Вишни. Роман. Ч. 1. Примиусье. Глава 10

Х
Лиду и Петю, уснувших счастливыми под утро, разбудила сирена, извещающая о воздушной тревоге и через некоторое время послышались сильные взрывы северо-восточнее от общежития швейной фабрики, где Петя провёл самую памятную и счастливую ночь в своей жизни с девушкой, лучше которой он не представлял, даже если бы обошёл весь шар земной вдоль и поперёк, в этом он был твёрдо уверен.
– Петя, что это? Немцы? – Лида приподнялась на кровати, подтянула под себя, как-то по-узбекски ноги и застенчиво натянула на себя одеяло, прикрывая свою наготу и наполовину оголяя своего любимого парня, и, увидев его обнажённое тело, хоть и не отчётливо, а в полутьме, зашмыгала носом, душа в себе смех. 
– Нет, Лида! Это наш завод, скорее всего бомбят, взрывы в той стороне. Мне нужно бежать. Я до утра отпросился, сколько времени?
Лида напрягла зрение, чтобы увидеть на настенных ходиках время, но так и не смогла, было слишком темно. И тут, она неожиданно не только для Петра, но и для себя тоже, резко откинула одеяла, выскочила, как ошпаренная кипятком из нагретой постели, подбежала к столу, нащупала на нём спички, зажгла и подняла горящую спичку кверху, в сторону часов. Они показывали 6 часов тридцать четыре минуты. Но этого Петя не видел, он замер, увидев такое диво, какое можно было только представить на картинах Леонардо да Винчи или итальянца Сандро Боттичелли «Рождение Венеры», только видом сзади.
Спичка горела всего каких-то три-четыре секунды, но и за такое короткое время Петя успел рассмотреть и оценить всю божественную красоту любимой девушки. Отчетливо был очертан с помощью контраста света и теней абрис точёной фигуры. Спичка осветила правую и верхнюю часть головы, плечи, слегка коснулся округлых бёдер, тень падала не прямо на Петра, а чуть выше его головы, на тумбочку и соседнюю кровать, и ещё его поразило то, что она чуть потянулась на пальчиках, чтобы выровнять взгляд с циферблатом, хотя, даже Пётр различил, где находятся стрелки, и в этой позе на секунду замерла, как богиня с факелом, а между внутренней стороной напрягшихся ног отчётливо просвечивались три, нет, даже четыре световых просвета. Это было так красиво и таинственно, что у молодого донжуана появилось нестерпимое желание, которое он с трудом пытался сдержать.
Лида затушила спичку, повернулась и таинственное видение растаяло в темноте почти полностью, лишь белизна девичьей кожи выделялась на фоне сплошной темноты. Лида подошла быстро к кровати и быстро юркнула под одеяло и прижалась плотно к тому, кто этой ночью стал её первым и любимым мужчиной, а она стала женщиной и на секунду не жалела об этом, оно в потайных укромных уголках души хранила это тайное желание и оно исполнилось. Слава Всевышнему!
– А тебе во сколько нужно быть на работе? Сейчас…, – Лида не успела сказать сколько сейчас на часах времени, Пётр захватил её в свои страстные объятия и усыпал пылкими поцелуями.
Как не хотелось уходить, прощаться со своей любовью, и кто знает, какой долгой окажется их разлука и получится ли свидеться вообще, ведь война ломала не только планы и мечтания, она ломала жизни, сотни, тысячи жизней, но об этом сейчас не хотелось думать.
Горела привычно лампа под абажуром, молодые люди молча сидели за столом и смотрели друг другу в глаза. Потом Лида оживилась и восторженно предложила Петру:
– Мне пришла идея. Знаешь какая?
– Чтобы мы поехали вместе в Ашхабат или, наоборот, ты осталась со мной в Ростове?
