Не было печали

      На привокзальной площади одного областного центра, этой осенней ночью народу практически не было. Вы спросите, как такое вообще возможно, что на вокзале нет людей? Да очень просто. Во-первых, сезон отпусков уже давным-давно закончился, а во-вторых, до следующих проходящих составов еще оставалась уйма времени, и поэтому никто, никуда не спешил. Димка Вольнов, сорокалетний, крепкого телосложения, простодушный коротко стриженый мужик, сдав баул с вещами в камеру хранения, слонялся по сонному залу в ожидании своей электрички, он только что вернулся на поезде с очередной месячной вахты и хотел поскорее попасть домой. Здесь же в уголке на сиденье, полусидя, дремал его земляк Василий Корнеич Богомолов, бывший начальник цеха механического завода, а ныне обычный пенсионер, он приезжал в город по своим делам, и тоже собирался утром отсюда отчалить на том же электропоезде, что и Дмитрий.
      – Здорово, дядя Вась. – вполголоса, чтобы не потревожить покой, остальных нескольких пассажиров, поздоровался Вольнов, когда случайно заметил земляка.
      Богомолов уловив краем уха в полутьме свое имя, тут же заерзал на железной сетке в надежде разглядеть стоявшего перед собой человека.
      – Да сиди ты, сиди. – тут же осадил его Дмитрий и сам присел рядом с ним на свободное местечко.
      – Никак Димка Вольнов? – не сводил с мужика своих заспанных, даже слегка опухших глаз Корнеич.
      – Я, дядя Вась. Здорово живем.
      – Ты смотри-ка. Я хоть и без очков, а ведь не обознался, узнал тебя. Привет-привет, родимый.
      – Ты это, откуда у нас, такой нарядный? – и Вольнов с восхищением посмотрел на его пестрый галстук и старомодный, застегнутый на все пуговицы пиджак.
      – Да надо было по делам. – не желая раскрывать причину своего визита в город, неохотно ответил Богомолов, и чтобы получше ориентироваться в слабо освещенном помещении, он все же надел очки.
      – Понятно. Хм. Что ни шиша не понятно.
      – Вот так вот, дружок.
      – А щас-то электричку до дома ждешь?
      – Жду, милый. Которая на шесть часов. Домой надо, как-то выбираться. Ты, видимо, тоже ожидаешь ее?
      – Ее, Василь Корнеич. А кого еще? – уставши, вздохнул Дмитрий. – Еще два часа нам с тобой здесь торчать.
      – Ничего страшного. Зато к обеду будем уже дома.
      И земляки стали беседовать, как старые добрые приятели, хотя разница в возрасте у них была большой.
      – У нас на крайнем севере, в Ямбурге, когда я еще, только-только начинал туда мотаться на вахту, одна веселая семейка жила, муж с женой. Чудили люди не по-детски. Смехопанорама отдыхает. Ха-ха-ха!
      – Погоди-ка. Тебе щас сколько лет-то, Димк?
      – Сорок уже. А что?
      – Сорок? – с удивлением ахнул Корнеич. – Так уж тоже, немолодой. Ты же, кажется, раньше у нас на механическом работал, чуть ли даже не мастером цеха был?
      – Да, работал мастером, и что? Потом уволился.
      – А чего ушел? Если, конечно, не секрет.
      – А какой тут может быть секрет? Никаких секретов. Платили бы, чуть-чуть побольше, и никуда бы не ушел.
      – И сразу же на севера махнул?
      – Не сразу. Сначала подождал, какое-то время. Думал, без меня не справятся, зарплату повысят и назад позовут. Не позвали.
      – Наивный. – заглянул Корнеич Вольнову в глаза.
      – Может быть. Вот тогда и решил поближе к северному сиянию, на газодобычу мотануть. А куда мне было деваться? Можно подумать, меня еще, где-то ждут.
      – Выходит, зря, только прождал?
      Димка, о чем-то подумал и молча пожал плечами.
      – Запомни, Дмитрий, говорю тебе, как знающий, как бывший начальник, незаменимых людей у нас нет.
      – Да и хрен с ними, с этими жлобами. Хм. – беззаботно ухмыльнулся Вольнов. – Сам-то ты, Василь Корнеич, я слышал, тоже на пенсии уже давно?
      – Так уже четвертый год пошел. – невесело обмолвился Богомолов. – Холодно наверно там на севере-то?
      – Вообще, не жарко, но не смертельно. У нас ребята говорят, лучше три года в майке, чем год в фуфайке.
      – Погоди-ка, а ты, в каком цехе работал у нас? – неожиданно спросил Корнеич, и затеребил двумя пальцами свой выпирающий кадык. – Случайно не у меня?
      – Нет, Василь Корнеич. К сожалению, не у тебя. Не в твоей епархии.
      – Жалко. А то я бы, такого дельного специалиста, никогда бы от себя не отпустил. Костьми бы лет.
      – Мы у Трофимова гусянки собирали для тракторов.
      – Гусянки?
