Как мушка в капле янтаря Часть 9

Досматривать кино не очень хочется. 
И я не знаю, стану или нет. 
Давно понятно, чем всё это кончится, 
И денег мне не жалко на билет.    
Александр Аронов
Примирение Веньки с Катенькой случилось как нельзя кстати. Девочка была настолько эмоционально подавлена, задушена собственными горькими мыслями, измучена мрачными предположениями, сомнениями, догадками, непонятно откуда и как и зачем  проникающими в мозг, что смерть, в том числе своя, казалась ей избавлением.
От чего именно Катенька хотела избавиться, сама понимала смутно, изумляясь взрывному характеру непонятных, но весьма властных желаний, влезающих в поле мыслей ниоткуда, будоража до дрожи, до холодного пота, вызывая сердцебиение, слабость и боль в голове. Потом эти мысли так же внезапно исчезали, почти бесследно.
Именно почти, потому, что послевкусие, весьма неприятный осадок, наступало спустя время, когда неясные импульсы заставляли кровь холодеть, а во рту появлялся противный металлический привкус. Тук-тук-тук, отдавалось в висках, повторяясь в каждой клеточке эхом, а липкий страх сковывал суставы, вызывая тошноту, головокружение и слабость.
Раньше ничего подобного Катя не чувствовала. Эти рощущения поселились в ней недавно, вместе с беременностью. Она желала рождения ребёнка и боялась его появления одновременно, переключая невольно внимание с плода на воспоминания о собственной матери, безумные глаза которой, горящие от желания сделать больно, хлёсткие удары по лицу и голове, внезапную боль, потерю сознания: всё это забыть было невозможно.
Девочка помнила, как её голова с гулким звуком ударялась о стену; всё, что попадало в поле зрения, кружилось, вертелось, рассыпалось яркими цветными искрами. Как ни странно может показаться, происходящее после удара Катенька вспоминает иногда как нечто приятное, чего хочется прочувствовать, испытать повторно.
Кто-то будто бы обнимал её, приглашал танцевать. На ней было шикарное взрослое платье, туфли как у Золушки. Катя кружилась под мелодию вальса, качалась на качелях-лодочках, высоко-высоко, потом летела, легко взмахивая руками-крыльями, и ощущала непередаваемую прелесть парения над миром. Это продолжалось долго-долго, почти бесконечно.
Внизу копошились люди, сменялся ландшафт, всё это было удивительно интересно. Потом полёт внезапно заканчивался, перед глазами туда-сюда начинали летать огненные круги и зигзаги, ужасно болела голова, сильно тошнило. Вокруг толпились люди в белых халатах, о чём-то спрашивали, но звуков не было слышно.
По ночам Катя часто видела маму, только без лица, но это точно была она, потому, что таких ярких волос, ни у кого, кроме неё не было. Причёска развевалась как у Медузы Горгоны, пронзительные страшные глаза горели зелёным, прожигая насквозь.
Девочка пыталась убежать, но неведомая сила лишала способности двигаться. Отчаянные попытки спрятаться, вырваться, ни к чему не приводили. Мама подходила, заносила над ней костистую руку. Девочка замирала, зажмуривалась, теряла сознание. И просыпалась  в мокрой постели с клокочущим сердцем, испытывая невероятной интенсивности и силы страх: мерзкий, вязкий, обволакивающий изнутри и снаружи, да ещё стыд за то, что опять описалась.
Теперь мама ушла из жизни, но оставила дочери паническую усталость и дурную наследственность. Ей-то самой больше не нужно бороться со страхами, просыпаться в холодном поту от осознания своей ущербности, а Катенька день за днём будет вновь и вновь переживать тот ужас.
Как же это тяжело – знать возможное будущее: ужасное, неприглядное, от которого невозможно ни скрыться, ни убежать, постоянно чувствовать одну и ту же повторяющуюся раз за разом боль.
Катя чувствовала к Веньке не только любовь, но и нечто иное, многократно превосходящее по силе ощущений: она познала силу женского влияния и прелесть почти беспредельной власти над своим мужчиной. Это оказалось не просто приятно, но и увлекательно. Способность влиять забавляла, радовала, дразнила, соблазняла желанием познать глубину и пределы этого волшебного состояния, подталкивая к неожиданным экспериментам.
