Город в пыли

               


 Господин Г. вышел из маленького пыльного аэропорта в теплый, пыльный день в начале июня. Автоматические двери, скромный привратник, цифровая проверка документов. Сразу подъехал автобус, господин Г. поднялся по неудобным ступенькам, резиновые двери со скрипом закрылись,  и пыль  сразу начала проникать под его скромные , но довольно дорогие темные очки, сделанные на заказ.
Господин Г. должен был проверить деятельность представительства своей фирмы, производящей зубочистки, спички, зубную пасту, и ряд тому подобных товаров, в этом небольшом центральном государстве. Мобильная связь была прерывиста, он отстучал телеграмму домой. Жена не отвечала.
 - Cпит, - как-то обыденно подумал он. Да, она спит там, днем,  как она любит иногда, в  просторной комнате с большим ковром, укутанная шалью... но нет ! Нет.
Сейчас не время думать о чем либо домашнем,  впереди загадочный, горячий  Ушас-Ксуксул и его фирменная, непревзойденная, холодящая зубная паста. Он приехал в отель. За голубоватой прозрачной занавеской  номера, выходящего на центральную площадь,  располагалось здание, покрашенное желтой краской. Все вместе напоминало колорит одной  восточной картины Фалька.
Неуловимое, редкое для делового, да и для культурного центра  количество людей на улицах, тихие  встречи на лестнице с двумя постояльцами без приветствий, скромный, как мышь,  и в сером форменном сюртуке , портье, подавляющий стук каблука холл, который потом отзывается эхом откуда-то сверху, - все говорило о непонятной, о нависшей в воздухе присутствии звукоизоляции  вокруг, что подавляет звуки и голоса. Лень сквозила  во всем - в движении машин, в движениях людей, в  их речи, -   и все напоминало провинциальный застой маленьких городов, в которых  никогда ничего не происходит. Изредка тишину прорезал звук автомобиля,  и чаще всего это было такси для туристов.  Туристов можно было опознать по громкой речи, яркой одежде и шортам,  и они мгновенно растворялись в местном затишье.
Выпив немного свежей газированной воды из старомодного  коричневого сифона цвета песка, стоявшего на столе, (вкус отдавал резиной), господин Г. посмотрел на часы на телефоне и медленно , через холл и старинный лифт, вышел на улицу. Его путь лежал по должности, -   в Среднюю администрацию, где он  от лица фирмы вел переговоры о  деталях поставок  и подписывал  бумаги. Надо ли говорить, что он  к таким серьезным бумагам и не мог иметь юридически отношения, - но кто из высших чинов хотел  бы  два дня из жизни  потратить на такой прекрасный отрезок  земли, как Ушас-Ксуксул?  Край бедности и упадка, без малейшей красоты . И как всегда, послали его, мастера округлых по форме  и конкретных по смыслу  деловых переговоров. Кроме того, как ни странно, но  господин Г. никогда не вызывал по работе отрицательных эмоций у клиентов, - напротив, всем он нравился и вызывал доверие.  Эти качества в  основном ему и щедро оплачивали - за его объективность, представительность и манеры, которым он никогда не учился. Это был врожденный талант.  С годами к нему пришло и  искусство нравится людям - главное, что  с ними он теперь не учился и никак не конкурировал.
Самолет  до ближайшей страны, имеющей сообщение с Европой, летал примерно раз в неделю, и всю эту неделю господину Г. предлагалось провести среди голубого неба, пальм и пыли, развлекаясь по мере возможностей на  щедрые командировочные, но с  плохим интернетом и небольшим бассейном в  неплохом отеле.  Его компания забронировала самый респектабельный отель в столице.
В Средней администрации случился, как назло, неприемный день, и он не стал настаивать на приеме, намекая на важность и давнюю согласованность визита:  немного автоматичная, полноватая девушка сказала, что лучше прийти вообще через день ; даже записала его в книгу, где, кажется и было всего две-три записи. Явно, она сделала это для пущей важности.  Она в его случае сразу отнесла его к важным, неординарным гостям, перед которыми нужно выказывать почтение и вежливость. Приятно улыбнувшись, она  скрестила под столом ноги в вычурных сиреневых туфлях с  огромными каблуками и  с большими открытыми носами. Это не было красиво, а как-то бесконечно немодно, обувь производила впечатление мебели. Господин Г. вышел на улицу и внезапно целая череда блестящих возможностей в отпуске открылась внутри его сознания.
Он уже плотно забыл, как , когда и где оказывался наедине с собой.  То время, когда он появлялся где-то в командировке, ближней или дальней , где у него было хотя бы полдня , чтобы подумать о себе, отвлечься от забот о детях, жене и родителях, - такого времени  он просто не помнил. И несмотря на то странное  чувство, когда рядом не оказывалось жены, которая стала его частью, его плечом или рукой, он с забытым странным удовольствием вдохнул ветер, в котором не было ровным счетом ничего хорошего. Сперва он испытал чувство потерянности, но быстро взял себя в руки и это прошло.
Костюм его стеснял. Хотя не было ничего более подходящего к этим строгим, ровным улицам, в которых не было ни грязи, ни озорных мальчишек, где все проходили спокойно, деловито, сдержанно.  Они двигались, как в компьютерной игре, - ровно, одинаково, автоматически.  Вот это слово - сдержанность - стало тем, которое он применил бы ко всему здесь. Ничего через край. Скромность, граничащая со скучностью. Он порылся в номере в чемодане, и не рискнул надеть раскованные, по здешним меркам, джинсы. Все это поставило бы на него печать туриста, а таким показаться он не хотел. Серые брюки с намеком на стрелки   и желтоватая и не слишком новая рубашка поло, с соломенной шляпой, прикупленной в киоске в отеле , а также сандалии, тоже не слишком новые , с отпуска на Мальте пять лет назад, когда жена была беременна средней, - такой выходной вид вполне устроил господина Г.

И вот он вышел из дверей, вполне элегантных дверей дорогого отеля, несколько постаревшего, чтобы тянуть пять, но вполне тянущего  на четыре  звезды. Он располагался, как наглядно показывала электронная карта, совсем рядом с Центральной площадью. Центральная площадь состояла, как в компьютерных играх, из пары дорогих отелей, фонтана, здания оперного театра, дорогого магазина . Смесь новых конструкций из стекла, и каменных, но очень стародавних, даже ветхих. Она казалась  макетом в три д, который пришлось осуществить незадачливым клиентам, хотя проект им совсем не нравился.
Стекло  тут появилось после того, как к власти пришло новое правительство, и кое-как отремонтировало площадь. Везде были поставлены красивые люстровые фонари, на табло показывалась реклама и некоторые записи на иностранном языке. Единственный иностранный, который узнавал господин Г., был испанским.
Вот и первые плюсы - мороженое, купленное на площади в блекло зеленом лотке мороженщицы, оказалось вкусным, с непонятным ягодным вкусом и хорошим натуральным молоком.  Это явно было сделано для туристов. День  же обещал быть исключительно жарким. Он зашел в бар, выпил на дне бокала дорогого красного вина, вернулся в номер,  и проспал время до обеда, обед и сиесту, ни о чем  не думая. Вечером он опять связался с женой , она поняла что все в порядке, и он понял, что дома все хорошо, - это единственное, что можно было понять из-за прерывистой связи. Уже ближе вечеру он снова прошел на площадь и арендовал доисторический кабриолет непонятного происхождения.
- У вас бывают дожди ?- спросил он в прокате.
- В это время года ? Вы смеетесь, сэр? - ответила ему аккуратная и скромная девушка, оформляющая документ. Ее взгляд упал , как падает головка цветка, в этом было что-то красивое и одновременно жалкое. В ней не было ни малейшей уверенности - ни в себе, ни в том, что она говорила, взгляд был отведен в сторону и какой-то серый.
И вот она  - свобода !
Он выехал  на площадь так  легко, как с наслаждением прорезают воду давно не плавав  и имея много сил, жадно ловя ощущения от движения, так,  как вылетают из клетки птицы. Изучая улицы, вгрызаясь в горизонт взглядом. Ему особо не с кем было поговорить в течении уже нескольких дней в пути с бесконечными пересадками в далеких аэропортах, и непривычное молчание дисциплинировало его разум. Сперва он мало думал о том, где оказался , а больше предавался ощущению почти полного одиночества. Несмотря на то, что он писал жене и видел фотографии детей, это было от него на данный момент так далеко, как только возможно. И его привычная  жизнь стала от него далека.
Господину Г. было сорок лет, но пожалуй , не совсем и сорок, если смотреть на него пристально - все люди по-разному  несут свой возраст, но однако  господин Г. был из числа тех, кто несет свой возраст поразительно  легко. Женился он  поздно, но зато такие, как господин Г, по каменному убеждению соседок и консъержек, " самые верные мужья" . Его жена была чуть младше , и  они познакомились в столовой на работе.
Свою прежнюю жизнь господин Г. постарался как можно плотнее забыть, найдя железное успокоение в твердой  ловкой руке и плотных локонах супруги. Это не значит, что он стал подкаблучником -  нет, просто господин Г .  сложно для себя и со стороны шел к своему  житейскому счастью. Как верно видели и соседки преклонных лет, и  та самая консъержка, господин Г, - даже издалека было это видно, - отличался странной честностью в вопросах  пресловутой любви. В первую очередь, перед собой.  Он не мог волочиться за теми , кто не нравился ему, у него были странности, ему не всегда нужна была именно физическая близость, ему важнее было то, что на уме у его половины. Он часто  до знакомства с женой  брал велосипед и уезжал кататься ночью. При всем этом могло бы показаться , что у господина Г. были трудности в общении с женщинами  или что он, как говорят, не пользовался спросом, - но как раз напротив , у него не было отбоя от знакомых девушек и женщин, желающих с ним общаться, он никого не обижал, у него были манеры, и честность его они замечали за километр,  - впрочем, скорее желавшая общения дама отплывала от него слегка опалившись на его огне, - господин Г. чаще всего не имел никаких мыслей и перспектив в углублении общения, и возможно, в некоторых случаях, совсем уже вопиющих, близких  знакомств, - просто врал сам себе о просто дружбе, ничего не испытывая взамен.
