пока не издавал свежие благовония. Скажем, проснувшись, он мог благородно съездить вместо усталой бригады, но что стоил один его утренний вылет против всех наших ночных рейдов на вражескую территорию из которых мы возвращались, таща за собой дымный шлейф и, заваливаясь на крыло, садились, ломая шасси и сгибая пропеллеры?
И народ взроптал. И потребовал крови. Но Папа, разведя ластами, перечислил сто и один резон невозможности удаления Дрюни из графика, после чего обрушился на восставших, покарав их за давнишние косяки и дав понять, что Дрюня, пылкая страсть которого пламенела на его образе ярче и ярче, пребудет с нами и ныне, и во веки веков.
И социум приуныл.
Тут следует пояснить, что до Дрюни у нас был Петенька. Большой законник, он дружил с адвокатом, о чём чуть-что, дыша со смаком, регулярно сообщал Папе, отчего тот, как истинный адепт Лао-цзы, сразу его прощал. А мы все наивно ждали когда Папа, рявкнув берсерком, отбросит вдруг щит, лязгнет клинком и, наполнив пенною брагой Петенькин череп, вопьётся небритым ртом в сырую, вырванную с пузырём и камнями Петенькину же печень. Однако время шло и ничего не менялось, пока Петенька в бреду и алкогольных видениях не стал откровенно ссаться. Этого мы уже стерпеть не смогли и спустив его с лестницы, велели больше не возвращаться. Но когда, избавившись от него таким уголовно-наказуемым способом, мы праздновали победу, Папа, застав нас мягкими-сонными, взял реванш. То бишь взял Дрюню и какие формы примет его гнев если мы, вкусив произвола, вновь потешим себя судом Линча, выяснять стало вдруг неохота, так что всё стихло.
А Дрюня был не против. Он обжился — кидал в окно пустую посуду, завёл привычку спать в дневные часы и в лиловости своей стал похож на некоторых морских обитателей. Правда, Папа шепнул придворным чтобы чутка потерпели: наберу, мол, по осени новых людей и уволю вам Дрюню! — и, вы знаете, слово своё сдержал. Уволил. По собственному. Так что Дрюня ушёл красиво — церемониальным маршем, под штандартом, при эполетах и с личным оружием. А Папа нам новых наёмников подогнал, но о них — ей-богу! — стоит отдельной песней...


Песнь пятая.
ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ ПЕРЕРЫВА В СТАЖЕ...

...для врача пагубны. Мозг его отвыкает, кора с подкоркой сдвигаются, нарушая связи и без того хрупкие, и наполняя экс-медика химерами простых смертных — вроде клятвы, не к ночи будь помянутого, Гиппократа, дравшего, кстати, с пациентов что твой хирург-косметолог, но вовремя слепившего себе тёплый имидж, согласно которому все меченые Красным Крестом... впрочем, оставим эту байку простодушным сынам природы — гуманитариям и... о чём я тут? А-а, вспомнил!

Их было трое, вернувшихся в наш заповедник парадоксов, именуемый СМП. И первым пришёл Илюша. Негоциант по легенде, он долгих пятнадцать лет цвёл в неге и сладости, попивая терпкие вина на террасе с видом Лигурийского моря, а загорелые местные, слепя зубами, лабали ему тем временем «Санта-Лючию». Но зыбкое счастье, покачав Илюшу в тёплых ладонях, внезапно решило: ну ладно, хорош уже! — и, лишив его покровителей, в один миг задушило Потребнадзором, налоговой, пожарными, СЭС, КУГИ и даже, по слухам, организацией "Гринпис". Дело зачахло и потрясённый Илюша вернулся туда, откуда вышел — во юдоль скорби. Короля в изгнании он из себя не строил, но его монологи о том как вокруг подло и нестерпимо мы вскоре выучили наизусть, а глядя как Илюша спит тёплым маем закрыв окно, в полной форме, под шерстяным одеялом, включив отопитель, я смутно понимал отчего у него не задалось с бизнесом - не сказать, чтоб от него сильно пахло, но на медленный танец — уж будьте уверены! — Илюшу стопудово не приглашали.
Зато он был неопасен — читал на вызовах справочники, советовался с фельдшерами и чуть-что — дёргал на себя спецбригады, отчего они, в частных беседах, успевали сказать лишь «Ну п...дец! Ну, бл...дь, полный п...дец!!!», после чего у них вскипала слюна и их тут же везли к ЛОРам на предмет ожогов полости рта, а безвредный, словно глицин, Илюша, нон-ноцерил себе дальше - не дуя в ус, приручая спецов и выбрасывая за ненадобностью учебники из карманов...

Следующим был Стасик. В девичестве гинеколог, на заре девяностых он порвал с женскими внутренностями и долгих пятнадцать лет занимался всем понемногу, пытаясь разбогатеть среди глухих, обдуваемых пыльным ветром степных просторов, но время шло, дела не срастались и, украсившись сединой, Стасик решил покорить метрополию: раздобыл документ, приехал в Питер и устроился к нам. Быстро выяснилось, что в смысле знаний он абсолютно стерилен, так что наш Папа, даос и непротивленец, обеспечил его суфлёром из фельдшеров потолковей, и Стасик, восстав из пепла, стал стричь население с энтузиазмом передовика-комбайнёра.
- Стасик, — сказал ему выездной люд. — не по чину берёшь — раз. Ты здесь никто — два. Мы тоже кормимся с этой поляны — три. Не надо всё сгребать вместе со слоем грунта...
- Мне на вас пох! — отвечал блистательный Стасик. — У меня есть мечта и я иду к ней, счастливый, продираясь сквозь тернии.
Оказалось, приехал он сюда в поисках любви неземной — крепкой как смерть и жгучей как домна. Чтоб немела любовь от его красоты, образования и нелёгкой выездной службы. Чтоб сдувала с него любовь перхоть, покупала игрушки и водила в ресторан кормить мраморным мясом. Стасик ничего не скрывал: рыскал в поисках, оценивал кандидаток, а меж вызовов даже давил из себя стихи — в боевой, можно сказать, обстановке и оттого вдвойне ценные. Через год он окреп, отстегнул от себя суфлёра, подкосив его гаденькой докладной и, составив график, стал ездить принимать пищу по безропотным пациентам. И вдруг пропал, занедужив месяца на три. А выздоровев — вот прям как на грех! — получил по тыкве, спеша доставить больничный на свою непростую, но романтическую работу. Правда, его тут же встретили в Луна-парке, где Стасик, осклабясь, вращался на карусели, высасывая из вафельного рожка и них...я при этом не походя на черепно-мозгового, однако из других источников сводки о его состоянии поступали воистину угнетающие и мы, теряясь в догадках, не знали кому и верить.
В итоге, проносив девять месяцев, Стасик родил: заявился погожим днём и, снимая процесс планшетом, положил на стол свой мега-больничный, запечатлев его, не доверяя присутствующим, во всех мыслимых ракурсах.
- О, Стасик! — ляпнули, не подумав, наши ехидны. — Тебе купили планшет?
И осеклись — новым стал его взгляд: презрение, холод, обещание лютой, неизбежной, как аденома, мести. Он ходил гоголем, подбоченясь и держась главрайздравом, погружая нас вновь и вновь в бездну загадок и домыслов.
Вскоре всё разъяснилось. Стасик нашёл любовь, она принесла ему частную клинику и окончив, не выходя из сопора, курсы Главных Директоров, он отбывал от нас на руководящую должность, украсив свою биографию фактом работы на нелёгкой, выездной службе. Так что мы не удивимся, увидев вдруг на агитационном плакате его вдумчивый, полный забот и тревог за судьбу Отчизны, серьёзный лик...

