6. Ерёма. Среди болот

Автор:   Ерёма



- Да скоро я, скоро, - сердито выговаривал жене Михаил Кондаков, - ты и оглянуться не успеешь, как я дома…
- Ты всегда так, - плаксиво отвечала ему Агнея. -  Скажешь, что скоро, а самого то шесть дён нету, то все десять. Вот разорвет тебя шатун, что я делать буду одна…
- Шатун, шатун… Вот какой нынче шатун? Зима на дворе, а лето да осень сытные были. Все твои шатуны по берлогам спят. И потом, я же не в лес, на бровки пойду! Клюковки тебе мороженой принесу…
С тем и вышел…
… …
   Михаил любил бывать в лесу. Была бы возможность, он оттуда ни шагу бы не сделал: построил небольшую избенку среди леса и жил: сам себе кум, брат и сват. Только куда от Агнеи денешься? В лесу жена жить не хочет, хотя с радостью по грибы и ягоды бегает.
  Михаил с легкостью закинул котомку с едой за спину; ноги в катаных пимах уютно устроились в широких охотничьих лыжах…
    Нет, мысли Михаила Кондакова были вовсе не о мороженой клюкве, хотя принесет он её своей Агнее, обязательно принесет. Еще и лесных гроздьев рябиновых, горько-сладких от уральских морозов.
    Сегодня Михаил хотел напрямки добраться до Священной Лиственницы вогулов, что высится неподалеку от Туман-озера. Дурная была мысль у Михаила, можно сказать, бабья: сына своего повидать, что несмышленышем помер от легочной болезни. А у той Лиственницы, слышал он, кумарня до сих пор сохранилась со старыми вогульскими богами. Принесешь им дар, стукнешь по дереву и проси, чего хочешь, если отзовутся тебе деревянные, лиственничные.
   Широкие лыжи легко, не проваливаясь, бежали по снежному насту. Ухо бывалого охотника чутко отслеживало шумы зимнего леса. Вот тетерка выпорхнула из своей потайки – то ли человека испугалась, то ли кого другого… Ворона каркнула, предупреждая…. Встревоженные воробьи расчирикались на голых ветках, которые, если и опушатся зимой, то ненадолго –сгинет снег при первых лучах, осыплется…
    Мысли Михаила вновь вернулись к своему единственному, невзращенному сыну – дома, при жене, он заказал себе даже скупую слезу пускать, а здесь, в лесу, можно и криком выдохнуть свою беду горькую – никто не услышит.
- Эх, Еремка, Ерема, сынок мой! – гортанно выкрикнул он, но только тишина ответила ему да белая спящая сова открыла правый глаз и, ничего не поняв или не увидев, закрыла – солнечный свет в лесу был еще ярок для ночной птицы.
Михаил же, выплеснув себя в крике, заторопился – ночевать в лесу ему совсем не хотелось. К вечеру он надеялся быть у Лиственницы. Священная, она от всякого обережёт, худого точно не допустит.
….

Летняя дорога до Туман-озера длинная, извилистая, из одной реки в другую перетекающая, мимо города Пелыма да в вогульскую сторону – ни одни сутки потратишь, пока доберешься. А Осья обмелеет и вовсе застрянешь в ее берегах. Зимой, конечно, трудновато тоже: студено, поморозиться можно, но для промысловиков-таёжников, которые сутками могут выслеживать зверя или птицу- привычное дело.
   Михаил же и сам был промысловиком, и отец его, и два брата. И сын был бы …  да не срослось. И чего такое случилось, что за день парень сгорел. Утром еще по двору бегал, а к вечеру слег и более не встал. В справке смертной понаписали чего-то, только он, Михаил, ни единого слова не понял. Или не захотел понять? Оглушила его Ерёмина смерть, что сам следом хотел. Только и спасло, что Агнее еще хужее было, чем ему: в лице ни кровинки, молчит. К стенке отворотится, словно второй покойник в дому. Пришлось себя пересиливать, чтобы родной бабе помочь. Вытащил почти с того свету сердешную.
  А сейчас вот сам из дому бежит – так душа изболелась, истосковалась, а с женой об этом говорить нельзя – боязно…
    Может, Священная поможет… А зима да холод – это не привыкать. Лишь бы в душе теплее стало.
….