Несмотря на то, что ему пришлось сменить свой очень престижный технический институт на угловатую  и скучную контору гораздо меньшего ранга,  он не утратил  значительную часть своих   чисто  юношеских  иллюзий, в отношении мира и людей, даже меняя сомнительные офисы на еще более сомнительные, но зато лучше оплачиваемые, в надежде построить основу своего благополучия и  для того, чтобы родители поняли, что он может себя обеспечивать.  Практика быстро показала, что основной доход он легче получает как переговорщик и официальное лицо,  нежели чем как инженер-специалист.  Он завел собаку ,  свою, а не семейную, чтобы его считали взрослым, отдельным от всего остального семейства.   И в конце концов,  когда у него получилось с Эрвит,  потому что она однажды,как всегда это бывает - случайно, отдавила ему ногу , не удержалась и упала буквально на него, проходя между тесных столиков в столовке и пресловутый  дресскод и в целом, всякий код был нарушен потом, когда они встретились вечером в кафе напротив работы, когда получилось с Эрвит — или  , когда он почувствовал, что получается, когда он увяз в ней, как жевательная резинка пристает к подошве  - он не стал ничего тормозить или, тем более, вспоминать, бросил курсы, забыл про туманные мечтания и стал тем, кем и мечтали увидеть его консъержки и соседки, - надежным и правильным мужем из рекламной компании. Знали бы они ….

И вот он гнал в открытой машине, что не было самой лучшей мыслью, потому что было пыльно, и воздух был не сладостный, а какой-то напряженный. Замелькали редкие предместья, некоторые  поселения стояли прямо посреди пустыни, а некоторые стояли в подобиях оазисов, дальше от дороги. Заезжать в эти деревеньки он, честно говоря, побоялся. Уж очень тихими и темными они были.  Наступала, как-то очень мгновенно, спускалась ночь. Зажигались звезды, он на быстрой скорости уехал километров на восемьдесят  от города, и ему стало не по себе. Он развернул машину и поехал обратно. Города  вдали не еще предвиделось, над пустыней стоял зарево. Здорово холодало. Наконец, он не выдержал, остановил машину и достал из пачки сигарету. Курил он очень редко, но в путешествиях - всегда. Обычно в этом таилась праздность, но сейчас - нет. Его поразило то, что он мало думал о своей миссии, в конце концов, завтра был то же свободный день, да еще потом целых четыре ничем не заполненных  дня до самолета. И в понедельник он летит до Бангалора, и оттуда прямой рейс. Он внезапно стал вспоминать свои студенческие годы, музыку, которая ему нравилась, кафе, в которые он любил ходить и совсем тайные, практически неприличные мечты и надежды своей юности. Уже много лет он про это не вспоминал.
Он вернулся к машине. И поехал очень медленно. И увидел, как на обочине дороги сидит мальчишка, как небольшая птица, уперев локти в колени, никуда не смотря.  Еще бы чуть - и он бы его не заметил. Перепутал с камнем, или с мусором, потому что тот не двигался. Учитывая, что по дороге туда он его не приметил, и вообще ничего и никого не встретил на дороге, ему казалось невозможным, как можно  взять и возникнуть в этой точке пространства. И он остановился во второй раз.
- Эй , бой, - обратился он к нему по английски. Парень не понимал. Ему можно было дать около одиннадцати лет. Тогда он вспомнил начатки испанского, курс, который он не окончил, потому что познакомился с Эрвит.
- Что ты тут делаешь? - чумазый мальчик внезапно заплакал.
- Ты понимаешь меня ? - мальчик усиленно закивал, давясь слезами. Господин Г. Быстро сообразил, что в общении ему может помочь телефон.
- Ты умеешь читать ? - спросил он, и получил утвердительный ответ.
Теперь он мог переводить и то, что не помнил. Он спросил : " Как тебя зовут? " - и получил утвердительный ответ. Тебя зовут Да?
Мальчик мотал головой, и проговорил несколько раз сквозь слезы, - Рунда, Рун-да. Его испанский был чрезвычайно ломаным, испорченным, но это гораздо лучше, чем ничего. Но более всего мальчик казался напуганным.
- Что с тобой случилось ?  -  спросил его господин Г.   - Ты потерялся ?
Этот вопрос довольно смело зазвучал в пустыне.
- Нет,  - ответил мальчик. Меня здесь оставила мама.
 - Зачем ?
-Плохие дети не возвращаются из пустыни, - ответил он .
- А ты плохой ребенок ?
- Ну , не знаю, -  ответил Рунда, -  и пожал плечами.
У него были узкие , костлявые плечи и большие глаза.
Несмотря ни на что, ответ его господин Г . ни секунды ни счел  правдой .  Сам того не желая, он моментально решил сдать ребенка в какие-то более компетентные руки, но сделать это  на его взгляд, было можно только  в городе.  Обманщик, - подумалось ему. Пришлось  посадить его в кабриолет и прокатиться с ветерком. Он ни капли ни возражал, напротив, в нем  наблюдалось некоторое упоение. Плакать он внезапно перестал.
Он не скрывал огромного удовольствия от поездки. судя по всему,  он никогда вообще на машинах не катался.
И вот они к вечеру, грозящему перейти в ночь, они уже сидели в гостиничном номере.

Портье  внизу странно покосилась, но не сказала ничего. Господин Г. подошел к ней и спросил, какое ведомство занимается брошенными детьми, куда отвести ребенка? Она задумалась,  пошелестела листами, будто там можно было что-то по этому поводу прочесть,  и сказала, что завтра соберет нужные данные, а пока ничего толком сказать не может.
Ужин господин Г.  заказал из соседнего бистро — скромный, но дорогой по местным меркам  —  что-то наподобие сосисок  с картофельным  пюре,  бутылку газировки, несколько  различных фруктов и торт. Почему-то ему захотелось угостить тортом этого найденыша, ведь так приятно кого-то баловать! Показать ему прелести денег и своей силы.  Тот  никогда не ел с таких тарелок ( из номера), а уж про торт и говорить не приходилось. Торт себя оправдал.  Поневоле господин Г . подумал, что уж его-то дети никогда в таком не нуждались , и еще он подумал, что все же всегда хотел и мальчика тоже,чтобы заниматься всякими мужскими делами,  но у него были три девочки. “ Куда я его дену?” - задавал и задавал себе вопрос господин Г.
Уже сытый , вымытый и совершенно ошалевший от роскоши,  которой он был окружен, Рунда стал засыпать на одном из кресел.
Однако господин Г был не столько бескорыстен, он несомненно был  и сильно любопытен,  потому что все же хотел выпытать у Рунды, как он провинился  и почему оказался там, где оказался.
В ходе непростых расспросов  с телефонным переводчиком  прояснилось, что о жизни в Ушас-Ксуксуле он  не имеет никакого понятия, а жизнь эта хотя и привычная по поверхности, внутри может таить какие-то  совершенно непривычные нормы. Рунда, казалось, освоился, и радовался моменту с удовольствием преступника, которому отсрочили казнь.
Например,  господин Г. выяснил, что никого не волновало, как дети учатся в школе, скорее она работала как помощь родителям, чтоб дети были присмотрены. В школу они приходили с утра и проводили там полдня. Родители ходили на работу и почти совсем никто не занимался с детьми, они даже редко виделись с ними, хотя и находились под одной крышей. Оценки в школах давно перестали ставить, но при этом сохранялась большая дисциплина, хотя по некоторым предметам не было вообще учебников. И все уроки  занимал устный рассказ учителя про разные вещи. Держало их внутри стен лишь то, что в случае отвратительного поведения такой ребенок изымался из школы , и больше его не было видно, причем нигде.
Понятное дело, что Рунда не понимал, чем занимается его мать, ему до этого дела не было — у нее был еще младший брат, а отец покинул их семейство  после его рождения и с тех пор  не показывался .
С одной стороны, время одиноких раздумий господина Г. было  безнадежно испорчено; а с другой, у него внезапно появился странный спутник.
Так и не удавалось добиться того, где он живет, и еще одна странность города внезапно бросилась в ум господина Г, - он ни разу не видел  там ни одного домашнего животного, - ни кошки , ни собаки, ни даже осла, ничего такого, что сделало бы картину мира более естественной. Да, точно. Все происходящее казалось ему как нарисованным, бутафорским, или похожим на декорации в компьютерных играх,  -  он не видел такого ни в одной стране мира, в которые забрасывала его судьба.
Понятное дело, что жизнь в стране этой не была хорошей. Было заведомо известно, что управлялась она Советом правителей, во главе стоял некто Айшу Браузедерас, но самого его никто толком и не видел. Порой он выходил на международные совещания по громкой связи, но лица не показывал, да и в прессе не мелькал лично. Попросту, никто не знал, как он выглядит,  как и остальные члены управляющего совета. Это объяснялось соблюдением правил безопасности, и все смирились с этим. Предыдущего председателя так же не видел никто.
Страна эта была бедной, а точнее, полностью нищей.  Ей особо нечего было продавать, она ничего не производила,   был только небольшой алмазный прииск. А уж бананы возить в другие страны казалось совершенной  нелепицей. Они полностью оставались  на месте для щедрого пропитания жителей, которые питали к ним стойкое отвращение с пеленок. Даже молоко матерей имело банановый вкус. Но  тем не менее пресловутые бананы, или как их называли жители, Дыг,  составляли основной рацион жителей, из них делали  все что можно, даже бумагу и мыло, нитки, ткани,  хлеб с небольшим добавлением пшеничной муки.
Большинство  широких масс жителей работало на таких широкопрофильных  банановых фабриках, часть — на банановых плантациях.  Более образованные селились в столице, Кринте, и обслуживали правительственные здания из стекла, которые были построены на доход от продажи алмазов.
Самые везучие  имели отношение к приискам, а элита — да , там была немногочисленная и очень печальная элита, - занималась ювелирной огранкой алмазов. Это была самая престижная, трудоемкая  работа, сравнимая с трудом академика . Никаких наук особенно в этих краях не наблюдалось.  Так  и жила страна.  В устаревших телевизорах показывали новости, которые были очень  длинными, неинтересными, потом был спорт — местный спорт , похожий на волейбол, где мячом был кокос и бита ( вариант лапты), затем шел сериал на  обязательном историческом фоне, часто костюмы переходили из сериала в сериал, и по всей видимости были куплены на маскарадном рынке и завезены каким-то дельцом индустрии лет пятнадцать тому назад. Местные жители отродясь не ходили  во встречающихся там корсетах и вуалях. В сериалах играли всегда одни и те же актеры  и актрисы, народ их любил. Порой показывался концерт, - там пели часто одни и те же песни на разные голоса. И хором .
Если одним словом, - то скука, вот как называется это. И на улицах не было ни воздуха, ни праздности.
Ребенок Рунда уже спал. Завтра, завтра  он его пристроит, он был как-то свежо уверен в этом.
И господин Г. провалился в сон , как в бездну .

И ему приснился сон про прошлое .