Но венцом всего стал приход к нам Богдана. Патлатый, мосластый, со снулой ладошкой, здороваться за которую категорически не хотелось по причине немедленных ассоциаций с вялым членом, Богдан при царе Горохе катался на спецбригаде, но уверовав в иное предназначение, пятнадцать последних лет провёл то ли дирижёром, то ли истопником. Осознав же, с годами, что звёздный час его ещё не проё...ан, он тоже раздобыл документ и попал к нам, с порога дав всем понять что пришёл ферзь!
И начался трэш. Богдан вламывался в фольклор, обрастая легендами, как сопля пляжным песком. Дикие назначения, пятичасовые вызова, отказ работать без фельдшера... Ох...вали все: начмед, откатавшая на линии сороковник, которой Богдан пенял на невежество; седые фельдшера — он обожал гнобить их на публику; диспетчера... ну этих он вообще в х...й не ставил, возвращаясь без отзвона после каждого вызова. Вдобавок, убеждённый что только он сберёг в себе огонь Гиппократа, Богдан подходил индивидуально к каждому пациенту: калякал с ними за жизнь, подводя к мысли об уютной больничке, не спеша вёз, а после, потусив часик в приёмнике, развозил их, обоснованно-выпи...дованных, обратно, кляня вместе с ними бл...дей-коновалов. Премии, к слову, он получал наравне с нами, а на все наши «чё за нах?» Папа, будучи в душе Махатмой, лишь ссылался на судебные издержки и разводил руками — широко, как дитя показывающее слона.
Утвердившись и выйдя на проектную мощность, Богдан стал изумлять даже персонал из приёмных. Скажем, привезёт тело, а у них там то ли оркестр сфальшивит, то ли складки на дорожке ковровой... словом, звонит на станцию шеф приёмника и, благоговея, сообщает, что он, бля, ху...ет! После чего, отнимает трубку от уха и диспетчера, услышав, тоже начинают благоговеть, а после, спохватившись, кричат «ой, не стреляйте! не стреляйте!», но на том конце провода дают отбой и весь следующий час персонал проводит, заключая неслыханные пари. А по возвращении, Богдан привычно взмахивает визиткой юриста и Папа, вспомнив что он как-никак даос и толстовец, подставит другую щёку и, вздохнув со всей кротостью, порвёт в отместку первого встречного за случайно незакодированную историю...

Так что к возвращенцам я, воля ваша, как-то с опаской. Особенно если они ещё до Первого Оледенения лучшей доли искать стали. По мне, так их сразу в ПНД надо — на предмет сцепки дендритов с аксонами, а то ж х...й их знает, какими лучами они, спаси Христос, наш Океан Тьмы озарять будут!


Песнь шестая.
ПОЛУПРОВОДНИКОВЫЙ ЭФФЕКТ...

...лучше наблюдать в медицине. Точнее в отделе кадров, потому как поток персонала там, с подачи высшего руководства, сугубо односторонний.
Отсюда?
Проходи, не задерживай!
Сюда?
Стой, кто идёт? Документы!
Документов должен быть килограмм. Пухлый, увесистый, шелестящий на сквозняке берестою кудрявой. Будет хоть граммом меньше — и никогда вам не стать медиком, даже если седой профессор, дрожа сухой лапкой, лично вручал вам атласной кожи диплом. Но одному лишь диплому сегодня доверия мало — вон как ими торгуют — бойко, как наборами к пиву! — и для гарантии нужны интернатуры, сертификаты и всякие аккредитации на бумаге с водяными знаками, государственными на просвет. А чтоб Минздрав окончательно спал ночами, не тревожась что затесался где-то в ряды диверсант и вредитель, изобрели для кандидатов в доктора медосмотр, где придирчивые светила, заглянув тебе, смущённому, в неназываемые места, дадут добро на работу за одно лишь призвание, без права голоса, под угрозой побоев.
Но и медосмотр нынче не прост. Он как и выборы ровно в два тура. В первом надо собрать анализы, числом пятнадцать. Причём  за деньги - за свои, кровные.
- Как? — охренеет соискатель, ушам не поверив.
- А вот так!
- Вам нужны люди?
- Да.
- У вас их нет?
- Нет.
- Тяжёлая, грязная, абсолютно необходимая и абсолютно неблагодарная работа, так?
- Так.
- И вход платный?
- Да.
- Но деньги вернут?
- Нет. Кстати, где анализ на яйца глист?
- А без него никак?
- Никак!
- На «скорой»?
- На «скорой» особенно!
О как! С тех, кто вечно в говне, рвоте и прочих туберкулёзных прожилках требуют абсолютно стерильный анус. Мы, де, не имеем права допустить к работе спеца с мутным энтеробиозом. Нас засудят! Ну и что, что врачей нет? Поймите, это в интересах больных, на страже которых мы бдим, обрастая себе во вред подкожной клетчаткой. А вы думали? Да, да! И мы тоже! Нас целлюлит косит, как долгоносик вишнёвый цвет... Что? Вот за статистику не волнуйтесь, статистику нарисуем какую хотите! У нас такие кудесники — вмиг сделают этот мир цветным и годным для жизни, увеличив от нахлынувшего умиления процент вдыхаемого кислорода...
А?
Нет, вот им как раз безупречный задний проход ни к чему — с бумагой работают, она у них всегда под рукой.
И у нас тоже.
Ведь чем больше бумаги, тем чище... да-да, вы всё правильно поняли!


Песнь седьмая.
ВЫ УЖ НЕ ОБЕССУДЬТЕ...

