Жизнь одного краснодарца. Глава 6. Воспоминания

(Продолжение)

В эвакуации

После прибытия в Новосибирск нас разместили в общежитиях барачного типа. Бараки представляли собой деревянные каркасы, оббитые досками с двух сторон, с насыпанным между ними угольным шлаком. Оштукатуренные и побеленные внутри и снаружи, зимой очень холодные в условиях Сибири.

Я попал в комнату на семь человек. Здесь стояла большая плита, которая в зимнее время топилась углем круглосуточно, но в комнате все равно было холодно. Уголь нам выдавали на заводе по 250 кг не то на месяц, не то на квартал — не помню. Но это была «капля в море», и мы по ночам воровали уголь из сарая столовой, которая находилась рядом с нашим бараком.

Дрова для розжига плиты воровали где придется. Часто на заводе возьмешь деревянную железнодорожную шпалу, оттащишь к забору и подсунешь под него, потом выйдешь через проходную из завода, подойдешь к забору снаружи, вытащишь шпалу, взвалишь ее на плечо — и в барак. Делалось все это ночью. А потом уже распиливали шпалу на поленья.

Кровати были простые, железные, матрацы из соломы. Лежали на досках, постельное белье выдавали один раз в десять дней. Было много клопов, которые нас сильно мучили. Иной раз зимой спать приходилось не раздеваясь — прямо в ватных стеганых костюмах под одеялом. Картофель под кроватью замерзал.

Обедали в столовой по продуктовым карточкам. Из карточки кассирша вырезала талоны на крупу и жиры. Большей частью кормили мороженой капустой. Первое блюдо готовили постным, а потом в тарелку вливали специальной ложечкой пять грамм жира. На завтрак мы варили себе картофель в мундире, если его удавалось достать на всех в общем ведре.

До выпадения снега в выходные дни мы ходили на поля, с которых уже был убран урожай, и перекапывали почву, выбирая оставшийся еще картофель. За день вдвоем удавалось накопать половину мешка. Но потом выпал снег, и эти походы прекратились. Тогда стали ходить на поля, где раньше росла капуста, и там удавалось найти маленькие замерзшие кочаны.

Покупали на рынке продуктовые карточки по спекулятивным ценам, но с чужим прикреплением. Отоварить их можно было, только отдав половину причитавшихся продуктов продавцу в магазине или кассиру в столовой. Хлеба по карточке нам выдавали по 800 грамм в день, кроме того, в цеху иногда давали «стахановские талоны» на получение дополнительных 100 грамм хлеба.

Таким образом остаток 1942 года и половину 43-го мы жили впроголодь.
Баня была в Кривощеково — шесть километров от завода. Мы туда ходили большой группой, в любую погоду.

Весь одиннадцатичасовой рабочий день мерзли на открытом воздухе, занимаясь транспортировкой оборудования от железнодорожной ветки в строящиеся цеха завода. Ящики со станками ставили на трубы и ломами или лебедками перемещали их и устанавливали на фундаменты, а строители одновременно с нами возводили стены цехов. Одевались в ватные стеганые костюмы защитного цвета, шапки-ушанки из собачьего меха и ноговицы из войлока, которые применяют литейщики как спецодежду при литье.

Когда цеха заработали и появились детали, я работал в цеху мастером-технологом по сборке станков и гидропрессов. Все свободное от сна время мы проводили на заводе. На личную жизнь времени просто не оставалось. Однако иногда мы ездили в театры (в городе располагались эвакуированные московские и ленинградские труппы). Организатором этих поездок была секретарь директора. Она на выходной день покупала до сотни билетов и собирала нас, энтузиастов. Наш завод располагался на левом берегу Оби, а Новосибирск — на правом. Чтобы попасть в город, надо было преодолеть четырнадцать километров через село Бугры до станции Кривощеково, а оттуда на пригородном поезде. Зимой, когда река Обь была скована льдом, то прямо по льду — так было значительно ближе. В здании оперного театра я не раз слушал концерты Дунаевского. Был даже в еврейском театре на пьесе «Тевье молочник». Несмотря на то, что представление велось на еврейском языке, все было понятно, так как артисты играли очень хорошо.