      – Ага. Ну, гусеницы. Забыл, что ли, что такое гусянки?
      – Да погоди ты тарахтеть-то. Я не о том. Знаю я, что такое гусянки. Шутник. Я не про это у тебя хотел спросить. Ладно. Перебил я тебя.
      И Богомолов приготовился слушать дальше.
      – Ну, так вот, значит, как с завода я уволился, так почти сразу же и подался на севера. И вот, там я снюхался с одной веселой семейкой. Верка и Мишка Корчагины. Откуда-то из-под Самары, что ли были они. Короче, с Волги. У них там, такие высокие отношения были друг с другом, мама дорогая. Вай-вай-вай! К примеру, он ей с утра заместо кофе в постель, кричал: - Привет, какашка! Она ему в ответ: - Привет, дерьмо!
      – Вот Самара городок. Ха-ха-ха! Культура в лаптях.
      – Не то слово, какая культура. Прямо культпросвет. Так они и жили, как говорится, спали врозь, а дети были.
      – Да уж. Отношения, выше некуда. Молодежь.
      – Ох, и чучело этот Верок была. Придешь, бывало, к ним вечерком после смены, напьешься от души, наговоришься. И не жадные были ни грамма, хотя сами тоже, точно такие же бессребреники вахтовики. Мишутка, помню, откуда-то мороженого муксуна от ненцев принесет. Они там частенько приедут на своих оленьих упряжках, и возле, какого-нибудь оживленного пятачка в поселке, или там жилого модуля, торговали всякой разной рыбой, разделанной олениной, ягодой иногда. Муксун, пыжьян, нельма, сырок, чир, чего только не было у них в нартах.
      – Вы, поди, на стеклянные бусы меняли у них товар? Ха-ха-ха! На всякие побрякушки?
      – Да щас же. Хм. Обманешь ты их. В основном за наличку, реже за водку, или спирт. Как договоришься.
      – А как по-другому? Все денег, Дима, хотят.
      – Так вроде же не в деньгах же счастье? Хе-хе-хе. Но без них тоже плохо. Сядем у Корчагиных на съемной однокомнатной квартире, настругаем этого закоченевшего муксуна ножиком на тоненькие стружки. Мишка его, главное дело, так тоненько-тоненько, как по штангенциркулю, хырк, хырк, хырк. Ох, какой это звук. Музыка. Чайковский с Бахом отдыхают. Так четко, и так ювелирно стругал, что на солнечное затмение можно через эту стружку смотреть. Потом строганину макали в красный перец, соль, и под ледяную водочку уплетали за обе щеки. Как нежное сало во рту таяла рыба. Объедение. Ух! До сих пор помню этот солоновато-острый вкус.
      – Еще бы не объеденье. Хм. Да вы, батенька, я погляжу, зажрались.
      – Это почему? – наивно отреагировал Вольнов.
      – Ну, а как? Не каждый может себе позволить строганину из свежего муксуна. У меня даже слюнки потекли.
      – Один раз, я у них, как-то даже Новый год встречал. И кто-то из гостей на кухне ночью забыл закрыть форточку, и такой в квартире был дубак, что аж вода в чайнике замерзла. А мы и не остыли, до того все напились.
      – Аккуратней надо, Дима, пить.
      – Знаю, дядя Вась, что надо. Э-хе-хе. Потом Верка со своим Мигелем, курва, разбежалась, и буквально через несколько дней, другого трахаля в квартиру притащила.
      – Быстро она. Видать способная мадам.
      – Куда там. – сделался угрюмым Вольнов. – Знаешь, как у меня дедушка покойный говорил? Если баба мужика захочет, ее ничто не остановит, ни муж, ни ребятишки, ничего. Она пока будет слезать с печки, успеет за это время семь раз. Ха-ха-ха!
      – Вот ведь бабье. – заулыбался Богомолов.
      – Самое интересное, этот ее новый фраер, Мишке в подметки не годится. Лысый, как Фантомас, один глаз смотрит, куда-то в сторону, весь от макушки до пяток в наколках, на руках под не стрижеными ногтями вековая грязь. И кличка у него была соответствующая - Череп.
      – Вот, как женщин понимать?
      – А зачем их понимать? Бесполезно. Любовь зла. Верка, помню, глядит на этого Фантомаса влюбленными глазенками, как кошка на новогодние игрушки на елке, и от удовольствия мурчит. Но самое смешное, дядя Вась, не это. Она с Мишкой, главное штука, разойтись-то разошлась, а из фатеры его не выгнала.
      – Это, как же так?
      – А вот так. Ха-ха-ха! И стали эти чудики жить, как в Санта Барбаре, втроем. Неделю Верка с новым хахалем спят в спальне, Мигель в это время на кухне на матрасе бичует, следующую неделю наоборот.
      – Что наоборот? – не понял Корнеич. – Верка с Мишкой в спальне, а Фантомас на кухне, на полу?
      – Да щас же. Ха-ха-ха! Размечтался. Верунчик с этим своим новым Черепом-рахитом, на матрасе возле холодильника на кухне, а Мишка в спальне на двуспальной кровати один калачиком, как сирота.