...но в «я начальник — ты дурак» я не верю. А в инопланетян и пришельцев — сколько угодно! И всё оттого, что на скорой работаю, где этого добра — завались! Это я про начальство. Оно у нас настолько потустороннее, что так и подмывает, подкравшись, иглой его уколоть или мини-камеру прицепить: а ну как у него кровь зелёная или оно вовсе не какает? Да что я — масса коллег живёт с мыслью, что руководство к нам с дальних звезд прилетает и ему с ходу, не мешкая, экстренной медициной порулить предлагают. Ну они и рулят, вызывая у подчинённых когнитивные диссонансы.
У каждого из них есть хоть и странная, но легенда. К примеру, они считают что руководить НИИ скорой помощи и работать на «скорой» это одно и то же, и на этой основе шлют к нам Сынов Неба сыпать идеями. Спросят такого: вы сколько лет на линии откатали? А в ответ: нисколько, я гинеколог. И все сразу: тьфу, бл...дь! Но ничего не попишешь — традиция. В отличии от силовых структур, где полковнику-танкисту подлодкой командовать ни за что не дадут, даже если он сильно хочет.
Но одной лишь легенды мало. Пришельцам следует шифроваться — иначе выследят, отловят и сдадут на опыты, оставив от них, в конечном счёте, массу предметных стёкол. А что нужно для маскировки? Верно: воплощать и подхватывать. Вот произнесли где-то вслух «инновация» — и тотчас к нам поступают кардиографы с USB-входом, чтоб передавать кардиограмму от постели на Центр. Профаны ссут кипятком («Вы слышали? Теперь с USB-входом! Ну разве не чудо? Бог мой, по воздуху, прямиком на стол кардиолога!»), ТВ поёт птичкой-пеночкой, а на линии царит мрак и уныние: ага, мля, на отёке лёгких! В одиночку. Самое, сука, время ноутбук распахнуть — пациент в пене, родня на винте, а у тебя то соединения нет, то программа зависла... ну и с гарантированным выхватом в результате: почему вы не передали ЭКГ? Ммм? И по рогам, и по рогам...
Однако, бог миловал. Спецслужбы, люди в чёрном, земной им поклон, не даром свой хлеб едят — ноутбуки, коими кардиографы комплектовали один к одному, до станций не дошли и часть заговора провалилась, но основной замысел всё-таки воплотили. Глянул Главный Начальник (он у нас тоже пришелец, но рангом выше и, стало быть, вообще ни бельмеса): ну молодцы! ну уважили! — после чего все оказались в наградах и званиях, а мы с аппаратом, который при реанимации не «здесь и сейчас» показывал, а сорок секунд ждать предлагал, пока он своим чутким нутром информацию переварит.
Или вот пришлось им по душе словосочетание «фельдшер-водитель» и началось: ПОСАДИМ ЗА РУЛЬ ВТОРОГО МЕДИКА! А где они его возьмут — х/з! В одиночку ж пашем, годами. Ах, водителей переучат? А вы их видели? Нет? Ой, зря! А за ремонт как будут платить? Что? Вы не в курсе что время на ТэО не оплачивают? Нет? Хм! А что из-за этого машина идёт на базу когда ей совсем п...дец вы знали? Тоже нет? Обалдеть! А как с мелкими неполадками? Кому устранять? В какие часы? За какие деньги? Кто, тем временем, будет разгребать вызова на задержке? Кого накажут если вдруг жалоба «долго ждали»? И что, кстати, с материальной ответственностью? А то ж ведь, знаете, дворы заставлены, проехать непросто, автолюбитель ныне эмоционально-неуравновешен — запросто может брошенной «скорой» зеркала в сердцах отломать. Ну или колёса проткнуть. Выйдет бригада, а ехать не на чем. Или, скажем, наркоман пасётся, а тут пустая карета — да, б...дь, подарок просто! Что? Не, про пакет законов не надо — мы это уже слышали, не смешно, правда... Так где, внеземные вы наши, вторых фельдшеров брать будете, для начала? А? Да ладно! И деньги выделены? Из бюджета? Ф-фу ты, бля, отлегло! И в самом деле: пошумело-пошумело и сдохло, да так что никто и не вспоминает.
Вы, если хотите распознать человека со звезды, знайте: характерная их черта — не свои до аппаратуры. Но поскольку сами они не отсюда, то постоянно косяки порят. Закажут, отрапортуют, а про расходники позабудут. Или купят, но размером с микроволновку и весом с пол-пианино. Или всё будет супер, но с интерфейсом пилотской кабины: тут нажми, там покрути, выбери из ста вариантов один, подтверди, приложив палец — на «скорой», врубись? Нас при этом пришельцы равными себе не считают и до советов с нами не опускаются. Помнится, ввели они нам Стандарты Оказания Медицинской Помощи. Мы такие: это у вас в Альдебаранах граждане из блоков и модулей состоят, а на Земле-матушке спокон веку «лечи не болезнь, а больного», но куда там — всё, исполнять! К слову сказать, в разных регионах Стандарты разные, а это значит Чужие к нам из разных звёздных систем прибывают и территорию нашу промеж собой уже поделили, хотя сами они по Стандартам не лечатся, отбывая на воды исключительно в заграницу и уже оттуда телепортируясь на родную планету с целью замены барахлящего модуля.
А многие из пришельцев и сами стали Легендой. То вдруг под фанфары врача уволят – за отказ от реанимации пожилой, агонирующей, обсыпанной метастазами онкологии; то составят собственные, ввергающие в ступор и хохот Стандарты; то на самом на высшем уровне предложат стрелять краской в непропускающих скорую автохамов, типа «Пасюк, а ну держи меня! Как держать? Нежно!!!», а на самом на низшем — явка обязательна! — устроят лекцию о прорывах в фармакологии, в то время как на станциях ни физраствора, ни пластыря, ни бинтов...
Поэтому нех...й, мне думается, щупать космос радиотелескопом, отправляя зонды с посланиями в Магеллановы Облака. Ищете пришельцев? Так вам на скорую! Там их среди начальников — завались!


Песнь восьмая.
ЧУВСТВО ВИНЫ...

...перед медиком у людей безусловно есть. Узнав, что я выездной, они непременно скажут, что никогда «скорую» не вызывали, если вызывали, то только по делу, а на дороге всегда — вот прям всегда! — «скорую» пропускают. За язык их не тянут, так что говорят строго по собственному. Раньше реже, ныне почти всякий раз – по мере роста нападений и процента нехватки врачей на местах. А я меня вопрос мучит: отчего? Неужто вина ест? Пожарным, к примеру, «слышь, отъедь!» никто не скажет, цветы полить их не вызовет, о не пропустивших полицию мы не слышали, а про напавших на неё и сгнивших после на рудниках уже никогда не услышим. Ну и конечно знакомым ментам и огнеборцам никогда не говорят, что вызывают только по делу и обязательно их, летящих на вызов, на трассе и во дворах пропускают – я спрашивал, клянусь Вэ Скворцовой!
У нас же наоборот. Скажем, приезжаем на вызов: мужчина, 64, “слабость, шатает”. Там рак-четыре — истощение а ля Бухенвальд, отвращение к пище, узел Вирхова с вишню, — плюс давление 50 с кишечным кровотечением. Со слов родни: состояние по нарастающей, худел на глазах, врача вызвать “он запрещал”, а передумал когда уже встать в сортир не сумел. Объясняю им: так, мол, и так, состояние угрожающее – немедленная госпитализация!
– С х...я ли? – это сынуля. – Он же сроду ничем не болел.
Плотный, краснорожий, под сороковник. С неприязнью спрашивает, чувствуется.
А вот тут, говорю, порадовать мне вас нечем. Рак желудка, запущенный. А он мне:
– Ты чё о…уел?
Ну, я в себя пришёл: да нет, отвечаю, это ты о…уел, а я диагноз поставил, коль скоро ты меня вызвал.
Он было дёрнулся, но тут фельдшер мой к нему развернулся и против нас двоих он как-то сразу притух. Выносим, значит, мы дядечку: ба-а! За фургоном нашим, с дверьми нараспашку, с каталкой на изготовку, аж две машины уже стоят, сигналя и матерком гавкая. Увидали нас и давай понукать - тоже, кстати, не языком Пушкина…
А после смены я с одним малым созвонился, по делу. Ну, то да сё… давай, предлагает, сегодня после обеда… Не, говорю, не могу – сутки работал,до вечера в коме буду. А где работаешь, спрашивает? На «скорой», врачом. А-а, я «скорую» никогда не вызывал, веришь? Верю, говорю, и на дороге всегда её пропускаешь, да?
Вот что это, а?
Ну реально ж вину чуют. Ответственность коллективную, типа: не мы такие — жизнь такая.
И вот тут впору либо крест снимать, либо трусы надевать.
Клянусь Вэ Скворцовой!