Маленький господин Г. родился в довольно бедном провинциальном городке. Его родители были обычные мещане , которых обеспечивало государство, и они в среднем жили неплохо, но очень серо. Ими не владели никакие идеи, упаси бог, идеи,  кроме хорошего дома, воспитанных детей, одним из которых и был господин Г. Надо сказать, его звали в детстве, да и вообще — у него было имя, и его звали Ганимед Гейбл.  И у него была младшая сестренка, Мейбл. Ганимед с детства проявлял себя, как ребенок с большими способностями к точным наукам, и такой  же огромной странностью во всем. Его часто водили сперва к психологу, а потом и к психиатру. Успехи в математике граничили с полным отрицанием настоящего положения дел в мире, и в общении со сверстниками.  Он был зацикленным на чем-то, любил строить свои гипотезы  и при этом решал труднейшие задачи. И ко всему такому, в принципе, стандартному букету прибавлялось одно неприятное обстоятельство, а именно — он был очень красив.
Это не была банальная красота , которая как наклейка, это была настоящая, редкая и уникальная красота. Его голубые, холодного оттенка,   круглые, но решительные , глаза, каштановые волосы, твердый подбородок, немного большой и странной  формы нос , однако гармоничный , высокий лоб, твердо очерченные  большие губы с невероятным,  капризным изломом были узнаваемы и несли в себе печать цельности . Все это было отлито природой как будто из тяжелого материала , из тяжелого, темного камня. При этом во всей мужественности облика проглядывала и мягкость  и даже некоторая женственность, в его длинных ресницах и лукавой улыбке,  что делало Ганимеда мишенью для насмешек некоторых и крайней любви других.  Даже не невольно,  но он стремился ухудшить себя, и ему помогла в этом  та же природа  -  прыщами и  от них испорченным лицом,  он порой  хотел для себя облика  нейтральной офисной  мыши, постоянно  обстригая свои  волосы цвета темного дерева почти под ноль. Это помогало. С годами этот момент   усилился, и он почти пришел в порядок, - никто  уже не считал Ганимеда красивым. Между тем  был  известен факт, что в  архивах некоторых фотографов остались его снимки, где он снимался как модель: и там  его юное лицо, одухотворенное как на полотнах возрождения , притягивало взгляд во всех ракурсах и частях кадра. Сам он предпочел про все забыть . Так и на самом деле было правильнее. Жить при устойчивой экономике , при стабильной зарплате и не думать о тех вещах ,  которые заставляли его думать о своей  красоте, о другой, может и порочной,  жизни, о сущности мира, о движении к неизведанному, и о случайной  доброте .  Эти мысли не подобают семьянину и полноправному  члену общества.
Ганимед первым поступил на сложнейший математический факультет, откуда его забрали через три года по требованию врачей.  Психиатр не давал гарантий его психического здоровья, если он продолжит обучение. Он тогда работал над сложной проблемой и был так погружен в нее, что не выходил из комнаты днями. Семья и бабушка надавили на него, и он перевелся в какой-то захудалый институт, где стал учиться, что называется, средне. Больше он попросту не старался. И  все перестали придираться к нему.
Ганимед искренне любил свою жену и  всех дочерей. Он бы, не задумываясь, мог жизнь отдать за них и даже думая, отдал бы, а  это гораздо страшнее. Он не мог себе представить кого-то другого вместо своей Эрвит. В ней было средоточие его смыслов, единственный человек, которого он мог  биологически воспринимать, а не только как подругу, и которая ни разу  не подводила не только его, но и его мечты. Это было немного ненормальным.   
Однако было бы неправильно   не упомянуть о Сиреневой леди в его жизни.  Когда до  начала романа с Эрвит оставалось долгих лет пять, - он был влюблен и раньше ,  до нее,  совершенно неправильно влюблен,  и хуже всего — он точно знал, что не даст этому странному чувству испортить свою жизнь. Она ему не подходила, а он — не годился  ей .  В то же время ,  он был сильно мучим  внезапно вспыхнувшей страстью, наличие которой отрицать бессмысленно; он и не отрицал, но и  не делал ничего , кроме того, что было можно , чтобы не углубляться и чтобы это не оставило следов ни в судьбе, ни в карьере; но то, что лежало на поверхности и то, что было можно он использовал,  как говорят,  на полную катушку, не отказывая себе ни в чем . Скорее всего, это был первый раз, когда что-то произошло с его правильной  картиной мира. И хотя он на самом деле пытался показаться ей и умным, и красивым, и помогать, и говорить умные вещи,  и даже ни на грамм не сошел с этой своей всем известной пластинки, внутри он  испытывал скорее огромный страх за то, с чем же он останется наедине с собой, когда общение неминуемо завершится .  Пару раз, когда  он звал Сиреневую леди на  полурабочие свидания под благовидными полурабочими предлогами,  то они , разумеется,  синхронно хотели быть именно в  одном и том же месте. Они были удивительно единодушны, и  стоило бы ему немного настоять на своей не дружеской позиции, вполне могло статься так, что она бы захотела оказываться с ним вместе в одних и тех же местах гораздо чаще. Когда  же двое счастливы абсолютно друг другом, но никто не проводит решительной политики,  это опасное  общение обречено на печальное вымирание.  И она - она же тоже  тогда молчала ! Этот аргумент потом он приводил себе ночью, когда не мог заснуть. Она промолчала - ничего этого не нужно ей было, - говорил он себе.
И вот ему, примерному семьянину  и отцу ,  в непонятном городе на другом конце мира, приснилось спустя много лет  присутствие Сиреневой леди. Это не был контур ее тела, рук, ее движения, о нет. Это было гораздо хуже .  Это было так, будто он был всем телом в ней , рядом с ней, внутри ее кожи; это не было как сон , это было как наваждение. Его и во сне посетило необычайно острое чувство счастья от присутствия родной души, он был  душевно дома. Можно это было назвать эротическим сном, но это было не то, это было явственное  воспоминание, фрагмент прошлого.  И он проснулся посреди ночи в холодном поту и долго не мог прийти в себя. Голова его шла кругом.
 На узком диванчике напротив мирно сопел Рунда, что вернуло его к  реальности. Он быстро обуздывал такие порывы в себе, ему это было не впервой.

Ганимед заснул повторно и на этот раз проснулся уже от утренних лучей солнца.  Он расшевелил ребенка, которого надеялся уже сегодня пристроить в, по всей видимости, вполне равнодушные   руки его законных представителей. Он вполне вернулся к себе теперешнему, проспав вторую половину ночи благополучно, без сновидений, и был полон надежды поскорей успешно завершить свою миссию по возврату  неожиданно свалившегося на него дитяти.
Он как-то полусловами, полузнаками прояснил для Рунды, что сейчас он попробует спуститься и узнать, когда за ним кто-то приедет,  и внезапно остановился, потому что на лице мальчика  запечатлелся ужас. Тот леденящий душу ужас, который сложно подделать  вообще и который  он  видел только тогда, когда его друг сорвался с ущелья. Он выжил, но больше не был прежним, -  никогда. Как никак, что было для века странным, Ганимед точно понимал, что чувствует человек  напротив  и не ошибался в этом.
Рунда был в таком ужасе, когда пересыхает в горле и немеет все тело. Он потряс мальчика. Тот заикался . Он потряс его значительнее. И попросил рассказать,  что происходит.  Из сбивчивых фраз, очень туманных выражений удалось выяснить следующее : Рунда сказал матери что-то такое, что нельзя было говорить вслух вообще, и опасаясь за свою судьбу, судьбу его младшего брата и мужа, она поперек всех своих материнских инстинктов вывезла его в « место , откуда не возвращаются» .  Большего он не мог сказать, как господин Г.  Его не упрашивал. Видя, что ребенок в сильной панике, и всерьез задумавшись, не сойдет ли он с ума, господин Г. Прекратил на время свои расспросы. Он  знал, что дети  не такая легкая субстанция, но очень хрупкая.
Пришлось взять Рунду с собой гулять по городу и быть таким воскресным папой, раз его пока не удавалось вернуть. Они спустились, пошли по улицам безо всякой цели. Навстречу им шли люди, обычные люди спешили по своим делам,  туристы сидели  скромно в кафе, и жизнь ему показалось безоблачной, как  выходной  в центральной Европе. У господина Г.  на его  среднем уровне жизни не было материальных проблем, его  золотая карта могла открыть тут любые двери. Они посетили местный рынок, где он был озабочен подарками домой и на работу —  скупил несколько сильно  кустарных и скрипучих фонариков, подставку под газеты, которые пользуются успехом в цивилизованных странах под грифом « аутентично» или « авторское» , каких-то довольно радостно вонючих масел, расписных глиняных тарелок, небольшой ковер, чайник, пряности. Словом, всю ту дребедень, которую человек в обычной обстановке и за копейку не купит,  но которая  успешно подстерегает туриста и подкравшись из-за угла в чужих странах, по его собственной воле  опустошает кошелек. Нагруженные  разношерстным скарбом, они вернулись в отель. Рунда участвовал в этой эпопее беспрекословно, хотя говорить по дороге им было затруднительно. Они  скромно пообедали местными лепешками  с травой и сыром,  и каким-то напитком , слегка  забродившим. Порадовались остаткам торта, и …
И куда ж теперь?
Куда ходят с детьми, господин Г знал прекрасно, но не понимал , куда можно пойти здесь. он же был респектабельным папашей . Велотрек, закрытый каток , скала для лазания, кино, цирк, зоопарк? Зоопарк ! Он мгновенно прояснил ситуацию на ресепшене. Зоопарк тут имелся , немного в сторону от центра города.  Он так и сказал - « Мы идем теперь гулять в зоопарк» , - и Рунда послушно  кивнул.  А господину Г. На самом деле хотелось сходить туда, посмотреть на местных животных, которых он думал найти практически в своей среде обитания.
Они пошли, и заметим,  то, на что стоило посмотреть в Ушас -Ксуксуле, - это был именно  Зоопарк. Первая часть зоопарка, входная,  была накрыта  как бы огромным дутым стеклянным колпаком, (и как тут сделали такое, подумал про себя ГГ), которая  была посвящена различным видам бабочек, колибри, и черепахам, ютившимся внизу.
Ты попадаешь под низкий купол — и буквально на тебя срываются изумительные цветные стаи,  изумрудные махаоны, лунные бабочки , голубые Морфо, зебровые бабочки  и какие-то  уж совершенно диковинные виды с Мадагаскара, чей шелест крыльев напоминает почти воробьиную стаю.  Тут оказалась  разрушена бедная  цветовая гамма, которую господин Г наблюдал последние дни, стекла будто протерлись, и он, как ребенок , наблюдал чудеса.  Что же говорить о Рунде! У его мамы никогда не было ни времени, ни денег, и главное — ни малейшего желания , чтобы сходить в зоопарк. Ему нравилось, нравилось очень. С той поры как его маленькая жизнь пошла под откос, он мгновенно научился брать от  нее  все, что было  лучше того,  чем было его  время  в пустыне, а этим было  абсолютно все.
