У МОРЯ

У  МОРЯ

                Юрию  Дулову

 После трех ненастных дней наконец-то выдалась нормальная солнечная погода.  Кое-где  на горизонте еще стлались серые облака, но почти все побережье купалось в теплых  ласковых лучах, и поэтому Катя с  Лидой  решительно  настроились  идти  на  пляж  -  «Хоть  сегодня позагораем».
 Николаю не сильно хотелось. Его устраивал и такой отдых. Собственно, чем еще на  отдыхе  заниматься:  почитать,  погонять  в  крытом  павильоне бильярдные шары,  поиграть на пляже в волейбол, а вечером  посмотреть  в летнем кинотеатре соседней базы какой-нибудь фильм. Но Катя, несомненно, приехала сюда загореть.
 - Ты помнишь прошлогодний загар? - спрашивала она у Николая перед отъездом. - Он держался  до самого января. Девчата на работе  от  зависти  лопались.  Особенно  Нюська  Рыжова.  Я  тебе рассказывала, какая у неё кожа: будто у  молодого  поросенка  -  молочно-розовая,  тонкая, сгорает мгновенно и становится, как рыбья чешуя: потрешь слегка, начинает шелушиться.
 Да и дочке морские ванны только на пользу: врачи признали какое-то  нарушение  в  ногах. Но одним ехать, без Николая, - нет  уж,  увольте! Пришлось Николаю помотаться по цеху, найти желающего перенести отпуск. Правда, нашелся, и довольно-таки скоро: Мишка Сомов, револьверщик  с  пятого  участка.  «Мне  даже лучше, - сказал, - повожусь на даче». Ну и ладно. Вернулся домой, обрадовал Катерину, а она  уж и путевки выкупила. За тридцать процентов, как и положено членам профсоюза.
 - Обещаю тебе - отдохнем всласть, не как в прошлом году.
 Тогда она всё больше таскала Николая по базару:  и то хочется купить, и  это. Но, в отличие от неё, Николай был настроен больше нежиться на песке, чем бродить по городу. И на душе как-то легче было. Теперь не так. Что-то перевернулось внутри. И даже не  от  смены  работы - его назначили руководителем  техбюро, - а отчего-то… Николай так и не смог определить отчего.
Катя сияла  от  счастья:  жена начальника!
Папа у неё тоже в каких-то чиновниках ходил. Среднего звена. Получал неплохо,  к  тому же депутат городского Совета.
Николая сперва и  восприняли  как  голь  лапотную  без  роду  и племени: ни имени, ни звания, только и всего, что с  Катей  на  одном  потоке  в  институте учатся. Но, спасибо Кате, в обиду тогда не дала, заступилась, проявила,  так  сказать, характер. Хотя, впрочем, отец в ней души не чаял, часто баловал в детстве и  тут  устоять  не смог. Раз решила - так тому и быть.
 Сыграли свадьбу. Закатили,  как  говорится,  на  всю ивановскую. Каких там только имен не присутствовало и званий! Но то всё одна суета была. Катька  нравилась.  Нравилась  ведь!  Вот  и  сейчас  Николай посмотрит пристальнее - нет-нет да и мелькнет  в ее облике та,  скрытая  от  посторонних  глаз,  черточка,  до волнения в груди некогда будоражащая его. И сама что тростинка:  худенькая  была,  высокая  - загляденье. Но вот родила - как наворожил кто: растолстела, обрюзгла, руки и  ноги, как водой налились, в характере какая-то червоточинка завелась, недовольство. Метаморфоза прямо. К тому же и работа неподвижная: знай,  сиди  себе  целый день в  бюро, ворон считай. 
Декретный  не  дотянула.  Что  там  той  зарплаты:  Николай технологом, плюс её детские - едва на месяц натягивали, а  еще  Лидоньке пеленки да распашонки - в общем, сорвалась. Отдали  малую  в  ясли,  и  потекла  привычная каждодневка: дом - работа, работа - дом, ворчание, упреки, обиды...
 Николай всё молчал, редко когда вставлял слово,  считая  напраслиной  подобные  «перестрелки»,  и  только  в  паузах, возникавших вдруг, с кошками на душе, говорил:
 - Ну что ты, Катя, не надо. - И умолкал.
