Летняя история с Новым годом в финале

Я ждала Янку весь год. Она приезжала летом из города, чтобы порадовать бабушку, подоставать деда, свести с ума кошку Маруську и научить жизни меня, мелочь деревенскую. Городские барышни взрослеют на полжизни быстрее, чтобы успеть раньше повидать будущее, натворить миру безумств и заодно отнести свет в дремучие провинциальные массы.

Эффект планировался продолжительный, а для этого необходимо было подойти к вопросу профессионально. Из профессий были выбраны горькая судьба актрисы, нервная должность певицы, обманутые надежды балерины и, наконец, суровый рок самодостаточной бизнес-леди. Это если вдруг любовь всей жизни окажется жмот и животное.

В доме сразу же запахло первыми генеральными репетициями, интригами и скандалами.
И Янкина мама, дабы отвести эту порчу от семьи, записала дарование в музыкальную студию, танцевальную группу и сразу в три драмкружка.
Во всякое туда, где Янке надо.

Всяческий творческий рост предполагает благодарного зрителя, а если повезет, то и ученика (менее талантливого, иссественно). Поэтому Янка тоже ждала меня весь год, готовя свой профессиональный и мой культурный рывок.

...В июле природа на сносях. Она пучится плодом и жаром, дымится напряженной силой. К августу силы небесные и мощи земные объединяются и согласованным пучком дарят мир красоты и пользы. В этот период даже несознательная былинка, рожденная ползать, если не плодоносит, то аплодирует процессу.
Янка демонстрировала прогресс во всех сферах искусств, я аплодировала.

Репетиция происходила после утренней зорьки, на дальнем выпасе между завтраком и оглушительным успехом. Начиналась с распевки в вечном ля миноре, переходила в восходящий вокализ и завершалась предсмертными судорогами Джульетты. Здесь я охала, баба Марфа, забыв про корову, хваталась за сердце, ибо искусство. Безучастной оставалась только наша рогатая Мазуня, по задумке природы занятая исключительно своим метаболизмом.

После драматической смерти, перекусив чем бог послал и баба Марфа угостила, мы перегоняли Мазуню в сторону дома и незаметно пинали в загон через задние ворота, дабы не совершить стратегическую ошибку.
Давно замечено внуками, что чем добрее отдельно взятая бабушка, тем она страннее. При первом же зрительном контакте с внуком, она устремляется тебя любить, смертельно накормить, уложить спать на поллета, чтобы за оставшуюся половину ты успел натаскать океан воды для поливки огурцов.
Поэтому, незаметно вернув скотину в хозяйство, мы шкодными мухами шмыгали в сторону речки по второй верхней улице.

Маршрут был неслучаен. В это время на маленькой улочке имени большого героя возле синей калитки с лебедями отдыхал дед Ефимыч, вместе с бабкой перебравшийся к нам этой зимой и тут же овдовевший. Он виделся нам большим ценителем высокого искусства, потому что не разбегался на все четыре стороны по делам при нашем приближении, а аплодировал, чуть завидя, с лавочки и с душой. Мол, проходя мимо, не проходите, радуйте старика. Мы принимали запрос и бахали культурой во всех жанрах сразу.

Янка, эстетично закатив глаза, больной канарейкой выводила алябьевского Соловья. Потом виртуозно переходила на драматический жанр, трагично рыдала в Катерине и замертво падала в закуток с ромашками, где предусмотрительно плескалась Волга.
Ефимыч хлопал по коленям хрустящими от солнца и работы руками и ухал "растуды твою оглоблю!" Коты лениво жмурили мудрые лица, они знали репертуар и убегали в бузину восхищаться только на премьерах.

В заключении выступала я, как подающее надежды неквалифицированное дарование. Мне разрешалось немного декламировать и надеяться на возможный успех через тернии. Моя скромная Татьяна подрагивала мышиной косичкой и женской гордостью, доверяясь Онегину и набираясь горького опыта, чтобы потом стать мудрой женщиной из школьной программы. Следом, не выходя из Пушкина, я надувалась воздухом и восторгом и топала пыльной сандалетой:
И грянул бой! Полтавский бой!
В огне, под градом раскалённым...

В этом месте мимишным облаком выкатывались зрители, заполняли всё пушистым дымом и писком и отчаянно бросались мне под ноги. Цыплята, услыша дрожь земли, думали инстинктами, что я ихняя мать, и нападали бесстрашной толпой в предчувствии еды. Я пищала вместе с ними, позорно отступала назад, в Волгу.
Янка отгребала их руками и рычала контрабасом, с модуляциями, в надежде отпугнуть зверей.

Ефимыч, как большой тёплый медведь, хохотал на лавке, стряхивая золотую шерсть солнечных лучей и худые колючки застрявшей в волосах соломы.
Выгребал для нас из карманов спелую снедь, пахнушую диким счастьем, яблоки, пряники, крепкие, как теннисный мяч, сливы...

Мы слышали, что его сливянка официально призналась элексиром молодости - и спины разгибала, и молодости добавляла. Кому она в этом призналась - не уточняется. Ещё когда-то слышали, мол, умеет дед делать лекарство из нутряного жира от всех детских болезней, чем сразу заинтересовались все окружные бабушки.
А вчера мы подслушали, что Ефимыч уже лет десять как оглох и отзывается, только если заорешь ему прямо в ухо иерихонской трубой, и исключительно в правое...

...Мы горевали два дня. Горевание шло этапами, как прописывали шарлатаны-психологи... шок, отрицание... На третий день, не дождавшись агрессии и сломав ситему, помчались к деду. Он косматым столбом вынырнул на повороте, будто тревожно ждал, высланный надеждой. Увидев, загромыхал могуче, что наконец, что не случилось ли, вот жду, не заболели бы, растуды твою оглоблю... А мы полегчало радовались, но тихо как-то, вдруг разглядев другого деда, морщины глубокими каплями на носу, кучную боль взгляда и расколотое надвое одиночество, мешковато опадающее с болезных плеч...

В этот день мне тоже разрешили спеть. Общий пережиток и новый опыть уравняли ценности и роли. И путь, и суть стали общими. В ответ Ефимыч светился таким информативным пониманием, какой талантливо дарится предприимчивой природой в обмен на допущенную ущербность. И пусть, если не слышит. Эти глаза знают увиденное и резонно верят в знание и в тебя.

...Следом возникает опять же резонный вопрос: а где же обещанный Новый год? А Новый год нагрянул 31 декабря, когда на праздничную вечорку к нам в хату заявился Ефимыч, с морозом, холодным хрустом, пакетом калачей и оттопыренными карманами. Я вспомнила мастер-классы Янки, образованной в трех драмкружках, и взяла курс на успех. Стоя верхом на перевернутом ящике из-под свеклы, я грозно топала ногой в такт Полтавской битве, а передо мной за столом гремел восторгом и ложками благодарный зрительский зал: бабушка, вытирающая мокрое ушком платка, "растуды твою оглоблю" Ефимыч, подливающий деду в рюмку что-то, сладко пахнущее летом, и мой покалеченный войной и надсадной жизнью дед, чудесным образом молодеющий прямо на глазах. Хотя ничего удивительного, ибо искусство...