Песнь девятая.
ТЕНИ ИЗ ПРОШЛОГО...

...всплывают вновь и, заставая врасплох, спрашивают «узнаёшь?». А помимо них ещё и друзья друзей звонят, приятели для знакомых, знакомые для приятелей: слышь, у тебя ЛОРа знакомого нет? Невролога хорошего не подскажешь? С педиатром толковым сведи… Ну, понятно — кончается медик у населения, вот и частят звонками по нарастающей.
- Алё? Здрасьте! Это сестра брата жены вашего друга, он мне ваш номер дал… вы можете говорить?
– Нет! — прямым текстом, интонация - понятнее некуда, но:
– А когда перезвонить? У нас такая ситуа…
Врач им нужен.
Прям позарез.
А ты уже не дёргаешься рефлекторно к записной книжке, чтобы как раньше: привет, Вить, чувачка одного не посмотришь? Ты себе думаешь: да ну нах! Знаете, говоришь, мы ж не в тайге. Огромный город, куда ни плюнь — поликлиника... Там специалистов нет, отвечают, или по записи на через два месяца, а у вас наверняка кто-то есть? Есть, говорю. Только он нынче шибко уставший и я его, друга любезного, лишний раз тревожить не стану — для себя, не приведи Господь, сберегу.
Спотык, заминка, а потом они тянут козырь.
– Мы заплатим. — ну чисто как джокер выкладывают.
Ясен х...й, думаешь, конечно заплатишь, куда ж ты денешься? Но вслух говоришь другое:
– Но если вы готовы платить, отчего б вам тогда в частную клинику не податься?
И вот тут, судя по интонациям, обижаются. А у дам – прям воочию видишь! – поджимаются губы, белея от гнева.
Не ожидали они. Да ну, думали услышать, какие деньги? Все же свои: друзья друзей, приятели для знакомых, тени из прошлого…
А после уже звонят те, кто на мой номер излишне щедр. С претензией, типа: чё за дела?
- Родной, — спросишь, — ты что творишь? Я тебе что, отмашку давал? Дескать, вот телефон, яжврач, отвечу всем и никто не уйдёт в обиде? С х...я ли, милый?
Ух, злятся!
Но продолжают звонить.
Потому как медик, по ходу, начинает кончатся. На работе, вон, отбоя не стало — отработал на вызове: а вы нам свой телефон не оставите?
Не-а.
Ибо житья мне не станет. Особенно когда вы им со своими друзьями поделитесь. А они — со своими.
Что?
Ха!
Да куда вы все, сука, денетесь?
Медик-то, пардон за каламбур, уже на исходе.


Песнь десятая.
КОЛЛЕГИ ЗАМОРСКИЕ...

...узнав о наших реалиях, впадают в ахуй. В мощнейший. Дескать: да ладно! Ей-ей, отвечаю, Гиппократом клянусь! Кем? Гиппократом. А кто это? И вот тут уже в ахуй впадаю я, потому как ко всему остальному уже прочно привык и какой-нибудь очередной выверт удивления совершенно не вызывает. Вот, скажем, получаю я на исходе суток вызов, приезжаю — барышня с почками, нелеченная, болеет недели две и хочет в больницу, причём не в абы какую. Ну, говно вопрос — юная дама, на вид адекватна... Алё, бюро? Девушка, двадцать два, пиелонефрит, Нефрокорпус дадите? Дадим, говорят, но только с десяти, идёт? А то! Кладу трубку: так, мол, и так, минут в пятнадцать десятого приедет фельдшер, отвезёт в аккурат к началу приёма. Пишу направление, кланяюсь, еду домой. А на пороге меня встречают огромные палачи и, схватив за подмышки, с небывалым энтузиазмом надевают на все предметы что в их поле зрения — пока я ехал, оказывается, моя леди в Райздрав звонила: это что ж такое? У него, твари ленивой, пересменка, а я, значит, сиди и жди, да? Да? Я вас спрашиваю?
И лечу я соколом сраным обратно — на сейчас направление переписывать и лично везти. Барышня, понятно, горда победой и ходит павой, пока я на листке старое зачирикиваю и о новом месте с бюро толкую: не хочет ждать, хочет сию минуту — где её рады видеть? Ну, где-где... В Третьей Истребительной имени Кальтенбруннера, без вариантов. Одевайтесь, говорю, едем. Куда? В Третью городскую, имени святой мученицы. Как? Вы чё?? Да я вас... Меня уже, отвечаю, больше не за что, так что решайте: едете-нет? Нет конечно! Пишет отказ, возвращаюсь, а на пороге меня вновь мрачные палачи - хвать! - и повторно, с проворотом на разные предметы насаживают. Эй, эй, а сейчас-то за что? За то, что пациентка обратно в Райздрав звонила: я, как выяснилось, служебное положение используя, во вред ей — больной! — какую-то шнягу взамест козырной больницы подсунул и у меня такого надо немедленно диплом отобрать и отправить дворы мести. Бля, кричу извиваясь, так то ж не я — то ж бюро ей Тройку дало! Она ж прямо сейчас хотела, а сейчас только Тройка и принимает, я-то при чём? А при том, что ты, падла, дважды за полчаса ухо царственное потревожил. Райздрав повышения ждёт - ты ему этим своим скандалом перспективу обгадить хочешь? А ну, бл...дь, пулей на адрес и делать, что скажут!
Короче, три скорой у неё было. За час. Коллеги заморские, сквалыги конченные, калькуляторы повытаскивали и ну стоимости считать да штрафы прикидывать. Не-не, говорю, выдыхайте — там всё ништяк, ей простили. Вот тут они, родимые, повторно и ох...ели. Фига вы, говорят, деньгами бросаться! Так мы ж, отвечаю, по нефти первые — можем себе позволить... А про то, что меня штрафанули на минус премию, я уж им говорить не стал — а ну как в ахуй-статус войдут и от передоза скончаются? Буржуи же. Существа нежные, тепличные... Даже про Гиппократа не знают — смех да и только!



Песнь одиннадцатая.
ПРОБЛЕМА РУССКИХ...

