Поцелуй вулкана

Зря я повесил здесь эту картину. Она совершенно не дает мне думать о других прелестях, будто в моей жизни уже  не осталось ничего радостного. И все-таки она согревает. Сейчас, когда за окном завывает метель и выйти с мольбертом нет никакой возможности, я долго смотрю в глаза этой девушки. И вспоминаю.

...Пятнадцать лет назад мне довелось работать на Дальнем Востоке. Наш отряд проводил геологическую съемку на склонах Корякского хребта - совершенно дикого места, где кроме оленеводов  в разрозненных убогих жилищах никто не жил. Недалеко от нашего лагеря курился симпатичный вулканчик, то попыхивая своей трубкой, то отдыхая и набираясь сил для очередного разговора с геологами.

Мы уже отобрали образцы липаритов с возможными проявлениями золота и теперь ожидали вертолета. Нет ничего утомительнее, чем сидеть на баулах и смотреть в пустое небо.

- Петрович, отпусти на ручей, - попросил я начальника отряда, - хочу эскиз набросать, там сейчас такая красота!
- Беги, Репин, - ответил Петрович, - не похоже, что сегодня прилетят.  И вулкан, кажется,  просыпается.

Добрый у нас начальник. Только молчаливый. Жена осталась в Охотске, да и жена ли она теперь? Не любит он женщин, потому и выбился в начальники. Только над картой и живет теперь.
- Ну их, Серега, этих баб, давай за геологию поговорим, - любил повторять он.
И мы увлеченно шли звериными тропами, карабкались по склонам к золотоносным жилам, мыли шлихи в кристальных реках, распугивая хариусов.

У ручья цвели сибирские ирисы. Разве это красота может сравниться с садовыми куртинами? Но я зачем-то еще пририсовал нарциссы. Людям вообще кажется, что они призваны все вокруг улучшать и благоустраивать, только вот, по-моему, получается все наоборот.

В домике неподалеку никого не было.Похоже, его потрепал вулкан, и теперь он стоял совершенно покинутый. От паров серы дышать здесь было трудно, вулкан все чаще стал бузить, закидывая своими черными бомбочками горные луга. В доме еще сохранилась какая-то допотопная утварь, мешочек с крупами и мукой, а на печи - коробка с дудочками, небольшой бубен и тряпичная кукла.

Петрович оказался прав. Из жерла вулкана повалил густой едкий дым. Где-то в преисподней протяжно завыли, закряхтели, будто он собрался рожать. А почему бы и нет? Земля ведь живая, это люди в городах слепы и не видят дальше своего носа.

Я стал быстро упаковывать мольберт, жалея, что теперь не удастся запечатлеть эти переливы вулканического жаркого дыхания. Фото  не может передать весь спектр цветов, как и мелчайшие детали в скалах, где прячутся от людей кристаллы кварца, турмалина, граната. Поэтому геологи чаще рисуют.


Последний взгляд на курилку - ребята наверное уж волнуются, я ведь могу и в кальдеру заглянуть, они знают. И тут из домика вышла совсем юная девушка. В руках она держала куклу и, казалось, эта надвигающаяся жуткая стихия ее совсем не волнует.

- Откуда ты взялась, прелестное создание? - крикнул я, увидев, что она собирается пройти мимо вовсем в другом месте.
Девушка остановилась. Ее природная красота была нарушена измазанным по щекам пеплом. Она тоже не ожидала увидеть здесь человека, причем вовсе не местного - в штормовке, вибрамах и даже с сеткой от комаров за плечами. Впрочем, комары уже смотали отсюда, как и вся прочая живность.

- Мои родители погнали стадо оленей вниз по долине и наказали мне здесь их ждать - ответила девушка, не забыв поклониться мне.
-  Здесь скоро совсем нечем будет дышать, и пеплом все засыпет, - сказал я ей, - бежим вниз, у нас недалеко лагерь.

Она не так быстро согласилась, но все же поняла, что с такой стихией не шутят. Только написала записку " Я у геологов", положив ее на стол. Уже начал покашливать, а она как ни в чем не бывало рассматривала цветы.
- Неужели пепел измажет эту красоту? - сказала она, бросив куклу.
- Нам надо спешить, не до цветов теперь.

В лагере уже собирались спускаться ниже. За скалой в километре отсюда было вполне безопасное подветренное место. Река здесь  пошире, в заводи можно  даже отмываться. Появление девушки не слишком заинтересовало. Все боялись связываться с местными коряками: непонятны были эти люди, особенно в праздники, когда  звуки их бубен разносились далеко по долине.

Петрович определил девушку в мою палатку. Не с рабочими же ей ночевать? Среди них было много беглых, да и вообще людей совершенно бесшабашных. Нередко случались и драки, в ход шли кулаки, сапоги и ножи. В такие минуты мне хотелось писать с них картины, но не мог же я сказать:" Минуточку постойте, сейчас я схвачу вот эти взгляды". И лез разнимать. Меня не трогали, даже уважали, ведь я разговаривал с ними на равных.

Гюнель, так звали девушку, освоилась в лагере быстро. Помогала на кухне Шлемычу, показала хариусные места, нарвала каких-то ароматных травок. Запахло уютом. Вспомнился дом.

