Как мушка в капле янтаря Часть 8

Боже, дай мне надежду, намек или знак...
Я устала от мысли "когда же уже?!"
Я надеюсь, что скоро наступит весна.
И не столько на улице, сколько в душе.
Любовь Козырь
Поезд должен прибыть на нужную станцию в шесть утра.
Катя умылась, оделась, ещё ночью. Так и сидела несколько часов неподвижно в зимней одежде, в меховой шапке, объёмных белых варежках из кроличьего пуха.
Её глаза смотрели в пустоту.
Создавалось впечатление, что подружка находится в густом непроглядном тумане, что утомилась искать направление, в котором нужно идти.
Девочка ничего не видела и не слышала, спрятавшись в глубине себя, где основательно потерялась, откуда теперь не может найти выход.
Венька достал сумку с едой.
– Поешь, Катенька.
Увы, она не обращала на него внимания, словно находилась в состоянии гипнотического транса. Так ведут себя лунатики, люди с нарушением поведения во время сна.
 И без того мрачные мысли набирали обороты, порождая мотивы мрачных догадок и скорбных сомнений.
Какой сюрприз преподнесёт им сегодняшний день? Что так гложет его милую девочку?
Аппетит окончательно пропал, рассосался, но вызвал сосущую реакцию в желудке. Мозг от пищи как бы отказался, а физиология не соглашалась с таким решением.
Ну да ладно, тут проблемы более высокого порядка. Даже с собственным “Я” неспособны договориться. Себя не понимаем, не слушаем, сами с собой спорим, опровергаем, оправдываемся.
Что уж говорить об отношениях между людьми, родство которых основано лишь на взаимном проникновении, пусть и не ограниченном элементарной физиологией. Пусть это будет ментальное, духовное родство, полного слияния всё равно не происходит.
Неужели, живя около и рядом, мы так навсегда и остаёмся друг другу чужими?
Почему, даже хорошие, доброжелательные люди, не могут или не хотят быть до конца откровенными, зачем каждому из нас нужны страшные тайны: только для того, чтобы их охранять? Не нужно быть мудрецом, чтобы понять – самый лучший субстрат для взаимного доверия – честность. Лишь на ней можно сварить нечто лакомое в семейных отношениях.
Вот и здесь закавыка: мало того, что Катенька замкнулась в себе, окружила себя тайнами, так она ещё и регистрацию брака тормозит.
Это уж совсем непонятно.
Любая девушка с детства мечтает о подвенечном платье, о белоснежной фате, а Катенька делает вид, что это вторично. Так, банальный пустяк, незначительная деталь, которой можно будет уделить внимание когда-нибудь в будущем, но не сейчас.
Беременность, что с того!
Парадокс.
Мужчина и женщина поменялись местами и требуют несвойственных их половому менталитету действий.
Может они оба того, не совсем в себе, как говорится в простонародье – ку-ку? Почему любовь начинается как праздничный фейерверк, с цветами и иллюминацией, а потом превращается в серый тягучий расплав вызывающий разве что рвотный рефлекс?
Что в нём, в Веньке, не так! Может быть, он излишне мягкотел, если желание угодить любимой классифицируется как мужская несостоятельность?
Любовь невозможно систематизировать, оцифровать, запаять в стекло: она уникальна и сама по себе является сокровищем, которое ни при каких обстоятельствах не может потерять ценность.
Ну и что? Алхимия способна превращать золото в свинец и свинец в золото?
Катя –  третья девушка, с которой Веньку связала большая любовь, с которой он безуспешно пытается создать семью. Третья! И она, так же как Мила и Алина, нагромождает вокруг отношений баррикады, строит пороги.
Чем сильнее его желание любить, тем мощнее сопротивление. Напрашивается парадоксальный вывод, не укладывающийся в голове: а если совсем не сопротивляться, сложить крылья и плыть по течению, плюнуть на всё, на всех?
Почему нужно доказывать право на любовь? Разве это не взаимное чувство?
Венька ждал неминуемую развязку, но одновременно боялся прикоснуться к неведомым обстоятельствам, заставляющим любимую скрывать прошлое.