     Высоко вознесла свои ветви Лиственница, словно проткнула ими серое вечернее небо над Туман-озером, небо, на котором восседает сам Нуми-Торум.  Но не только к нему должен сейчас обратиться Михаил, но и к Кулю, богу мертвых, который держит в своих руках тела умерших, в том числе и его сына.
Михаил скинул с ног лыжи и аккуратно приставил их к небольшой сосне, выросшей неподалеку от кумарни, затем достал из котомки несколько кусков хлеба и окропил самодельным вином. С этим подношением Михаил и направился к Лиственнице. Деревянных богов почти не было видно из-под снега, и охотник бережно, сняв с правой руки вязаную перчатку, стряхнул с молчаливых божков снег и дал каждому в протянутые ковшиком руки заготовленные куски хлеба. Постоял немного, затем подошел к Лиственнице, погладил ее холодный ствол, прижался к нему и заговорил так, словно давно знал и никогда не забывал этих вогульских молитвенных слов:
- Отец наш, Нуми-Торум, родитель всего сущего на этой земле, и Бог мертвых Куль, который всегда берет своё в положенный ему час! Есть у вас дочери и есть сыновья, только мне, Куль, ты не оставил ничего, только сердечную печаль. За что – хочется мне спросить, но разве говорят Боги с простыми смертными, разве могут Всемогущие изменить предначертание небес. Ни одна река не вертается назад, как и Солнце всегда начинает новый день. И все-таки я прошу вас, Нуми-Торум и Куль, самую малость прошу – сына своего повидать, хоть ненадолго…
       Михаилу долго никто не откликался, и он уже решил, что просьба его невыполнима или просто бесполезна: Пелымского княжества, что было здесь, уже пять веков в помине нет, а Черные юрты, в одной из которых хранилось священное копье манси и вогулов исчезло однажды или было какой-то старой сказкой, в которую верил его дед, потому что слышал ее от своего деда или кого другого.  А копье-то – как говорил старый вогул – обороняло княжество не только от тюркских племен, но и от самого Ермака,
- И скинули они с высоких берегов камни и деревья на дружину Ермака, и не пустили ворогов на свои земли, заставили назад повернуть, - рассказывал дед Михаилу, сидя на порожке возле печи и посасывая черную трубку – а как пропало копье вогульское, так и все беды начались. Видимо, рассердился Нуми-Торум на своих детей…

   Михаил еще раз оглянулся на Лиственницу и медленно побрел в сторону сосны, где оставил свои лыжи. До Пелымского городка часов пять ходу, но следует поторопиться. Медведи, которыми стращала его Агнея, может, и спят, но вот волки… А в бывшей крепости или церкви переночевать можно – стены-то еще крепкие, хоть и строились давно …

- Постой! – остановил его глухой голос откуда-то сверху. Михаил оборотился – на одной из самых высоких веток сидел в небольшом, отороченным белом мехом, тулупе седой старик. – Звал, звал, а теперь уходить надумал?
- Так я подумал, что бесполезно…
- Бесполезного ничего не бывает.  Только в моем жилище, что на верхнем небе семь больших комнат, где хранятся книги судьбы.  Я, когда ты подошел, как раз одну из таких книг читал, и если бы ни Крылатая Калм с новостями, не глянул бы я на землю через дыру в небосводе – последний гость давненько здесь бывал. Асыка его звали. Князь Асыка. Слышал о таком?
- Слышал немного…
- Немного – это ничего. Асыка воинственным князем был: на Пермь ходил, Строгановых брал, как, впрочем, и Аблегирим – имена эти долго князей московских тревожили, да только отвернулась удача от пелымских князей – взяли в плен непокорных вместе с их семьями и казнили, только младших сыновей Аблегирима  помиловали…Таутан, тот от нашей веры и в Московии не отрекся, а вот Угот…
     С тех пор и свалились несчастья на пелымскую землю: священное копье пропало, чужие люди появились, крепостей да кумарен своих понастроили. Ох, и досталось тогда Кулю работы – своих да чужих принимать. В Московии непорядки, а у нас отзывается…  Впрочем, смотри сам…