– Но это же невозможно. Я, когда приеду туда, то напишу на наш почтамт тебе до востребования и ещё одно письмо на твой нынешний адрес, для большей вероятности, что ты получишь. Ты будешь знать мой адрес. И ещё, самое главное, если нам не судьба будет увидеться или с письмами что-то не получится предлагаю, вот как только я вернусь из эвакуации, то буду тебя ждать на том месте, где мы с тобой познакомились, у кинотеатра и в тоже время, в 20 часов. Давай договоримся, чтобы кто окажется раньше в Ростове после войны, будет приходить туда, ну… дважды в месяц по воскресеньям, в первое и третье. Тебе как это предложение? Идёт?
– Идёт! Тебе не в эвакуацию, а армией командовать, стратег ты мой, любимая моя!
Лида проводила Петра до перекрёстка 20-й линии с Октябрьской улицей, где они и распрощались.
– Я тебя люблю, Лида! – повторял и повторял Петя.
– Я тебя тоже люблю, Петя! Оставайся в живых, ты мне нужен. Я хочу от тебя детей. Мы же будем вместе?!
– Будем, любимая! Вот врага разобьём и обязательно будем. Ты мне назначила свидания, и я на него приду во чтобы-то не стало.
Они обнялись и долго стояли под прикрытием утреннего тумана и лёгкого мороза минуты три, не больше. Потом Пётр сам слегка оторвал девушку от плотного контакта с собой и пронзительно глядя ей в глаза сказал на прощанье:
– Пора! Береги себя, Лида! Я приду к тебе с победой. Жди меня!
Он резко повернулся и пошёл, свернув направо на Октябрьскую улицу в туман и вскорости полностью растворился в нём, только подковы каблуков ещё некоторое время определяли его траекторию.
Лида заплакала и, когда уже и шагов не стало слышно, медленно пошла в общежитие. Ей нужно было тоже собираться и идти на погрузочную площадку, где готовился к отправке их последний эшелон.

***
Весь день проведя на загрузке эшелона и затем обустройстве во втором из двух «жёстких» плацкартных вагонов, называемых в народе «егоровскими», прицепленных во главу эшелона, в основном состоящих из товарных вагонов для перевозимых материалов, документации и оборудования демонтированной швейной фабрики. Подруга Вера, не отступающая ни на шаг, всё пыталась, хоть немного выведать от Лиды, как они провели ночь и что было и чего, возможно, не было.
Лида молчала, не обращая внимание на её балабольство, но даже, несмотря на разлуку с любимым, её лицо светилось светом огромного девичьего счастья и надежды на то, что всё у них будет замечательно, так как сказал Петро. Конечно она его дождётся, это не должно даже обсуждаться, но делиться сокровенным, даже с лучшей подругой она не собиралась, это была их тайна, её – Лиды и его – Петра.
Как комсомольский активист, комсорг цеха, получала и значимые поручения, а чаще для того, чтобы вышестоящее руководство видело, что их подчиненные двигаются, не сидят. А самой организацией формирования эшелона, конечно, руководили опытные руководители-производственники вместе с железнодорожниками.
Лида даже была рада, когда ей давали даже самые незначимые поручения, типа, найти какого-то специалиста для решения какого-либо сложного вопроса и этому была причина. Чем ближе  подходил час отправки, тем волнительнее было у неё на сердце, она всё отчётливее начинала понимать, что своего любимого парня она, как минимум не увидит долго, а другая мысль, хоть периодически и приходила в голову, она её гнала и не хотела ни на миг сомневаться, что будет иначе, чем как они договорились. Даже не теряла маленькую надежду, что он сможет прибежать на станцию Нахичевань и обняв, поцеловав, сможет проводить, а она традиционно помашет ему платком из открытого окна деревянного плацкартного вагона и она, всё же запомнить его улыбающееся лицо со взглядом вслед удаляющегося состава, чем, как на этот момент – постоянно перед глазами картина, где его плечистая фигура в чёрной шинели медленно растворяется в тумане.