...в том, что они белые! — ляпнул как-то гений словесности Скотт Фитцджеральд. Слов нет, обидел мощно, но только попробуешь усомниться, — да не, лажа! — как доказательствами будто из ведра обдаёт.
К примеру, получаем мы вызов в «парадную с унитазом» — есть у нас такая, где промеж этажей стоит бэушный толчок над которым жильцы уже целый год гневные прокламации вешают, к совести призывая, взамест того, чтоб гордыню свою сломав, на помойку его наконец вынести. А в парадной этой аритмия живёт, знакомая. Купируется долго, геморройно, не вдруг, так что наши, попав на неё, долго не размышляют — с ходу цап и в кардиологию под мигалкой. А я смотрю: старый, восьмипудовый, в одышке... Ладно, думаю, повисим тут малёхо, чтоб не переть в больничку сердешного, по ночному по времени. Авось фарма патфиз одолеет и мне в приёмнике на «а чё сами не?» отвечать не придётся. Да и подзадолбались мы уже, признаться, под утро-то...
Словом, лекарим. Фельдшер у меня спортивная, стройная, светлая — сама в берцах, чёрных милитари, в чёрной майке поверх которой уже наше синее, в крестах и полосках. Сидит, дигоксинит... а в квартире, как водится, плюс пятьдесят и она, верх медицинский сняв, во всём чёрном своём осталась.
— Михалерич, — говорит вдруг. — сядьте на вену, а? Рубит — ваще!
Поменялся я с ней, она встала и давай потягушечку исполнять, со смаком. Спортивная, стройная — ну чисто пантера! А пациент ей:
— Вы прям как эсэсовка!
Ну хоть на «вы» — и то ладно, но я всё же в зенки его паскудные глянул с укором, а он:
— Не, ну а чё — нет, что-ли?
Барышня моя тренированная только уголком рта мне улыбнулась: что, мол, либералиссимус, понял почём доброта нынче? А я на пациента смотрю — порозовел, задышал, плёнка нормальная поползла... победила наука, короче, захорошело ему.
— Знаете, — говорю. — отец родной, у нас на станции учебник есть, времён вашей юности, «Уроки хорошего тона» называется. Мы его у мусоропровода подобрали, с вызова выходя — привезти вам в следующий раз?
И пошли, а он вслед:
— Кать, денег им дай, обидчивым...
Хмыкнули мы Кате в лицо, спустились вниз, горшок миновав, в котором с годами какая-то нехитрая жизнь уже зародилась, и стоим у машины, курим. А на дворе рассвет, народ на кухни выходит: плиту включить, воды в чайник налить... и откуда-то сверху пакет с мусором на газон — шлёп!
Фельдшер мне:
— Как-то кучно здесь, да?
А я Френсиса Скотта вспомнил, представил нас где-нибудь в Бангладеш и, вы знаете, сразу всё на места встало. Сложилась мозаика. Умён был, холера американская, ничё не скажешь! Меток. Даром что квасил не просыхая.


Песнь двенадцатая.
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР...

...существует и я в него — регулярно, раз в трое суток. Туда, а потом обратно, когда со смены иду. Есть там по дороге пространственно-временное окно. Без вкуса, без цвета, без запаха, без мерцания воздуха и влажного звука в момент перехода. Как ни вглядывайся, как ни вслушивайся, как ни внюхивайся — не заметно! Сразу раз — и уже в другом мире. В том, где от тебя требуют помощи, но при этом ты — враг, и тебе это всячески демонстрируют. А по дороге домой — хоп! — снова: какие вокруг славные люди! Да как же можно не любить этих приятных, добрых, отзывчивых, измученных политикой и финансовой обстановкой людей? Как же их не лечить? Как не сопереживать, держа за руку и воркуя? А потом чапаешь на подстанцию и в какой-то неуловимый момент опять — добро пожаловать в Мордор! Приехал на вызов в собственную парадную, отработал, вышел: езжай, Лёлик. Лёлик начинает медленно отползать задним ходом и ты понимаешь, что путь вперёд блокирован машиной соседей, — милейших, приветливейших людей! — которой, когда ты на адрес шёл, вроде бы как не было. Чё здесь стряслось, Лёш? Да подъезжают такие — тут наше место, вы нам мешаете. Я им вежливо: мол, не по своей прихоти, жду бригаду, в любой момент могут выскочить — за растворами или за кислородом... Лёлик-водитель мужик бывалый, зря не хамит, так что ему веришь. И что дальше, спрашиваю? Они мне: но это наше место! Я понимаю, но встаньте где-нибудь ненадолго — мы уедем, вы потом переставите. Ни хера! Объезжают, втискиваются и спецом запирают. Эй, друг, нам не выехать будет! Задом сдадите, пойдём, Наташа...
Соседи. Милые, приветливые, симпатичные. Добрый день, хорошего вечера — глаза в глаза, с улыбкой, рукопожатие крепкое. Пришёл с суток — точно! Милы, приветливы, симпатичны.
Так что не зря инквизиторы Джордано Бруно подпалили в тёмные времена. Он им про множественность обитаемых миров, а ему: врёшь, у нас народ к медикам очень даже, так что нех...й тут, понял?


Песнь тринадцатая.
ПРИЯТНО ВСТРЕТИТЬ...

...коллегу, попавшего в чины и ранги. Во-первых, он тебе всегда бурно радуется, словно вас от рождения из одного рожка вскармливали или вы с ним годами один шкафчик делили. А во-вторых, сильно тобою интересуется, особенно про работу. И как заходит речь о том, как на ней всё непросто, цокает сокрушённо, давая понять что он ой как в курсе. А спросишь откуда — и выясняется.
Наверху он.
Случайно.
Спохватились там вдруг, оглянулись, пошарили: никого!
И первому встречному: ступайте, Иван Александрович, департаментом управлять!
— А-а! То-то я смотрю — ряшку наел... И как — доволен? Грех жаловаться?
— Ну, так — отвечает, и ты понимаешь: доволен, грех.
Глядишь, и машина у него козырная. Своя, новая.
— Не кисло ты приземлился. Из казны тянешь?
Ну, так... Лично он — меньше всех. А вот те — да-а! Шеф, бля, ваще берегов не видит. И замы. Но лично он — только чтоб удержаться и добро творить. Строго исподтишка, потому что кроме него больше там добро творить некому.
Ну ладно, думаешь, раз так, то хули — Штирлиц, вон, тоже фашистскую форму носил.
— Сам-то как, товарищ-начальник?
— Кандидатскую сделал. Ты, кстати, не собираешься?
— Я ж со "скорой"! У нас темы: говно кровь и блевота, нас корифеи всерьёз не воспринимают.
— Зря. Надбавка за степень... чё упускать-то? Медаль, вот, «За многолетний труд» получил — уже прибавка к окладу.
Медаль? ***ссе! Мы ж с ним с одного года!
— С семи лет что-ли работаешь?
— Ну вот, — скромно так, — дали. Стаж, категория, медаль, степень... инвалидность ещё до кучи оформил.
— Во? — обрадуешься. — И у тебя? А ты с чем?
— По общему. Предложили, так что — отказываться? Слушай, — спохватится. — может, зайдём куда? Давно не виделись, все дела...
И предлагает - туда, где ценник: етить!
— Да ладно, заказывай, угощаю! Я при деньгах — как раз завтра в Милан лечу, на уик-энд.
О как! В Милан.
— Со своими. Подумали: а чего б на выходные в Милан не слетать?
Рюмаха, другая...
— Да ты б знал, б...дь, что там ваши на местах творят — полный атас! Дебилы полные, через одного увольнять надо. Хана первичке, короче. А ведь была же, помнишь? Была! Куда делась? Слушай, тут девки есть роскошные, студентки наши — съездим? Я машину кину, такси возьмём...
— Не, чувак, я домой.
Идёшь, проветриваясь, и вдруг: от же ж человечище, а? Инвалид, калека, учёный, герой труда, а как за дело радеет! Внедрился во вражий стан и палки ему в колёса - ради нас, раздолбаев. Не перевелись, слава богу, такие.
А потом - о-па! — ещё один. Упитанный, круглый... Сейчас увидит - обрадуется-а-а!


