Вишни. Роман. Ч. 1. Примиусье. Глава 9

IX
Когда уже было ясно, что наступление немецких войск не сдержать, коллективу завода Ростсельмаша, 13 октября 1941 года был дан приказ о начале демонтажа оборудования и отправки его в Ташкент. Вся заводская территория больше напоминала большой муравейник, превратившись в сплошной поток перемещаемых грузов и оборудования с помощью лебедок, катков и тягачей. К 17 числу было погружено и вывезено более 80% станков и оборудования, а те, что давали военную продукцию, были сняты с фундаментов и установлены на специальные лаги, позволяющие быстро демонтировать и перемещать для погрузки на железнодорожные платформы.
Последние двое суток Пётр не уходил с завода, а в короткие перерывы на отдых падал где-либо на деревянные настилы, под крышей цеха и спал крепким сном пару часов, если это получалось. Мысль о том, что он должен проводить Лиду во чтобы то ни стало, после её звонка не давала покоя.
Отработав без малого 14 часов, поздним вечером отпросился у мастера, руководившим работами до утра, напомнив, что многократно перерабатывал в своих сменах, о чём знали все сменные мастера. Получив добро и указав адрес, где он, если потребуется в срочном порядке будет и номер телефона общежития, переговорил со своими друзьями.
Иван Поляков двумя днями ранее распрощался с Клавой Ситников, которая эвакуировалась со своими подругами и оборудованием в Ашхабад. И пожимая руку Петру, не сдержался сказать:
– Лиде привет и, как приедет уже на место, пусть Клаве передаёт от меня пламенный привет.
– Ладно, Ромео, – улыбнувшись и одобрительно кивнув, подтвердил, что исполнит просьбу, – не переживай, всё передам, не забуду.
Петя шёл так быстро, что казалось, он не успевает касаться ботинками булыжной мостовой, тянувшейся от главной проходной в сторону Нахичевани, откуда до Лидиного общежития быстрым ходом было минут двадцать. Улицы непривычно были тёмными, из-за отсутствия света уличных фонарей, ввиду вероятности авианалётов, применялась световая маскировка. Но Пётр шёл интуитивно, а в голове прокручивал то, что самое важное он обязательно должен сказать.
Позади осталась улица Молотова, прошёл по улице Октябрьской вдоль парка и питомника, вспомнил свои свидания с Лидой в парке, задумался и чуть не пробежал 20-ю линию. В этот октябрьский вечер погода была мерзко-сырой, днём прошёл дождь, а сейчас дул пронзительный ветер с ощущением того, что к утру, с большой вероятностью будет заморозок. Лишь из редких окон домов на улицу пробивались узкие полоски тусклого света, из-за плохой светомаскировки или через рассохшиеся доски оконных ставень.
Общежитие швейной фабрики было наполовину пустым и, ранее требовательная и строгая вахтёрша, обязательно спросила «к кому?» и напомнила бы о времени пребывания до 23 часов, сейчас, лишь приподняла голову и снова уткнулась в книгу, раскрытую на её служебном столу. Петя быстро взбежал по лестнице на второй этаж, ловко перешагивая сразу через две ступени. Остановился у двери с номером 36 и почему-то постучал, как будто не был уверен или просто, чтобы не застать девушек в неловком положении.
Послышались быстрые шаги за дверью, и она резко распахнулась, без малого, не оставив Петру отметину на лбу, он едва успел отклониться. Лида бросилась ему на шею и замерла.
– Так можно войти или как?
– Ой, Петя, прости! Заходи. – Лида пропустила Петра вперёд и затворила за собой дверь.
Петя осмотрелся в комнате, освещенной лампой под низко свисающим абажуром из плотной бархатной ткани алого цвета. В комнате кроме них никого не было.
– А где девчата? – спросил Петя, как будто он пришел не к Лиде, а именно к её подругам.
– У нас сейчас в комнатах некомплект, девчонки эвакуировались, некоторые в ополчение санитарками пошли и, возможно, уже скоро окажутся на фронте. А Вера, оставшаяся пока, тоже уедет со мной последним эшелоном завтра. Она к девчонкам пошла, решила там заночевать сегодня.
– Понятно.
– Ты прям с работы? Иди, знаешь где умывальник, умойся. Сейчас поужинаем, я приготовила.