      – Что тут я могу сказать? Идиллия. – без эмоций сказал Богомолов. – Прямо, какая-то шведская семья. Вот у кого нам надо учиться находить компромисс.
      – Эх, Василь Корнеич. – болезненно замотал головой Вольнов. – Сколько же всяких блаженных, на белом свете живет? Господи ты, Боже мой. Это ж, какой огромный должен быть в аду котел, чтобы варить всю эту нечисть?
      – Ладно тебе нагнетать. Если бы им этот рассадник не нравился, они бы, наверное, не жили так.
      – Ох, и почудил я с ними, дядя Вася. Вспомнить стыдно. Я там этих северных деликатесов, которые щас у нас в магазине не укупишь, налопался до такого отвращения, что предложи мне их прямо щас несколько коробок нахаляву, я и близко к ним не подойду.
      – И кем ты там, на севере работал? – спросил о самом главном Богомолов.
      – ПТТ и СТ. Кажется, так называется моя контора.
      – Это, как же эти буквы-то расшифровать?
      – Да хрен его знает. По-моему, предприятие технологического транспорта и специальной техники. Но у нас старожилы в шутку переводили, как предприятие трех татар и списанной техники. Ха-ха-ха!
      – Вот остряки.
      – Народная смекалка. Мужики, ты знаешь, какие ушлые на язык? Мне, если честно, тоже не шибко-то и нравится это название ПТТ и СТ. Обыкновенный шараш-монтаж. Но работать-то я, где-то должен. В трудовой у меня сейчас записано - шофер. Метанол по скважинам развожу, дядя Вася. Катишь, бывает зимой на бензовозе в белый свет, как в копеечку, в кабине тепло, музыка играет, горячий термосок, того и гляди собьешься с колеи и затеряешься вместе с песцами в этой вечной мерзлоте.
      – А я на севере и не бывал. – вздохнул Корнеич.
      – И нечего тебе там делать. Не от хорошей же жизни, люди за этот полярный круг за куском хлеба бегут.
      – Так оно, конечно. Все верно. Деваться просто некуда народу. Семью же надо, как-то кормить и одевать.
      – Так, что я сейчас, Василь Корнеич, в настоящий момент, самый обыкновенный шофер. Но мне нравится. Да я за эти годы, вообще, много кем был. – решил похвастаться Вольнов. – Биржа труда нервно завидует в сторонке. И стропальщиком был, и комплектовщиком, и даже приходилось базу сторожить. Но больше всего мне нравилось работать стропальщиком, там, как-то спокойнее, погрузишь, какую-нибудь громадную бандуру, и дальше с мужиками в тепле покуриваешь, сидишь.
      – А как ты хотел? Как поработаешь, так и полопаешь. Ты ведь, голубчик, поди, лопатой деньги-то гребешь?
      – Ага. – обидчиво надул губы Вольнов. – Совковой.
      – Чего, такое? Только не говори, что мало платят тебе.
      – Почему же мало? Обижаешь. Полные сумки с пачками денег, в камере хранения щас дожидаются меня. Не знаем с Настей, на что потрать их.
      Когда между земляками, наконец, установилась тишина, Василь Корнеич, пользуясь случаем, стал внимательно рассматривать билет на электричку. Димка же беззаботно откинулся на спинку сиденья, и закрыл глаза.
      – Щас-то хоть, так не пьешь, как раньше? – захотелось Богомолову снова, о чем-нибудь побеседовать с ним.
      – Бросил. – протяжно зевнув в кулак, спокойно ответил Дмитрий. – Чего ты, так смотришь на меня?
      – Сам? – не сводил Корнеич с Дмитрия глаз.
      – Чего сам? Не понял.
      – Сам, говорю, бросил, или кто помог?
      – Ааа, ты про это дело? Конечно, дядя Вась, не сам. Легко сказать сам. Как ты сам это дело бросишь? У меня же фамилия Вольнов, от слова воля. Это же, сколько силищи-то надо, чтобы с этой бякой завязать? Конечно же, не сам. Нет. Я в прошлый свой отпуск, как белый человек сюда в наркологическую клинику спокойно приехал, денежку в окошечко отдал, и в этот же день меня Исак Наумыч, там слева от гардероба в угловом кабинете, за пять минут, как тузика зашил.
      – В смысле зашил?
      – В прямом.
      – Закодировал, что ли?
      – Нет, только чаем с лимоном напоил. – закривлялся Димка. – Ха-ха-ха! Ну, конечно, закодировал. А как?
      – Я просто ни разу не кодировался. Поэтому и спрашиваю у тебя. Не больно было?
      – Нормально. Первый раз, что ли? Хм.
      – Не первый?
      – Да нет, конечно. Я у них там был уже, наверное, раза три. Я, правда, рассчитывал на укол в ягодицу, а тут он мне его почему-то под левую лопатку воткнул.
      – Под лопатку? – все пытал Вольнова Корнеич.