   Нуми-Торум махнул рукой. Земля возле лиственницы зашевелилась, затем вздыбилась, и оттуда стали появляться тени, которые на некоторое время время приобретали человеческое обличие, а затем исчезали, словно их и не было.  Лишь Куль мерным голосом провожал каждого… Но только на одно имя откликнулось сердце Михаила:
- Пугачев Емельян…
- А он-то здесь откуда? Он же в Москве? – оглянулся на Верховного Бога Кондаков.
- Ну, тело, возможно, в Москве, а вот дух… , - усмехнулся Нуми-Торум. – Пугачев ведь здесь тоже бывал, правда, недолго. Привезли его в Пелым в кандалах, а он бежал, да так бежал, словно лес наш да болота ему самые родные были…
  Михаил еще раз глянул на Пугачева, и, действительно, или показалось ему, что казак хитро улыбнулся ему на прощание.

- Вижу, вижу, что простой человек ближе тебе, чем родовитые, хотя они здесь тоже бывали: и царских кровей и не очень…
- Прав ты, Отец! Неинтересны они мне – сына хочу больше всего повидать. Вырос ли?

- А, может, не только сына?

И опять закружились тени вокруг Лиственницы. Люди, люди, люди…Большей частью, незнакомые. И вот перед глазами охотника возник силуэт деда Евтима: на руках его лежал, накрытый белым покрывалом, его, Михаила, сын!
Глаза обоих были полузакрыты, словно остались они в нижнем мире и видят лишь его сны.
 Больно кольнуло у сердца. Думал: увидит сына и отступит застаревшая боль, а все наоборот оказалось.
- Что? Не понравилась картинка? – усмехнулся вертлявый Куль. – Забрать живым хотел, а накось-выкуси! Что мое, то мое!
- Кууль!- сердито окрикнул его Нуми-Торум, – не серди меня! Показал Нижний мир и убирайся! Ты свое дело сделал…
    Куль обиженно хрюкнул, надул горчичного цвета щеки – вырвавшийся изо рта воздух закружил, завертел силуэты умерших, и те упали, исчезли, словно никогда и не ходили по этой земле.

- Эх, рано ты пришел сюда, вот лет бы через сто. Но я понимаю: людской век короток, вперед сам у Куля окажешься. Да и проще тебе было к моим младшим сыновьям обратиться, Полуму или Тахткотлю: и ближе, и полезнее для твоего дела. А ты столько верст отмахал без толку. Считай, что на поглядки пришел.
Хотя, - тут Нуми-Торум поднял вверх свой указательный палец, - читал я в своих книгах, что если вещь потерянную найти, то можно и судьбу свою изменить.
- Это как?
 - А вот как найдешь священное копье вогулов, так и сын к тебе вернется.

…   …  …

Строги боги к человеку, редко откликаются они на слезы людские, а, если и откликаются, то требуют невозможного. Верхний Бог Нуми-Торум дал Михаилу в помощь несколько серебряных монет, завернутых в платок с жертвенного дерева и пошел тот плутать среди вогульских болот от реки к реке. Полуму поклонился, затем Тахткотлю, что большой лягушкой в Сосьве обитает – никто верного пути не подсказал. Весна уже настала, лед кусками по рекам пошел, а Михаил все в пути, уже до Верхотурья дошел, где Угот, мдадший  сын князя Пелымского жил, все бесполезно… Хотя есть еще одно место – Тобольск. Может, там лежит, в музее каком невостребованное, потомками Угота оставленное…Монеты же, что Нуми-Торум дал, давно Михаил потерял, когда среди болот бродил – выпали они из кармана, а он и не заметил…

    А дома Агнея печалится, поклоны у иконы кладет, все надеется, что вернется ее Михаил домой… Не медведь же шатун его забрал…


© Copyright: Мария Шпинель, 2022
Свидетельство о публикации №222122000326


http://proza.ru/comments.html?2022/12/20/326