Память старого хозяина

                Память старого хозяина.
Никто спорить не станет- сколько людей, столько характеров. Федор Иванович, например, мужик с хитрецой, но складный, деловой и с запросами. И к своим домашним, и к соседям, а особенно к себе. Дом без изысков. Ухожен, обустроен по- деревенски самым необходимым. Но все с задумками: сараи поближе к огороду, чтоб навоз лишний раз не перекидывать. В палисаднике, за пеленой духмяной сирени от придорожного лужка и цветы на любой манер (это бабкино хозяйство), и табачок- самосад. Соседям- мужикам не жадничал, но сам ни когда не занимал- век не любил попрошайничать.
Колодчик, конечно свой, вода близ дома- первое дело. Без воды и хозяйство не хозяйство, и дом не дом. А семья- то не маленькая: кроме самих два сына, да две дочки- баловницы. Но баловницы, это так, к слову. Не баловал- врать нечего. Другие, может, скажут: «Скуповат дед, и девок своих мордует! У других на гулянки, а у него девки на огород.» Но только ни кто еще, ни про его девок, да и о ребятах плохого слова не сказал. А уж ребята- то с малых лет к делу, к труду приучены. Словом не дети, а доможилы. Потому то после школы все разлетелись на учебу, кому где нравилось- кто на бухгалтера, кто к технике поближе. И не жаловались на завышенные требования- экзамены приемные сдавали не надеясь на дядю или копейку из дома- лишней ее там не было. Не институты, конечно, но техникумы закончили все. И когда обзавелись семьями, только тогда Федор Иванович вздохнул полной грудью, и только в этот раз открыл настеж створки ворот души своей незабвенной Аннушке. Ведь он всю жизнь, что досталась ему после фронта, боялся услышать от людей жалость в свой адрес. Ну, мол, что спросить с инвалида, за людьми- то ведь ему не угнаться с такой оравой. Мол, не ему, калеке одноногому, чета, вон у каких умных, да начитанных дети от рук отбиваются. А уж ему- то безграмотному солдатику, хоть и с орденами, послевоенная жизнь уготована в нищете, да впроголодь.
Однако, уже сразу после госпиталя, как встал с постели, понял, что из двух его опор осталась одна, и что не пасти ему больше деревенское стадо, не положить за огородом духовитый стог сена, а потому, не вешая носа, надо учится другому, не менее стоящему для деревни делу. Правда, переучиваться особо и не пришлось, просто это дело еще больше приблизилось к нему. Знать судьба- тачать и чинить обувку. Еще пацаном наблюдал, как старик- сосед ловко вправлял колодки в кожаные заготовки, как надежно пробивал подошвы кленовыми гвоздиками, что потом скрипели на ходу у деревенских модников, как сучил дратву и подшивал, протертые ими, непоседами старые валенки. Но конечно, тогда, в детские годы не думал когда- либо этим делом всерьез заниматься. Да вот уродина- война заставила.
И с темна до темна, всю свою послевоенную жизнь шорничал, сапожничал, зарабатывал копейку на свою немалую семью, и успевал быть хозяином. Врать нечего- был требователен- сказал, что кол загнал. Ослушаться не смел ни кто. Как знать, может и от того детки не разбаловались, в люди вышли. И голод с нищетой обошли их дом стороной. Пока ходили в школу- были на глазах, все дела в доме на них, подростках, мать только поправит где, а больше сама с едой управлялась. Но, вот вылетели они из родного гнезда, чуть ли не разом, опустел дом, и все хозяйство легло на плечи матери. А на женских плечах далеко не уедешь. И ни чего, что у хозяина одна нога деревянная. Косилась трава, и ставились скирды и с деревяшкой. Но потихоньку силы таяли. Дети повзрослели, стали семейными, самостоятельными и уже никакой помощи не требовали. И наведаться в родительский дом стали значительно реже. И заскучал дом.
 Отправился на чердак радиоприемник «Родина», купленный специально для ребят на сэкономленные копейки. Уложил аккуратно старик Федор ребячьи дневники и тетрадки и отправил туда же. Затем решил найти там же местечко для корзины с колодками- мало стало заказчиков, все из магазина норовят принести обувку. А такое добро выбросить все душа не налегала- какими трудами и инструмент и материальчик собирался.
 А годы бежали без остановки, словно светило по небосклону. Ушла на вечный покой хозяйка Аннушка, не долго без нее протянул и сам Федор. Дороги в деревне подзаросли и превратились в тропинки. Дом остался сиротой и тоже зарастал изнутри паутиной, снаружи крапивой, да чертополохом.
Но как- то в разговоре вспомнил старший сын- в районе музей делается, а там, в отцовском доме, много чего могло б пригодится для этого. Спустя какое- то время  в тесных комнатках музея нашлось место всему, что сохранилось дедом Федором на чердаке. Радуют и удивляют любопытный глаз и обувные колодки всяческих размеров, аккуратно сохраненные флакончики от девичьих духов- одеколонов, и их тетрадки, да и дедовы протезы, иные то и ни разу не оделись, береглись до лучших времен- зачем же новую вещь трепать, когда еще старую починить можно. Даже старая обувка не выбрасывалась- а для чего же сам- то сапожник? Связанная шнурочками, вымытая, годами хранилась в старых корзинах. Смотри теперь и любуйся фасонами тех, теперь таких далеких послевоенных времен. И осталось на каждом том предмете тепло рук старого труженика- инвалида Великой войны, героя боевых и трудовых побед, и прежде всего побед над невзгодами жизни и над собственной хворью.
Зарастает в дальней деревеньке дорожка к дому, зарастает к колодцу. А взамен протаптывается и прокашивается к старенькому зданию музея. Пройдет кто по чистым уютным комнаткам, постоит у старинных предметов, словно с их хозяевами пообщается, а что то и его детство напомнит и нахлынут воспоминания… И в музейной тиши, через годы, послышатся размеренные удары молотка о подошву сапога, громыхание ранним утром хозяйки у печи рогачами и сковородками и тихая музыка из батарейного приемника «Родина».
18. 07. 2010 г.                Колесник А. В.