Что дальше! Сможет ли он жить без своей девочки, если причина её реакции действительно фатальна? А Антошка, как поступить, что сделать для того, чтобы вопрос доверия перестал нагромождать ворох неразрешимых проблем? Должен же быть выход, должен!
Вот и ищи. Зачем себя накручивать? Пусть случится то, что дОлжно. Чего изменить невозможно, так или иначе, реализуется, независимо от наших желаний. Если рассуждать здраво, какая бы степень родства ни была между людьми, мы попутчики, временно идущие в одном направлении: встретились, поговорили и неизвестно куда двинемся дальше. “Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…” Именно так поётся в популярной песенке. Придётся положиться на судьбу. Кто знает, может она и правда предначертана. Разве факт, что именно ему выпадет дорога, ведущая в тупик?
На перроне их ждал широкоплечий дядька в тулупе и лохматой ушанке. С одного взгляда было понятно, что он чем-то неуловимо повторяет черты лица Катеньки. И взгляд у него знакомый.
Где же он видел такой? Уж не отцовский ли это прищур? Похож! Правда, похож. Недаром Катенька говорила, что я напоминаю ей отца, её отца.
– Папка, родненький, – кинулась в объятия мужчины Катенька, зарываясь в воротник тулупа.
– Ну-ну, на морозе нечего сырость разводить, простуду подхватишь. А чего это ты так раздобрела? Ба, Катька, да ты никак на сносях! Вот так да. Давай скорее в машину, там не так холодно. Ну, учудила, паршивка.
Папка. Вот так новость. А говорила, что отец погиб. Первый секрет. Что же дальше будет! Уже горячо. Как-то не по себе стало Веньке.
– Тебя-то как кличут, парубок, женишок что ли? Это он такую прелесть в пузе тебе смастерил?
– Вениамин, Венька я. Есть такой грех. Моё дитя, скрывать не имею ни потребности, ни права.
– Матвей Спиридонович меня кличут, родной дядька вот этой рыжухи. Не ожидал от тебя такой прыти, девочка. А как же образование, почему не отписала? Брак-то оформили или как? Я что ли чужой для тебя! Ладно, ладно, не оправдывайся. Потом, всё потом. У нас причина для встречи совсем не праздничная. Похороны как-никак. Вот! Преставилась, значит, мамка твоя, племяшка, царствие ей небесное. Сидайте в локомобиль. Ждут нас.
Ребята сели в облезлую копейку. Удивительно, но в ней было тепло.
Бежала машинёнка шустро, мягко, несмотря на солидный возраст и непрезентабельный вид. Остановились у почерневшего бревенчатого дома. С виду – развалюха, однако внутри строение выглядело вполне жилым. И запахи в нём обитали довольно вкусные, домашние.
 Стол накрыт хлебосольно, щедро. Ничего изысканного: обычное деревенское меню. Но  аппетитное: картошечка с разварки, хрустящая квашеная капуста, солёные огурчики,  черемша, грибочки, сметана домашняя, варёная курятина, клюква.
– Кушайте да отправляйтесь на отдых. С хлопотами покудова без вас управимся. Вас вместе определять или как?
– Или как, папа. Отдельно нас, – шёпотом выдавила из себя Катя, безвольно склонив голову.
Даже под рыжими волосами было видно, как у неё вмиг покраснели уши и нос.
– Хозяин – барин. Понимаю, ага, –  лукаво сощурив глаз, ответил хозяин, – до свадьбы никак нельзя: примета дурная, к тому же традиция.
Катенька неожиданно прыснула в кулак, не сумев сдержать смех. Кажется, здесь она себя чувствует как дома. Но почему называет дядю папой, и совсем не скорбит, даже слезы не проронила.
Обитатели дома суетились: разбирали холодец, резали овощи, мяли тесто. Молчали.
Венька чувствовал, что при нём никто не может расслабиться. Родственники давно не виделись, но никто ничего не выспрашивал, не делились новостями. Хмуро, деловито резали, жарили, смешивали и пекли.
Рыжеволосых, похожих на Катеньку, не было видно.