      – Ага. Вот сюда. Сначала, правда, немножко покололо. Но, ни че. Жить буду. Хоть и зашился я на всякий случай на два года, сам все же планирую больше вообще до конца жизни эту дрянь не пить. Тьфу-тьфу-тьфу! А то, не дай Бог, сердце встанет, где-нибудь за рулем. Я ведь в этот-то раз думал, что концы с этой пьянкой отдам. Шутка дело, десять дней газовать без куска еды в животе.
      – А раньше-то, сколько ты пил без остановок?
      – Да причем здесь раньше, дядя Вась? – без злобы стал возмущаться Вольнов. – Раньше я был молодым и здоровым. Раньше я мог месяцами от этой водки не высыхать. И хоть бы хны. Так и в этот-то раз у меня не обошлось без приключений. Настенку свою, эту барракуду, вместе с кошкой на улицу выпихнул, за то, что она мне пьяному под кожу полезла, коза.
      – А вот это ты зря на нее бочку катишь. – по отцовски погрозил пальцем Богомолов. – Если бы не твоя Настасья, ты бы уже наверно давно в сосняке червей кормил.
      – Да знаю я все, дядя Вась. Поэтому и вернул ее обратно, и даже, представляешь, извинился, и ключи ей от квартиры отдал назад. Подумал, чего же она будет, как монашка скитаться по людям? Она же не виновата, что у меня кукушку в последний раз от пьянки унесло.
      – Тоже мне, герой Александр Матросов нашелся, какой подвиг совершил. – забубнил Корнеич, как старый дед. – А ты пей ее больше, может, что-нибудь еще унесет.
      – Не смешно, Василь Корнеич. Здоровье же не железное. Ты представляешь, у меня в последнее время, если я больше недели пирую, судорогой сводит лицо.
      – Я же говорю, что это не шутки.
      – В последний-то раз, когда я квасил, соседям пришлось даже скорую мне вызывать.
      – Ты свою Настасью, уж, пожалуйста, не обижай. Она у тебя, ни в чем не виновата. Мы, мужики, сначала сами начудим, а потом крайних ищем.
      – Нет, Василь Корнеич. – виновато опустил голову Дмитрий. – Одна игра не потеха. Пьянка, еще никого до добра не довела. Я не хочу, дядя Вась, чтобы у меня из друзей остались только глисты, а из удовольствия водка. Не приемлю это.
      – Правильно толкуешь, Дима. Хвалю.
      – Эта вон, у моего покойного шурина жена, Лариска. Как Андрюху пять лет назад похоронила, так щас почти, что каждый божий вечер поддает. Я, как ее в свой отпуск после вахты, в магазине не встречу, все времечко ей кассир чекушку отбивает. Хотя сама ходит уже вся фиолетовая от этой бормотухи, головой трясет.
      – Жалко бабу. Совсем, видать, спилась без мужика.
      – Или вон у моей тетушки сожитель, дядь Женя, как-то упал пьяный на железяку, так у него, аж ухо лопнуло пополам. Представляешь травму? Другой бы умер от болевого шока, а этому кретину, рану йодом потолще намазали, лейкопластырем в несколько слоев, кое-как залепили, и он дальше пировать побежал. Зажило, как на собаке. Ха-ха-ха! Он вообще, дядь Женя-то, мужик везучий. В какой ведь, только переплет не попадал. То его, машиной собьет возле Каламбура, то он об поленницу всю чушку расшибет. И все из-за водки, все беды у него из-за нее.
      – Это не только у него. Думаешь, у нас с тобой не так?
      – Не знаю, как ты, Корнеич, а я больше не пью.
      И Вольнов тоже достал из брючного кармана помятый проездной билет, и распрямив его на колене ладонью, стал внимательно читать.
      – Ну, про себя я тебе, кажется, все рассказал. – Димка аккуратно убрал билет назад в карман и заглянул Богомолову в его бледное лицо. – Теперь ты мне скажи, Василь Корнеич, как оно там на пенсии-то? Можно жить?
      – Можно, если осторожно. – не сразу ответил Корнеич, и Димка заметил в его взгляде, какую-то тоску.
      – А чего, тогда, кислый, такой?
      Корнеич ослабил на горле туго завязанный галстук, и протер вспотевшую шею рукой.
      – А я уже, который месяц, с нашей доблестной милицией бодаюсь. – и он сосредоточенно посмотрел прямо перед собой.
      – Чего? Не понял. – чуть не потерял дар речи Димка.
      – А точнее, с произволом, который они творят.
      – С нашей милицией-то, терки у тебя?
      – А с чьей? С американской, что ли? Хм.
      – Я думал, может с областной.
      – Нет. С районным ОВД. Замучился я, Дмитрий, по всяким там прокуратурам, да по судам гонять. Все инстанции на десять раз проехал. Одних, только денег на проездные билеты истратил, можно было месяц без заботы жить-поживать. Только, чую, зря все эти мои покатушки. Этих гадов, по-моему, даже дустом не взять. У них, не только у нас в районе все схвачено, за все заплачено, но походу и тут.