После очередного наплыва тоски, Лида, не сдержавшись пустила неудержимые слёзы, которые тихо падали из глаз, наклонённой в проход между сиденьями шестиместного «купе» плацкарта, головы на пол. Проходившая мимо неё старший технолог производства, красивая женщина, для которой её истинный возраст вызывал у тех, кому она признавалась, удивление и было непонятно, зачем эта молодая женщина, которой на вид с «натяжкой» можно было дать 35 лет, признается, что ей уже вот-вот исполнится 47, и она уже счастливая бабушка прекрасного полуторагодовалого внука Максимки.
– Лидок! Что стряслось? Печальное известие? – присев рядом на корточки и пытаясь заглянуть девушке в глаза, спросила Антонина Ивановна.
– Простите, Антонина Ивановна! Это девичьи слёзы. Вы, уверена, что меня поняли, – захватив в правую руку уголки платка и, одновременно вытирая глаза от слёз и поднимая полову, с натянутой улыбкой посмотрела на добрую, неравнодушную женщину.
– Парень на фронт ушёл? Это наша женская доля, ждать. Меня в восемнадцатом мой любимый оставил в положении и ушёл защищать власть Советов, да так и не вернулся… – теперь пришла очередь уже Лиде успокаивать женщину, которая на 10 лет была даже старше, чем её мама.
– Простите, пожалуйста, Антонина Ивановна! Я больше не буду. Можно спросить? А муж не вернулся, погиб? – Лиде было неудобно задавать женщине такой вопрос, но все произошло так, из-за доверительности беседы, тон которой задала опытная женщина.
– Лида, не извиняйся. Да, он погиб. Его казаки зарубили весной 19-го года где-то в бою под станицей Мигулинской Верхнедонского района.
Его товарищ через время мне рассказал, когда у меня уже сыночек был примерно такого же возраста, как сейчас внучок. Даже не знаю, схоронили его там или орлы степные плоть растерзали. Время кровавое было, брат на брата шёл с оружием и убеждениями кровных врагов.
Лида положила руку на плечо женщины и теперь уже ей приходилось успокаивать, как опытному психологу со школьным образованием и небольшим опытом общественной работы. И когда она услышала место гибели её мужа, у нее по коже пробежали крупные мурашки – да это же родина его любимого. И могло быть, что тот казак, зарубивший насмерть красноармейца, мог быть дедом или даже отцом Петра. Как хорошо, что Лида ещё не знала подробностей, а они таковы, что указанная станица от Казанской, где жил Пётр всего-то до 20 километров, вниз по течению Дона. И наверняка, люди, старожилы тех мест знают о тех событиях много всего, чего в учебниках по истории, по понятным причинам ничего не говорилось.
Антонина Ивановна приподнялась и присела рядом с Лидой на скамью, они обнялись, без сговора, разом, с той лишь разницей, что оплакивала своего мужа, отца её сына, который сейчас на фронте и внука, которым он, в отличие от отца успел пообщаться до возраста чуть более одного года, но, когда Максимка видел, пришедшего отца с работы, улыбался и тянул к нему ручонки, а другая, по том, кто жив и здоров, даже не мужу, суженному, с которым только собиралась связать всю свою жизнь.
Прошло минут пять или чуть больше, обе разорвали свои женские объятья и сидели рядом, смотря друг на друга с грустными улыбками и только теперь Лида осмелилась сказать истинную причину слёз:
– Мой парень пока не ушёл на фронт, жив, слава Богу, он в народном ополчении. Но я так думаю, что скоро придёт и их очередь защищать нашу Родину, наш любимый Ростов.
Загремела тамбурная дверь и чей-то женский голос громко позвал женщину по имени отчеству.
– Ну вот, отвела душу, при подчинённых это делать не желательно, но ты меня поймешь, Лида.