Возвращаясь из умывальника с полотенцем на шее, Петр, открыв дверь, моментально ощутил аромат горячего борща, который паровал из только что наполненных тарелок на столе, и из них струился пар, поднимаясь под красный абажур лампы, свисающей низко над столом. Всё это было так таинственно и волшебно, что Пётр уже успел как это бывает, ведь дома давно не был. На секунду вспомнил о матери, о её просьбе приехать и поневоле, его улыбка стала угасать, что не осталось незамеченным наблюдательной Лидой.
– Что-то случилось? – испугано спросила она у парня, одной рукой обняв его за талию, а другой сняв полотенце с плеч и швырнув его на кровать, чтобы не тратить драгоценное время на пустую возню, – у тебя всё хорошо, Петруша?
– Как ты меня назвала, Петруша?! Я вспомнил – «Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати!...». А теперь, знаешь, что поют? Я вот совсем недавно слышал песню, но все слова не запомнил. Мы с тобой ходили на фильм «Большая жизнь» с Борисом Андреевым и Петром Алейниковым, там песня была о коногоне, помнишь?
– Ну, конечно! Песня трогательная и грустная.
Пётр присел на стул за стол и негромко запел:
«Гудки тревожно загудели,
Народ бежит густой толпой,
А молодого коногона
Несут с разбитой головой…».
Когда пел эту песни, его руки лежали на столе, правой по привычке взял её правую руку и его взгляд был направлен на зашторенные окна, а на его левую руку, Лида, нежно и так, чтобы не отвлечь Петра от пения положила свою маленькую девичью ладошку левой руки. От её рук он ощутил такое тепло и что-то ещё, что заставило молодого человека слегка вздрогнуть, но не от испуга, а от необычного ощущения даже не телесного, а душевного тепла и нежности, прерваться, повернуться и посмотреть в глаза Лиды. Какое-то время они сидели молча так, потом Лиде стало неловко, и она прервала молчание вопросом:
– Так, что ты хотел сказать, что сейчас поют, эту песню?
– Нет, на мелодию этой песни написали новые слова, но уже о том, что происходит сейчас, о войне.
– Петя, ты не запомнил? Я не слышала.
Петя поднял голову, посмотрел на абажур и, как будто прочтя на нём слова спел то, что запомнил:
«По полю танки грохотали,
Солдаты шли в последний бой,
А молодого командира
Несли с пробитой головой…», – тут второй куплет, я его полностью не помню, а дальше запомнил, –
«Машина пламенем объята,
Вот-вот рванет боекомплект.
А жить так хочется ребята.
И вылезать уж мочи нет…».
Наступила тишина. Лида сняла левую руку с Петиной, повернулась в пол-оборота на стуле, потянулась, достала с кровати брошенное ранее полотенце и поднесла его к глазам. Петя вновь посмотрел на Лиду, она плакала, тихо и беззвучно.
– Ну, вот, незадача. Ты прости, не думал тебя расстраивать! Лида, прости!
– Это ты меня прости, вспомнила маму и брата с сестрой, там же сейчас немцы. Как они там? И что будет с нами, а, Петя?
– Всё будет хорошо! Ты же хотела меня угостить борщом горячим, а он уже и пристыл.
– Ой, правда. Кушай, Петя, кушай. И я тоже, ждала тебя, чтобы вместе поужинать, хотя уже скоро одиннадцать… Да, чуть не забыла, растеряха, – Лида метнулась к шкафчику и вернулась уже улыбающейся и с бутылкой водки, – вот для случая такого, как сейчас припасла. В другое время, может быть нужно было вино или даже шампанское, ну подумала – ты же мужчина, нужно напряжение снять, водкой, думаю, будет лучше.
Петя заулыбался, наклонился к Лиде и поцеловал легким прикосновением, хотел в щеку, но из-за того, что Лида чуть наклонила от стеснения голову, получилось в висок. Оба засмеялись неловкости момента. Видя эту картину мирно ужинавших молодых людей, нельзя было представить, если не брать в счёт песню о трагических событиях, происходящих ежедневно на полях сражений и то, что Лида завтра должна будет эвакуироваться из города, ставшим родным, далеко от мест, где осталась мама и родные, далеко на восток, а Петина судьба до конца непонятна, но с большой вероятностью, он скоро встанет в ряды действующей армии, хоть и составе добровольческого полка.