      – Так ты сюда, выходит, и сегодня под ихнюю душу приезжал?
      – Ну, а подо чью же? Господи. – с раздражением процедил сквозь зубы Богомолов. – Больно мне этот город нужен? Я его и раньше-то не сильно любил. Я ведь наивно полагал, что наверху найду на этих цуциков управу. А щас вот снова съездил, с их главным начальством пообщался, и боюсь, что меня самого вперед из штанов вытряхнут, чем моих ответчиков из органов турнут.
      – Да, что случилось-то у тебя, дядя Вась? – в полном недоумении взглянул на земляка Вольнов. – Или это государственная тайна?
      – Да, какая тайна, Димка? Самый обыкновенный милицейский беспредел.
      И у Корнеича перед глазами, словно в бреду, одна за другой, как в фильме ужасов, поплыли жуткие картинки, того, наверное, самого трагического в жизни дня.

      2

      Двадцатого июня этого года, Богомолов решил сплавать вместе со своим домашним любимцем, полугодовалой лайкой, на моторке на рыбалку. Погода в эти дни, как раз была замечательной, почему бы и не отдохнуть на природе, вдали от всех. Рыбачил Корнеич летом в основном, всегда в одном и том же, прикормленном им месте, где лесная речушка Зырянка впадает в пруд.
      Надергав ближе к девяти вечера на телескопическую удочку полведра отборных подлещиков, Богомолов, наконец, решил закругляться. Чтобы успеть засветло, доплыть до дома, он уложил в лодку все свои рыбацкие принадлежности, котелок с остатками ухи, и только Корнеич собрался покричать, бегающего, где-то по лесу щенка, как вдруг до его ушей донеслись звуки лодочного мотора, и в ту же секунду из-за поворота вырулил темный катер с тремя, одетыми в серую милицейскую форму людьми.
      – Ну, как рыбалка? – когда служебная Казанка носовой частью плавно пришвартовалась к берегу, пожилой, с некрасивым рябым лицом капитан, на плече которого стволом вниз висел АК-74, перелез через правый борт и сразу же направился к Корнеича моторке.
      – Да вроде, ничего. – Богомолов инициативно достал из лодки пятилитровое пластиковое ведро, и показал сотрудникам сегодняшний улов. – Грех жаловаться.
      – Вижу, что ничего. – капитан небрежно попинал резиновым сапогом по емкости и ехидно ухмыльнулся.
      – Только фанерка, что ли у тебя, отец? – следом за старшим по званию, стал визуально пересчитывать в ведре серебристых подлещиков молодой лейтенант.
      – А в этом месте, только они родимые и клюют. – по-прежнему, ничего не подозревая, распинался перед милиционерами Корнеич.
      – Скудновато, как-то. Хм.
      Капитан с немолодым, рыжеватым прапорщиком, не спрашивая разрешения у хозяина, самостоятельно забрались в лодку, и стали осматривать вещи, и между собой шептаться. Богомолов видя своими глазами странное поведение гостей, и их косые взгляды, вдруг насторожился.
      – И не стыдно тебе, папаша, в твои-то годы сетками рыбу ловить? – наконец не удержался лейтенант, и тоже тихонько попинал по ведру.
      – В смысле, сетками? – чуть не лопнул от возмущения Корнеич, когда услышал от молодого человека этот незаслуженно обидный, и далекий от истины вопрос.
      Так, ничего и не найдя в моторке интересного, капитан и прапорщик не солоно хлебавши вернулись назад.
      – Вот тебе и в смысле. – наступал лейтенант.
      – У тебя же русским языком спросили, не стыдно, такому взрослому, уже седому дяденьке, на сети рыбу ловить? – дыхнул в лицо Богомолова перегаром капитан, и демонстративно поправил на плече автоматный ремень.
      – Вы чего, мужики? На какие сети-то? – заметно приуныл Корнеич, от такого жесткого наката. – Какие сети-то? Я всегда, только на удочку ловлю.
      Прапорщик в это время прошел несколько метров вдоль берега, заросшего камышом, и тоже там ничего не обнаружив подозрительного, вернулся к коллегам.
      – Кому ты чешешь, Буратино? – все напирал на Корнеича капитан. – Удочку-то, наверное, для виду взял? Спросит у тебя рыбнадзор, откуда дровишки, а ты им, ррраз, дескать, вот мои законные снасти, господа. Так?
      – Да вы, чего, ей Богу? – уже которую минуту, распинался Корнеич перед служивыми людьми. – Честное слово, это все я на удочку наловил.
      – Ты с нами в прятки, что ли решил поиграть? – снова подал свой гнусный голосок, в корень охамевший лейтенант. – Признавайся! Где у тебя щас эти сети стоят?
      – У тебя, что, со слухом плохо? – пуще прежнего, зарычал на рыбака, как на преступника рябой капитан. – У тебя же на понятном языке, кажется, спрашивают. Где сети? Или мы щас весь твой пруд, вверх дном перевернем.