Расправив на себе осеннее пальто с длинными полами, что делало женщину ещё стройнее, молодая женщина, мать и законная бабушка в одном лице, не поворачиваясь уже в сторону Лиды, пошла красивой походкой, отстукивая ритмично шаги каблуками бот.
Разговор с коллегой и одновременно женщиной, занимающей высокую должность на фабрике, ничуть не успокоил девушку, а наоборот, навёл на размышления и сомнения. Через полчаса, все кого провожали родные, распрощались и заняли свои места. Только одна Анастасия Филипповна не могла никак определиться с местом, крутясь в тесном проходе и разминаясь то с одним, то с другим, кто также суетился, размещал вещи или куда-то собирался идти. А куда, когда всего два вагона и всё, не в вагон-ресторан, конечно. Видимо это от того, что у всех головы были забиты тем, что мешало сосредоточиться.
– Анастасия Филипповна! Идите к нам, – затем обратилась к тем, кто уже пригрел свои места на нижней лавке, – вы не против, чтобы нашего мастера разместить у нас на нижней ярусе?! – и услышав только от подружки Веры одобрительный ответ, подтвердила, привстав, чтобы женщина увидела где её приглашают, – сюда, сюда, Филипповна!
Обведя всех в своем купе взглядом и поняв, что они не в восторге от соседства с пожилой женщиной, а кому-то приходящейся и начальником, добавила:
– Я уступлю место Анастасии Филипповне, сама на верх полезу, там засыпаешь лучше, укачивает.
Анастасия Филипповна, пыхтя и постоянно поднимая чуть-ли не над головами тех, кто зазевался, связанные углами теплой шерстяной шали вещи, продвигалась на голос. Когда она остановилась и тяжело дыша, видимо из-за астмы, Лида скомандовала:
– Девчата, давайте приподнимем красивые попы, вещи нужно втиснут, а нет, то и на самый верх можно «зашпулить», кому ночью на голову «звезда» упадёт.
После убедительных слов девчата, как по команде взлетели и не вальяжно поднялись, двое придержали крышку вещевого ящика, одновременно являющегося и нижним спальным местом.
– Филипповна, вам удобно будет за столиком сидеть или в серединку присаживайтесь. Извините, что я тут вами как-бы командую!
– Ой, Лида, перестань. Меня не назначили ни старшей по вагону, ни дежурной, так что я теперь с вами на равных условиях, эвакуированная, – присев, как ей было предложено у окна за столик и только теперь увидела, что у неё на локтевом суставе полусогнутой руки болтается сумка, не фабричного, а собственного покроя, заулыбалась и добавила, – сух пай–сух паем, а тормозок с домашней едой сегодня на ужин кстати будет.
Анастасия Филипповна проворно освободила практически всё содержимое сумки, а пустую повесила на крючок столика:
– Ещё рано, наверное, ужинать? Может через часик?!
Компания женщин, без слов согласилась с пожилой женщиной, лишь кивком голов или доброй улыбкой. Все знали, что сна, в привычном понимании этого процесса, даже и в условиях поезда, им сегодня не видать. Возможно, только те, которые засыпают во всех условиях, при условии того, что голова касается чего-либо, подушки, травы на лужайке, дружеского плеча в трамвае или того-же своей подруги. Колёса отстукивали на стыках.
На станции Злодейская эшелон пропустил встречный военный эшелон и как можно было различить в свете тусклых станционных фонарей, на платформах было вооружение. Женщины плохо в этом разбирались, но судя по очертанию тентов, это была полевая артиллерия, а уже точнее сказать нельзя было, батальонная, полковая или даже армейская, всё зависело от задач, которые перед этими видами батарей ставились и отличались дальностью обстрелов и калибром. Особенно, Лида заинтересовалась длинноствольными орудиями на крайних платформах, хоть и накрытые, но их выдавали очертания. Она видела в Ростове такие, это были зенитные орудия и их задачей была пресекать авианалёты немецких бомбардировщиков. И видела, что эти установки обслуживали военные, но не военнослужащие-артиллеристы мужчины, а большей часть женщины, да даже не женщины, а девушки, почти ровесницы, да, пожалуй, и были ровесницы, по 17-18 лет. Почему именно женщины, конечно, она не знала, но мысль пойти добровольцем на фронт посещала её и не один раз. И сейчас, увидев зенитные орудия, а что под брезентами были именно они, она почти не сомневалась, снова начала размышлять об этом.