Новосибирск — крупный промышленный город. Был там авиационный, инструментальный, оловозавод и много других. Главная улица широкая с современными зданиями, а в боковых улицах небольшие деревянные, одноэтажные домики. Вместо тротуаров проложены две доски вдоль заборов, а на немощенной проезжей части улицы разбиты посадки картофеля — местные жители использовали для этого каждый клочок земли.

В выходные мы ездили на толкучку продавать полученные на заводе промтовары (ватные костюмы, валенки, рабочие ботинки и т.д.), так что деньги у нас водились, и мы не ждали от получки до получки. Но купить продуктов не удавалось — их просто не было.

Рассказывали, что в Сибири люди сразу делают много пельменей, складывают их в мешки и держат в сарае, ведь там зимы суровые и долгие; а потом, когда надо, набирают нужное количество и варят. Все время, пока я жил в Новосибирске, ежемесячно отчислял однодневный заработок на сибирские пельмени для армии, но сам их так ни разу и не попробовал.

*  *  *

Военной продукции наш завод не выпускал, а выпускал станки разных типов: продольно-строгальные, расточные и гидропресса. Из Ленинградского станкостроительного завода имени Свердлова еще до начала блокады было вывезено много деталей, и первое время мы собирали станки из них, а потом уже все детали изготовляли сами.

Цеха построили огромные, но зимой в них было очень холодно. От мороза руки прилипали к металлу. В цехах ставили железные плитки, около которых можно было немного погреться.

Одно время главный инженер поручил мне осваивать импортный станок фирмы «Вeliter» для шлифовки станин, чтобы заменить трудоемкую шабровку вручную. Мне удалось быстро освоить станок и подготовить рабочих для работы на нем.
Для гидропрессов нужны были кожаные манжеты для уплотнения подвижных соединений; изготовление их в цеху не получалось. Тогда главный инженер командировал меня с одним рабочим в Новосибирск на кожевенный завод вместе со штампами и прессиком для того, чтобы подобрать опытным путем, какую кожу лучше всего применять для этой цели. На кожзаводе мы пробыли больше недели и подобрали кожу — юфту, из которой получались хорошие манжеты.

Опытных рабочих у нас было мало — в большинстве ребята из ФЗУ и пленные немцы (около тысячи человек. Их лагерь располагался недалеко от нас за оградой из колючей проволоки).

Как-то от обкома поступило задание в первом квартале 1944 года изготовить крупную партию запасных частей для тракторов и сельхозмашин. Наш директор отказался выполнять его на том основании, что наш завод подчинялся непосредственно ГКО (Государственному комитету обороны). Обком «нажал» на директора через ЦК партии, и ему пришлось принять заказ к исполнению где-то в середине декабря — время на подготовку производства было упущено. Тогда главный инженер создал комплексные бригады по изготовлению каждой детали из ИТР-овцев, собрав их со всего завода. Они, как говорится, отвечали за работу головой, а при успехе им обещалось вознаграждение.

Я попал в бригаду по изготовлению шестерен. Сперва работа в бригаде не ладилась, потом же все пошло «как по маслу», и мы выполняли суточную норму — 100 штук шестерен. Когда делали чуть больше, излишки не показывали, а создавали запас на случай какого-нибудь срыва. Работать приходилось по восемнадцать часов в сутки, бегали домой только для того, чтобы поспать — благо, бараки были рядом.

Задание обкома было выполнено. Нам всем дали различные ценные подарки. Мне достался отрез шевиота — три метра на костюм. По этому случаю даже устроили «банкет»: бесплатный ужин и по сто грамм водки.