Песнь четырнадцатая.
ЧУДЕСНЫМ ДОКТОРОМ...

...среди пациентов прослыть просто. Соглашайтесь с ними и вы в дамках! Щёлкнет им ни с того, ни с сего, «сосуды почистить» — черканите направление, хер с ними! Нехай они лучше стационарным на голову срут, услыхав про лишний вес и диету, зато вы будете во всём белом, святым и отзывчивым.
Возжелают, праздничным обожравшись, с тошнотой и болями, на дому травами исцеляться — да не вопрос! Акулий ус и золотой хрящ, коль упомянут, давать им с обеих рук, а заведут про святую воду — возражать не резон, пусть спасаются.
Защемит у них в горбу корешок, захотят «прокапаца в неврологии» — скатертью им дорога! А вот про кровать пожёстче и свечки ректальные лучше не надо — вредно для имиджа.
Так что - поддакивайте. К вам, в сущности, за этим и обращаются. Но если видите, что дело идёт к Шопену и меню «Поминальному», то скажите мягко и с сожалением: ничего не попишешь, придётся всё-таки к коновалам, хоть и лечат там бессердечно, и реабилитируют без души — ходить заставляют и приседания выполнять...вы только не волнуйтесь, прошу вас! Это тоже надо озвучить, чтоб округа знала вас как мудрого, чуткого и вовремя углядевшего.
А главное — верьте. Всему. Полгода на одних овощах и ни разу не похудели? Верю! Кардиолог нитроглицерин запретил? Верю! Завотделением к себе берёт, только до него что-то не дозвониться... да конечно же верю!
Ну и, понятное дело, пуськайте. Дуйте на вавки, соответствуя пафосным сериалам, и тогда вам простят даже зах...ченую, вопреки всем показаниям, овердозу — при условии, что губы ваши в этот момент были трубочкой, а отверстие промеж них звучало ласково-ободряюще. Простят стопудово — вы же боролись, хватая смерть за косу, оставаясь человечным, как Ленин, и при этом — что важно! — были в бахилах.
Поэтому - соглашайтесь.
Поддакивайте.
Чешите за ушком.
И будет вам почёт с придыханием, несмотря на персональное кладбище.


Песнь пятнадцатая.
МОЗГ МЕДИКА...

...фильтрует бесчисленные «а меня не е...ёт!», как мозг индейца — шум водопада. Иначе никак — добро в Отчизне причиняют строго по Евангелию и правая рука при том не знает, что творит левая. Приедешь на боли к онкологическому — без наркоты сидит, рано ему ещё, согласно законодательству, — и он: ребят, Христом богом, ширните! А уколешь — огребёшь жалобу, мощную как океанский прибой, потому как он ежедневно вызывать станет: а ко мне приезжали! а мне делали! а меня не е...ёт! — после чего поплачет самаритянам что, изнывая от милосердия, с самим царём в телевизоре ходят. Вознегодуют самаритяне, воткнут нам промеж ушей, и приказ с экрана: колоть всех, зверьё вы эдакое недорезанное! Ну, мы возрадуемся — и одного, второго, десятого... и вдруг Голос с Небес: э, алё, вы чё там ваще уже?
Наркоконтроль.
Бог.
Не выдержал.
— Чё за дела? — гремит. — Чё за перерасход? Отставить нах!
— Дык как же?
— А меня не е...ёт!
Понять можно. Влетишь на расслаивающую аневризму, на открытые переломы или же на инфаркт банальный, а обезболивать нечем — извели всё от широты сердца. И тогда путь один — на Голгофу:
— Почему? — спросят.
— Не оправдание! — скажут.
— И чё? — добавят.
— А не е...ёт! — подытожат.
Впрочем, чего это я на уровень Вселенной и Мироздания влез? Вот вздрючил у нас эпидемиолог заведующего: чё эт у вас одежда всюду висит? Не гигиенично, убрать! - и зав попугаем: чтоб завтра всё нахер, а то выкину!
— Куда?
— Куда хотите! А не е...ёт! Что? Шкафчики? Х...явчики! Места нет.
— Дык как же? Вон места сколько - и тут, и там!
— Пожарник не разрешит.
И точно — не разрешил.
— Пожарник, б...дь! Отнесись с пониманием!
Х...й!
Не положено.
И не е...ёт!

И поэтому медик на «а меня не е...ёт» не ведётся. Он же как нервный узел — блокирует, от избытка импульсов, проведение и вырубается в ноль. Физиология, ё!


Песнь шестнадцатая.
В БОРЬБЕ С НАЧАЛЬСТВОМ...

...никогда не скажешь одолел ты его или нет. Вот мне лично исход моей битвы и поныне не ясен. Как в Бородино — вроде и побили француза, а он, кана­лья, своё гнёт: мол, наша взяла и точка! Короче, рассказываю.
Накрыло нас всемирной заразой, встали мы в очереди у больниц и стали, пардон за прозу, тихо ох...евать: ссать-то негде — больным, в смысле. Нас, понятное дело, в приёмник ещё пускали, а вот их нет, ибо эпидрежим. Ну, они и терпели, скрестя ножки, а мы им всякие ёмкости находили и после, стыдясь, парной мочой траву орошали. А иным требовалось отложить и, глядя как они в карете корячатся, будто при игре в «Твистер», захоте­лось мне вдруг чтоб здесь как в Европе стало. Набрал Горздрав, спел им про милосердие и мне ответили: ах, какой вы неравнодушный, глубокое вам мерси, всё, уже бежим ставить!
Но работаем мы смену, другую, третью и по-прежнему аммиак на газон сливаем. Звоню снова, а они: всё уже установлено — и там, и сям, и ещё в семи точках. Ой ли? Я там всюду уже бывал, но всё так же тёплый кал в заросли украдкой носил. Да? Странно! Водоканал согласился, главврачи отчитались... Ладно, проверим. Проверили — всё вы врёте, везде стоят. и даже там, где КТ делают. Там — да, видел. Будку с парашей. А в остальных, извините, нет-с. Слышу — раздражение в голосе. Да х...й с ним, думаю, что я говна не выносил что ли, с санитаров карьеру строя?
И лишь сильно после признал, что — да, правда, стоят!
И там.
И сям.
И во всех точках.
Но не где "скорые" в очередь, а в закутках.
Чтоб не видно.
Водоканал-то навстречу пошёл — параши с будками выдал, но выносить, сказал, сами будете. Вот не было печали! Задвинули их в ****я и отрапортовали, ладонь к виску бросив.
Так что скоро на газонах больничных роскошная флора взойдёт. Лишним плюсом в конкурсе на лучший стационар.