Лида поставила гранённые рюмки на ножках, Петя попросил у нею бутылку, потому что откупоривание «казёнки», бутылки заводского производства требовали определённого умения и навыка. Открыв и разлив по рюмкам, Петя, поднёс свою к Лидиной и спросил:
– За что выпьем?
– За нашу скорую победу! Хочу, чтобы все родные были живы, чтобы война быстрее закончилась и наступил мир.
– Хорошо, за победу! – поддержал Лиду Петя.
Борщ был по-домашнему вкусен и, тем более что Петя такой еды давно не ел, то справился с порцией очень быстро.
– Тебе добавки налить или второе подать? У меня селёдочка и картошка «в мундире».
– Во, как! У тебя, как в ресторане «второе подавать?!» – не выдержал, чтобы не засмеяться Лидин ухажёр, – «водочка и селёдочка – не надо ничего!» – так любил говорить мой отец. А как же после, если того…, ну целоваться не будем мы или как?
– Петруша, я все твои губки оближу, будешь мной пахнуть, – произнесла Лида, опустив немного взгляд и Пете показалось или это было отражение красного абажура, что она покраснела.
– Ну, если будем вдвоём её уплетать, то давай, тогда к селёдочке нужно по рюмочке.
– Ой, я же так не пью, это из-за тебя. Ладно, половинку, хорошо?!
– Как скажешь! Тепло сидим, хоть тепло в общаге пока давали, но согревает изнутри и…, – Петя посмотрел на Лиду и молча разлил по рюмкам.
– Петя, а ты меня и правда любишь?
Было заметно, как эти слова резанули по душе парня, который ещё месяц назад, поняв, что нашёл свою судьбу, признался Лиде в любви и собирался сегодня ещё не раз повторить, но без принуждения, а по своей инициативе. Но сдержав себя от резкости, спокойно ответил:
– Конечно, люблю!
– Ты останешься сегодня у меня или как?
– А как нужно или как бы ты хотела?
¬– Конечно!
– Что конечно? – не дождавшись полного ответа спросил Петя.
– Конечно, я хочу, чтобы ты остался у меня этой ночью, если это возможно.
Петя повернул глаза на Лиду и увидел, что она светилась надеждой, и даже показалось, что искорки в её глазах говорили о каких-то потаённых желаниях или девичьей тайне, что она долго берегла, чтобы открыть в самый значимый, счастливый момент. Он потянулся к Лиде и надолго застыл в, не совсем удобном положении, сидя на стуле напротив девушки и дотягиваясь к ней через стол.
– Петя, ты ещё будешь кушать? Нет!? Тогда я уберу. Вот моя койка, можешь прилечь отдохнуть.
Лида убрала тарелки со стола, собиралась убирать и оставшуюся в бутылке водку, но передумав, оставила с рюмками на столе.
– Я пойду, покурю?! – сказал Пётр, вынимая из глубокого кармана форменной шинели учащихся  железнодорожного училища, выданную в полку народного ополчения, хоть она и была явно тесновата, но придавала значимый вид, в отличие от ватника или гражданской одежды, пачку папирос, открыл и вынув одну, начал у неё не совсем умело сминать картонную гильзу мундштука.
– Давно куришь? Я не видела.
– Нет, Лида, да поди уже, как неделю, сейчас дни слились в сплошные сутки. Даже не знаю, отчего это. Обычно с детства начинают курить, а я, вот. Кажется, когда покуришь, как-то на душе покой наступает, как лекарство, всё равно.
– Ну, тогда кури здесь. Не светись в коридоре, время-то уже сколько? Вот! С бабой Симой я поговорила, она не выдаст. Да и случай сейчас совсем не тот. Все это понимают.
– Вон почему Вере захотелось сегодня заночевать не у себя в комнате, а у подружек, – улыбаясь подтвердил свои догадки Петя.
Присев у окна, чуть отодвинув штору и приоткрыв форточку, через которую в комнату устремился сырой, практически морозный воздух, закурил, стараясь весь дым выпускать на улицу. Ночь была тихой, военная ночь, но пока ещё в свободном от оккупантов городе. Пока Петя курил, Лида разобрала кровать и увидев, что Петя внимательно наблюдает за этими приготовлениями пояснила:
– Ты ляжешь на моей, а я могу… на любой, все свободны. Как там наши девчонки, добрались уже или ещё в дороге. Говорят, что после Сталинграда немцы дальше эшелоны не бомбят, не долетают.