 Любил её? Боялся потом сам себе признаться - устал от всего сильно.  Замызганный  халат,  брюзжание, повышенный тон при разговоре с Лидой, - всё, всё теперь стало раздражать Николая в Кате.  Но разводиться он не собирался. Даже не помышлял об этом. «Жена от  Бога  -  одна.  Видно,  Бог испытывает меня», - решил он раз и утвердился в этом мнении. И стало легче жить:  ничего  не замечать, довольствоваться малым, со всем соглашаться - полнейшая атрофия воли.  Хотя  безвольным Николай никогда не был. Разве позволило бы его безволие завершить образование с  блестящими успехами? И не признаком ли сильной воли было его упорство в том  деле,  где он чувствовал и знал правильность выбора, где речь шла о принципиальных вещах, которые для Николая были чрезвычайно важны? Но то был другой мир. И в том, кем-то созданном мире, в отличие от этого,  Николаю было уютнее, хотя, конечно же, и там обнаруживались свои минусы, и с начальником цеха, нельзя сказать, что они находили общий язык. Просто  тот  мир – абстрактный, мир бумаг и расчетов, моделей и  конструкций,  мысли  и  разума - оказался  ближе  и понятней ему этого мира - повседневного, мира чувств и душевных волнений, где  главная  роль отводилась не здравому рассудку, а случайным порывам, вспышкам гнева или  ликования,  слез или смеха. И Николай с большой охотой уходил в него, ощущая там  себя как рыба в воде. И с радостью,  если  появлялась  такая  возможность,  бежал  от  всего материального и приземленного.
 - Что, опять?! - набрасывалась на него жена, когда он возвращался домой к восьми вечера.
 - Работа... - тихо отвечал, сообразуясь со статусом начальника,  рабочий  день  которого ненормирован.
 Но потом уже и перестала спрашивать. И еще как-то облегчила жизнь, ведь после  шести  все равно Николаю в бюро делать было нечего. Он и сидел там так: втупившись в крашеные стены и думая черт знает о чем, а то и вовсе не думая.
 Когда началась компьютеризация завода, появилось и новое увлечение. Теперь он не скучал, как прежде, возвращаясь, впрочем, домой по-прежнему не раньше обычного.  Буквально заболел компьютером. Еще в институте проявил к  программированию  повышенный  интерес,  на  спецзанятия  ходил, уникальную литературу выискивал, но то были первые шаги, час-два в неделю и под личное разрешение заведующего лабораторией, которому он, будучи успевающим студентом, импонировал. Тут же всё в твоем распоряжении: нажимай, что угодно, лезь, куда вздумается! Заманчиво, любопытно, захватывающе. А Катины телеса, - иначе не назовешь - кажущиеся еще  необъятнее в свободном халате, - Бог с ними. Уж что дал, что дал...
 Николай с трудом оторвался от размышлений, вздохнул тяжело и сказал:
 - Я догоню вас.
 Ушли. Николай скинул брюки, надел плавки и шорты, открыл окно. В пляжных тапочках   идти не хотелось. Босиком и приятнее, и лучше. Полотенце - как обязательная принадлежность.
 Он пытался отучить себя не обтираться после купания, но сильно мерз, сразу  покрывался гусиной кожей и начинал дрожать, стуча зубами. Тогда пускался по берегу, широко размахивая руками, чем только нервировал Катерину:
 - Сядь, успокойся, на тебя люди смотрят!
 - Ну и что, пусть смотрят, я греюсь.
 - Греться дома будешь, а тут общественное место.
 Николай затихал. Спорить с Катериной было  бесполезно.  Садился,  укутывался  в  теплое, нагретое солнцем широкое полотенце и смотрел вдаль.
 Он любил смотреть вдаль. В той дали ему чудилось что-то таинственное и загадочное, едва уловимое для человеческого восприятия. Она будто  звала  и  пугала его одновременно,  заставляя трепетать сердце и восторгаться...
 «Нет, - подумав, твердо решил, - в этот раз полотенце  брать не буду».
 Дверь закрыл на ключ. Ключ прибрал в столик для посуды - носить с собой  неудобно,  еще потеряется, а здесь его никто не найдет, да и воров, как будто, на базе не водилось.
 Николай сошел с крыльца и направился к побережью, которое находилось неподалеку: в каких-то ста шагах от базы отдыха. Катю и Лиду нашел без труда. Хотя солнце почти поднялось к зениту, не все торопились раствориться в его объятиях: кто досыпал после вчерашней веселой ночи, кто готовил обед на кухне, кто уехал в город – сделать покупки или побродить по парку с аттракционами. И все же народу было немало. Волны вздымались высоко и упрямо. Стихия еще давала о себе знать. Николай сразу же вознамерился потягаться с нею.
 - Ты куда? - спросила его жена, не отрывая головы от покрывала.
 - Пойду поплаваю.
 - Но ведь волна, утонешь.
 - А, все равно.
 Николай прошел мимо двух дочерна загорелых спасателей, возлегающих на красочных  ярко-зеленых шезлонгах, и с наслаждением погрузился в воду.
 - Осторожнее, приятель! - донеслось до него с берега. - Волна сегодня слишком высокая.
 Смельчаков немного: три или четыре головы в стороне то показывались над волной, то скрывались под ней, когда она накатывала на берег. Такие моменты Николай любил особенно. Знал, что грудью бурун не возьмешь, надо подныривать под него; но если иногда грудью – тоже захватывающе, только больно бьет и приостанавливает дыхание, и в нем, неумолимо наступающем, можно неосторожно захлебнуться. Находил Николай удовольствие и в положении, когда усилием держишься  на плаву и сразу взлетаешь на гребень, потом блаженно ниспадаешь, влекомый волнующей силой. Но теперь Николай решил отплыть подальше от берега, где волны набегали стремительнее и где можно было, полагаясь только на  собственные силы, по-настоящему узнать, чего ты стоишь. Природа, так сказать, сама в себе. Две стихии лицом к лицу: морская и человеческая - лоб в лоб, нос к носу.