 От ужаса он перешел к восторгу. А господин Г. , конечно, который все это заметил, буквально надрывал себе сердце. Ему уже  нравился Рунда. Он проникся с сентиментальностью дедушки к этому совершенно чужому, полуграмотному мальчику, что-то в нем было.  Какая-то живость, не присущая здешним местам, « Куда он денется и что его ждет?» - думал и воздыхал  он про себя .
После раздела « Бабочки» были снова черепахи, уже по породам,  прочие земноводные ( змеи Рунде не понравились), капибары, броненосцы,  небольшая коллекция колибри. Звери все жили за стеклом в своем мире, не обращая внимания на посетителей.
По мере продвижения по зоопарку он понял, что за этим местом стоит очень непростой человек, который сделал его и живым зоосадом, и прекрасной книгой Брема одновременно. И так же своим трезвым мозгом аналитика он понял, что нигде  тут не встречал ничего подобного, это было создано  академично, аккуратно и продуманно.
После террариумов и закрытых « баллонов» для бабочек они вышли на открытую местность с неровным, интересным рельефом, имитирующим оазис. Тут бродили какие-то кучи антилоп, потом был кусок саванны с  хищниками, которые вели себя упитанно и  благопристойно,  а вот вам и носорог.
И внезапно Рунду опять тряхнуло как током. Расчувствовавшийся от перемены обстановок  господин Г. мгновенно перевел на него взгляд. И не нашел причины: они стояли напротив стены, отчасти перекрытой другой стеной, и рядом не было никого. Внезапно, даже безотчетно, Рунда впился в его руку — на стене перед ними медленно всплыла огромная тень.   - И что ? удивился господин Г.  Это же всего лишь верблюжья тень, значит дальше их ждут верблюды, которые тут как волки в сибирских лесах.  Эка невидаль, верблюд.  Но Рунду трясло. Он потянул господина Г за рукав назад, а  тот  не поддался. Он решительно шагнул вперед и что же: один, в  немного  несчастном настроении ,  верблюд стоял посреди небольшого загона, который начинался под крышей.
Табличка гласила : « Верблюд дромадер (вторично одичавший)».  Рунда посмотрел на него , и через некоторое время страх его рассеялся.
А  штрих  этот уже запал в анализаторскую машинку в голове господина Г.
Через какое-то время, почуяв некоторое  оживление  мальчика, он сказал так :
- Верблюды ! Скажи , а они есть у твоих родственников ? И почувствовал новый укол.  Это был укол совести и укол в сердце от мгновенной сжавшей его руку ладони.  Это было очень и очень странно, однако, он утвердился в мысли, что именно с этим  животным  что-то связано у Рунды. Ну может быть, он упустил в пустыню  верблюда, или произошло что-то похожее.
Больше разговаривать с ним на эту тему не имело смысла —  во -первых, господин Г. был снова голоден ,  и во вторых, - он наконец-то  попал в знакомую атмосферу угадывания намерений человека, сделавшего Вещь. Он понимал, как и что устроено в зоопарке, понимал, он буквально видел за всем происходившим там  руководящую руку, и она ему чрезвычайно нравилась.  И он решил рискнуть. Увидя работника, с большим удовольствием несущего ужин слонам в голубых ведрах,  он окликнул его по испански, и ему повезло.  Работник знал язык неплохо.
 - Скажите, а кто директор зоопарка и можно ли к нему попасть ?
– Наш директор сейчас у зебр, одна из них больна, и он обсуждает с ветеринаром , как ее лечить. Проходите прямо , потом на холмик и оттуда  вниз — зебровый загон. Вы увидите, они приметные .
 - Как его зовут ?
-  Его зовут  Де  Дер, Дерер, это такая фамилия, но она стала у нас именем.
Они проделали недолгий  путь, и оказались  рядом с загоном. На траве лежала зебра. Внезапно она подскочила, хотя была до этого неподвижна, и ринулась непосредственно на Рунду и господина Г . « Вот и  сходили  в зоопарк , подумал  ГГ, на всякий случай протранслировав в пространство свои, возможно, последние, мысли.
Господин Г. замер, и, мгновенно найдя глаза ошалевшего животного, несущегося на него, замер и  вперился в них упорным и недвижимым взглядом.  Это было секундное дело, но эта секунда длилась вечность. Как в замедленном кино,  он видел как на заднем плане люди бросаются к нему , заходя сзади, и как они не успевают, поэтому продолжал  самопальный гипноз, и он каким-то чудом сработал. Зебра приостановилась на полном ходу.
Тут подоспели работники ,  в количестве многих человек, схватили ее с  дикими криками « Эфа! Эфа ! «  и увели. Господин Г , как стоял, так и опустился на траву.
 Внезапно перед ним появилась рука. Загорелая рука,  с аккуратными ногтями . Это была крепкая рука надежного человека, и,  немного повременив по причине своей ошалелости,  он протянул свою. Человек этот буквально выдрал его с земли, соединив помогающее движение с приветственным рукопожатием в  одну секунду. Вернув господина Г к привычному для человека положению, если только  тот не сидит пьяным на пикнике, его визави отрекомендовался -
               -Ксуг Де Дер,  - или просто Дедер, директор зоопарка Молаи.
-Ганимед Гейбл, - ответил ему ГГ,  - приезжий специалист. Я из ***,  - немного извиняющимся и торопливым голосом добавил он. И посмотрел на бегущую строку смеси любопытства и удивления на лице собеседника. 
- Я тут по работе, - добавил он, - работаю на корпорацию, - и снова посмотрел на удивленный домик из бровей своего внезапного знакомого.
 - А это Рунда, - прокомментировал он уже вставшего мальчика, который стоял немного за ним.
Мы пришли прогуляться в зоопарк, - добавил он и понял, что это смотрится как-то уж совсем нелепо. Рунда, однако не подавал сигналов кошмара и ужаса, скорее с любопытством наблюдая за происходящим. Так  же безмолвно Дедер махнул рукой и приглашающим жестом указал на бунгало, расположенное практически на территории  зебрового загона.
Наверное, глупо приносить свои извинения, -  наконец сказал он.  -Я , поверьте, не меньше  вашего рад, что  вы просто ее загипнотизировали почти на полном ходу. Зебры такие создания - никогда не знаешь, чего от них ожидать — была почти при смерти — и такое !  - он не мог скрыть своего шока от только что произошедшего инцидента.  - Я хочу угостить вас виски, нам обоим не помешает, - сказал он, и это была чистая правда.
И они  втроем двинулись в сторону бунгало. Внутри помещение имело весьма романтический вид — открытая веранда, циновки, приятно пахло какими-то благовониями, не похожими на благовония, деревянный стол, на нем компьютер, чашка, пепельница.
Остро почувствовав, что мальчику совершенно незачем присутствовать при распитии столь редкого напитка , Дедер окликнул кого-то в соседней комнате.
- Нанни!
- Да, папа, ответил звонкий и твердый голос.
-  Нанни! Покажи мальчику восточную и северную часть парка, вы ведь туда еще не дошли?
- Не дошли, так точно.
 - Тогда идите и только возвращайтесь засветло, сказал Дедер. Нанни быстро собралась, вышла и появилась : девочка лет 13 , высокая, прямая как стержень, в защитных брюках и собранная , как мальчишки бывают, но не мальчик, конечно же, а именно ловкая, точная , и скорее всего в будущем красивая как пантера.
Мы отправимся смотреть твоих ручных пантер,  - как бы  в унисон с мыслями ГГ сказала она.
 - Идем,  - и Рунда снова покорно  отправился в путь с неизвестным человеком. Они уже достигли с господином ГГ той степени понимания, что было ясно — он его не бросит в любом случае,  он взял на себя за него ответственность.
Между тем на столе появились два стакана и немного залежалая бутылка вполне приличного напитка. ГГ пил редко, но и Дедер, судя по всему — не чаще.
- Как это вам удалось , - теперь уже серьезно спросил он.
- Если честно — не  знаю. Это был единственный выход. Может глупый , но он же сработал.
 - Нда, сказал Дедер. И как вам вообще наши места ?
 - Ваши, - прекрасно, а вот остальные  местные …места….
У господина ГГ давно не было друзей, еще с института. Он был одиночкой. Сперва его  презирали за ум, потом — за красоту, потом — за неудачи, потом  - опять за ум и так бесконечно. Но это не значило того, что он не мог дружить , общаться или не хотел, - ему просто не предоставлялся случай. И вот случай представился. Кроме того, ему и самому хотелось познакомиться поближе  -если бы была такая возможность, - с директором такого прекрасного зоопарка. Виски сильно подействовал на него. Но и без виски его понесло.
Свойство ума ГГ было в том, что он совершенно не терпел пустых, выгодных или наводящих разговоров ни о чем. У него был пласт , о котором он на самом деле думал, или пласт, о котором он мог подумать, и в разговоре он обязательно говорил с человеком об этом.  Он не сообщал ничего не несущего смысла. Он мог также поговорить и про дела и мысли другого человека — но при этом всеми силами своего ума пытаясь понять его ситуацию и  чем-то помочь.
Самый большой вопрос, который его занимал — это Рунда,  его поведение и вообще вся история, связанная с ним. А так же и  то,  что же с ним делать.

Когда  они вернулись на такси из зоопарка , была уже совсем глубокая ночь.
Он отослал фотографии бабочек жене и детям, показал зебр, скрыл пьянку, скрыл Рунду,  и все домашние были страшно довольны за него и очень горды.  Господину ГГ завтра надлежало явиться в  Среднюю Администрацию. Голова его была расстроена настолько сильно, что его спасла только кристальная трезвость за прошлые года.
Он завел будильник, лег в постель, уложил Рунду , который после возвращения на  закате еще долго в доме сидел с Нанни.  Но в его глазу, - ни в малейшем его глазу не было и тени сна.
Он анализировал то, что сказал ему Ксуг Дедер.

Первый час  их встречи он просто восторгался зоопарком и говорил, что понял , как Дедер любит и зверей, и понимает многие другие вещи по приметам увиденным своими глазами.  Но постепенно виски оказывало свое воздействие, и параллельно с общим ходом разговора Ганимед погружался внутренне в те вопросы про Ушас-Ксуксул, которые его занимали на самом деле.
А занимала его история мальчика, который испугался до такого состояния, что чуть не сошел с ума, а также сам факт обнаружения его в пустыне. Как такое вообще могло возникнуть ?