Завод рос на наших глазах. Как-то пришло письмо из министерства о необходимости выделить двух инженеров для посылки их в США для приемки там станков, которые передавались Союзу по Ленд-Лизу. Выбор начальства пал на конструктора Михеева и меня. Заполнили мы специальные листки по учету кадров с вопросами о родословной по линии отца и матери. Приложили фотокарточки размером 9х12. Самым сложным был для меня вопрос о знании английского языка (я в институте и в школе изучал немецкий). Тогда решили написать хитро: «В объеме высшей школы». Документы отправили в Москву. Мы же начали изучать английский язык, хотя времени на это было очень мало. Потом из Министерства пришло письмо с сообщением, что наши кандидатуры НКВД утвердил и по первому требованию Амторга нас вызовут. Время шло, а вызова не было. В связи с тем, что из захваченных районов Германии в Союз начало поступать большое число демонтированных танков и другого оборудования бесплатно, надобность в станках по Ленд-Лизу отпала. Потом мне предлагали ехать в Германию на демонтаж оборудования с их заводов. Но я от этого отказался — чего ехать в разрушенную страну, где тебя все будут ненавидеть.


Климат в Новосибирске резко-континентальный: летом днем жара, а ночью холодно. В выходной соберешься утром в город на толкучку — вроде тепло, едешь налегке, а днем спрячется солнце в тучах и дует холодный ветер; приезжаешь домой замерзший. А в другой раз смотришь, утром холодно; одеваешь стеганку, а потом распогодится и не знаешь, куда ее девать. Зима там обычно начиналась в октябре. Выпадет снег и уже не тает до самой весны. А весной сразу начинается оттепель. Самая низкая температура, которая была там при мне —45 С.
В немногие свободные выходные дни я пытался научиться ходить на лыжах, но ничего не получилось — не выучился, времени не хватило.

*  *  *

У меня была тесная дружба с Сеней Сухоруковым и Петей Градским. Кровати наши стояли рядом. Когда мы только приехали в Новосибирск, Сене предложили две должности: опять начальником спецотдела или же завгаром (он имел права на вождение машин). Чтобы решить этот вопрос, он решил посоветоваться с заведующим гаражом СМУ, которое строило наш завод, Славой Нецвитайло. Мы пошли к нему домой, он занимал с женой отдельную комнату в общежитии строителей.
Когда Сеня спросил у него, на какую работу ему лучше идти, то Слава, ни слова ни говоря, приподнял одеяло у одной кровати — там масса банок с топленым маслом. Поднял одеяло у другой кровати — там батарея бутылок с водкой. Приподнял крышку погреба и зажег свет — полно отборного картофеля, стоят бочки с соленьями. После и говорит: «Я катаюсь как сыр в масле, а ты что будешь иметь в спецотделе?» И пошел мой Сеня работать завгаром, но жить так, как Слава, не стал: мешала честность.

Один раз на завод пришло много вагонов с картошкой. Их разгружали на ж.-д. ветке, потом грузили в машины и возили на склады. Никакого взвешивания, никакого контроля. Возили днем и ночью. На одной машине ездил сам Сеня. Мы ему говорим: «Давай ночью на пустыре отсыпем из кузова немного картофеля, перетаскаем в общежитие»,— он отказался. Только после работы приносил за пазухой штук десять картофелин, и все. У всех нам скопилось много промтоваров. Опять ему говорим: «Сеня, организуй машину в район. Мы съездим и обменяем промтовары на продукты». А он: «А как я за бензин буду отчитываться?» Застрянет где-нибудь машина или трактор в грязи — он сам едет и вытаскивает ее. Всегда грязный и голодный, на теле фурункулы от лежания под машиной при ремонте.
Вот и были на наших глазах два завгара — Слава и Сеня: небо и земля.

*  *  *

С августа 1942-го и до конца февраля 1943-го мы ничего не знали о судьбе своих близких. Краснодар был оккупирован и никакой связи с ними мы не имели. 12 февраля город освободили. Только в конце февраля стали приходить письма от родных. Я послал вызов за женой, и она вскоре приехала. Заводоуправление выделило нам отдельную комнату в бараке для семейных.