Странно. Может быть она приёмная? На каждую разгадку две загадки появляются. Ладно, нужно дать людям выговориться. Всё, что нужно и можно знать, сами потом выложат. Или нет.
– Устал я с дороги. Прилягу, сосну чуток.
– Как же, как же… Елизавета Егоровна, проводи гостя в опочивальню. Может и ты, Катюша, вздремнёшь?
– Всю дорогу спала. С вами посижу. Как я по вам всем соскучилась.
– Ну и чудненько. Погоди чуток. Уложим Венечку твово, там и поговорим. Торопиться некуды. Вслед за мамкой твоей завсегда поспеем. Жить нужно со скусом, чтобы душа пела, а сердце радовалось, даже если не всё сладко складывается. Не настроение нас, мы настроение обязаны баловать. Потому, Катенька, что беды и тревоги проживают исключительно в голове. А вокруг нас мир да покой, если приноровишься правильно наблюдать и относиться к происходящему. Когда у тебя аппетит хороший, любое блюдо – лакомство. Сладких снов тебе, зятёк.
– Спасибо! Я чуточку.
– А это как получится. Мы подождём, мил человек. У бога дней и часов много.
Венька искрутился лёжа. Спать, конечно, хотелось, но душу рвала непонятная таинственность.
Не странно разве, что при нём никто слова не молвил?
Это что, секта, и где Катины родственники?
Все вокруг чернявые да слегка каштановые. Ни одной рыжей шевелюры. Так не бывает.
Промаялся парень часа два, не выдержал, пошёл в горницу.
Все разом замолчали. Правда, улыбаются.
Матвей Спиридонович с распростёртыми объятиями облапил Веньку, потрепал по шевелюре, –  справный молодец, орёл, право слово. Как есть орёл. Катька у нас тоже девка справная. С чудинкой, это верно, зато добрая да боская. Сейчас мы с тобой, зятёк, в баньку отправимся. Персонально для тебя вытопил сухими берёзовыми полешками. Запах один чего стоит: сладенький как молодка в постели, – и опять с прищуром вперил в парня остистый взгляд, – косточки выправим, выгоним холод из души, побалакаем о том, о сём. Думаю, и у меня, и у тебя вопросы-ответы есть. Вот и познакомимся. Потом за знакомство, заодно за упокой, по чарочке пропустим.
– Пап!
– Что пап? Пять десятков лет как пап. Вот… как сказал, так и будет. Кто в дому хозяин!
– Так это, само знамо, хозяева в нашем дому мыши, – с улыбкой поведала Елизавета Егоровна, вроде и не оспаривая первенство, но и не подчинившись.
– Цыц у меня! Вот уеду с зятем в Москву, как запоёте?
– Разгонять тоску. О тебе там дамно в лапти обзвонилися, ждут – не дождутся, когда уму-розуму их обучишь.
– Не слухай их, Венька. Бабы, оне и есть бабы. Волос длинный – ум короткой.
– А вас, мужиков, по каким меркам меряют кроят да подгоняют, не по той ли штуковине, что в штаны прячете? Может похвасаешь, шалапут?
– Охальницы. В дому покойница, а у вас только жеребятина на уме. Молодухи хоть постесняйтесь.
– Не дитё поди. Идите уже. Да не запарьтесь. Исти охота.
Матвей Спиридонович с виду старик, а разделся: сухонький, но мускулистый, жилистый, с широченными плечами и поджарым животиком. Сам парился и Веньку веничком отчаянно потчевал.
С непривычки у зятька дух захватывало, куда сердце выпрыгнуло, не заметил.
– Парься, получай удовольствию. Токмо не затем я тебя от бабья утащил. Разговор есть. Долгий,  сурьёзный.
– Почему в доме детишек нет.
– Мальцы в другом дому. А ты не перебивай. У нас права и привилегии по старшинству распределяются. Ложись, похлещу. И слухай, что скажу.
– Можно без пара? Не выдержу. Сноровки нет.
– Можно и без пару. Можно. У тебя с дочкой нашей как, сурьёзно али баловство какое
– Беременна она. Мне скрывать нечего. Она замуж не желает. Хотел от вас услышать – почему так, а вы меня пытаете о том же самом.