Петя подошёл вплотную к Лиде, остановился так близко к ней, что мог ощущать её волнительное дыхание и периодически глубокие вдохи вздымали грудь и он ощущал её жар. Лида, хоть и была стройной девушкой, но по женским меркам, а Пётру макушкой головы доставала всего до кончика носа и потому смотрела на него снизу вверх, что было трогательно, как будто она показывает свою беспрекословную преданность своему хозяину, нет, не как домашняя собачка, а как жена мужа, верная супруга и любящая женщина, которая, как принято было в те годы на Примиусье, как минимум, называть мужа уважительно «хозяином», не в семье, а на людях.
Петя понимал эту искреннюю преданность и отвечал ей тем же, он нежно обнял любимую девушку и стал нежно и всё страстнее и страстнее целовать до тех пор, пока не почувствовал, что Лида обмякла в его объятьях и даже начала проседать. Чтобы  предотвратить этот «лавинный» процесс, сползающего в полусознательном состоянии человека, любимого человека, он прижал её к себе силнее и сразу ощутил то, как его девушка начала дышать, как рыба, оказавшаяся по воле рыбака на берегу. Её нужно было спасать, а так как спасительной среды обитания своей рыбке Петя не находил, то он просто приподнял Лиду, пронёс несколько шагов и аккуратно положил на кровать.
Лида, не сопротивляясь, а с улыбкой, отражённой в уголках её воспалённых и слегка припухших от жарких поцелуев прекрасных губ, покорно смотрела на своего Ромео и молчала. Молчал и он, только наблюдая за тем, как прекрасна эта девушка, а в таком состоянии тем более, в её глазах читается любовь и блаженство и даже в мыслях её сейчас не война и оккупация её родного посёлка, не предстоящая эвакуация, не военная форма, от которой за время шитья у неё рябило в глазах, не шинели, которые приходилось шить и те, которые можно было видеть ежедневно на улицах Ростова – нет, ничего этого, а только желание быть со своим человеком здесь, сейчас и всегда вместе, всю их жизнь, потому что это её судьба. Она его долго ждала и, не только никого не любила, но даже не пыталась с кем-либо встречаться, потому что, как Ассоль ждала и верила, что её Грей обязательно появится в её жизни. И вот, он появился. Казалось, радуйся своему счастью, а им максимум несколько часов осталось быть вместе. А, что потом? А потом неизвестность.
Лида приподнялась на локти и нежно, как мама укладывает ребёнка, предложила, не отводящему от него взгляд, молодому человеку:
– Петя, ложись! Тебе нужно отдохнуть, тебе силы ох, как нужны. Я в дороге отосплюсь. Суток двое, а-то и больше ехать придётся. Ложись. А, я, … – Лида не успела досказать, как на её губах вновь замкнулся его поцелуй и замкнутость этого поцелуя определялась не силой, с которой   он пытался удерживать девушку в своих объятиях, а тем, что они оба желали, чтобы этот их сладостный контакт был, как песня мелодичный, кружил их головы, как в свадебном вальсе.
Её руки, изначально обнимавшие его широкие плечи, потеряв усилие захвата, медленно сползли и обессиленно распластались на постели. И через какое-то время, когда Пётр позволил своей добровольной пленнице отдышаться, она тихо попросила:
– Позволь мне раздеться. А сам-то ты не на работе, раздевайся пусть тело отдохнёт.
– Как скажешь, принцесса.
– Вот так ты меня ещё никогда не называл, мой принц, – Лида произнеся эти слова задорно засмеялась и казалось, что во всем большом мире, кроме их, молодых и счастливых никого нет, и нет за окном звуков приближающейся артиллерийской канонады, и не гудят в небе ночные бомбардировщики, да и войны нет – есть он, она и их любовь.
Лида гладила его непокорные вихрящиеся волосы, представляя себе его, как Гришку Мелехова, одного из любимых героев шолоховского «Тихого Дона». А ведь его отец и, особенно дед, помнят события тех лет, описанные знаменитым земляком Петра, ведь они жили так близко друг от друга. И не сдержалась, чтобы не спросить:
– Петя, а ты Шолохова видел?