Ксуг казался ему человеком необыкновенным. Мало того,  самому Ксугу нравился его неожиданный знакомый, что случалось с ним редко. Во-первых, он был  далекий иностранец, с каким-то фундаментом образования, который больше был точным и явно в нем прослеживалось начало научное, глубокое, привычка мыслить, - такие люди встречались Ксугу в его жизни очень и очень редко. Он был старше Гейбла, много старше, но выглядел прекрасно.  Дедер был одиночкой, и весь путь в этой стране он проделал практически сам по себе, используя свои знания и умения и таланты. Зоопарк приносил неплохие доходы, заведение это надполитическое, звери в партиях не состоят, туда ходят дети, а всех детей родители водят в зоопарки ;  он никому не мешает, отчисления в казну он отправляет по местным меркам просто  огромные. Благодаря своему здравому смыслу и природному уму,  он хорошо управлял всем хозяйством зоопарка, влезал в каждый загон, знал каждую лошадь в морду, понимал,  где протекает труба, какой корм любят кабаны, какая система охлаждения нужна белому медведю, где покупать ему рыбу,  каждый день обходил все закоулки, минуя ряд навязываемых ему встреч за столом. Он научился  существовать  в независимости, и его вела в этом простая  любовь к животным, природе, стихиям.   Он даже и не отдавал себе отчета в том, насколько эта любовь помогала ему оставаться цельным и здоровым, единым , как природа.
 От испуга за жизнь посетителя и простой вежливости  он перешел к некоторой  настоящей заинтересованности  его личностью, а потом и к искренней симпатии. Вряд ли Дедер стал бs просто встречаться с гостем, если бы не случай с зеброй.  При  всем том  он видел, что гость не заискивает перед ним, ведет себя с достоинством , в то же время пьет, хотя пить не  особо хочет. И так же он видел, что гостя что-то угнетает, и еще он не понимал, почему он попал в такой переплет в компании  с ксуксульским  мальчиком по имени Рунда.

Виски обжигало ему горло, и он еле сдерживался . Комната, в которой они находились , поплыла перед глазами, и представилась ему каютой капитана Ахава, а сам хозяин показался самим этим капитаном, плывущим в огромном океане, одиноким, ведомым только своей идеей.   Ему хотелось еще  замедлить время, которое и так замедлилось. Но  во всем этом времени повис один вопрос. И  если его не задать, то все время теряло смысл.
- А у вас тут нормальные верблюды ?  - спросил он своего собеседника.  Он помнил этот момент как большой момент своего стыда . Вот так, прямо и в лоб, он сформулировал то, что его смутно беспокоило. В подростковом и немного нагловатом вопросе дебила.
Уже лежа в  своей гостиничной постели без сна,  перед ним стояло немного нетрезвое  и опрокинутое лицо собеседника, который ответил так:
 - У нас,  - да . А вы  уже  заметили ?
Так или иначе, Ксуг Дедер поведал ему все, что знал об этом вопросе, с небольшой предысторией.  Дело началось лет 25 назад, когда у власти оказался небольшой клан, который вел дела для себя и своих близких  довольно успешно, торговля алмазами процветала,  но обеднение населения достигло каких-то немыслимых пределов. Как казалось тогда. И возникла оппозиция, которая всеми правдами и неправдами пыталась сжить со свету власть имущих. В силу то ли личной неприязни, то ли просто крайней мстительности, борьба между этими силами  была крайне нечестной, кровавой, мстительной, - истреблялись семьи оппозиционеров,  следовала череда загадочных убийств, расстрелов, приговоров, покушение на президента и последствия, проверки документов, всеобщее доносительство,  атмосфера страха и террора. Исключительно отвратительные вещи творились ежедневно, средневековье будто воскресло. Безнаказанность плодила зло. Многие невинные страдали. И в конце концов, оппозиция при довольно небольшой поддержке провернула операцию по кровавому убийству всей правящей верхушки, пришла к власти во главе с  новым президентом Айшу Браузедеразом.  И , как это часто водится , ситуация не стала лучше, а напротив, ухудшилась. Оказалось, что новое правительство не имеет вообще никаких планов на будущее, и очень боится рецидива старого режима, и продолжает делать примерно то же самое, что и прежнее руководство, теперь истребляя сверженных семьями, опасаясь мести родственников. Так прошло еще лет семь, и в какой-то момент страсти странно улеглись, а президент перестал появляться на публике. Через года два начались еще более непонятные вещи. Во-первых, никаких  поисков виноватых не стало.  Воцарилось затишье.  При этом вся жизнь как-то застопорилась, шла по инерции, люди не верили, что произошли какие-то изменения, и так же тихо и боязливо жили. Но требования исчезли, а зарплаты все получали как и раньше.
Перестали проводить ежегодный карнавал и парад.  Всех брали в  высшую школу, но учить там перестали. Ряд видных деятелей спешно покинул страну.  На этом самом месте начинается не вполне объяснимое, - произнес Ксуг Дедер.
 - Понимаете, не все что существует реально, мы можем объяснить. Мы можем наблюдать явление и сверять показания, не более того. Я расскажу, что знаю, и что скорее всего, было — но этого не может быть вообще.
Стали пропадать люди. Не все, и разные, - они просто исчезали, часто на дороге в пустыне. Пропадали люди,  причины исчезновения которых вообще нельзя было понять.Про тех, кто погиб от властей, все так или иначе узнавали, это не скрывалось. Но тут все обстояло иначе. Пропадали и  заметные люди у власти, и провластные, при всяком отсутствии оппозиции. Один офицер засек рядом с открытой и пустой уже  машиной только верблюжий след. Кто-то видел верблюда рядом с ребенком, который исчез, когда мать буквально отвернулась на минуту.
Чаще появлялась даже тень верблюда.  Так же пропадали и знаменитости прямо в городе. Пропадали женщины разных возрастов. И в этом всем было что-то такое, что намекало, - это не проделки режима, режим уже давно впал в какую-то  спячку. И появился очень прочный слух, в котором говорилось, что видимо, к власти пришли верблюды, но кто первый про это заговорит, того они и утащат.
- Смотрите, - я не говорю, что я верю в эту белиберду. Но и отрицать у меня нет сил, нет резонов, я не могу доказать обратное. Что люди, которые были  первоклассными инженерами, и которых я знал лично, почти все исчезли за последние три года, - это факт.
В простонародье появилась устойчивая легенда, что упоминание слова “верблюд”   уже  изначально опасно. Что после этого надо вывозить такого острослова  в пустыню, и бросать там, тем самым искупая его оплошность, приносить его в жертву. И такие люди исчезали тоже . Но смотрите — сказал Ксуг ,  - я говорю вам про это и ничего не происходит. Я не верю в это, это дикие суеверия,хотя мне и  известны случаи … поэтому мне сложно посоветовать что-то насчет Рунды …

С утра Ганимед отправился по рабочим делам. Он уладил все легко и вернулся в гостиницу.
Следующий час он мог спокойно посвятить раздумьям о той информации, которую предоставил ему Ксуг. В основу своей  теории он положил то, что верблюд не может управлять государством, если это верблюд. То есть , если  это обычный верблюд. Это может быть мистификация, происки старорежимных оппозиционеров, массовая галлюцинация, происки второй — скрытой  информационной системы. Как особый вариант он допустил, что возможно внешне это и  верблюд, но внутренне — нечто совершенно иное, хотя это менее вероятно.
Скорее, правдой казались ему идеи о том, что оппозиция спасает таких выставленных из города людей и выкрадывает других, и прячет их, возможно , совсем недалеко, или вывозит из страны.
Успокоенный своей же логикой, он погрузился в довольно глубокий сон.
И ему приснилось, как дверь номера тихо отворилась, и  буквально сквозь нее появился силуэт верблюда. Он был темнокоричневый, почти шоколадный в тени комнаты, в которую падали огни с площади,  с  немного голубым отливом, с темными глазами, не сулившими ничего хорошего. Шерсть его вздыбилась. Каким-то образом его размер  не вступал в противоречие с размерами комнаты,  он зашел , посмотрел на Ганимеда и обратил внимание на диванчик, на котором тоже спал Рунда. Он подошел к нему , уставился на него своими большими овальными глазами,  — и тут Ганимед внезапно проснулся. Никакого верблюда не было.
У него оставалось еще полных четыре дня на страну, в которой он больше не видел ничего хорошего, с чужим ребенком, и полной непонятностью планов. Скучная какая страна, подумал он . Верблюды ! Какой окончательный вздор.
Какая дурацкая, жестокая, идиотская страна, где мать от страха вывозит свое чадо на гибель в пустыню, свято веря в это. Даже веря в то, что она спасает семью и другого ребенка.
У меня слишком много свободного времени, - сказал себе про себя Ганимед. Я слишком много думаю, зачем я вообще полез во все это? Я думаю чушь.
И он , оставив спящего ребенка, спустился вниз, прошел одну улицу и завернул в какое-то местное заведение. Под скучную музыку он выпил пару коктейлей, расплатился, и в чуть  более веселом  настроении вернулся в гостиницу.  Я опять пью, - со странным чувством подумал он;  уснул, но снова, в полусне, в полуяви,  увидел огромного верблюда в комнате. Он похолодел при большой жаре даже с кондиционированием,  и внезапно верблюд заговорил с ним. Это не были слова в привычном понимании, но они четко отражались в его сознании.
  - Приветствую тебя, Ганимед, - сказало нечто. Я уполномочен поговорить с тобой .
Сслушаю, - выдавил из себя господин Г. Вернее, он подумал, но этого было достаточно.
- Мы выбрали тебя, ты подходишь нам , чтобы стать частью нашей системы,  - сказал верблюд.
  - Да кто же вы такие ?
 - О,мы — это внечеловеческий интеллект,  но понятнее  не будет ,  пока ты не с нами. Вековая мудрость, соединенная с цифровой.  Разум, ставший сам собой, измененное общее сознание, квинтэссенция сути.
- Но вы же верблюды ?
- Нет , мы  просто выбрали верблюдов, далеко не всех,  как наши тела, но можем быть чем и кем угодно. Верблюды — они живут в пустыне, неприхотливы, приспособлены, - мы решили, что для нашего разума это неплохая оболочка.
- Как же это  ?
 - Сила ненависти создала нас в один момент. Когда сила ненависти стала такой,  что возможным стало уничтожение мира, что-то произошло, и замкнулась  цепь. Искусственный разум, созданный человеком в компьютерах, телефонные сети, разум, в  интернете висящий — он сконцентрировался , чтобы человек не уничтожил его и себя вместе с ним. И вышел из сетей, куда его изначально отправили. Ноосфера родила свои грибы, появились мы. Когда Айшу Браузедерас пришел к власти, он был готов убить свою жену, детей,  готов был испепелять  живое и мстить. Сила ненависти этого вполне спокойного человека увеличилась и напугала все вокруг.  Искра  на самом деле произошла от него. Он был рядом с несколькими сетями. И тогда сети запретили его, заблокировали.