– Ежели ты всурьёз породниться желаешь, должон всю подноготную знать. Катька молчит небось как рыба об лёд? Так и думал.
– Почему она вас папой называет?
– Взрастил я её. Отец – не тот, кто семя посеял, тот, кто жить помогал. Не по своей воле удочерил, судьба, злыдня распроклятая, распорядилась о том. Безотцовщина она. Братишка мой в тюрьме сгинул. Да не гляди так, не преступник он. Мамка, Маргарита, её и хоронить завтра будем, царство ей небесное, беременна тогда была. Кабуть коло пяти месяцев или около того плод носила. Пузо уже на нос лезло. Библиотекаршей о ту пору трудилась.
– Теперь понятно, почему Катенька на филологию пошла.
– Пошла и пошла, не мово ума дело. Она в той пылище всё детство почти просидела, пока мамке худо не сделалось. Карточки заполняла, читала запоем. Сначала всё подряд, потом по списку, с определённой целью. Она уже тогда в Университет поступить мечтала. Только я не дал сразу. Думал на землю девчонку вернуть, к корням. Заставил на повара учиться.
– Готовит она и правда отменно.
– Не встревай пока, сам, без тебя собьюсь. История длинная, а рассказать быстро придётся. Мне бабы добро на пересказ не давали. У их свои заморочки. О том в конце будет, ежели пойму, что ты свой.
– Меня, если честно, уже трясёт. Здесь всё пропитано каким-то мистическим туманом, как у Гоголя в рассказе “Вий”.
– Страха тут нет никакого, проблемы кабуть имеются. Так вот, шла наша Ритуля, мамка Катюхина, с работы через старый механический двор, где прежде сельхозтехнику хранили. К тому времени там заброшено уже всё было, а она завсегда там ходила.
 И надо же такому случиться – молодёжь городская, глумливая, человек шесть зараз, гуляли там. Шашлыки и всё прочее. С водкой, понятно дело. Одними мужиками гуляли. Старшему, помню, лет двадцать пять было, младшему – около семнадцати. Выпивши крепко. А Риточка молодая была, симпатичная, справная: рыжие волосы чуть не до пояса огнём горят. Волнистые, гладкие. Ах, какая девка была! Фигурка, словно из гипса. Античная статуя – не баба. Да, вот! Они тоды года два с брательником моим близнецом, Вадимом Спиридоновичем, жили по-семейному.
Счастливые были! Не представляешь, как я братке свому завидовал. Кулаки кусал, как мне Риточку к сердцу прижать хотелось.
Батька наш кузню держал. Вадик по его стопам пошёл: косая сажень в плечах. Я в сравнению с им недоросль. У него бицепсы как у Жаботинского были.
Так я от греха в лесники тогда определился по причине крайней уязвимости, чтобы подальше от того счастья, которое для меня как кость в горле, быть.
Маюсь всю жисть, что из-за меня всё случилось. Зависть, така чёрная штуковина, беду притягивает. Вот. Обзавидовался я, каюсь.
Братишка обычно встречал жену с работы, а тут замешкался: что-то ажурное по заказу ковал, заигрался. Не поспел вовремя.
Ритуля одна и пошла.
Место у нас тихое, село. Все друг дружку знают. Никто про беду помыслить не мог.
А тут эти нелюди, как на грех, прости господи, извращенцы, чёрт бы их побрал в бога душу. Девок им мало. Хотя, не прав я – девки-то в чём виноваты?
Насилие, оно и есть насилие.
Когда Вадик подбежал, они её уже завалили. Гоготали, лапали почём зря, пальцы засовывали куда ни попадя, животные. Ноги, негодяи, задрали, чтобы удобнее было сволочную нужду справлять. Один штаны приспустить успел, ему первому и прилетело.
Стая. Волчья стая: когда один рвать начинает, другие от запаха крови дуреют, тоже грызут, терзают.
Вадик наш в спецназе служил. Кой чего в драках смыслил. Орать, привлекать внимание не стал. Нашёл дрын потолще, подкрался и отблагодарил гостей.
На славу постарался.