– Писателя нашего, что ли? Нет, я Михаила Шолохова не видел, а вот мой отец и по работе с ним сталкивался, но больше с его отцом, тот после установления советской власти у нас, на Дону, работал тогда Александр Михайлович заведующим заготконторой. Потому-то и образование сыну смог дать и в Москве, как я слышал учился. А, когда стал известным писателем, написал много рассказов и уже два или три тома «Тихого Дона», то сам Сталин его принимал. По слухам, Михаил Шолохов – наш мужик, казачьих кровей, веры и убеждений. Оттого и пишет он просто и душевно, читаешь и читать хочется. Так же?
Петя повернулся к Лиде, которая, уткнувшись носиком в его плечо, внимательно слушала его рассказ. Услышав оклик, даже вздрогнула и моментально ответила:
– Да, Петя, так, так! Я тебя достала вопросами, да? Отдыхай, а я тобой полюбуюсь. Когда теперь снова встретиться придётся, только одному Богу известно.
– Как же тут с тобой заснёшь? Лежит вот оно, сокровище, о котором все мечтают, а достаётся быть рядом только одному простому парню казачьего рода и племени, как ты называешь, Петруше, – Петя заулыбался, повернулся на бок и стал нежно целовать Лиду везде-везде, где только были её оголенные, округлённые прекрасные девичьи формы.
Время с жарких объятьях и нежных ласках лилось сплошным речным потоком, как несёт их Дон-батюшка, размеренно и безвозвратно и с той лишь разницей, что их время истекало ни как у Дона, разветвлением в дельте и впадая в Таганрогский залив Азовского моря, его воды встречались с водами его меньших братьев, Тузлова, на которой родилась Лида и Миуса, реки, на которой она выросла. На Миусе Лида провела все сознательные годы, а их с Петей время истекало, и минута расставания, и повторная встреча была непредсказуема, в отличие от встречи в Таганрогском заливе вод названных рек, родной для Петра реки Дон и родных для Лиды рек Тузлов и Миус.
Сойдутся ли их стёжки-дорожки в единую судьбу, думали сейчас оба, только плохие мысли гнали прочь и верили в хорошее, всё должно быть хорошо, потому что они любят друг друга и должны быть вместе, вместе всю жизнь, длинную и счастливую.
Лида часто вздрагивала, нет, не от боли или какого-то испуга, неожиданностей, которые она не могла предугадать, всё что сейчас происходило, много раз она прокручивала в голове и пыталась спрогнозировать, как она себя поведёт, если что, и как может среагировать на это Петя. Она не хотела обидеть любимого её парня и не показаться распутной, ведь у неё никого, кроме него никогда не было, если не считать два-три дружеских поцелуя друзей. Она старалась быть просто естественной, естественной и натуральной, не поддельной и лживой, а честной и правдивой, как во всём и всегда.
Часы давно перевалили за полночь, но кто смотрел на то, сколько отсчитали настенные ходики счастливых часов и минут этой счастливой паре, об этом даже и думать не хотелось. Поэтому события развивались по нарастающей, как морская волна набирает разгон, чтобы затем обрушиться штормом на скалы и утёсы береговой линии. И чем ближе подходил тот момент, когда нужно было решить и решить единогласно, быть ли этому шторму или просить богов, если сами не в силах, чтобы всемирные силы, силы Лунного притяжения, заставили бы, собравшиеся штурмовать тихую заводь шквалом эмоций неприступную или для такого случая доступную крепость на её берегу, сделать отлив или…
Но всё шло к кульминации момента. Зацелованная и обессиленная от внезапно-нахлынувшего счастья девушка, была лишь в состоянии отвечать редкими ответными поцелуями, так как вся инициатива была в руках Петра и отбирать её у него она совсем не собиралась.
Они не заметили, как в прохладной, нетопленной комнате они остались в том, как мать родила и снимали всё с себя сами или им помогали это делать, если спросить, то никто бы точно ответить не мог. Всё происходило интуитивно, на высоком эмоциональном подъёме, когда, даже разорвавшийся невдалеке артиллерийский снаряд не смог бы их привести в состояние осознания происходящего и покоя, с возможностью трезво мыслить и принимать обдуманные решения.