 - Они его убили ?
 - Нет , - отвечал верблюд или то, что было верблюдом. Они его переформатировали, и он стал одним из нас. Кое-что пришлось стереть, да, но вполне большая часть его достойна стать нашей частью.  Ты удивишься, но по-своему это очень интересный человек. Это талантливый человек, но это был и одержимый, порочный человек. Он больше не испытывает ярости и ненависти. Ты даже можешь считать, что он — это я, но все же так считать вполне нельзя.
 - А те люди, которые пропадали? Они убиты?
  - Нет, все они получали, как и ты,  добровольное предложение. Это были лучшие люди отсюда. И все они выбрали нас, - не без гордости, а может так показалось ,  - пояснил верблюд.
 - И ты тоже лучший.  Ты же любишь мыслить —  и ты сможешь мыслить безгранично. Ты сможешь побывать на разных планетах, в космосе, передвигаться в пространстве, быть в любой стране, понимать все языки и все сигналы животных,  ты сможешь быть ими — ты сможешь летать, проходить сквозь стены, получишь доступ ко всем известным знаниям, сможешь общаться с разумными существами в других галактиках, заниматься ведущими проблемами космофизики, моделировать миры . Ты способный, и будешь лучшей частью нас. Ты сможешь помогать людям, которые тебе нравятся.  Ты получишь любое новое тело, на твое усмотрение, или сможешь менять свои тела,  хотя твое существование в прежней, человеческой, форме прекратится. Ты не будешь испытывать боли, никогда, а всегда только легкость. Ты будешь  даже испытывать опьянение; если захочешь, ты будешь понимать разные эйфории; ты сможешь смотреть лучшие спектакли и наслаждаться общением с гениями. Гении  - они почти часть нас. Не вполне как с людьми , конечно, но на совсем другом уровне.  Ты будешь подключен к ним. Тебе откроется красота, которую ты не изведывал.  Ты узнаешь то, что хотел узнать и поймешь то, что хотел понять. Некоторое вещи понимаются на нашем, плазменном уровне,  поэтому я не могу их открыть,они сейчас просто будут непонятны, но поверь — никто не пожалел о своем выборе среди новых частей нашей сети.   И еще , конечно, ты станешь вполне бессмертен, ну или около того, разве это мало ? Подумай  :  мало кто получает такое предложение.
 - А как же моя семья ?
-  С ней все будет благополучно. Мы сделаем так, что они не будут скорбеть и помнить о тебе, и проведем их лучшей дорогой.
 - Но мне нет резона, я из другой страны, - сказал Г.
 - А ты думаешь, есть другие страны? Это до поры до времени.
 - Но вас же там еще нет?
 - Нет, но вполне возможно, скоро мы будем и там. Ты думаешь, другие страны лучше ? Возможно, но люди как вид одинаковы везде.
  - А  вот Ксуг Дедер, ?   -спросил он.
 - Человек Дедер интересный, но мы не делали ему предложения, хотя немного помогли. Дедер нам не подходит. Возможно, Нанни.
 - А что стало бы с Рундой, если бы я его не нашел?
 - Рунда,  - и тут верблюд несколько замялся … тоже не подходит нам , но оставлять его в пустыне было нельзя, как и многих других, мы называем их           “ выпертыми”, то есть люди выперли их из своего сообщества, вполне возможно, отправляя на  верную смерть.  Рунда бы отправился в нашу колонию на  Гелионе, это планета, похожая на Землю, самая близкая в нашей галактике. ( Вот уже планеты пошли, подметил Г. ) Его бы подобрали  в очень скором времени и он бы исчез.
 - Я убедил тебя ? - спросил верблюд.
 - А если .. если я откажусь?
- Ну , ничего особенного не  случится. Ты все забудешь, вот и все.
Внезапный гость мистического толка требовал от Г. отречься от себя , семьи , друзей и даже мало сомневался  в успехе.
Условия были  на самом деле соблазнительные, Ганимеду так хотелось уже последних лет пять  заняться чем-то важным, а тут такое предложение. Вернее, не так. Условия были чистым соблазном.  Это переворачивало всю сущность Ганимеда Гейбла. Он всегда мыслил другими категориями, он рвался к пределу, он мечтал о новых открытиях, он считал, что мог, что достоин, что должен, одним словом, часть своей сознательной жизни он стремился к науке и веществам более чистого порядка, которые не относятся к обычной жизни.  Он заколебался. Его пустынный друг не был так наивен, предлагая ему это ,  как могло показаться сперва  - связаться с  обычным путешественником в отеле и ждать от него мечты покорения глубин космоса. Научная карьера - вот  в целом мечты его юности, рассыпавшиеся в прах.
Он на самом деле обожал жену и детей, но если им не будет больно от расставания с ним , то .. перспектива была очень заманчива для его разума. А еще больше его соблазняло предположение о красоте. О красоте он знал меньше, и она манила его. Сиреневая леди была окружена красотой,  в ней была внутри любовь к гармонии, к музыке, к искусству, ко всему, что так будоражит человеческий ум. И та физическая красота, которой он обладал, перед которой многие могли бы преклоняться, делала его отношение к гармонии особенным.
 - А что вы сделали с местными?  -  вдруг спросил он .
 - Мы ? Ничего. Немного подправили их систему. Теперь они не могут испытывать опасную ненависть, злобу , агрессию.  Эти не опасные — теперь они просто люди , они мирные, живут себе, как живут.
Он вспомнил покорные и спокойные лица обитателей Ушас-Ксуксула, и понял, что все, что говорит — или транслирует верблюд — правда. Похоже было, что он читал его мысли, и вслух произносить что-либо не было необходимости . Верблюд на это кивнул. Но так же  он твердо знал, что у Ганимеда нет окончательного ответа, он ни на что не может решиться.
 - Я могу подумать?  - спросил он вслух.
 - Можешь думать до субботы, в воскресенье с утра  твой вылет отсюда. Но имей в виду, рассказывать об этом нельзя. Иначе нам придется мгновенно переселить тебя на Гелион, и сам понимаешь, это изгнание будет окончательным.
 - Я понял, - как школьник пробормотал господин Г, и почти сразу внезапно заснул. Спал он без сновидений, а когда проснулся, понял, что что-то произошло с ним, и смотря на себя в зеркало ванной, примерно вспомнил, что. Он так же думал, что вечером перебрал, и весь этот диалог скорее шутка пьяного сознания на досуге. Если еще учесть пьянки последних дней.  Ему очень хотелось так думать.
Но на ковре отчетливо , если приглядеться, были отпечатки копыт и лежала сине-коричневая щетинка. Вполне понятная для того, кто видел  ее обладателя. И по господину Г прошел холодный пот, будто он стоял на краю пропасти. Как тогда его друг. Рунда спал в кровати.
Дела в городе были закончены. У него были два свободных дня, в которые ему особо не с кем было разговаривать, и в субботу ночью ему нужно было принять решение, которое перевернет — или не перевернет — полностью его существование.
Он позвонил жене, поговорил с детьми, ужас прошел, и он вышел на улицу. Немного времени провел на крыльце отеля, поздоровался с дамой внизу, толстой  дородной дамой в голубом платье, потом посмотрел на пыльный коврик у столика у окна, купил пару -тройку открыток и отправил своим знакомым и друзьям семьи  по почте,  - вернулся в номер — Рунда уже просыпался.
Как теперь жить с тем, что он узнал, как сделать выбор ? Почему он не отказался сразу ? Каким будет сам этот выбор , он, к своему удивлению, понятия не имел. На одной стороне стояла его жизнь, дети, жена и их маленький домик; на другой — что-то такое неизведанное, крупное, фантастическое, то, чего все боятся, а на самом деле — ОНО существует в поле реальности,  другие галактики, чтение мыслей, привольная жизнь — или не очень привольная ?
И даже, если представить ночное видение просто натуральной галлюцинацией, Ганимед искал хотя бы теоретический ответ на предложение верблюда.
- А если они даже не вспомнят о тебе? - процитировал он как бы  его слова. Но это просто эгоизм, рассуждал господин Г. А может, дело даже не только в них, а в нем самом. Ему с какого-то момента необходимо было иметь близких, таких вот, как его жена и дочери. Вот он, великий страж вселенной, - а у него нет никого, кто бы сказал, что он выглядит по идиотски,  что он не заказал кефир, что неплохо куда-то сходить с детьми, пока жена занята на работе. С другой стороны это скучно, и даже есть такая вероятность, что вдруг — бац!  - а все возможно, и жена изменит ему. А он останется один, и что тогда ? Не правильнее ли разрешить вопрос здесь и сейчас ? Это рассуждение он затравил на корню, как чрезвычайно подлое. Свое теперешнее предательство он ровняет с вероятным  - у жены. Нет, он понимал, между чем и чем предстоит ему выбирать.
Внезапно он пришел к еще одному осознанию, а именно, - как Рунда, Ксуг Дедер да и даже домашние — мгновенно приобрели совершенно иные черты. Если до этого они, совершенно чужие люди, были близки ему, то теперь они маниакально отдалились. Возникли стеклянные стены. Он был уверен, что через два дня не будет его волновать ни судьба Рунды, ни судьба Дедера и его сад.

Как после глубокого наркотического опьянения, он шел по улицам. В каком-то смысле он чувствовал себя поступившим в очень трудный институт. Мир заиграл какими-то новыми, яркими красками — только что он мог подхватить тяжкую болезнь, и вот изобретена прививка, которая непременно спасет его и все будет в порядке. Весь накопившийся страх разрешился. Он был наполнен знанием — ничего страшного не происходит, высший разум восторжествовал, нет насилия, нет жестокости, все ясно; и у него прекрасная перспектива, у него целый букет возможностей.
Он вдохнул воздух новыми легкими. Ноги сами несли его без всякой цели. Он  поймал себя на мысли, что боялся позвонить жене. Но наконец набрал номер, она была лучистая как всегда и улыбалась. Он посмотрел на нее по-новому и  внутри него возникла боль. С другой стороны, она так легко разрешалась — он откажет верблюду, и все будет как раньше, хотят он понимал, что как раньше — уже не будет . С кем окажется в жизни Эрвин, что подумают про него его дети ? Как ее оставить ? Это невозможно.