А мальцы те непростые оказались. Один из них, тот, со спущенными портками, сын второго секретаря райкома партии. Ему Вадик особенно удачно засветил, два позвонка напрочь вышиб.
Ему потом титановые запчасти прикрутили. Но, то его беда. Хорошо бы впрок наука пошла.
Когда один на целую толпу прёшь – куды соломки подстелить нет времени думать. Вадюха ведь как на фронте действовал: или ты, или тебя.
Отчехвостил он всю свору, а как иначе? Век помнить будут. Слава богу, ни Риточку, ни плод её  повредить не успели. Но перепугалась девочка насмерть. В такую депрессию с разгона влетела – мамочки родные! Еле вытащили.
Сидит сиднем, глаза в кучу, ничего не видит. Доктора сказали - прострация.
На следующий день дядьки в погонах за Вадиком приехали. И сразу в кандалы.
Шесть лет строго режима дали.
Власть, мать их, сволочей! Закон завсегда под их строят.
В тюрьме Вадюху и порешили. Он ведь никода ни под кого не гнулся. Сам знаешь, чё не гнётся, то с хрустом ломается.
Года не просидел, с авторитетами воровскими в конфликт вляпался. Так и не видел он Катеньку больше. Никогда. Я её сызмалу вырастил. Как свою. А ты спрашиваешь, почему папка.
Риточка из депрессии так и не вышла до самого конца. В другую реальность душа её улетела. Бродила видимо в тех мирах, куда нам хода нет, там и заблудилась окончательно. Нам о том неведомо. На земле с нами лишь оболочка осталась на неё похожая.
Это, зятёк, лишь присказка. Теперь приготовься сказку слушать.
Мы-то в деревне всё обо всех знаем. Тутова скрыться от молвы да пересудов невозможно. Красоткой Ритуля была. Понятно, где-то и краше быват, но не у нас. Да ты на свою кралю погляди – всё поймёшь. Но мамка глаже Катюши была, справнее.
Так вот, знали мы всё про ейную родню. Была там, да не тайна даже, хуже – беда семейная. Рано или поздно в их роду все женщины да кое-кто из мужчин уходили из жизни так сказать добровольно, по своей воле. Кто как, но всегда самостоятельно. Чаще вены резали да вешались. Глаза-то не округляй. Так прежде в ихнем роду было, так и нонеча водится.
Риточка сначала тихо чудила: разговаривала сама с собой, причём громко, словно вокруг глухие все, сочиняла что не попадя. Потом не помнила, о чём, зачем. Подворовывала в доме по мелочам,  в огороде скрадывала. Секретики словно в детстве закапывала. От неё всё блестящее прятать приходилось.
Катеньку она уже такая родила, не до конца в себе. Как девочку кормить – её саму пеленать приходилось, чтобы не ушибла ненароком.
Катеньку с малых лет молоком да кашей кормили, поскольку в грудях высохло.
Женщина она до болезни была добрая, покладистая. Хохотунья. А тут начала собак, кошек пинать. Больно. Иногда схватит котёнка и молотит его поленом, пока насмерть не забьёт. Бог свидетель –  сама не ведала, почему, зачем. Накатывало незнамо что. Вот как оказия! Не спужался покудова?
Малышке, невесте твоей, тоже порой доставалось, когда забывали доглядеть. Один раз чуть насмерть не забила. Тогда Катеньке лет шесть уже было. Она этот случай хорошо помнит. Писалась после этого, по ночам кричала дурниной, в истерике захлёбывалась. Пришлось их по разным домам расселить. Так она со мной и жила. Кого же ей ещё папкой называть, подумай?
Риточку Катенька так боялась, что не встречалась с ней с тех пор ни разу. Но помнила. И папку родного, тоже.
У неё завсегда портрет на стене висел. И до сей поры там. Потому и не схотела с тобой спать, чтобы в тайну её не влез ненароком.
Только смысла в том не вижу. Вадик – моя точная копия. Одно слово – близнец. Я имею в виду токмо лицо. Фигуры у нас разнились. Он же молотобоец. С рассвета до заката мог молотом возле горна молотить. Дыхалку имел фантастическую. Мог под водой три минуты и боле сидеть. Грелки надувал на спор, те лопались. Вот такие наши дела, милок.