Песнь семнадцатая.
СЛУЧИСЬ ВОЙНА...


...воевать лучше тёткам — мужичок нынче ценит себя оч-чень сильно. Это я про сегодняшную пандемию. Понятное дело: СМИ нагнетают, миряне пужаются и, забивая больницы, задирают статистику, отчего пресса, облизнувшись, смакует антирекорды — и так по кругу. А мы это говно разгребаем, но уже не спеша и нога за ногу. Зная, что из сорока вызовов на задержке тридцать — пневмон в больницу. Мужской пол всех возрастов и сословий в массе. Нет, женщинам тоже страшно, однако у них, при желании, огонёк разума в очах раздуть можно, а вот у половых их партнёров — никак.
У МЕНЯ КОВИД!
У всех ковид.
У МЕНЯ КЭТЭ-ДВА!!
Эк невидаль!
ПЯТЬДЕСЯТ ПРОЦЕНТОВ!!!
Бывает, чё.
ДА ВЫ ШТО!!!
Да ништо. Девяносто семь сатурация, одышки нет — ни в покое, ни при ходьбе. На копейку температуры, на пятак кашля...
У МЕНЯ СЛАБОСТЬ!!!
Тьфу, бл***дь!
А СТАНЕТ ХУЖЕ???
Тогда звони. Приедем, оценим, вывезем. Жив будешь.
НЕТ! НЕТ!! МЕНЯ НАДО В БОЛЬНИЦУ!!! БРАТ ЖЕНЫ СЕСТРЫ ДРУГА ДОМА БОЛЕЛ, УХУДШИЛСЯ И НА НОСИЛКАХ В СТАЦИОНАР.
А сейчас-то он где?
ДОМА. В БОЛЬНИЦЕ В КОРИДОРЕ ЛЕЖАЛ, НО ХОТЬ ПОД ПРИСМОТРОМ. А Я ХОЧУ НОРМАЛЬНО БОЛЕТЬ.
Так и болей нормально. Сейчас ведь тоже на коридор, без вариантов. Лечись дома. Сопутствующих нет? Нет. Ничего тебе не грозит.
НЕТ!
НЕТ!!
НЕТ!!!
ВЕЗИТЕ В БОЛЬНИЦУ!!!
И на шесть часов в очередь — сидят, кряхтят, терпят...
ДА ЧТО ЗА ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО!
Ну хули — сам захотел. Седьмой час сидишь, без кислорода, без ничего — не нужна тебе больница, участковый твой друг!
С тётками же — на раз! Тут же врубаются.
- Терапевт лечение расписал, гляньте: может, добавить чего?
Моя ж ты радость!
Так что в бой — баб! А Интернет-гренадёры пусть в Сети остаются — врага срамить да промахи подмечать.
Эффективнее будет.


Песнь восемнадцатая.
НЕ ЗАНИМАЙТЕСЬ ДЕМАГОГИЕЙ…

...скажет начальство когда у него кончатся аргументы, что в переводе означает: ой, всё!!! И недаром. Оно ведь такое женственное, наше начальство – капризное, взбалмошное, переменчивое, склонное к селфи. Такое же падкое на новенькие авто и так же зажимающее наличные: у МЕНЯ деньги есть, у НАС – нет! Но стоит его припереть к стенке как оно, спохватившись, отвечает твёрдо и по-мужски: не разводите тут демагогию!
Хоп! Общественную посуду на выброс – распоряжение СЭС!
- Зачем?
Опасно. Инфекция. Угроза и заражение.
- А в кафе? Там тоже общественная, а не выбрасывают.
НЕ ЗАНИМАЙТЕСЬ ДЕМАГОГИЕЙ!
М-да?
Ладно.
Хоп! В помещениях станции носить перчатки и маски.
- Так мы ж все с антителами! Мы же переболели!
И что? Приказ! Вирус, что непонятного?
- А при приёме пищи?
Можете снять.
- То есть не страшно, да? А во сне?
Вы не должны спать!
- Но ведь случается – тогда как? Тоже снимать? Вшестером в кубрике… Вирус по ночам спит?
НЕ ЗАНИМАЙТЕСЬ ДЕМАГОГИЕЙ!
Так, ясно.
Хоп! Ковидные. Да, кстати, почему фельдшерам меньше? И водилам? Мы ж как в танке, а в нём горят одинаково – и командир, и наводчик! В одной каше варимся, по одному лезвию ходим. Риск тот же, неужели не понима…
ОЙ, ВСЁ!
Вот и склонен я думать, что бардак наш, похоже, связан исключительно с типом мышления у начальства.
Явно заимствованным.


Песнь девятнадцатая.
НА ГЕРБЕ ДЕРЖАВЫ…

...надо выбить девиз: НЕЛЬЗЯ? ХОЧЕТСЯ? МОЖНО!
Полукругом.
Красиво.
И сразу платную медицину ввести - за наличные и с кассой на входе. Вот тогда оздоровимся и причём быстро!
Не верите?
Вот смотрите:
Конец праздника, на боли в животе вызов.
И адрес известный.
Войдёшь: ба, кого я вижу!
Старый знакомый.
Что, опять?
Опять?
- Ну ведь так хочется вкусненького! – скажет эта седая сволочь с отрезанным пузырём, которую ты помнишь по прошлому году, позапрошлому, позапозапро… По графику вызывает: второго января, двадцать четвёртого февраля, девятого марта, второго мая. И десятого непременно – отпускают на побывку под честное слово. И на Пасху, само собой. Пост побоку, – то Первомай вклинится, то субботник, то Юрий Гагарин, – но разговеться: святое дело! И снова-здорово:
- Так хочется вкусненького! – прибедняясь. Мол, жизнь прожита, одна лишь радость осталась.
Ну хули, поехали.
Оживают:
- Меня в Первый... Как не дежурит? А завтра? Если завтра, то поезжайте – я до утра потерплю и опять вызову... Что? Она по ковиду? Тогда во Вторую... Что, тоже? А куда тогда?
Куда-куда – в Третью Истребительную, имени Кальтенбруннера, чьи последние слова "глюк ауф". Счастливо выбраться, типа!
- Да что же это такое?
Это? Расплата. Возмездие. За жирное, жареное и пряное.
И - любимое:
- Так что мне теперь – вообще не жрать?
Да!
Да, бл***дь!!!
Вообще.
Овсянка и овощи – отсюда и до могилы…
А вот будут знать, что каждое вкусненькое это минус полтос косарей - как лапоньки топинамбуром захрустят. И таблетосами, строго по расписанию.
И оздоровится нация, спорим?
Ибо за рупь – удавится.


Песнь двадцатая.
ХУЖЕ МЕДИКА...