Девочка порой чувствуя небывалое вдохновение вдумчиво и артистично капризничала. Ничего подобного прежде ей и в голову не могло прийти.
Веня носил её на руках, готов был беспрекословно выполнять мыслимую и немыслимую блажь любимой. Даже нелепые желания не вызывали у него сомнения.
Юноша считал себя не вправе отказать невесте, ведь она – богиня.
Ни у кого другого нет такого Венечки, а у неё есть. Как только эта мысль приходила в голову, тотчас являлась её противоположность, мерзким скрипучим голосом, практически шёпотом напоминая про Алину, Милу и неизвестно кого ещё, про девочек, которые обладая женскими прелестями способны совратить любимого.
Жизнь – та же игра в шахматы. Кто лучше продумал ход, тот хозяйничает на всей доске. Катя задумывалась, начинала анализировать, что приводило сначала в состояние уныния, потом томления, наконец отчаяния и злобы. Чувство любви неминуемо трансформировалось в ревность, которая жгла, волновала, дразнила и уводила нежные доверительные отношения куда-то в сторону. Остановить досадный, мучительный процесс силой воли не получалось. Он развивался самостоятельно, не обращая внимания на собственные уговоры.
Девочка начинала сердиться, возмущённо вела беседу с внутренним собеседником, чувствуя дискомфорт, понимая, что такая линия поведения лишает чего-то главного, переключалась на реального Веньку, который в такие минуты представлялся причиной всего, теперь с нескрываемым раздражением.
Темпераментное негодование Катенька выплёскивала на любимого, который съёживался под градом незаслуженных обид, но относил истерическую атаку к неприятным проявлениям токсикоза беременных, потому терпел. Взгляд его по-прежнему оставался ласковым, нежным, что злило невесту ещё сильнее.   
Кто-то же должен ответить за то, что ей плохо. За что именно, неважно, ведь не на пустом месте вырастают скверные мысли.
Вывод напрашивался сам собой: это он, Венька во всем виноват. Нечего было разводить вокруг себя гарем из бывших возлюбленных. Не пришлось бы страдать, нервничать, снова и снова погружаться в беспросветную горечь подозрений, которые, как ни крути, имели под собой реальные основания, пусть призрачные, но весьма обидные.
Теперь Венечка вновь предпринял попытку примирения, опять разбудил нежную чувственность, вернул ощущение любви, состояние парения. А ведь он никогда не был иным. Его постоянство оспорить невозможно, если не принимать во внимание глупые вымыслы. Да ему и некогда, если разобраться: учёба, изнурительная работа. Странно как ему хватает времени на её пустые капризы.
Катя вдруг поняла, что мрачные картинки Венькиных эротических похождений на стороне – плод собственного воспалённого воображения, возбуждённого неверием, уязвлённым самолюбием и отчаянием, порождённым детскими страхами.
На самом деле, больше всего на свете она боится потерять возлюбленного. Виной тому неприглядные изменения внешности, которые становятся всё заметнее.
Катенька стала ненавидеть своё отражение, сравнивая себя с каждой симпатичной девочкой, появляющейся в поле зрения жениха, мысленно представляя, как он обнимает их, целует, после чего вновь и вновь появлялась неконтролируемая истерика.
– Хватит себя накручивать, – твердила девушка как заклинание, когда приходила в себя, – он со мной, больше ни с кем, это очевидно. К чему ненужные, чуждые нашим нежным отношениям переживания, если всё абсолютно не так, как я себе представляю!
Проснувшаяся от волнующей близости страсть, желание соединиться с любимым в единое целое, разом поглотили весь негатив, накопившийся за последнее время. Такого очарования, такого беспредельного погружения в эротические грёзы, Катенька не помнила. Ей было настолько сладко, что хотелось кричать от радости.
Если бы только у них была своя квартира, она непременно исполнила бы это неожиданное желание, выразив тем самым, что счастье просто не умещается внутри.