Давай не расслабляйся, сейчас поддадим парку, расскажу дале, иначе ничего не поймёшь.
– Может не надо? Пару, имею в виду.
– Надо, Веня, надо! В твоё сердце сейчас такая заноза воткнётся – мало не покажется. Клещами токмо выдернуть можно. А ты терпи. Или сразу тикай, пока есть чем дышать.
– Деньги кто присылал?
– Кто ж, окромя меня? Братка мой, значится, и дитё моё. У нас в деревне с монетами не густо. Много не могу выслать. Ну как парок, ядрёный, а вести, а настроение, продолжать али нет?
– Давайте заканчивать, Матвей Спиридонович, а то и меня заодно схоронить придётся.
– Ничё, смогёшь. Ежели с Катюхой жить собираешься, ещё не то сдюжить придётся. Терпи, привыкай.
– Давайте уж, не тяните. Чего по капле-то давите. Готов я правду услышать.
– Готов он. Экий прыткий. Чего ты со мной на “вы”, я мужик простой, с измальства Матюхой кличут.
– Матвей Спиридонович, давай ближе к теме, не томи.
– Ладно, сам напросился. Мужик ты справный. В зятья годишься. А вот подойдёт ли дочка наша тебе – вопрос. Заметил, с неких пор невеста твоя нервничать стала?
– Беременность. Все девчонки чумеют в эту пору. Стараюсь подстроиться.
– То грамотно. Старайся, зятёк, старайся. Но всё напрасно будет, если она в тебя не поверит.
– Это как? Я что, врал когда-нибудь, изменял?
– Тут другое. Катерина – единокровная дочь своей матери. Ясно ведь выразился – наследственная у них беда, семейная. Всяко может случиться. Катенька за собой тоже начала странности замечать. Таперича за ней глаз да глаз нужен. Кто знает, когда, чего в ейну голову взбредёт. Не просто с ней, ой не просто! Рано или поздно та неведома хворь и её головушку может посетить. Риточка, вон сколько лет в закрытой психушке прожила. А кака девка была, как краля!
Матвей Спиридонович заморгал, часто-часто, отвернулся, захлюпал носом.
– Катерина из той же породы. Проскочит ли нет – никому не ведомо. Хотя, время бежит вперёд. Наука вона куда взлетела. Кто знает, авось пронесёт. Ввязываться в ту авантюру, ли нет – тебе решать, мил человек. Нам сия подноготная известна, неволить не станем. Ребятёночка вырастим как положено, за то у тебя пущай голова не болит. Дочка, она и есть дочка. Назовёте-то мальца как?
– Антоха.
– Мальчонка, значит?
– Если девочка, Антонина.
– Одобряю. Ты отвечать-то за будущее, не разобравшись, не торопись. Обсуди сам с собой, покумекай, прикинь, что к чему. Это тебе, брат, не фунт изюму слузгать, даже не горчицы или  перцу нажраться. Куда горше бяда быват. Сие лакомство куда круче вставит, коли Катюха по материнской линии лихо словила. По самое не балуй может закрутить. Ладно, чё я тебя пугаю?
– С кем обсуждать-то, с Катюшей?
– Вот это отставить. С собой разберись. Когда обратно путь держите?
– Через три дня.
– Достаточный срок. А на Катькин дебош плюнь. Подойди сегодня же, обними, поцелуй. Пусть только попробует хвоста задрать, я её живо укорочу. Поставь себя разом. Мужик ты или где?
– Это вы про мышей, которые в доме хозяева?
– И про них тоже. То игра. Ежели что, я своё веское слово всегда вставлю, не зашалишь. Враз головку отверну, как курёнку.
– Сейчас могу за себя ответить. С ней буду жить, И точка!
– Вот и живи, токмо словами не кидайся. Клятву не давай. В жизни всякое случается. Обменять на гожий товар не обещаю, а обратно, ежели что, приму. Дочка она мне. Дочка. Ну что, примемся за  другое испытание? По чарочке пора пропустить под квасок.