...по нынешним временам только Гитлер. И если однажды в День Победы «врачи сожгли родную хату» вдруг прозвучит, я лично нисколько не удивлюсь. Ну и коль скоро народ медицинский в негодяи тут записали, то и стал он, чтоб остатки психики сохранить, всякие техники применять. Одна, лишь только пациенты её гнусную суть разоблачать начинают, ветеринаром себя представляет: мол, я — Айболит, Ай-бо-лит, лечу животных, жи-вот-ных! Другой — патанатомом. Смотрит на пасть орущую и видит как он её обладателю разрез вдоль всего организма делает, на столе оцинкованом. Третий себе доктора Гааза включает: эй, чувак, это ж твой зёма — русский, ему надо чтобы его пожалели. Почеши у него за ушком — он и стихнет, довольный, забыв зачем вызывал. Четвёртый и сам прибедняется так, что его утешают, родство душ ощутив. Но большинство всё же в предлагаемый им образ вживаются. Зайдут на адрес, добротой истекая, а им: суки-падлы, ужо мы вас... М-да? Что ж, будь по-вашему. Как вы там сказали: врачи-вредители? Ну, извольте!
Так что зря граждане себе других медиков хочут, вспоминая фильмы, где эти, в халатах, клянутся хором, в чёрно-белом изображении: обещаем, дескать, безропотно, обещаем, мол, утираться... и если не соответствуют, то ату их! Что странно — вроде ничего такого что, к примеру, творит правительство, медик не делают, а поди ж ты!


Песнь двадцать первая.
СЧАСТЛИВОЕ ВРЕМЯ...

...говорили немцы-подводники, в апреле сорок второго, шляясь невозбранно вдоль штатовских берегов и топя всех, кто в поле зрения попадался.
У нас тоже счастливое время было. Апрель двадцатого, ковид, первые две недели. Пять вызовов в сутки - чётко по профилю, на полный пи***ец, а все эти наши районные "давление, таблетки не помогают" и ежевечерние "плохо-с-сердцем-сделайте-ЭКГ-а-то-ж-ночь-впереди", затихарилась, вируса опасаясь, и вызывать ссали, в духе "не-не, вы и так все в работе", лечась лишь телефонными консультациями.
Две недели!
Кайф полный!
Разбирали случаи, смотрели кардиограммы, дифдиагностику подтянули...
Потом волна, очереди, сорок температур на задержке, "поднимите мне веки" и домой на подкорке.
А как спало - вновь появились.
Не сразу.
Сперва робко, на пробу.
Затем утвердились.
Ну и после уже на проектную мощность...
Что характерно - никто не сдох!
Н-и-к-т-о.
Живей всех живых, все как один.
И таблетки у них работали.
И ко сну отходили без страха.
Не то, что нынче:
- На что жалуетесь?
Пауза.
Обвисание.
Надрыв.
- О-ох...


Песнь двадцать вторая.
САМЫЙ РАСПОСЛЕДНИЙ БОМЖАРА...

...мне куда милее астматика. Выезжая на бронхиалку, вангуешь так, что Кейси, Нострадамус и Павел Глоба курят, зябко переступая. Там, на адресе, стопудово:
Давление - двести.
Тахикардия - сто пятьдесят.
Экспозиция - сутки.
И, конечно, "Сальбутамол". Один в руке - начатый, один пустой - на столе.
Пшик-пшик... АД в гору.
Пшик-пшик... замолотило быстрей.
Пшик-пшик... а ну как всё же поможет?
Пшик-пшик-пшик... не, ну вдруг, а?
Что?
В больницу?
Категорически нет!
И начинаешь ебстись - откапывать. То, что купирует приступ, на такой частоте - ни-ни, а сбить блокаторами частоту - схоронить пациента.
Час, другой... Раздышал, показал таз с медмусором: всё ясно? Впредь звони сразу - пять минут, десять эуфиллина и всего делов! Усекаешь?
Да-да!
И глаза как у пса - разум и преданность.
А через неделю опять туда - и точь в точь то же самое .
И через месяц.
И через год.
И через... сука, бл***дь, ты прикалываешься?
Истинно говорю: девять из десяти, без вариантов.
И если выбор - к бомжу в подвал или в лофт на астму, то лично я - к маргиналу.
В ханыжник.
Как на родного.


Песнь двадцать третья.
КОРРУПЦИЮ В МЕДИЦИНЕ...

...я узрел с первой секунды первого курса. Она была мужского пола, семнадцати лет, со внешностью, которую МКБ метит литерой F, присваивая ей номера от 70 до 79.
Стопроцентный ПНД-эшный органик, чья родня не могла мириться с отсутствием у него высшего медицинского, а в ректорате, где все сплошь кристальны душой, отнеслись с пониманием и пошли навстречу, обеспечив нам воистину легендарый сезон.
Нет, вы не подумайте, он был совсем неопасен и мог сносно вести беседу - пока не наступала пора зачётов... и вот тут он дурковал знатно! Испанский стыд тогда называли ё***аным, про "мюёттохапиё" с "фремдшамом" никто не слышал, так что первым, кто применил в миру эти слова, стал я, поскольку был старостой и когда наш F70 выдавал среди лекции что-либо феерическое, все взоры обращались ко мне - сначала с мольбой, а как привыкли, то с раздражением: дескать, ну-у-у? Чего ждём? Не видишь - лектор смущён?
Смущались же многие, особенно непричастные. Но молчали - времена наступили скудные, а профессуре шёл паёк пожирнее. А главный причастный - тот, который кристальной души! - отвесив губу со спесью, брезгливо ждал пока я, сграбастав в беремя одногруппника, тащил его в коридор, каясь нерасторопностью и обмирая от страха перед большим учёным: запомнит! завалит!! отчислит!!!
Но я выжил, уцелел, выкрутился.
И грянула сессия!
И пришли родичи.
Искать поддержки.
Сокурсники прыскали врассыпную, преподы закрывались в аудиториях, а меня выталкивали навстречу, чисто как в "Полосатом рейсе": ты укротитель - ты и иди!
И я шёл, юный.
За студентов.
За институт.
За престиж.
За Россию, в конце концов!
А родня была в невменосе.
Речи о том, что сын найдёт счастье, трудясь кондуктором, озеленяя пространства или задавая корм в зоопарке, отлетали как кувалда от бронестекла.
Мне совали деньги - я гордо не брал.
Узнав во мне меломана, подкидывали - кто, бл***дь, поверит? - кассеты в сумку, но тщетно. Воспламенясь, я пел им про логику, смысл, про "исцелись сам", но они, не дослушав, шли в ректорат и преподавательский состав, скрипя зубами, тащил в небо эту звезду ПНД. А после развёл руками, на манер Понтия Пилата, и сказал латынью: Feci quod potui faciant meliora potentes! И курс вздохнул с облегчением.
Не верите?
Зря!
Девяносто четвёртый-девяносто пятый выпуск его до сих пор помнит.
Что?
Почему сразу ДВА?
А догадайтесь!
Ну?
Пра-а-авильно, два захода осуществил.
Сквозь ректорат.
Восемьсот человек подтвердит.