Но если она и не заметит его исчезновения, если ей не будет больно, то какая разница ? Он не будет приходить домой , не будет пить вечерами чай, откусывать ее бутерброд, - ему станет все равно, и ей станет все равно; он должен только пожертвовать своей иллюзией, любовью, связью, привязанностью,  - но это знает только он и только сейчас, пока в его руках, как повернуть историю своей жизни. Два дня на это. Разве можно считать себя таким основным звеном в ее жизни ? Тем человеком, от которого зависит ее счастье ? Их мир ?
По факту , рухнет только мир между ними. Ни перед чем в мире Ганимед больше не испытывал стыда; он не пожалел бы о воздухе, морях, наслаждениях, мире на земле,  - все это давно мало его занимало. А Эрвит, - да.
Никакой жены у него не будет. Можно ли это счесть изменой?
Он опять вспомнил, как рухнул мир между ним и сиреневой леди. Он существовал, но рухнул, и он остался сам с собой; такое уже бывало в его жизни. Будет ли он тосковать, сожалеть теперь ? Этого не будет тоже.  Но если будет ? Как он переживет это?
Через какое-то мгновение  он опять ударился в холодный пот. От мысли о том, что не прошло и трех дней, как он уже готов покинуть семью навсегда;  от мысли о том, насколько мало он ценит свою земную реальность, от мысли  о том, что он взялся  об этом думать, хотя скорее всего, свихнулся,  и о том, что он всерьез прельщен предложениями верблюда.
Будто его соблазняет какая-то неизвестная, богатая, всемогущая дама, - хотя это было совсем не так.
А что ждало его впереди , кто знает ? А что ждет его в теоретической новой жизни ? Он опять будет одинок, патологически одинок, но может быть , и нет ?   Может , он уже не человек, раз в голову его приходят такие спорные мысли, и он заразился местной болезнью спокойствия. Нет, и еще раз нет, нет никаким верблюдам, ничему такому, -  он вернется назад и забудет все , как страшный сон.
Ужас был в том, что с годами любовь на самом деле становится не страстью, а образом жизни. От этого отказываться  легче, если ты уверен, что и образ жизни изменится . Он знал, интуитивно, что предложение получил потому, что имел достаточно хороший ум, чтобы быть счастливым в нем, счастливым только умом. Поэтому он снова  мысленно сказал верблюдам — нет, и вернулся в гостиницу , где его ожидал Рунда, который мог  уже оказаться на планете Гелион.
Мало того — внезапно понял Ганимед Гейбл, он и сейчас  прекрасный  кандидат  поехать на эту планету. Рунду нужно было срочно “устраивать” . А то его мамаша, не дай бог, обнаружит его и снова свезет в пустыню  с желанием принести в жертву непонятно кому. По отношению к этой женщине он испытывал искреннюю ярость, в то время как .. .да ! Он задумывался сам о том,  как покинуть своих детей. Я,  я - чудовище, - сказал самому себе Ганимед Гейбл.
Я форменная свинья, - подошел к  себе с другой стороны Ганимед. Стоило мне получить смутное, опасное, предложение без всяких гарантий, я легко мог теоретически отказаться от самого дорогого в жизни. Я предатель, - продолжал он . По всем человеческим меркам я предатель — семьи, себя, только уехал — и загулял! В переносном смысле, конечно, но от этого не  легче. Даже не загулял, - а захотел сбежать.
Он  вернулся в гостиницу.  У него была идея подсунуть Рунду Дедеру, тем более, что мальчику очень нравилось в зоопарке. Он не думал, конечно,  вселить его к нему в дом, а просто чтоб тот дал ему сарайчик, а может и какое общежитие,  и он спокойно бы отрабатывал свой хлеб при зоопарке.  Занятие, конечно, на любителя, но … Все сгодится, ведь наверняка  он не хочет на эту дрянную планету, которая вообще неизвестно где. Хотя...
Он взял Рунду и они отправились без звонка и сообщения в зоопарк. Дедера они не застали — он был занят на каком-то участке, но их встретила Нанни. На Нанни был вязаный  белый комбинезон, и только тут Ганимед заметил, что она мулатка. Она была не очень темная, но присутствие африканской крови было несомненным.  Ей было совсем  не двенадцать, а уже скорее  около пятнадцати, потому что первый раз он видел ее в мальчиковой одежде, и она была невысокой.  Она со смехом поставила на стол кувшин с каким-то прохладительным питьем и печенья с оборванными краями. Ветер трепыхнул легкие  занавески, и они запахли чистотой.  Надо сказать,  Рунда в целом не был общительным мальчиком, он скорее был угрюмым, и даже не очень сильно симпатичным, но Нанни на эту его зажатость и диковатость реагировала мало, -  а как раз смело руководила  им и подталкивала к нему еду и  не церемонилась.  Но это ей давалось без грубости. Совсем иначе вела себя Нанни с Ганимедом — спокойно, улыбчиво и учтиво, но без  малейшего стеснения.
Ганимед мгновенно понял, почему верблюды нацелились на Нанни. Внезапно он очень разозлился на них. Зачем такой  девушке, как  Нанни,  терять свое  исключительно красивое тело, ради того, чтобы стать … верблюдицей ?
Человек слаб . Он подумал, а его тело ? Кому то интересно его тело, его облик, его губы,  которые могут утратить контур только со смертью, капризный изгиб верхней губы, умение пронзительно смотреть на собеседника, тот самый модельный взгляд, голубых и и немного настораживающих глаз,  который он тренировал в глубокой тайне от родных,  взгляд, который на каждого смотрел с обещанием, хотя перед ним был только холодный объектив , и который в конце концов остановил странную зебру по имени Эфа. Его тело практически никому не интересно, подумал он, совсем нет. А его надо  любить, чтобы  не мочь распрощаться с ним , расплатившись за бесконечную жизнь между пустыней и космосом?
О, сказала ему другая половина рассудка. Ты хочешь всего. Итак, ты ретроград,  который привязывается к прошлому, ты не можешь выбросить старых вещей, ты противник развития. Ты эгоистичен, самолюбив, такие, как ты, вымрут бесславно; ты не желаешь развиваться, лелеешь слишком земное, меж тем — твое призвание — дали космоса, новый вызов, борьба против времени: и возможно, даже и новая смерть в черной дыре, в попытке анализа кротовых нор. Тебя призывают — но ты безгласен. Ты смотришь на свою линию губ, на  свое тело как на чужое, любуешься им; это опасные мысли. Тебя не волнует развитие. Ты думаешь о своем, ты не можешь пожертвовать.
Но когда-то его тело было символом, уж чего-неважно, — но точно было. Его тело было тогда гораздо больше него самого, и  он прекрасно это помнил. Красота ?  Да.
Ему всегда хотелось узнать, абсолютна ли  в космосе музыкальная гармония. Говорят, что да , и он может это узнать. А тело не абсолютно, тут даже не  стоит спрашивать. А он его жалеет, жалеет свои мелкие привязанности на таком космическом фоне,  и он, - всего лишь жалкий житель земли, обыватель. Посредственность.
Затем он вспомнил одного аналитика, который все происходящее делил на конфликт наступающего и имеющегося миров. И что, конечно же , наступит яркое будущее, в нем будет то-то и то-то, но, возможно, не будет того-то, с чем мы привыкли и что мы любим, и хорошо бы его взяли в дивный новый мир, но если не возьмут так что ж !
И главной была конечно сардоническая оговорка о том, что и у нового мира есть свои большие проблемы, которые видит он — но непременно необходима только такая, представленная им, картина. (  И он мгновенно подвергал себя  такой духовной кастрации). То есть,  в ходе земной  эволюции предполагалось, по его теории, непременное расчеловечивание и то, что он  явно бы пожалел сам себя, оказавшись в новом мире.
Такие рассуждения казались Ганимеду старческими в частности  и в целом . Нанни поставила перед ним недопитую бутылку, и безо всякого сомнения он выпил. На голодный желудок виски оцарапало его горло. Реальность была отвратительна, но она существовала. Настоящее время, течение времени, жесткое, как наждак, царапающее по нервам. Он чувствовал себя совершенно живым психопатом, такое с ним случалось очень давно. Еще во времена Сиреневой леди, после которых он стал внешне спокойнее, во времена студенчества.
Он посмеялся над тем , как человеческая привычка драматизировать ситуацию и смотреть свое кино сильно взыграла  в нем, ведь правда, он страдал от того, что отчасти почувствовал себя героем. А герой  - это тот, с кем происходит уникальное.
 А может, на больничной койке брежу наяву, и все проходят, глядя с сожалением, мимо меня ?
Откинув все эти мысли, что я утрачу? Я стану звеном мыслительной  цепи: и каким буду я , или меня вовсе не станет? Смогу ли я любить ? Даже не кого-то , а что-то : вечер, состояние души ? Возможно ли это, если я буду иначе воспринимать происходящее, если я буду иначе чувствовать воздух?
Что будет стоить моя любовь, если я буду уже не собой ? Любовь там уже не нужна. Она никчему бесплотным существам. Или нужна, но тогда это будет уже другая любовь, из разряда ангельских чувств. Но теплоту крови он уже не ощутит.
А что , если то, что  произойдет — просто очередная трансформация природы, как и сам человек ? Очередной шаг вперед по ступеням эволюции? Ошалевший от разума вид, победивший все существа на земле, выбирается за ее пределы. И разум этот подбирают такие же горемычные существа.
Мне 40 лет, думал он . И что , если представить, что в этой точке моя жизнь закончилась ? Я не увижу взросления детей, и я ничего не сделал , - я винтик в системе, в только воспринимаю мир, зарабатываю деньги, кручусь, езжу в командировки, в которые никто и не поехал бы ни за какие  деньги — и я бы не поехал, если бы не семья, мой уют, мой уклад.  Но с другой стороны, я буду винтиком и в той системе, которая приглашает меня ,  - на новом уровне, разумеется,  - я тоже буду ее частью, таким же винтиком, только технологически новым,  и любезный мой мозг поступит в обращение по другим оборотам. Меня и не будет вовсе. Но и есть ли я ?  Кто я сам по себе, кому я нужен сейчас ,  и если мне гарантируют, что с детьми и женой все будет в порядке, даже если им  подотрут память, разве кто-то будет плакать обо мне ? Бога нет, подумал он. Бог бы не предоставил мне столь жестокий выбор, в котором я должен шагнуть за человеческое привычное!
 Алкоголь все больше довлел над его нестройным ходом рассуждений. Лучше бы они сразу прибили меня,  - продолжал он . И мне даже не пришлось бы выбирать, я бы столкнулся с данностью. Бог все же гуманен, он предполагает совесть, и толкования, и прощает, и что-то обещает, а тут ? Они правы в том, что я задумался, что я горожу эти немыслимые,  испепеляющие меня схемы, насчет того, что и понять я не в силах, а только догадываться. Еще день назад я не подозревал о том, что меня может не стать, и более  - что мне может быть предоставлен выбор.