Проехали станцию Верблюд. Девчата начали потихоньку доставать домашний скарб, приготовленный у кого самими, а у кого заботливыми мамиными или бабушкиными руками, когда их любимые дочери или внучки были заняты работами по эвакуации фабрики. Все заготовки не помещались за столиком, да и тянуться было с крайних мест вообще не реально. А потому, кто-то предложил разложить на колени полотенце, а кого были под рукой и кухонные фартуки, служившие импровизированными «фуршетными» столиками.
– Ничего, девочки, «в тесноте, но не в обиде». Разбирайте, не стесняйтесь. Поедим скоропортящиеся продукты, а остальное в сух пайкам приурочим.
Ужин всех отвлёк от грустных мыслей, хоть и на полчаса всего. Было предложено, чтобы одну нижнюю полку не занимать ещё пока, а кто желает «жирок завязать», пусть поднимается на второй ярус. Освободили место Филипповне и одна из молодых работниц полезла на второй ярус. Какое-то время ехали молча, лишь изредка старшая по вагону проходила или кто-то по своим надобностям. Настроение было не танцевальное, но и не траурное. Три часа ритмического стука сделали свое дело, не сказать, что убаюкали, но немного помогли вместе с ужином улечься эмоциям. Наступило шаткое душевное равновесие, которое мог нарушить даже самый незначительный инцидент. За окнами осталась железнодорожная станция Атаман, а в Целине эшелон простоял минут 20, пожалуй.
– Скоро будет Сальск, – слышался радостный голос из соседнего «купе», – мой родной город Сальск, скорее всего после полуночи. Но я спать не буду, если остановимся, может кого знакомого увижу.
– Катя, а ты сообщила своим, что будешь ехать? – спросил кто-то у девушки, судя по голосу.
– Нет, не стала расстраивать, а вдруг нас, для предотвращения утечки информации, направили по другой железнодорожной ветке или ещё что-то, упаси Господи.
– Тьфу-тьфу, тебе на язык! Всё будет хорошо. Я тоже не призналась бы, зачем родным лишние стрессы, – ответила её собеседница.
– А ты знаешь, как наш Сальск раньше называли? – видимо к той же собеседнице обратилась Катя.
– Ну, судя по названиям тех станций, которые мы проехали: Злодейская, Верблюд, Козловая балка, Атаман, – перечислив станции, которые были уже позади, прозорливая девушка добавила, – Проказы сатаны или Наказание Господнее…
 – Тебе бы за эти слова стоило врезать, но понимаю, что это неуместная шутка просто, называли станцию Торговая. Вот как, в степи и торговая. Может быть из Калмыкии к нам на наши богатые сельскохозяйственные товары приезжали. У них мясо – у нас зерно, – подытожила сальчанка и у соседей спор затих.
И действительно, в Сальске эшелон снова простоял некоторое время. Лида не выдержала и выглянула за перегородку, чтобы увидеть, что сейчас делает девушка, когда состав остановился в её родном городе. Ну, а что она могла делать? Как и всякий другой, она плотно припала к оконному стеклу так, что её нос расплющился и обеими руками уперевшись в стекло по сторонам, поворачивала голову влево-вправо, не отрывая носа от холодного стекла и он ей заменял в данном случае шарнир.
