Жизнь одного краснодарца. Глава 7. Воспоминания

Педагогическая деятельность

Институт пищевой промышленности возник в Краснодаре в 1943 году после освобождения города от немецкой оккупации. Образовался он на базе двух довоенных институтов: КХТИ (Краснодарского химико-технологического института) и КИВиВа (Краснодарского института виноградарства и виноделия). Сотрудники этих институтов в 1942 году были эвакуированы в Среднюю Азию и после освобождения города стали постепенно возвращаться в Краснодар. Первым вернулся директор КИВиВа Петр Григорьевич Асмаев — армянин по национальности, специалист по табачной промышленности, очень энергичный и симпатичный человек.

После оккупации в городе было разрушено четыреста восемьдесят крупных здания. Везде чернели руины некогда красивых домов.

Асмаев развил бурную деятельность по восстановлению института. Поехал в Мосвку в МВО и добился создания нового института пищевой промышленности на базе двух вузов, упомянутых выше. Сам он был назначен директором этого института, а его заместителем — профессор Агабальянц Георгий Герасимович, тоже армянин, очень эрудированный и приятный человек. А директор КХТИ А.М. Задорожний, приехавший позже, довольствовался должностью заведующего кафедрой графики.

Здание бывшего КХТИ, сожженное немцами, было захвачено винодельческим трестом «Абрау-Дюрсо», которое восстановило его своими силами. Здание бывшего КИВиВа по улице Буденного, 107 также было разрушено. Сохранилось общежитие по улице Красной, 91 (до революции оно было двухэтажным и там размещалось казначейство; перед войной КХТИ надстроил там еще два этажа) и двухэтажное здание КХТИ по улице Красной, 166, в котором раньше находились химические и технологические кафедры.

Перед войной институт начал строить себе новое здание по улице Красной, 135. Первоначально проект его предусматривал огромный корпус О-образной формы на весь квартал, но потом Москва, чтобы уменьшить капиталовложения, урезало проект, оставив только его четвертую часть вдоль улицы Красной с небольшими «крыльями» с двух сторон (П-образная форма). До начала войны было возведено три этажа южной части здания и два этажа северной — сюда во время бомбежки попала авиационная бомба, частично разрушив ее.

Вот в этих четырех зданиях и начал размещаться новый институт. В нем было организовано три факультета: механический, технологический и агрономический. Корпус по улице Красной, 91 заняла дирекция, агрофак и кафедры общественных наук и иностранных языков, а также библиотека. Часть дома сохранилась как общежитие для студентов и преподавателей. На Красной, 166 по-старому разместились химические кафедры и деканат техфака. А на Красной, 135, в южной части корпуса, где мне предстояло работать,— кафедры и деканат мехфака. Эта часть здания была в плачевном состоянии: стены не везде оштукатурены, полов нет совершенно — под ногами цементная пыль от бетонных плит, крыша протекает, застекленных окон мало; большинство их забито листовым железом. Центрального отопления нет, в каждой аудитории стоит буржуйка с выведенной в форточку трубой. Во время перерыва в коридорах рубят дрова и топят эти буржуйки. Везде темно и неуютно. С мебелью тоже очень плохо, особенно с классными досками. Так что мехфак попал в самые плохие условия.

С трепетом душевным я явился на кафедру — в этот храм науки, вступая в новый, неизвестный мне еще этап деятельности.

Кафедру спецоборудования тогда возглавлял Николай Дмитриевич Алексеев. Он был доцентом, но без кандидатской степени. Перед войной написал книгу «Оборудование заводов по добыванию растительных масел», за нее ему и присвоили звание доцента. Он был маленького роста, горбатенький, но без резко выраженного горба. Очень подвижный и энергичный. Обычно люди, имеющие физические недостатки, много занимаются повышением своих знаний и бывают умными людьми; таким был и Алексеев. Наряду с заведыванием кафедрой он был и деканом мехфака.

В первый же день моего появления в институте Николай Дмитриевич сказал, что пока никакой работы мне не дает, а я просто должен посещать все его занятия, чтобы войти в курс дела. Кроме того, он рекомендовал мне каждый день читать вслух громким голосом стихи Пушкина или Лермонтова, не менее чем по полчаса, для того, чтобы развивать дикцию. Это я всегда старался делать, когда удавалось выкроить время.

Я ходил за Н.Д. как тень, записывал все его лекции не менее усердно, чем студенты. Читал дома литературу по всем преподаваемым предметам. Н.Д. сказал мне, что впоследствии думает передать мне курс «подъемно-транспортных машин», как наиболее близкий к моей прошлой профессии. Так что на эту дисциплину я обращал наиболее пристальное внимание.