Если бы…
Но ведь она раз за разом отказывается выходить за Венечку замуж, морочит ему голову придирками и ревностью.
Почему?
Ответ повисал в воздухе. Девочка сама не могла понять суть своего упрямства. Ведь он  единственный мужчина, практически муж. Нужно дать Веньке возможность все семейные дела решать самому. Человек становится ответственным лишь тогда, когда от него чего-то реально зависит.
Упиваться значимостью и влиянием хорошо, если не думать о будущем. Кто станет жить с женщиной, которая пытается единолично рулить? Для любого мужчины это оскорбительно.
Катя не верила, что подобные мысли могли прийти в её голову, причём в тот самый момент, когда по всему телу пробегала волна экстатических конвульсий.
И ещё, ещё.
Восхитительное ощущение восторженного слияния заполняло каждую клеточку, выплёскивалось наружу.   
– Я хочу, хочу быть его женой, мечтаю родить для него сына! Отчего же внутри поселяется страх каждый раз, когда необходимо принять это важное решение?
Катенька боится всего разом: собственного темперамента, интимной ненасытности, чрезмерной эротической впечатлительности. Переживает за внезапные приступы раздражения, за необузданную вспыльчивость. Пугается, что сегодня Веня её безумно любит, а завтра может искренне разочароваться, начнёт упрекать, возмущаться, сердиться, бранить.
Предметом переживаний были сердечные чувства, отрицательные и положительные эмоции, грядущее материнство, семья, свадьба.
Что остаётся?
Ни-че-го!
Всё, что приносит радость и боль, вызывает жгучую потребность избежать этого любым способом, потому, что буквально всё может кончиться трагически, а это очень-очень, очень-преочень плохо.
Девочка потерялась, заблудилась, перестала понимать где что. Постоянно хотелось плакать, но вначале куда-нибудь спрятаться, где никто-никто не сможет найти, значит, заставить страдать.
Нет, и не может быть ничего страшнее боли. Зато хочется кружиться в волшебном танце со сверкающими искрами, как тогда, когда удалось, пусть без сознания, избежать мучений.
Катенька помнит это чудесное состояние, когда то ли плывёшь в чём-то тёплом, ласковом, обволакивающе-приятном, то ли летишь, безопасно планируя над всем, что находится внизу, где тебя всегда могут обидеть.
Девочка никак не могла понять, почему её всегда две, возможно больше. Одна сейчас умирает от оргазмических спазмов в объятиях любимого, наслаждаясь каждым прикосновением, другая  регистрирует, анализирует происходящее, мучительно пытаясь понять, что у него на уме, не задумал ли чего ужасного.
Когда Венька проникает в вязкую сердцевину сокровенных пределов, Катенька прекращает дышать, замирая и обмирая от беспредельного счастья, манящего вечным и бесконечным блаженством. И вдруг, выгибаясь в приступе головокружительного экстаза представляет, не менее реально, чем то, что происходит на самом деле, как Венька столь же глубоко и интенсивно входит в Алину, чувствуя в деталях, что та чувствует, как реагирует на волшебные ласки.
В мгновение ока Катеньке становится невыносимо гадко: хочется разреветься, скинуть с себя  ненавистного мужчину, только что на её глазах ублажавшего другую женщину, хотя он не давал даже малейшего повода для ревности.
Но ведь может изменить. Пусть не на самом деле – в уме, но ведь это тоже предательство!
Теоретически все мужчины полигамны. Только  дай повод, покажи что-нибудь возбуждающее: обнажённую коленку, кусочек груди, краешек трусиков; оближи показательно влажные губки, обнадёживая взглядом.
Стоп, стоп, стоп! Все эти мысли касаются одного и того же человека? Но ведь это чудовищно, гадко, пошло! Нельзя, даже мысленно нельзя представить Венечку: любимого, милого, дорогого мужчину в роли предателя.
Словно извиняясь за бестактно нелепые рассуждения, Катенька возносится к небесам в немыслимо сладостных корчах, доказывая себе и Веньке силу невероятной любви. Ощущения блаженства настолько яркие и впечатляющие, что она уже устала летать и приземляться, требуя, однако ещё, ещё и ещё.