- Гюнель, почему ты не похожа на корячку? - спросил я девушку.
- Так мать у меня русская, - стала рассказывать девочка. - Теперь из восьми тысяч коряков чистокровных трудно найти. Да и как искать своих на этих просторах? Бегать по горам?
-  И что же, ты все время с оленями?
-  На зиму родители в интернат отдают, там и учусь. Больше уж не буду. Мне  шестнадцать лет недавно исполнилось.

В палатке, вопреки  ожиданиям, Гюнель вовсе не стеснялась меня. Она лукаво  поглядывала, будто зная, что приставать я к ней не буду. Однако мне стоило немалых усилий оставаться спокойным.

- У нас не принято скрывать то, что дал Бог, - сказала она, почувствовав мою растерянность. -  Травы, деревья ведь не прячут свои цветы. Они лишь надевают белые шубки зимой.
- А в таком длинном платье разве удобно ходить по горам, да еще и босиком? - спросил я Гюнель.
-  Земля через стопы дает силушку, а в такой юбке скапливается про запас, - ответила она. - Ты знаешь, я могу читать мысли зверей и даже цветов. Вот и ты мне совсем понятен. Спи спокойно.
И она прижалась ко мне в своем спальнике, будто маленький ребенок.

Всю ночь со мной ругался вулкан. " Уж не хочешь ли ты забрать нашу дочь? " - чудилось мне в его раскатах.
А наутро Гюнель потянула меня в речную купель.

"До чего же хороша! "- думал я, разглядывая ее маленькие грудки. Она действительно казалась  ребенком, совершенно не познавшим наш сложный мир. Конечно она и меня заманила в холодную бодрящую воду.

Потом из борщевика вырезала флейту и, не одеваясь, стала играть простенькую мелодию. Даже вулкан стал утихать, не в силах нарушить такую гармонию в мире. Свое платье она постирала золой из костра, решительно отказавшись от мыла. А я только и мечтал, чтобы оно не спешило сохнуть. Впрочем, она не стала ждать полного высыхания.

В лагере мы появились лишь к обеду. Все украдкой посмеивались и шушукались за спиной.
- Ну как дивчина? - спросил Иван их Харькова.
Впрочем, ответа он и не ждал.

Работы не было, хотя некоторые геологи разбирали свои записи, наносили на карты возможные золотоносные разломы. Мы с Гюнель сидели на поляне. Я  хотел запечатлеть ее образ, но позировать  она отказалась. Лишь делал кое-какие наброски, пытаясь поймать ее удивительно чистый взгляд. Увидев нарциссы на моем эскизе картины, она долго смеялась.
- Здесь такие не растут, и цветут они гораздо раньше.
-  Я же не садовник, просто показалось, что сочетание их будет удачным.

В этот день перед сном она прижалась к моей щеке. Кажется, даже едва прикоснулась губами, а я долго не мог заснуть от такого намека на поцелуй.

Вы когда-нибудь видели грязный дождь? Вот такой пошел не следующий день. Палатки покрылись  слоем пепла. Травы, вся листва стали серыми, как в черно-белом кино. Шлемыч не мог разжечь костер и выдал завтрак сухим пайком.

Мы сидели в палатке и ели из баночки сгущенку,  временами запивая водой. Я не мог понять: то ли во мне играли отцовские чувства, то ли зарождалась настоящая любовь? Сгущенка подслащивала ее игривые взгляды. Мне хотелось вот так сидеть часами и рассматривать ее большие ресницы, ее родинки на теле, ее длинные растрепанные волосы.

Внезапно послышался совсем незнакомый голос:
- Гюнель! Ты где?
Она выскочила из палатки.
Это был ее отец. Я уж стал забывать, что когда-то придет конец моему внезапному празднику, ведь не будет же со мной мотаться по этим горам.

- Оленей перегнали подальше, - сказал мужчина в большом черном плаще, сшитом, по-видимому, из шкур.- С ними мать осталась, мы там ярангу поставили. Сегодня еще в доме переночуем, а завтра туда.  Спасибо, добрые люди! Что бы она без вас делала?

- Дядя Сережа, я утром прибегу купаться, ты жди, - сказала Гюнель, обнимая меня.
Ее промокшее платьице прилипло к телу, ставшему таким родным. Захотелось поцеловать ее, но отец...

Стихия разыгралась не на шутку. Дожди в тех краях, если начинаются, то надолго. До середины дня я терпел, постоянно высовываясь из палатки. Дождь наконец стал чистым и теперь старался смыть все, что совсем недавно измазал.

Никому ничего не говоря, я побежал к тому полуразрушенному домику. На камнях скользил и падал, разбивая колени, штормовка уже совершенно промокла. И вот это место.

На столе записка:
"Сережа, прости. Мы рано вышли. Забери  когда-нибудь. Только меня надо догнать. Такой обычай. Я буду тебя ждать".

... Ждет ли она меня до сих пор? Я уже и в геологии не работаю. Как-то незаметно стал профессиональным бегуном и даже тренирую ребят. Иногда кажется, что вот-вот в зал войдет Гюнель и скажет: " Ты научился быстро бегать? Догоняй! "

Картина художника Daniel Gerhartz "Wayfaring Stranger"