С Валей Усовой я познакомился на студенческой вечеринке. Мы поженились летом 1937 года (никакой пышной свадьбы не играли: просто сходили вдвоем в загс, а вечером ограничились праздничным ужином. Кстати, фамилии моей она не приняла и осталась Усовой). Из-за ее тяжелого, вспыльчивого характера у нас регулярно случались скандалы, и я много раз хотел развестись, но меня страшило само слово «развод». Мне было как-то страшно разводиться и летом 42-го, когда уже стало ясно, что война затягивается и эвакуация неизбежна. Тогда я решил примириться, предлагал Усовой эвакуироваться вместе со мной, но она отказалась. Я жил на казарменном положении и домой ходил очень редко. Перед самой эвакуацией нам на заводе выдали кое-какие продукты из запасов столовой (муку, крупу) и я отнес их ей.

После приезда в Новосибирск Усову приняли в химическую лабораторию завода, где она и проработала до декретного отпуска. Теперь, после воссоединения, я надеялся, что наша семейная жизнь наладится.

Наступила весна. Я взял себе землю под огород, где посадил картофель, свеклу и брюкву. Самозахватом перекопал участок земли и на нем посеял просо. А около речки, напротив нашего барака, стал выращивать капусту и морковь.

В комнате прорезал в полу отверстие и выкопал большой погреб. Уже осенью сложил в него выращенные на огороде овощи, бочку с соленой капустой, дрова и уголь. Жизнь стала налаживаться. Хлеба было столько, что мы стали менять его на молоко.
Время шло. Подходил к концу 1943 год. Наши войска погнали немцев назад. Стало ясно, что перелом в войне наступил и она идет к победному концу. Я решил, что нам надо обзаводиться ребенком. Скандалы продолжались и здесь; я думал, что при ребенке жена переменится — появятся новые заботы. В августе 1944 года должны быть роды. Я заранее договорился о транспорте. Роддом находился за шесть километров, в поселке Кривощеково. И вот, в воскресенье 18 августа у нее начались схватки. Я побежал на хоз. двор; мне запрягли «бедарку» на двух колесах и сказали, что править придется самому, так как возчика нет. Я подъехал к бараку, погрузил жену, и мы отправились. Дорогой она кричала и плакала; я боялся, что может родить в пути, но все обошлось благополучно. На рассвете 19 августа родился Женя. Пока жена лежала в роддоме, я сделал хорошенькую ажурную кроватку из дерева.

Наступил 1945 год. Война шла к концу и все мы, краснодарцы, мечтали о возвращении в родной город, даже писали Сталину, но все безуспешно — письма возвращали начальнику завода, а он сильно ругал нас и не отпускал. Тогда мы с Петей Рыжковым решили сначала отправить в Краснодар своих жен, чтобы потом было легче вырваться самим. Родные прислали вызов на Усову. Я много раз ездил в Новосибирск и хлопотал о выдаче пропуска на выезд, так как без него нельзя было купить билет на поезд. Примерно через месяц пропуск был получен. Теперь на городской ж.-д. станции встал в очередь на приобретение билета. Через день надо было ездить отмечаться в очереди, а она продвигалась очень медленно. Ездить приходилось в рабочее время тайком, чтобы начальство не знало. Вместе со мной отмечать очередь ездила одна женщина с завода, которая тоже возвращалась в Краснодар.

Наконец подошла наша очередь брать билеты (на это ушло более двух недель). Еще для получения билета нужно было взять справку из бани, что отъезжающие прошли санобработку. В бане стали требовать помывки, но когда мы заплатили по десять рублей за каждую справку, их нам выдали и без мытья.

И вот, подходит моя очередь в кассу. Кассир говорит, что билеты есть только на «500-веселый». Так называли состав из товарных вагонов, где без мест и без света надо ехать неизвестно сколько суток, так как этот поезд ходил без расписания. На мои мольбы, что едет женщина с грудным ребенком, кассирша не обращала внимания. Я отошел от кассы без билета в растерянности, не зная, что же теперь делать. Вижу — стоит дежурный по предварительным кассам. Изливаю ему свое горе и прошу помочь. Он говорит: «Пойди сядь на тот порожек». Я сел. Через несколько минут ко мне подходит молодой парень и спрашивает: «Это вам нужны билеты в Краснодар?» Я говорю: «Да». Он опять задает вопрос: «Сколько стоит билет туда?» Я: «250 рублей». Он: «Да за работу 250 рублей». Значит, за один билет пятьсот рублей, а за два билета (на ту женщину) — тысяча. Я отдаю ему документы и деньги. Видим, что он вошел в двери кассы. Женщина, что была со мной, говорит: «Денег не жалко, если пропадут, а вот что будем делать, если пропадут документы?»