Стремление насытиться, утолить неимоверный любовный голод до полного бессилия, до физического и духовного изнурения, высверливает мозг, заставляя интимные мышцы работать на износ, высасывая из возлюбленного последние соки.
Слияние с ним – увлекательное пикантное приключение. Катеньке кажется, что непредсказуемый сюжет именно потому как никогда вдохновляет отдаться без остатка, что подобное счастье может никогда-никогда не повториться. Неважно почему. Пусть же это волшебное состояние длится как можно дольше, пусть даже закончиться смертью. Лучше так чем никак: больше она ни о чём не молит судьбу, по крайней мере в эту непостижимую минуту.
Как же она любит своего Венечку!
Он бесподобен, уникален. Он лучший!
На волне лихорадочного возбуждения, на самом пике эйфорического блаженства, девочка вдруг заснула, опустошённая физически и духовно, изнемогла от изобилия, от неслыханной щедрости эротических подношений, отойдя неожиданно в царство Морфея: одухотворённая, лёгкая, переполненная незабываемыми впечатлениями. Это состояние чем-то похоже на кислородное опьянение, когда все чувства воспалены и усилены ощущением полной свободы, какой-то бездумной воздушности и безусловной уверенности в себе.
Весь обратный путь влюблённые лежали в обнимку на нижней полке, молча впитывая и поглощая обоюдно энергию любви. Лишь незадолго до конечной станции Катенька позвала Веню в тамбур, где сначала страстно целовала его, затем истово клялась в любви, обливая слезами. Напоследок она спросила, как бы невзначай, мимоходом, – Венечка, ты ещё не передумал на мне жениться?
– Что ты, родная. Предлагаю сообщить эту замечательную новость папе и маме. Они так обрадуются, так обрадуются!
– Возможно, им это понравится. Надеюсь на это. А как мы объясним, что так долго молчали о беременности?
– Не забивай голову. Объяснять ничего не придётся. Решено, едем. Ура!!!
– Только ты не очень-то зазнавайся. Знаю я вас, мужчин. Напридумаешь себе всякого и начнёшь сразу командовать. Я хоть и девушка, но тоже хочу иметь право на своё мнение, хочу принимать решения и воплощать их в жизнь.
– На здоровье, золотко, сколько угодно. Как я рад. Будем считать, что мы ещё не приехали. На занятия завтра не пойдём. Подадим заявление. Пусть будет красиво, торжественно. Неважно, что без настоящей свадьбы. Отпразднуем потом, когда заработаем. Но платье и фата обязательны.
– Какая нам фата, Венечка, опоздали. Посмотри, со мной. В талии шире, чем в плечах. Это не бутафория, животик совсем не накладной, настоящий. Фата пусть останется несбывшейся мечтой. А платье… платье возьмём в прокате.
– Пусть будет так. Главное – будет. Вот что важно. Остальное – суета сует и томление духа. Эх, покружить бы тебя сейчас на руках, боюсь, Антошка рассердится. Я тебя сейчас так поцелую…
– Пойдём, приляжем, устала. Нелегко выходить замуж. Словно работала весь день на кухне, не покладая рук.
– С тобой, милая моя лисичка, хоть в огонь, хоть в постель. Эх, как бы я сейчас лихо отпраздновал это дело. Чувствую, как во мне бурлит сгусток энергии, которая требует немедленного выхода. Можешь пощупать.
– Дурак же ты Венька. Наверно за это я тебя и люблю.
– А я тебя не только за это.
– На что это ты намекаешь?
– Молчу, молчу, а то по роже получу… дай хоть свои премиленькие губки: сладенькие, пухлые, такие родные.  Никакой я не дурак. Влюблённый олень. Нет, не олень, кот. Большой неудовлетворённый облизывающийся кот. И сейчас мне придётся тебя съесть, иначе внизу что-то взорвётся.
– Ничем не могу помочь. Люди кругом, а я наелась. Но по секрету скажу: хочу, очень-очень, но терплю. А целоваться пожалуйста, сколько угодно.