      Богомолов от всех этих криков, от этого несправедливого наезда, уже еле-еле стоял на ногах.
      – Зачем мне вас обманывать, ребята? – дрожал от волнения и одновременно страха охрипший голос рыбака. – Ей Богу, на удочку ловлю. Вы меня, что не знаете? Я же Василь Корнеич Богомолов. Меня здесь каждая собака знает. Я же не кукурузу, всю жизнь охранял. Я, мужики, если вы не местные, у нас на механическом заводе в свое время начальником цеха трудился.
      – И что дальше, что начальником? – взглянул свысока на Богомолова рыжеволосый прапорщик. – Мы щас должны на колени перед тобой упасть?
      Корнеич устав доказывать свою непричастность к браконьерству, опустил голову и замолчал.
      – Чего ты молчишь-то? – ухмыльнулся лейтенант.
      Ответа вновь не последовало.
      – Да знаем мы тебя прекрасно, Богомолов. – соврал нетрезвый капитан. – Щас-то ты уже, как я понял, никто, обыкновенный пенсионер, каких у нас в стране навалом.
      – Мы у тебя, гражданин хороший, про твою трудовую биографию не спрашиваем. – топтался за спиной у Корнеича прапорщик. – Начальником был, так начальником. Что ты от нас хочешь услышать? Молодец.
      – Может быть, уже хватит, Ваньку-то валять? – за-чем-то начал во второй раз обыскивать моторку лейтенант.
      – Ну, хорошо. – решил заканчивать этот плохо срежиссированный спектакль капитан. – Хорошо.
      Корнеич насторожился.
      – Давай, тогда, товарищ Богомолов, поступим следующим образом. Тебя мы больше трогать не будем. Даю тебе слово офицера. Считай, что мы тебе поверили. Ловишь ты на удочку. Хорошо. Но взамен этого, ты нам должен по-дружески шепнуть на ушко, где у вас тут больше всех местный народец сети ставит, чтобы нам сегодня, было кого с поличным поймать. Так тебя устраивает? Ах, да. Совсем забыл. Ну, и еще подлещиков твоих мы конфискуем, в счет, так сказать, нанесенного нам морального вреда. Идет?
      Не успел Корнеич, ничего ответить, как метрах в десяти, откуда-то из леса, вихрем выскочил пушистый бело-коричневый комок, и звонко гавкая на незнакомцев, радостно бросился в их сторону.
      – Ты тут, что, с собакой, что ли? – увидев лайку, шарахнулся от испуга в воду капитан. – А ну держи ее!
      И он в ту же секунду скинул с плеча автомат, большим пальцем правой руки снял его с предохранителя, и резко передернув трясущейся от волнения рукой стальной затвор, дал очередью по щенку. Все случилось, так быстро, и так для всех, включая самого капитана, неожиданно, что никто не понял, что это такое сейчас произошло.
      – Ты, что натворил-то? – Корнеич упал перед свернувшейся калачиком лайкой на колени, и прижав ее теплое, еще живое тело к себе, закричал. – Грей!
      Милиционеры с безразличием смотрели на эту душераздирающую сцену, и не знали, что им дальше делать.
      – За что? За что ты его убил? – ползал возле мертвого тела собачки Богомолов и жалобно стонал. – Он же еще щенок. Он же с вами хотел всего лишь поиграть…

      3

      Пока Корнеич, потея от возмущения и духоты, во всех деталях рассказывал, в какую дикую ситуацию он угодил этим летом на рыбалке, Дмитрий все это время сидел неподвижно, как каменный истукан, и боялся даже пошевелить пальцами.
      – Вот она наша жизнь, Корнеич. – когда бывший начальник цеха, наконец, закончил свою печальную историю, Вольнов по-товарищески положил ему руку на плечо. – Хуже и не придумаешь.
      – Жизнь, как жизнь, Дима. Что на роду у нас написано, то и получаем. – глядя перед собой в одну точку, тихо, почти неслышно промолвил Богомолов. – Жалко только, что не на все мы в этой жизни можем повлиять.
      – А как тут повлияешь-то, если эти чертополохи с автоматом были наперевес? Ты же не Господь Бог.
      – Видишь ли, Дима, у меня была одна отрада в этой жизни, один единственный, так сказать, самый надежный и преданный друг - собака, а я его защитить не смог.
      – Зато у меня у матушки сосед. – быстро забыв про ЧП, уже, как ни в чем не бывало харахорился перед земляком Вольнов. – Ты его, Василь Корнеич, должен знать. Он тоже с нашего завода на пенсию выходил.
      – Это кто это, такой?
      – Дядя Паша Сильвер. Возле стадиона, в пятиэтажке, где у нас хлебный магазин, живет.
      – Косоротов, что ли? Хех! Этот Сильвер у меня одно время в цехе слесарем был. Странный мужик.