Через несколько минут тревожного ожидания парень подходит и сует мне билеты с документами и говорит: «Проверьте!» и уходит. Мы проверили: билеты в плацкартный вагон с номерами мест внизу — все, что надо. Вскоре парень появляется опять и спрашивает: «Нет никаких претензий?» Я говорю: «Нет, все в порядке. Спасибо!» Пожали друг другу руки. Вот так четко работала «черная касса».

*  *  *

Все время, пока шла война, мы каждый день слушали по радио сводки «Совинформбюро». Наконец настал День Победы — 9 мая 1945 года. Ликование народа не поддается описанию. И в цехах, и в поселке все обнимались и целовались, поздравляя друг друга. Женщины плакали. Всем нам выдали ордера на литр водки. Мы ее выкупили, и во всех квартирах начались выпивки с песнями и танцами.

В декабре 1945 года я выбил себе трудовой отпуск. Собираясь в дорогу, ликвидировал всю свое хозяйство, так как решил не возвращаться. Сделал себе большой ящик в форме чемодана, куда сложил все вещи и промтовары, какие собрались у меня к тому времени. Ящик обшил мешковиной и обвязал веревкой. А ведь приезжал я сюда с полупустым вещмешком!

Опять беготня с оформлением пропуска и взятием билета. Ребята проводили меня и помогли сесть в вагон. Он был переполнен. Мне удалось занять багажную полку, на ней я доехал до Москвы. Мой «чемодан» лежал на полу вагона, а на нем спали люди. Большинство пассажиров ехало на юг.

В Москве была пересадка. Для компостирования билета требовалась справка о санобработке — пришлось по очереди мыться в бане. «Скоро пишется, да не скоро дело делается»: просидели в Москве на вокзале больше суток. Наконец погрузились в поезд до Краснодара. Ехали кружным путем через Пензу, Саратов, Сталинград. Там, где побывали немцы, все вокзалы были сожжены. Везде разрушения. В Сталинграде я вышел из вагона, прошел два квартала от вокзала, посмотрел — сплошные руины в городе и горы разбитой военной техники,— после чего поспешил вернуться к поезду, чтобы не отстать.

В Краснодар приехал ночью. Уже не помню, как со своим «чемоданом» добрался домой на Октябрьскую, 72. На лестнице меня лаем встретил Тузик, а потом узнал и стал ко мне ластиться. Встреча с родителями вышла теплой и долгожданной. Мама плакала от радости. Половина ночи прошла в разговорах, и только под утро легли спать.
При немцах в Краснодаре родным жилось тяжело в смысле питания. Спасало только то, что удалось собрать и привезти домой с огорода. Много было подсолнечных семечек; так они их ели, садясь всей семьей вокруг стола.

По возвращении я хотел сразу же устроиться на родной завод имени Седина. Там меня встретили радостно, но сказали, что принять не могут, так как Министерство все равно заставит меня вернуться в Новосибирск. Посоветовали устраиваться на работу где-нибудь в городе, а когда шумиха с моим невозвращением утихнет, они меня возьмут к себе.

Отец мой в то время работал диспетчером по составлению расписания в Краснодарском институте пищевой промышленности. Он поговорил с заведующим кафедрой спецоборудования доцентом Алексеевым, и тот согласился взять меня к себе на кафедру ассистентом.

Потом отец поговорил с ректором института Асмаевым и проректором Агабальянцем. Они выдали мне справку о зачислении в аспирантуру. Согласно постановлению СНК меня должны были немедленно уволить с места работы. Эту справку с заявлением я послал в Новосибирск.

Потом мне писали, что главный инженер страшно рассердился и вычеркнул мою фамилию из списков, представленных к награждению медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941—1945 гг.»

Я же начал работать в институте. Начался новый этап в моей жизни, совершенно непохожий на то, что было раньше.