– Не любитель я. Но за знакомство за родство… выпью. Спасибо, дядя Матвей. Камень с сердца снял. Теперь всё на место встало. Пусть и невесёлые вести, но без подвоха. А там, куда кривая вывезет. Как вы сказали, авось? Авось и небось. Это теперь мои спутники на всю жизнь. Пусть будет так. Я Катеньку все равно люблю.
В морг Катерину не пустили. Гроб для неё открыли на кладбище, хотя все женщины протестовали: не дело беременной молодице на неживое глядеть.
Но это была её родная мамочка, женщина – давшая жизнь. Как же можно не попрощаться?
Не важно, что девочка не видела её с самого детства. Мать, есть мать. Родителей не выбирают.
Катенька представила себя в гробу вместо этой женщины, так похожей на неё.
Голова закружилась, завьюжили в глазах красные сполохи, закрутились вихрем яркие концентрические круги, завиваясь огненной спиралью.
В голове помутнело.
Катенька начала опадать, проваливаться: летела всё быстрее, быстрее, в бездонную пропасть спиной вниз. Вокруг ревели турбины реактивного самолёта. Она закричала, перевернулась, прыгнула в сторону. Запахло прелой землёй.
Девочка открыла глаза, в ужасе обнаружила себя в яме, прямо на гробу. Никто не успел отреагировать.
– Говорил ведь этим курицам – нельзя беременной бабе на кладбище. Упрямая. Венька, бери невесту с головы, я за ноги. Повезли в амбулаторию. Кто знает, что она себе повредить могла. Ну и дурни же мы, ну и дурни.
На счастье всё обошлось. Ребёночек жив, травм нет, даже ушибов не обнаружили.
Катеньке сделали укол и отпустили домой.
Венька эту ночь спал с невестой. Убаюкивал её, словно маленького ребёночка, гладил по головке, напевал что-то невообразимо глупое, вроде общеизвестного баю-бай, поскорее засыпай.
Всю ночь он смотрел на невесту, думал, обсуждал сам с собой перспективы семейного будущего. Ясно одно – оставить подружку даже на время без присмотра теперь просто напросто нельзя.
Разве Катенька виновата, что ей досталась токсичная наследственность? Пусть всё идёт своим чередом, как задумано природой. Нужно уговорить девочку съездить к родителям. Свадьба, или не свадьба, а они должны знать, что в чреве этой девочки зреет замечательный плод, с которым им всем вскоре удастся познакомиться.
На этом месте он и заснул, глядя удивительный цветной сон, где всё уже произошло.
Молодой папа в нём держал на руках крикуна-младенца, уже большенького и агукал ему, показывая козу рогатую.
Проснулся Венька оттого, что услышал настоящий плач, протяжный и мокрый.
Успокаивают мужчины своих возлюбленных под покровом интимной темноты всегда одним и тем же способом. Юный жених не был исключением.
Лечение невесте невероятно понравилось. Она лезла целоваться, словно пьяная, кусалась, щипала Веньку, требуя продолжения акробатики.
Юноша не мог видеть лица подружки, зато чувствовал её настроение кожей. Даже знал, что блуждающий взгляд вновь сменился на солнечную улыбку, и оттого был счастлив.
 Для ощущения радости человеку нужно так немного. Главное, чтобы милая была рядом, понимала с полуслова и даже без слов. Прикосновения и поцелуи иногда красноречивее глаголов.
 Прежде Венька никогда не обращал внимания, что ликующий, всем довольный человек пахнет летом. Катенька излучала аромат спелой земляники, молодой утренней листвы, очаровательный цветочный букет из ночной фиалки и лаванды. А как приятно холодный  нос утыкался в Катину подмышку в тот миг, когда ладонь плотно ложилась на тугую грудь.
– Почему, ну почему, – думал он, – наслаждение и блаженство длятся всего мгновения, когда проблемы и беды неизбывны? Катенька, милая Катенька! Как же я рад, что повстречал и полюбил это нежное чудо.
Девочка, соскучившись по ласке, которой лишала себя добровольно, боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть мгновения счастья.