А вздрагивала Лида от тех глубинных внутренних процессов, происходящих в её возбуждённом молодом организме и от того, что руки Петра за прошедшую неделю ещё сильнее загрубели и даже кожа на руках потрескалась, а на ладонях уже неоднократно были сорваны мозоли. И когда руки, больше напоминающие даже не наждачную бумагу, а напильник с крупной насечкой, не то, что на нежном девичьем теле, на слоновой коже были бы осязаемы. Но это было изначально и когда он добрался до самых нежных эрогенных зон, начиная от шеи, груди до низа живота, внутренней стороны бедер, ощущения были совершенно другие, и больше не ощущалась шершавость рук, а ощущались лёгкие эротические прикосновения теплых и нежных рук близкого, любимого человека.
Дальше всё произошло, ни как думалось обоим перед  их этим свиданием, в канун расставания, а вопреки, без слов и лишь непродолжительные остановки и еле ощутимые, но невидимые жесты диктовали их дальнейшие действия. Когда Петя своей крайней плотью  ощутил отличительный прилив влажного тепла от девушки, разомлевшей и плавно перекладывающей свою прелестную головку, запутавшуюся в расплетённой косе, которое исходило из самого потаённого места девушки, откуда начинали расти эти прекрасные стройные ножки, он остановился замер на секунду, до появления дрожи в его сильных руках, на которых он, упёршись с обоих сторон от девушки в матрац, немного отстранился от её чудно, часто вздымающейся груди и заметил, как эта  красивая голова Русалочки в перепутавших лицо волосах, сделала несколько одобрительных кивков головой и после, когда он с ещё большей силой ощутил жар, окутавший его орган со всех сторон, начиная его медленно вводить туда, где ему предстояли ещё таинства и открытия, услышал где-то там, как ему показалось высоко и далеко тихим и приглушенным голосом:
– Да-а-а! Да-а-а, мой милый!
Это не были Ангелы, это был ангельский голос его любимой девушки Лиды. Всё слилось и смешалось в единый энергетический сгусток счастья и трудно было понять где кто и где чью, всё было едино, слитно и неразделимо, счастье близости, счастье любви, их любви большое, светлой и с великим грехом, обоюдно безгрешной.
И казалось, что не только их влюблённые души, словно сизокрылые голуби, но и их тела, ставшие невесомыми, легко преодолев силу земного притяжения, законы Ньютона, нормы и правила поведения, и границы стеснения в обычной общественной жизни, в социальной сфере, в общениях в коллективе – всё это там, в реальной жизни, в той жизни, где трезвонят трамваи на разъездах, гудят заводские гудки; не там, где сейчас война – они оба в другом измерении, в состоянии райской эйфории, возвышенности чувств, доходящих до их максимального, пикового состояния – экстаза, которой продлился  несколько секунд сладостного, медового вкуса счастья всеми клетками разгорячённых тел, испытали это непередаваемое ощущение в состоянии единства плоти, единства чувств, единства желаний и унисона сердцебиения влюблённых до безумия сердец – это было, казалось, даже не в этой жизни, которая готовит всем суровые испытания, нет, это то, что осталось в той счастливой жизни, которая остановилась на это чудное мгновение на грани, на границе с той, в которую придётся им вступить завтра.
А завтра будет уже другое и они, после этой ночи стали другие. Эту ночь можно сравнить с первой брачной ночью молодожёнов, вступающих в совместную жизнь гражданским браком.
Они любили сильно, страстно, до безумия и верили, что так будет завтра, через неделю, месяц, год – всегда. Они всегда будут вместе, потому что они хотят этого и кто может осмелиться помешать их счастью, кто?
Ночь была несоизмеримо длинной, бессонной и такой, к сожалению, короткой. И это закономерно. Если бы всё было наоборот, чтобы счастливые моменты были многократно продолжительнее, длились не минутами, часами, а днями и годами, то люди бы привыкли к этому, как к обыденному, будничному дню жизни в работе, заботах и хлопотах и потеряли бы вот такое ощущение счастья, которое контрастно выделяется среди серостей вчера и завтра, и запоминается на всю жизнь. Такие мгновения, которые испытали этой ночью молодые люди, им точно не забыть никогда. И потому, именно с этого момента будут считать себя самыми счастливыми и, даже не считать – они и были самыми счастливыми, и им завидовал весь мир, так как другой такой счастливой пары, по их бесспорному убеждению, нет и быть не могло.

Предыдущая глава – http://proza.ru/2023/01/01/832