Жизнь российская Книга-1, Часть-1, Гл-40

Глава 40

"Шаг вперёд и два назад"
Рокировочка небольшая


Лебедь рвётся в облака,
рак пятится назад,
а щука тянет в воду.
(И. А. Крылов)



Уставший от бесконечных хождений пациент, не нашедший нужного ему кабинета в правой стороне, где тот должен находиться согласно принципов логики, арифметики и непрерывного математического ряда, теперь с боем и отчаянием продирался назад по коридору, в левую его сторону.

Снова в поисках куда-то потерявшегося пятьдесят седьмого медицинского врачебного помещения.

А что делать? Делать больше нечего. Искать надо. Шагать спешно. И так времени много потерял. Надо торопиться.

А тут ещё эти… другие такие же нервные, психические, злые и нетерпеливые пациенты на пути болтаются и за всё цепляются. Мешают идти. Так и лезут под ноги, так и лезут, черти они окаянные.

Ну что с ними делать… Не бить же…

Больных людей бить неприлично, невежливо и некультурно.

Да и он не такой… Да-да! Он другой. Он добрый, он хороший, он душевный, он мудрый, он человечный…

Все бы такими были! Вот бы жизнь настала… Но… это в мечтах…

Кульков спешил. Рьяно. Он торопился. Шагал! Бежал!! Скакал!!! Прыгал он через препятствия. Стремился к намеченной цели. Что-что… а Вася с детства был таким. Да-да! Целеустремлённым он был. Всегда. Вот и теперь… Здесь и сейчас…
О! Какой он резвый… Как лань, как мерин ретивый… как скакун ахалтекинский…

А вот уже и та лестничная клетка. И та же разъярённая толпа, к которой Кульков не пожелал приближаться, когда ступил на третий этаж. На двери, у которой было очень много народа, бирка указывала, что это кабинет номер двадцать два.

К хирургу Василию Никаноровичу пока не нужно было (к «херургу» тоже), поэтому он прошёл мимо.

Прошёл мимо – это мягко сказано.
Прорвался! – вот наиболее точное определение его действий. Как на танке!!

Через эту плотную массу, эту ораву, кишащую нервными больными с костылями, загипсованными руками и ногами, перевязанными головами, злыми от долгого ожидания и нестерпимой боли, от перепутанной в несколько раз очереди, от тоски, печали, суеты и беспомощности, от уныния и отсутствия веры в светлое будущее, в этом узком, тесном, ненавистном коридорчике надо было именно прорываться. Да ещё с боем! Но, тактично… А не то… Больные же кругом… Нервные… Озлобленные… Бесбашенные… Психи!!

Кулькову повезло. Никто в морду не заехал и поджопника никто не дал. Он весьма виртуозно и даже чинно и филигранно обыграл, как заправский футбольный форвард, эту сумасшедшую… кричащую… орущую… взбудораженную людскую кучу-малу.

Далее, за двадцать вторым кабинетом, было поменьше народа, они все сидели на низеньких диванчиках у стены и ожидали своего счастливого случая попасть к доктору на приём. Что ж… дело хорошее… Правда, непредсказуемое.

Пациенты расположились вплотную друг к другу по обеим сторонам коридора и вели себя довольно вольготно: кто-то развалился как барин, кто-то ногу больную вытянул в проход, кто-то зад свой костлявый отклячил, кто-то костыль длинющий выставил…

Да. Контингент в таких местах разный и собран он со всей прилегающей округи.

Все они приписаны к данному медицинскому учреждению. По закону.
Без приписки не принимали. Без записи тоже. Реформа не позволяла делать этого.

Для посещения врачебного кабинета пациенты должны были чем-то жертвовать: временем, своими нервами, независимостью, свободой, наконец…

Поэтому они, бедняги и бедолаги, с раннего утра и до позднего вечера пребывали в помещении медучреждения в ожидании штурма «снежного городка». Пардон, кабинета доктора, врача, фельдшера, сестры медицинской… Такова их участь. Се ля ви…

На полу беспорядочно лежали сумки, пакеты, узлы, кульки; некоторые посетители просто стояли посреди прохода и разговаривали меж собой, не обращая на окружающих абсолютно никакого внимания. Так что пройти мимо них тоже было явно непросто и весьма сложно. Проблематично. Порой даже невозможно. Хоть ползи… как змея или ящерица меж их растопыренных ног. Хоть плыви… как линь или налим… Или… лети… птичкой-невеличкой, ласточкой-синичкой, соколом-беркутом, орлом-грифом. Да хоть буревестником! Или катись… колбаской… Да хоть пяться… как те лебедь, рак да щука…

Василий Никанорович Кульков запыхался уже шагать, устал, занемог…
Закашлялся вдруг. Затрясло его всего. Наизнанку чуть не вывернуло.
Спина ещё неожиданно колом встала. Вот-вот хрястнет… Вот-вот заклинит…
И в животе ни с того, ни с сего забурчало и забурлило; песни там зазвучали.
Ой! Ай! Уй! Как бы… чего бы… не вышло… Ах, какой пассаж…

Остановился передохнуть. Надо. А иначе беда может случиться.
В угол забился. Свободным тот оказался. Вот как удачно.
Надо же… повезло… Несказанно… В кои-то веки…
А это уже хорошо… даже чудесно.

На ум пришла дивная Песнь о буревестнике!
Максим Горький – это глыба! Это гигант мысли! Это предвестник хорошего!
Алексей Максимович Пешков знал жизнь! Да! Знал. Да-да-да! Отлично знал.

Василий Никанорович с детства любил писателя и это великое произведение.
А теперь оно вонзилось ему в голову откуда-то из небытия, из прошлого, из этого чёртова настоящего, из будущего! Да! Вонзилось! как стрела острая из лука. По случаю…

«Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, чёрной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и – тучи слышат радость в смелом крике птицы.
В этом крике – жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике.
Чайки стонут перед бурей, – стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей.
И гагары тоже стонут, – им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает.
Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах... Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!
Всё мрачней и ниже тучи опускаются над морем, и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому.
Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаху в дикой злобе на утёсы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады.
Буревестник с криком реет, чёрной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает.
Вот он носится, как демон, – гордый, чёрный демон бури, – и смеётся, и рыдает... Он над тучами смеётся, он от радости рыдает!
В гневе грома, – чуткий демон, – он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, – нет, не скроют!
Ветер воет... Гром грохочет...
Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний.
– Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
– Пусть сильнее грянет буря!..»
 
Василий Никанорович сидел в уголочке. В голове буря шумела. Кое-как очнулся.

«Ну всё! Хватит философствовать. Набрался я энергии! Дальше надо идти. Дальше надо шагать. К цели! Всё! Вперёд! На поиски! На абордаж! Наше дело правое! Хоть и шагаем теперь влево… – кисло ухмыльнулся Кульков. – Всё равно победа будет за нами. Да! Так будет! Так я хочу! Пошли, Вася, дальше. Ать-два… правой… Ать-два… левой».


Продолжение: http://proza.ru/2023/01/04/343

Предыдущее: http://proza.ru/2023/01/02/354

Начало: http://proza.ru/2022/09/02/1023