      – Ага. Он всю жизнь, как Михаил Илларионович Кутузов, одноглазый. Мужик, главное штука, всю жизнь прожил в малосемейке, ни бабы, ни детей, голого женского тела-то, наверное, ни разу не видел, но зато, как на пенсию выпнули, так сразу умом рехнулся и ярым кошатником стал. У него уже щас этих кошек, больше, чем у Куклачева. А запах-то, какой в подъезде из-за этих тварей, мамочки мои. И никакой управы на него.
      – А какая управа может быть на дурака?
      – Как это, какая? Мы в правовом государстве живем, или нет? Эти вон, твои легавые, которые собаку застрелили, лучше бы оторвали от кресел свои жирные розовые задницы, да хотя бы по таким кошатникам прошлись.
      – Это, Дима, им неинтересно. Хм. Невыгодно. – озабоченно посмотрел Корнеич по сторонам. – С собаками-то легче воевать. Тут тебе, никакие бумаги писать не надо. Нажал на курок и тю-тю.
      Когда на электронном расписании поездов, висевшим прямо над входом в зал ожидания, маленькими оранжевыми точками вдруг загорелся прибывающий на станцию очередной пассажирский состав, несколько вялых, толком еще не проснувшихся доходяг, лениво взяли свои котомки, и как зомби направились в сторону перронов.
      – И сколько ты, Василь Корнеич, планируешь с этими ветряными мельницами сражаться? – снова поинтересовался Дмитрий про дальнейшие действия Богомолова в отношении силовиков.
      – Сколько понадобится, столько и буду. – стальным голосом заверил он. – Для меня сейчас, это уже дело принципа. Не успокоюсь, пока этих стрелков не дожму. У меня и с женой, черт побери, на этой почве, скандалы, чуть ли не каждую неделю. Спать даже стали на разных кроватях. Че, говорит, бегаешь, как мальчик, судишься, как какой идиот? Чую, Димка, что так и до развода дело скоро дойдет. А ты думаешь мне охота, под старость лет начинать все заново? Но я все равно не отступлю.
      – Дело, конечно, хозяйское, Василь Корнеич.
      – Видишь ли, Димка. Нам с женой, Господь своих-то ребятишек не дал, так я вместо них, всю жизнь нянчился с четвероногими друзьями. Человек же должен о ком-то заботиться. Иначе он перестает быть человеком. У меня их, этих собачат-то, сколько было? Батюшки мои. И все на покой уходили по старости, своей смертью. А Грея, видишь, я не уберег. Эх! Как же жалко мне его.
      – Делаешь ты все правильно, Василь Корнеич, только, боюсь, толку, от твоих покатушек ноль. Ты же сам недавно сказал, что в холостую прокатываешь свою пенсию.
      – Да кто его знает, Дима? От кого сейчас есть толк, а от кого нет? По-моему, щас в любой инстанции одни пустозвоны остались. Пока вперед ногами их на постоянное место жительства не вынесут, они сами работать не будут, и другим не дадут.
      – А ты, Василь Корнеич, думал, как? – задергал головой Вольнов, и Корнеич заметил у него пьяненький блеск в уставшем, невыспавшемся взгляде. – Хотели демократию? Получите и распишитесь.
      – Но эти-то погоны носят, не хухры-мухры. – не согласился с ним Богомолов.
      – И что? Тоже мне, офицерье.
      – Я человек советский, Дима, коммунистом был. Мне даже фамилию свою, в парткоме предлагали поменять.
      – А фамилия-то тут причем?
      – Ну, а как? Богомолов же я. У меня до сих пор в голове не укладывается, те, кто должен нас защищать от бардака и произвола, они наоборот, сами нападают на людей. Ну, почему мы не можем жить спокойно? Почему мы обязательно вынуждены доказывать свою правоту?
      – А потому, что они думают, раз форму нацепили, то им все можно. Так? А без нее они по факту, кто? Да точно, такие же, как и мы с тобой, Корнеич, обычные смертные, пух, одним словом, тополиный пух.
      – Конечно, грубовато ты сказал. – по-доброму заулыбался Богомолов. – Но в точку.
      – Да они сами беспредельщики, каких свет не видел. Выбились из грязи в князи. Только и могут семеро на одного, да щенков беззащитных стрелять. А в одиночку, да без автомата, хватит ли у них душка?
      – А вот это я тебе, Дима, не могу сказать.
      – Как только, у таких хватает совести, уму-разуму людей учить, когда сами по уши в навозе?
      Корнеич тяжело дыша, опустил седую, растрепанную голову, и на минуту зажмурил глаза.
      – Я одно время, почти сразу после армии, сантехником работал у нас в ЖКО. – не дал ему посидеть спокойно Вольнов. – Не знал ты об этом факте моей биографии?
      Богомолов пожал плечами, и чтобы ему стало удобней сидеть, он расстегнул пуговицы у пиджака.
      – Да, дядя Вася. Представь себе. Я и по канализационным засорам спец.
      – Я уж понял, что ты рукастый мужик. – похвалил его Корнеич и по дружески похлопал по спине.