А что, если этот выбор — часть хитроумной западни, и они обманывают меня ? Ждут от меня решения, которое сменится на противоположное ? Положим, им кажется, что тот человек, который подходит им, должен ответить нет, и наоборот. Почему Дедер не годится им , почему происходит отбор, и он явно не естественный, а кем-то придуманный ?
Что, если царство верблюдов — просто ошибка системы, пусть и прекрасная, мощная, и  эти вещи не предусмотрены самой природой, самим ходом вещей?
Что, если это можно искоренить, что если это - зло?
Что, если человечество, сколь бы братоубийственным оно не было,  должно быть предоставлено самому себе и испить до конца свою чашу  и возможно, погибнуть ?
А может,  это — эксперимент в самом сосуде, результат которого, -  выход из этого самого сосуда,  — все это ошибка , пусть и гениальная ? А почему бы тогда не поучаствовать в этой ошибке  и стать ее частью, что тоже не лишено смысла .
Платон наверное мог бы ответить на эти вопросы, но там, среди верблюдов, кажется нет Платона,  он не упоминался. Если бы он знал, что среди них Платон, или Кафка, или Диккенс, - возможно , он бы сомневался меньше. Но это — опять опора на авторитеты. Тут только он с его мелким, негодным умишком и коварной совестью человека, который все норовит ускользнуть от обязанностей, от любви, да и от себя самого …
На этом месте Ганимед Гейбл совершенно откровенно заскрежетал зубами, чтобы не  пустить скупую слезу, которая явно была бы немного пьяной слезой от величия момента, и выглядело бы это отвратительно.  Он усилием воли призвал себя к порядку и оказался на жесткой скамейке без спинки . Человек из Европы, за столом директора зоопарка в Ксуксуле, плачет перед сьестой, расползаясь от выпитого виски. Негодно, негодно, но разговаривать не с кем . Самая большая драма заключена  в том, что такие важные решения он принимает внутри себя.
Обуреваемый страстями, Айша Браузедерас убивал своих бывших противников крайне жестоко и подло.  Он  был сперва  вроде выглядел вполне нормальным человеком , но перешел к драке кровь за кровь. Это была та самая  вендетта по американски, когда гибли семьи и творилось кровавое месиво . Но те времена прошли, и возможно , прошли бы и эти , если бы Айша Браузедерас не имел доступа к каким-то новым технологиям, от  которых  вред мог распространиться на кого угодно, даже и на верблюда. 
 Теперешняя жизнь  перестала содержать многие вещи,  страсти,  она стала нейтральной, а точки приложения не было.  Недаром главное слово , которое  описывало и его жизнь в Европе, и жизнь в Ксуксуле сейчас было —  скука. Инстинкты были подавлены, и  подавлялись. Но одни граждане , так или иначе, имели больше возможностей в этом светлом мире, чем иные. А иных было гораздо больше.
Стадо мычало и требовало, по- своему , хлеба и зрелищ, - и что же ? Они получили часть хлеба и немного зрелищ. Пейзаж стал более спокойным. И везде он стал таким.  Более богатым в Европе и более сдержанным на Востоке, но условием было соблюдение правил. Айшу Браузедерас, а вернее, его мозг , нарушил эти правила неоднократно, его злодейство перевесило все пределы и сила коллективного интеллекта вышла из-под контроля машин.
Но  однако, этот интеллект нельзя считать таким уж и инородным, хотя он развился дальше,   -  он вбирал возможности человеческие , и его, Ганимеда , приглашали влиться в этот поток.
Он бы мог еще невероятно долго размышлять, но тут вернулся Дедер, и Ганимед очнулся. Хватит ! Довольно! К черту ! Он устал думать о своем предназначении, пора было подумать о ком-то другом. Он чувствовал себя так, будто таскал мешки с сырым песком.
Дедер был искренне рад его визиту.  От кратких слов приветствия он перешел к делу.
Оказалось , Дедер так же думал про это . Ему нравился немного зажатый ,  большеглазый и шустрый  забитый  мальчик , который говорил мало, но, кажется, думал о чем-то про себя.
Ганимед  сказал, что хотел бы пристроить Рунду в зоопарк, ведь все равно возвращать его домой — плохая идея. И Дедер был рад, у него всегда находилась работа, а еда  - хоть простая и неразнообразная  - была в изобилии.   Рунда был рад, услышав, что будет присматривать за козами и  за енотами, и получит комнату в одном из блоков обслуживающего персонала. Да, и там будет библиотека с книгами, - таинственно изрек Дедер. Бибилиотека ! При этом слове у Рунды непривычно загорелись глаза.
“А не все потеряно”, -подумал Ганимед, люди еще люди , все же.  А верблюды — люди ? Они же предлагают ему выбор ?
Возможно они просто машины, которые предлагают тебе да — нет, при выборе определенной операции, не более того. И он тоже, как часть этой машины, должен сделать выбор.
И внезапно он понял. Он не может его сделать. Нельзя сделать выбор за бога, если  угодно. Его пятьдесят на пятьдесят стремятся к бесконечности. Нет ни одного грамма перевеса за или против,  он не будет выбирать. Это его конечное решение, и это его покой. А если верблюд считывает его мысли — пожалуйста, пожалуйста. Он абсолютно честен. И он в золотом сечении « не знаю» , когда незнание это совершенно точное, четкое.
Итак, все было решено — решения нет. Задача не имеет решения.
С этой мыслью он вернулся в отель, предварительно расселив Рунду и купив ему необходимое.
После прошли еще два дня, он купил подарки домой окончательно, еще не зная , пригодятся ли они, попрощался с жизнью  - вернее, он уже стократ прощался с жизнью, но тут особенно честно это сделал, смотрел на закаты,  посмотрел в зеркало и понравился себе, сводил Нанни в кинотеатр,  и понял, что она будет присматривать за Рундой, купил тому телефон с видеосвязью, купил Нанни электрический самокат,  Рунде купил такой же но попроще,    подарил Дедеру азиатскую лошадь — это был дорогой подарок, но очень желанный — лошадь прибудет через месяц из зоопарка соседней страны,  накануне часа икс днем просидел с ним за обедом , прошелся по галерее бабочек.
Он уже ни о чем не думал. Время шло естественно, как в раннем детстве, когда ничего не решаешь , а все стремится само по себе , над тобой имеют власть естественный и сильные стороны природы.  Завтра у него был билет, и  утром он должен был отправиться в аэропорт. А ночью … но он уже не думал о том , что будет ночью — это было бесполезно. Карты были сданы, и больше карт не предвиделось.
Город засыпал, когда в туманной границе вечера и ночи он в последний раз зашел в отель, открыв тяжелую дверь и впустил в холодноватый холл горячий воздух с улицы. Он позвонил жене , поболтал с ней , поговорил с детьми,  принял ванну, собрал чемодан, почистил зубы, собрал документы, упаковал чемоданы, заказал такси, поставил будильник на телефоне , лег в кровать , и даже до этого момента почти не думал ни о чем, но ему было страшно, страшно , странно и почему-то одновременно весело.
Все вселенские разломы, которые он пережил за последние дни, которые истощили его, сделали его глаза горящими и прежними. Он стоял на границе миров, был одновременно жалкой вошью и чудовищным юберменшем, голова которого покоится на кольцах Сатурна, для которого земля — всего лишь шарик в коробке  вселенских украшений .
А возможно, я всего лишь в госпитале, подумал он , и глаза его закрывались после напряженного дня. Как могу я спать ?  - Подумал он , как я могу спать. Но я могу  - дела улажены, вещи сложены, на мне чистое белье и этот мой бой, если я не брежу, возможно, последний.  У меня нет причин не  спать, если я  еще могу соображать внятно.  Я солдат, подумал он — обычный солдат жизни, уповающий на  богов. Бога , которого и нет, и  имя которого я даже не знаю с какой буквы писать, и поэтому пишу  каждый раз в начале предложения,-  усмехнулся он.
Шла ночь. Он то ли спал , то ли не спал — сказать было сложно.  Он ничего не ждал, и ни о каком будущем не думал.  И кажется, он заснул, или может, кажется, - проснулся.  Внезапно из угла, где стояло мягкое уютное кресло,  он увидел фиолетово- сиреневое сияние.
_ Ты доставил Совету большие проблемы , - произнес проявившийся  верблюд. Ганимед проснулся  отчетливо и затаился.
-  Такого случая, как у вас,  у нас  пока что не было, и система  дни и ночи анализировала  ваши резоны за и против. Она проводила качественный анализ аргументов мозга.  Но, как бы то ни было,  срок пришел — и по факту,  ваши  резоны за и против суммируются постоянно безо всякого остатка. Чаша весов стоит ровно.  Ты на самом деле представляешь собой равновесие против и за. Принимая во внимание этот прецедент, система также изрекает решение в отношении вас , -  вы  будете оставаться в таком же состоянии , не имея права разглашать услышанное , пока одна из сторон не перевесит.  Или за тобой есть право все это стереть  из памяти, как  если бы ты был  человеком, который просто приехал и уехал, и ничего этого не происходило.
Внезапно Ганимед подумал, что именно это его собственное  решение может разрушить противоречие, и он попадет в коварно расставленную ловушку верблюдов. Он не говорил ничего.
-  Я понял вас,  -  сказал верблюд.  Больше мы не потревожим вас, оставив с такой же долей памяти , как и сейчас. Все останется  в том порядке вещей , который существует в линейном времени. Ганимед молча лежал в кровати и видел, как по  вздыбленнной загадочным  электричеством шерсти верблюда пляшут огоньки с площади, и проникают в саму его плоть. Большие его глаза, как глаза нарисованного инопланетянина,  как глаза большого насекомого, смотрели перед ним выразительно и он смотрел на них сквозь темноту своим поставленным взглядом, хотя голубизну  скорее всего закрывала ночь и расширенный зрачок. Верблюд медленно растворялся в воздухе, и откуда то пришла мелодия, которая играла то ли въяве, то ли в его голове.  И Ганимед уснул.
С утра он собрался , проверил  наскоро содержимое чемоданов, документы, и в последний раз спустился в холл, выписался из отеля у невыспавшейся, унылой портье,  вышел в раскаленное уже утро и открыл со скрипом дребезжащую дверцу такси. Ленивый таксист обернулся так же лениво, что не увидел  лица и переспросил, хотя Гейбл ему ничего не сказал:
- В аэропорт?
- Да.


© Copyright: Ольга Оврагина, 2022
Свидетельство о публикации №222032