Триптих о молитве

                1.


              Есть в Гималаях цветок, расцветает он в лунную полночь,
              кактусом горным его люди скромно в округе зовут, –
              если войдет в сердце боль, что конкретной не знает причины,
              кроме сознанья того, что унизила крепко вас жизнь,
              также вам многое дав – и немыслимо чувство обиды,
              но и прощения нет : вам себя не удастся простить –
              далее, если мечта, что является вашей заветной,
              и даже две или три – в этой жизни для вас не сбылись,
              хуже : нигде никогда, проживи вы хоть тысячу жизней,
              не воплотятся они, это знаете вы лучше всех,
              но и, с другой стороны, если что-то вам жизнь подарила :
              вроде бы некий пустяк, но в нем странный скрыватся смысл, -
              так что чем больше о нем размышляете вы на досуге,
              тем очевидней для вас, что и есть он заветный тот дар,    
              что всех желаний ценней, а тем более – невоплощенных...
              да, вот тогда вы зашли в тот единственный в мире тупик,
              где никуда нет пути : ни вперед, ни назад, ни в сторонку,
              и где вовнутрь лишь иглы с замирающим сердцем входить
              вам предлагает судьба : это значит, что в лунную полночь
              в сердце раскрылся у вас тот загадочный горный цветок, –
              то, что с молитвой он схож – самой главной, поскольку безмолвной,
              позже узнаете вы – и недолго осталось вам ждать.


                2.

 
                Лучше всего не просить ничего :
                в том числе у сильных мира сего.

                Сами они все, что нужно, дадут
                и, может быть, одного только ждут :

                чтоб неприметно, в условленный час,
                вдруг оказать эту милость для нас.
               
                Тонкость же здесь заключается в том,
                что слишком мало о часе таком

                ведать дано нам : почти ничего,
                и еще меньше – как встретить его.
               
                Если ж просить об обычных благах
                пусть и слегка в необычных словах : 

                что-то у нас здесь опять не сошлось
                с Тем, Кто все мысли читает насквозь,

                ибо на все наши просьбы в ответ
                только предвечный безмолвствует свет.
               
                А хорошо бы не верить, но знать,
                что существует особая стать,

                хоть и представить ее нам нельзя,
                благо, по сердцу идет к ней стезя.

                Все она делает наоборот :
                то есть еще до того, как мы рот

                к просьбе откроем, ту просьбу она –
                как идеальная в доме жена –

                молча исполнит : прекрасно с Тем жить,
                Кого не нужно о чем-то просить!
               
                Но по природе таков человек :
                раз, или два или три за свой век

                просит он, чтоб ему в горе помог
                в мире сильнейший по имени Бог..

                Может, когда перестанет просить,
                легче вдруг будет ему получить

                то, что так важно ему одному,
                и непонятно чужому уму.


                3.


                Молится чаще всего человек о спасеньи от смерти,
                хоть и почти никогда не спасает молитва его.
                Что же, не слышит господь сокровенного нашего зова?
                Или, что хуже того, не идет Он навстречу ему?
                А не случилось ли так, что заветное наше желанье :
                смерть вообще не познать – изначально исполнено Им?
                Явный на это намек – что наш мозг при клинической смерти,
                будучи полностью мертв, допускает в нас тонкую жизнь,
                что в отношеньях иных нашу прежнюю жизнь превосходит :
                скромно заметим – в разы. И кто в прежний был мир возвращен –
                так медицина сильна! – навсегда страх забыл перед смертью.
                Право, друзья мои, жаль, что тот опыт достался не всем.
                Стало быть, главное есть у всех нас : так о чем нам молиться?
                Праздные наши слова кроме нас никому не нужны.

                Друг, ничего не проси! А тем более у власть имущих.
                Вспомни великий завет, что оставил нам славный роман :
                все у тебя уже есть, что тебе, но воистину нужно,
                а чего нет, то, поверь, в существе и не нужно тебе.
                В этом аспекте обняв мироздание мысленно в целом,
                близко придвинув к глазам средостения хрупкую грань,
                где и стоит человек и где ходит он, точно над бездной – 
                громкие, правда, слова, но уж очнь правдивы они! –
                видим мы три бытия : то безмолвье, слова и поступки.

                Много людьми добрых дел было сделано : прямо не счесть.
                Все же, по правде сказать, дел порочных еще было больше.
                Много хороших и слов на свет божий явилось из уст
                всех за все время людей, но дурных было сказано больше.
                Выше безмолвие всех, потому что и малого зла
                нет и не может в нем быть : оно легче лазурного неба.
                В нем, как в оправе святой, тонко светится всякая жизнь :
                правда, лишь после того, как исчезнут слова и поступки,
                то есть пока не умрет для себя и других человек.

                Смертью сокрытая жизнь начинает безмолствовать громко.
                Более громкого нет в мире звука, чем в душу тот крик.
                Разве сравним с немотой, что от всякой могилы в нас веет,
                мы те слова и дела, что оставил ее нам жилец?
                Нет, на весах бытия величайшие даже деянья,
                точно пушинки, легки, если мерить безмолвием их,
                что осеняет людей в жизни самых, быть может, ничтожных,
                но – кто не в жизни уже, а в объемлющем жизнь бытии.

                Вот языком бытия, что безмолвием мы называем,
                к нам обращается смерть. А другим языком – дел и слов
                (впрочем, не он ли один только и ведом всем людям?)
                с нами беседует жизнь. Интуиция мне говорит,
                что хоть близки языки в одинаковой степени богу,
                первый язык – бытия пусть немного, но ближе Ему.
                Вот почему я давно бессловесную выбрал молитву.
                Суть ее только в одном : по возможности меньше просить.
                Ибо как можно просить то, что в замысле самом высоком
                и, значит, скрытом для нас, может нам же самим повредить?

                Впрочем, поправку одну ради истины должен я сделать :
                если однажды ко мне величайшее горе придет,
                что посещает других с регулярностью тихой и страшной,
                буду, о! буду просить я, как в церкви любой человек,
                чудо Его совершить : чтоб меня миновало то горе, –
                хоть и не в церкви просить. И отнюдь не словами молитв.
                Противоречие здесь, но его не должны мы бояться :
                истина, если и есть, в парадоксе незримо живет.

                Истина в центре всегда. Человек как в иглу в нее входит.
                Чтобы пройти сквозь иглу, о практическом нужно забыть.
                Периферия есть все, что чревато житейским инстинктом.
                К центру приблизимся мы, трансформацию лишь пережив.
                Чем радикальней она, тем мы ближе к искомому центру.
                Стало быть бога просить нужно, собственно, только о том,
                чтобы диаметр Он той иглы, что нас к центру выводит
                спящего в нас бытия, изменил. Здесь молитвы предел.
                Да, изменил... но вот как? Сделать толще иглу или тоньше
                должен Всевышний для нас? Даже это не можем решить
                мы для себя. Но тогда непонятно, о чем мы и просим.

                Здесь объясненье тому, что когда нам церковный канон
                не в состоянии дать, о чем сердце страдая тоскует,
                и для молитвы свои из души мы находим слова,
                эти слова никогда в себе ясности не заключают :
                слишком несвязны они, но как искренен их шепоток!
                Разве сомнение в том, что свершили мы лучший поступок –
                было б разумней для нас предоставить Ему все решать –
                душу тревожит чуть-чуть. И, конечно, легко догадаться,
                что начинаем с него настоящий мы с Ним разговор.