      – Ну, так вот. Собрались мы, значит, рано утром, человек пять на планерку у себя в подвале, и обсуждаем производственные вопросы, сидим. И тут, вдруг дверь подсобки распахивается настежь, и к нам заваливает местный участковый, майор. По виду, уже вмазанный крепко, но на ногах еще стоял. Мы люди воспитанные, тоже приподнялись для приличия из-за стола. А как же? Подумаешь нетрезвый, все равно же у них в руках власть.
      – Тоже мне. Культ личности. У них щас не власть, а разброд и шатание, Дима. Я бы этих дармоедов разогнал. Один с сошкой, а семеро с ложкой. Таков и результат.
      – Он, главное штука, посмотрел на всех нас с презрением из-под фуражки, потом резко схватил с верстака кусок, какой-то деревяшки, и как давай нас всех сантехников, этим бруском пластать.
      – Это, за что же он вас так? – еле сдерживал смех Корнеич, когда Дмитрий, жестикулируя руками, показывал, по каким местам их лупил пьяный майор.
      – Если бы мы знали, за что, может и не обижались. Представляешь?
      – Вот баламут.
      – Ага. Люди рано утром, ни свет, ни заря пришли на работу, сидят, такие, никого не трогают, обсуждают рабочие моменты. И тут их, какая-то ужратая скотина, вдруг начинает палкой избивать. А главное, кто? Участковый! Хорошо, что с ним был молодой стажер трезвый. Так и то он этого пузатого махновца, кое-как угомонил.
      Богомолов с неприкрытым восторгом поглядывал на шебутного земляка Димку Вольнова, и начисто забыв про все свои беды, мило улыбался ему.
      – Нет, дядя Вася. Я бы со своим щедрым характером, в милиции работать не смог. Надо вообще быть отмороженным на всю голову, чтобы там служить.
      И следом за этим Дмитрий скороговоркой отчеканил.

      Засмеют меня соседи,
      Не узнают Коля с Федей
      И жена домой не пустит ночевать...

      – Мир, так устроен, Дима, у нас. – Корнеич наморщил лоб и мрачным, потерянным взглядом посмотрел на мерцающее огоньками в полумраке табло. – Несправедливость бывает ведь, не только у милиционеров, но и у всех остальных людей. Сама милиция-то у нас, из кого состоит, из инопланетян, что ли? Нет ведь?
      – Из людей.
      – Вот именно. Из людей. Таких же, как мы с тобой. Из самых обыкновенных граждан. Милиция, это же то же самое общество, они же не, какие-нибудь там марсиане из космоса, порядки прилетели тут свои наводить.
      – Нет, тут дело не в людях, дядя Вася. – не во всем согласился с ним Вольнов. – И даже не в их воспитании.
      – А в ком же, по-твоему?
      – В ком, спрашиваешь?
      – Да. В ком?
      – Скорее в том, что природа заложила в тебя с папкиными головастиками и мамкиным молоком. Ты вот, дорогой ты мой, Василь Корнеич, сначала в городе в техникуме учился, дальше был институт, потом долгое время у нас на заводе цехом руководил, партийным даже был.
      – Ну, было дело. И что?
      – А ведь не зазнавался ты, дядя Вася, отродясь. Ты в общей столовой вместе с рабочими за одним столом питался, а не врозь. Почему так? Скажи мне. Или ты дурачком прикидывался?
      – Ничего я не прикидывался. Я такой, какой я есть.
      – Вот это и странно для меня. Иные вон, чуть-чуть в люди выбьются, назначат там, каким-нибудь самым мелким клерком, крохотным винтиком, и понеслось. Как засядут в своих кабинетах под портреты, какого-нибудь там очередного деятеля, и совещания за совещаниями, как у каких министров. Бу-бу-бу, да бу-бу-бу.
      – Я тебе это, Дима, и пытаюсь доказать. Кем бы мы, ни были, надо всегда оставаться людьми. Не зря же говорят, будь проще, и люди к тебе потянутся.
      – Ну, конечно, Корнеич. Ну, конечно, дорогой.
      На доходе шести утра на вокзал стали активно прибывать люди и в зале начался галдеж. Вольнов, не дожидаясь объявления с минуты на минуту своей электрички, быстренько сбегал в камеру хранения на первый этаж, и забрал оттуда вещи.
      – Ежу понятно, что у тебя ситуация сложная, и что ты щас ненавидишь всех вокруг. – Дмитрий поставил две тяжеленные капроновые сумки возле ног Корнеича, но сам решил больше уже не садиться. – Но я все равно тебе, хоть ты мне и в отцы годишься, хочу сказать, что хороших людей, дядя Вася, все равно больше, чем злых. Ну, попадется тебе из десяти, один с гнильцой, остальные-то девять, хоть как будут нормальными.
      Прилично устав за ночь от всей этой вокзальной суматохи и долгой болтовни, Богомолов, больше не обращал внимания на Димку, он молча встал с сиденья, покрепче засунул под мышку битком набитую разными документами кожаную папку, и также, не говоря ни слова, направился к выходу на перрон.