Когда эшелон двинулся дальше, а Катерина не увидела никого знакомого на перроне, да и кого она могла увидеть в столь позднее ночное время. Она отвернулась от окна, а на её молодом личике читалось разочарование. Большая часть людей, львиную долю из которых составляли женщины разных возрастов, от молодых девушек до женщин предпенсионного или даже более старшего возраста, без опыта которых производство, особенно его размещение, сборка в единое целое, как большой производственный организм представить было невозможно, посапывали давно, похрапывали и откровенно храпели.
Железнодорожный состав увозил этих, уставших за неделю работ по демонтажу и погрузке в эшелоны оборудования, в далёкие края, где большинство из них никогда не были, где живут совершенно другие люди, хоть и объединенные в единый и нерушимый Советский Союз. Как их там примут, об этом никто сейчас не думал. Они уезжали от войны и от родных, которым неизвестно что предстояло испытать, когда кованный сапог фашистского оккупанта ступит на родную землю, на, до боли знакомые и памятные событиями улицы, что будет с их близкими, матерями, отцами, братьями и сёстрами, а порой детьми и даже внуками. Этого, конечно, никто с большой уверенностью не мог сказать.
О бесчинствах оккупантов на Украине и Белоруссии было известно из газет и радио, о сожжённых селах и городах, о расстрелах сотен и сотен мирных жителей. И когда они об этом задумывались, их лица становились безликими, как белая простыня с обездвиженными, без эмоций и мимики лицами, как кукла Пьеро из сказки. Сознательность людей была на самом высочайшем уровне. Призыв «Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть!» — это не просто красивые слова, они не расходились с делом. «Всё для фронта! Всё для победы!».
Утром, когда вагон стал оживать, пробуждаться и изначально все говорили полушёпотом, чтобы не потревожить спящих. И, как только рассеялась дымка осеннего тумана, люди прильнув к окнам, увидели широкие, бескрайние степи, хоть и не калмыцкие полупустыни, но сильно отличающиеся от донских степей нижнего или верхнего Дона, с сочной и богатой растительностью, они имели более скудную растительность, которая не успевала отрастать, из-за того, что ей это сделать не давали отары овец.
На станции Кутейниково эшелон стоял минут двадцать, и старшая по вагону дала добро на то, чтобы минут десять, желающие, могли выйти и размять ноги, и большая часть пассажиров с удовольствием воспользовались предложением, а заодно подышали свежим октябрьским воздухом.
Сталинград встретил эвакуированных дождём. Эшелон долго пробирался вдоль великой русской реки Волги, воспетую композиторами, художниками и потами, пока не сделал длительную остановку на одной из железнодорожных станций в черте города с названием Тракторная-Товарная. После объявления, что остановка будет длительной, большинство пассажиров с большой охотой вышли на перроны, чтобы прогуляться и по возможности чего-либо купить. Конечно, это была не пассажирская станция, но местные предприимчивые старушки быстро «просекли» изменившуюся ситуацию, в связи с массовой эвакуацией и остановкой у них на станции поездов, и эшелонов, и как говорится «свято место пусто не бывает», организовали стихийные торговые точки. Купить у местных «НЭПмановских» торговых бабушек можно было, если не всё, то «товары первой необходимости» – хлеб, сигареты, спички, продукты домашнего приготовления и закупорки, а также не маловажную информацию – мнение людей с большим жизненным опытом, проживающих, пока на значительном удалении от фронта, что они думают о войне и какое настроение жителей Поволжья.
Лида заметила, что настрой у тех, кто пока еще не слышал артиллерийской канонады и мнение их были практически идентично, но более оптимистичны, с большой уверенностью в скорой победе. Возможно, эту уверенность им придавало то, что они проживали в городе, который назван в честь руководителя Великой державы.
Сталинград остался позади и в лучах заходящего солнца можно было увидеть его северную окраину. А впереди была переправа через Волгу, многочисленные станции Оренбуржья и города, Капустин Яр, Ахтуба и Верхний Баскунчак, и всё дальше от родного дома на юго-восток нашей необъятной страны, широту и необъятность которой лучше всего, и можно было ощутить именно, воочию видя всё за окном поезда в течение нескольких суток вынужденной, а не туристической поездки.