Надо сказать, что после окончания мной института в 1933 году я все время работал на производстве и в книги заглядывал мало, поэтому многое забылось, и теперь надо было это восстанавливать в памяти.

Связь со своими «сединскими» знакомыми я не прерывал и все время был в курсе всех заводских дел. В это время на завод привезли оборудование трех германских заводов, в том числе много различных мостовых кранов и кран-балок. Завод дал заказ какому-то Харьковскому проектному институту сделать проекты на их установку в цехах. Институт прислал готовые проекты стандартных кранов, а как сделать это на практике, никаких указаний не дал. И вот, один мой знакомый — Семен Иванович Резничек, работавший в отделе главного механика по кранам,— предложил мне взяться вместе с ним за эту работу по приспособлению немецких кранов к конкретным цехам. Я с большим удовольствием согласился.

Работали мы с ним по трудовому соглашению и за каждый кран брали по три тысячи рублей. Приходилось каждый кран эскизировать, потом у одних кранов укорачивать балки по пролету цеха, а в других случаях делать из двух кранов один. Все надо было рассчитать, вычертить и изготовить «Шнуровую книгу», а затем утвердить у инспектора Котлонадзора. Эта работа очень помогла мне глубоко проработать весь курс подъемно-транспортных машин, ведь каждую деталь в натуре я держал в своих руках, рассчитывал и вычерчивал. А работа ответственная. Ошибок допускать нельзя, так как под кранами в цехах работают люди и их безопасность должна быть гарантирована.

Сперва мне было странно, что на работу в институт не надо приходить к определенному часу и в определенный же час уходить домой — здесь работа шла по расписанию занятий у студентов. Отдельные дни бывали перегруженными с утра до вечера, другие загружены наполовину, а иногда и вообще выдавались свободные дни, и тогда можно было не приходить совсем.

Занятия проводились в разных корпусах. Бегать из корпуса в корпус приходилось и студентам, и преподавателям, а перерывы короткие — всего десять минут, путь же до семи кварталов.

Вначале групп на каждом курсе было немного, но с каждым годом прием увеличивался. Лекции читались уже потокам. Большинство студентов состояло из бывших фронтовиков — людей зрелых, с серьезным отношением к учебе.

Понемногу мне стали поручать проведение в отдельных группах практических занятий по тому или иному предмету.

Курс «процессы и аппараты химической технологии» был для меня совершенно новой дисциплиной; на этом курсе основаны и все курсы специального оборудования по отраслям пищевой промышленности. К занятиям приходилось готовиться очень тщательно, так как студенты задавали много вопросов и иногда ставили меня в тупик.

Потом поручили руководить выполнением курсовых проектов по спец. оборудованию, процессам и аппаратам. С последними мне было проще — здесь я уже полностью вошел в курс дела.

Для курсового проектирования отвели специальную большую комнату, в ней студенты работали до позднего вечера. Я приходил, давал консультации и смотрел, кто как работает. Отношение студентов к учебе было хорошее, большинство стремилось честно все изучить. Такой состав сохранялся до 1952 года, а дальше в наборах на первый курс преобладали абитуриенты, только что окончившие школу, и мотивация у них стала значительно хуже.

Наша кафедра разрасталась. Н.Д. набирал все новых и новых ассистентов, в большинстве своем из довоенных выпускников КХТИ. Так, поступил к нам Серафим Иванович Ковалев и Василий Федорович Зеленский, с которыми я был знаком еще с 1938 года, Петр Михайлович Яковлев — с ним я некоторое время до войны работал на заводе Седина, и многие другие. Теперь, в разросшейся кафедре, Н.Д. всех ассистентов стал закреплять за определенной дисциплиной; началась специализация каждого по той или иной отрасли пищевой промышленности.

Ассистенты в институте — самая низшая преподавательская должность. На них возлагается вся тяжесть педагогической и прочей работы (работа в разных общественных организациях, месткоме, в кружках, руководство на хозяйственных работах, дежурство по вечерам в общежитиях и т.д.).

Доценты и профессора — привилегированная часть коллектива. Обычно рабочий день преподавателя состоит из двух частей: педагогической и научной. На учебную работу ассистенту положено не менее тысячи часов в год, старшим преподавателям и доцентам — до восьмиста часов, профессорам — пятьсот; из этого видно, что у них и педагогическая нагрузка в часах меньше.