 Волна взлетела метра на три, не меньше. Николай пронзил её и мгновенно оказался на гребне, но с другой стороны волны, быстро опадавшей и пытающейся скинуть его с себя в опустевшее пространство. Едва Николай вздохнул, как накатила новая волна. И под нее он поднырнул, и под следующую, чувствуя, что с каждым разом проделывать такие финты становится всё труднее и труднее, что силы непривычно быстро покидают его и что так, добаловавшись, можно полностью потерять над собой контроль и просто пойти ко дну.
 «А впрочем, стоит ли бороться? - мелькнула у Николая безумная мысль. - Не лучше ли плюнуть на всё и поплыть туда, к горизонту, покуда хватит сил, и там, вдали от всего, без сожаления расстаться с этим миром, закрыть глаза и кануть в небытие?»
 Вот и волны, будто уловив его желание, всё дальше увлекают от берега. И Николаю явилась такая картина: как всколыхнется пляж, заголосит Екатерина, станет носиться взад-вперед, то бросаясь в пучину, то выбегая на берег; как начнут, как угорелые, метаться спасатели, остервенело матерясь и проклиная на чем свет стоит идиота, который вздумал поплавать в растревоженном море, и которого они – все это помнят – конечно же предупреждали, - а как же иначе?
 И представил Николай, как они будут в спешке с грохотом бросать на дно спасательной шлюпки цепь, заводить в суматохе мотор, и тот сначала не будет заводиться, а потом внезапно взорвется, зарычит, раскручивая лопасти; и спасатели будут долго гонять по морю, пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь признак Николая: вскинутую вверх в мольбе руку, мелькнувший сноп волос или белесую, еще не успевшую за эти дни загореть, спину. И как, не найдя его, они, всё так  же матерясь, вернутся на берег и станут с досадой разводить руками – не нашли, мол. И как завоет ненаиграно Катя, схватится за сердце, сотрясаясь; и как рядом, еще ничьего не понимая, забьется в рыданиях Лида, плача только оттого, что плачет её мать; и как все вокруг сочувственно начнут утешать новоиспеченную «вдову» и думать про Николая, что он был, скорее всего, и в жизни дрянь-человек, эгоист, беспутный и забулдыжный, а посему и кончил, как беспризорная собака - глупо и бестолково.
 Но тут Николай снова, уже отчетливее, увидел Лиду, Лидусю, её заплаканные глаза, трясущиеся, теребящие мамины пальцы руки, и заплывшее от слез лицо Кати. И показалось ему, что даже в мимолетных мыслях своих он к ним несправедлив и что надо действительно быть до крайней степени эгоцентричным, чтобы вот так просто оставить их одних, бросить на произвол судьбы, дескать, как хотите, так и живите. А ведь случись что с ним, наверное, Катя будет на самом деле сильно переживать, а может быть, и сейчас не находит себе места, носится по пляжу, выпытывает у выходящих из воды:
 - Не видели? Не знаете?
 Наверняка тревожится: куда он пропал, укоряет себя, что не удержала, отпустила. И Николай поплыл обратно.
 Море не утихало, но за волной плыть было легче. Он греб и думал, какой он все-таки глупец – заставил поволноваться Катю. Хотя она и знает, что он неплохо плавает, но в такую волну и отличный пловец может нечаянно попасть впросак – на все воля случая.
Николай плыл, сплевывал солоноватую воду и думал, что, выйдя на сушу, непременно извинится перед женой, скажет, что вовсе не хотел её волновать.
 Но вот и берег. Только почему-то не видно ни суетливых спасателей – они все также  безмятежно возлегают на шезлонгах, ни мятущихся пляжников – их тела пригвожденно разбросаны по побережью, будто ничего ни с кем не произошло.
 Катино расплывшееся и словно набухшее от зноя тело по-прежнему вдавливало цветастый коврик в песок. Значит, и впрямь ничего не произошло? И ничего не происходило?! Николай поник. Усталый и совершенно разбитый, выбрался на берег и медленно, как нагруженный, подошел к жене.
 Катя, словно почувствовав его появление, приоткрыла один глаз, слипшийся и ленивый, и тихо спросила:
 - Как вода?
 - Вода как вода, спи, - выдавил из себя раздраженно Николай и, как подкошенный, рухнул рядом. Только тут он услышал, как лихорадочно колотится его сердце, и захотелось сжать кулаки и заколошматить о раскаленный песок, но он не сделал этого, только сдавил руками горсти песка и, закрыв глаза, затих, пытаясь отогнать от себя все будоражащие душу желания: спокойнее, спокойнее…
 И еще один день…