Ещё сутки езды и пассажирские вагоны донского эшелона обдували пронзительные морозные ветра казахский степей, а затем сухие из среднеазиатских пустынь. Все новые и новые знакомства с природой и архитектурой, как малых селений, так и больших городов с большой историей, таких, как Ташкент, Самаркард и уже скоро пункт назначения, Ашхабад – столица Туркменской республики, южнее которой только горный хребет Копетдаг, северная окраина иранского горного массива, рез¬ко граничащая с рав¬ни¬ной Ка-ра¬ку¬мов.
Хоть и расстояние по прямой между городами было менее 2000 километров и принципе разделялись они между собой только одной республикой Калмыкия и водами Каспийского моря, но поездка заняла почти пятеро утомительных суток.
Южный край Советского Союза, совсем немного южнее, всем известная самая южная её точка, посёлок Кушка, хотя лучше сказать, пограничный военный городок, основанный ещё в 1890 году вошла в состав Российской империи, как самый южный Российский форпост. Как примет временных переселенцев Средняя Азия, Туркмения и самое главное, местные жители, с их взглядами, верой, менталитетом и памятью об истории – вот что больше всего волновало эвакуированных из столицы Ростовской области.

***
Никто из тех, кто с вниманием рассматривал свой родной южный город со стороны левого берега из окон вагона на вечернем закате, когда на золочённых куполах Ростовского собора Рождества Пресвятой Богородицы отражался тусклый осенний закат, но было ощущение, что Покровительница Собора и Сам Господь своим могуществом вкладывали к тусклому солнечному свету Свет Веры, Свет Любви и Благодати, и от того отражал от куполов уже Божий Свет, который благоволил всем доброго пути, и благословлял людей на добрые дела.
И те, кто это видел и имел возможность три недели назад в великий праздник Рождества Пресвятой Богородицы, удачно выпавшим на воскресенье, 21 сентября, те, в этот солнечный и погожий день смогли насладиться, изначально благовестом, призывающим прихожан к праздничному церковному служению, а затем и мелодичным колокольным звоном, пробирающих и сердце, и душу до самой последней клеточки своей благостью, усиливая радость общения с Богом.
Лида, по понятной причине, поскольку она была не просто комсомолкой, но ещё и комсоргом, то на посещении церкви стояло серьёзное табу. И до некоторых пор она и была таковой, как и многие, воспитанные на марксистко-ленинской коммунистической идеологии, но со временем, и под воздействием важных жизненных ситуаций, наряду с верой в светлое будущее человечества, в душе начинала зарождаться другая, христианская, для служения которой она и была крещена, уже далёком, но мирном небом в Покровской церкви слободы Большекрепинской, основанной атаманом Войска Донского Матвеем Платовым.
Никто из тех, кто проезжал весь город Сталинград с юга на север, город ни на Дону, ни на Миусе и ни на реке Крепкой, слободе – месте рождения Лиды и её брата с сестрой, а на Волге, названный в честь Вождя всех народов, Иосифа Виссарионовича Сталина, что таким город они видят, в большинстве своём в первый, но и, к сожалению, в последний раз. Да и кто мог предполагать, что кому суждено было возвращаться через разрушенный до основания город в свой любимый город, но и его они не узнают и будут ли живы их родные или погибнут под бомбежками или расстреляны десятки тысяч мирных жителей, как в Змиёвской балке в августе 1942 года.
Но до этого нужно было дожить, увидеть, услышать и осознать то, что трудно уживалось, а вернее сказать, совсем не уживалось с такими понятиями, как гуманность и человечность – это всё ещё предстояло пережить тем, кто был в эпицентре событий и этим, кто узнает об этом потом, что станет для них шоком и душевной травмой на долгие годы или всё оставшуюся жизнь.

Предыдущая глава – http://proza.ru/2023/01/04/1360