С самого начала поступления в институт от всех нас, ассистентов, стали требовать, чтобы мы занимались научной работой и готовились к защите кандидатской диссертации. А где будешь заниматься научной работой в полуразрушенных зданиях, при полном отсутствии какого-либо оборудования?! Характеристику каждому ассистенту давали по тому, как он занимается научной работой, помимо учебной, а мы ею фактически не занимались: негде, не на чем и некогда. За это нас ругали и на заседаниях кафедры, и на профсоюзных и партийных собраниях, и на ученых советах и в печати. Всегда один и тот же упрек: НЕ ЗАНИМАЕТСЯ УЧЕБНОЙ РАБОТОЙ. Это было как занесенный кнут, от которого не покидало чувство какой-то своей вины или ущербности.

Всем сотрудникам приходилось два — три раза в год ездить со студентами по руководству их производственной и преддипломной практикой по многим городам Союза на различные предприятия. Благодаря этому мне удалось поездить по стране, посмотреть много заводов и городов. Начали поручать мне и руководство дипломными проектами выпускников; таким образом я постепенно втянулся во все виды педагогической работы.

Чаще всего мне приходилось бывать в Москве и Ленинграде. Во-первых, в этих городах студенты ехали сразу на несколько предприятий, а во-вторых, Н.Д., посылая меня туда, всегда давал поручение привезти ему разный дефицит (чай, крабов, зеленый сыр). Я всегда все его поручения выполнял аккуратно, хотя это стоило мне больших трудов.

Поездки после войны были очень трудными: билетов не достанешь, а другой раз, имея билет, в вагон не влезешь. Один раз пришлось ехать на крыше вагона от Краснодара до станции Кавказская. Тогда на крышах ехало не меньше людей, чем в вагонах.

Были трудности и с жильем. В гостиницах мест нет. Перед поездкой приходилось заручаться адресами знакомых или родственников в том или ином городе, чтобы иметь возможность переночевать у них. Иногда заводы давали студентам жилье в частном секторе, у своих рабочих, и тогда мне удавалось договориться с ними о ночлеге. В Москве я одно время останавливался у бывшего сединца — Жоры Путилина. Они стелили мне на полу, а рядом со мной спала ихняя огромная овчарка (был сильный запах псины и много волос).

Приезжая в Ленинград, я всегда останавливался у Павлика Бондаренко. Таким образом наша дружба с ним продолжалась. Они всей семьей встречали меня очень радушно, как родного.

Запомнилась мне первая поездка в Ленинград в августе 1946 года. Я поехал в белом летнем костюме, ориентируясь на краснодарский климат; приезжаю — а там холодно, идет дождь; я как «белая ворона». А в то время все было в продаже по карточкам и талонам. Посчастливилось в спортивном магазине «Динамо» купить себе плащ, правда, не моего размера, но все-таки он защищал меня от дождя.

Другой раз приехал в Ленинград зимой. Стояли трескучие морозы. Дров у Бондаренко было мало, и они отапливали только одну комнату. Мама Павлика меня спрашивает, где я хочу спать: в той комнате, которая отапливается и где они все спят, или один в холодной спальне. Я, чтобы их не стеснять, выбрал последнее. Постелили мне постель, дали стеганое ватное одеяло, а сверху еще меховой полушубок. Температура в комнате минусовая, чернила в чернильнице замерзли. Страшно было раздеваться и лезть в холодную постель, но когда угрелся, стало хорошо и спал беспробудно. Вставать и одеваться утром тоже было холодно.

В каждый мой приезд Павлик старался показать мне как можно больше достопримечательностей города и его окрестностей, в свободное время устраивал мне экскурсию, а если был занят, то давал задание, куда сходить и что посмотреть. Только благодаря Павлику Ленинград я знаю лучше, чем любой другой город.

В Москве мне довелось побывать на выставке подарков И.В. Сталину. Чего там только не было: и громадная модель Кремля, выполненная из сахара-рафинада, и зернышко риса, насаженное на конец иголки, исписанное сотней иероглифов, которые рассматривали под микроскопом; и костюм американского индейца с перьями на головном уборе; и громадный ковер во всю стену с рисунками из жизни народов Средней Азии. Подарков было так много, что они демонстрировались в нескольких помещениях (музее Революции, Пушкинском музее и еще где-то).

Несколько раз я ходил в мавзолей: и когда Ленин лежал один, и когда вместе со Сталиным. После того, как Сталина оттуда убрали, я в мавзолее больше не был, но почти в каждый приезд ходил вдоль Кремлевской стены. На могиле у Сталина круглый год много цветов, а зимой по снегу протоптана дорожка.