Ахиллесова пята - 3

   В коридоре, на ветхой  кушетке, обтянутой коричневым, кое-где порванным  дермантином,  сидела  пожилая женщина без кровинки в лице.  Правда, в те годы мне все дамы  старше сорока лет казались старухами. Серый выношенный шерстяной платок сполз на опущенные  плечи, потерянная шпилька ослабила  косу в тугом пучке. Она просительно и с надеждой глядела на доктора. Так может смотреть только мать, которая, видя муки своего ребенка  и не имея возможности помочь ему в страданиях, уповает на каждого неравнодушного человека, посланного ей судьбой. Она хватается за малейшее участие, за самую крошечную надежду и в этом не устает никогда. Она верит и ждет  высшей справедливости, по которой ее ребенок будет спасен от  смерти.  Я остановилась в нерешительности. Александр Николаевич помог мне.

   - Клавдия Ивановна, тут к Михаилу приехала журналистка из Москвы. Познакомьтесь и поговорите.

Мать растеряно смотрела на меня, очевидно не понимая, какое отношение к ее горю имеет приезд  столичного корреспондента.
 
   - Здравствуйте, Клавдия Ивановна, меня зовут Ирина.  Вы где остановились?
Она удивилась вопросу.

   - Тут, в больнице, где же еще?

   - Михаил сейчас спит. Пойдемте на улицу. Там в саду есть стол и скамейка. Мы с вами побеседуем. На воздухе попроще и полегче.

А что, собственно, проще и легче?  Неоседланный язык!  Сегодня мне кажется, что  именно тогда я осознала,  что за каждое   напрасно  сказанное слово  нужно  будет  дать ответ.
 
   Она послушно встала, поправила пучок и растерянно посмотрела на пол, наверное, в поисках шпильки. Не нашла. И, механически накинув платок на голову, пошла следом за мной по длинному  коридору.





 
   - Миша у меня  один. Ему три годочка было, когда  супруг мой  Алексей Петрович на уборочной погиб.  Замуж в деревне идти было  не за кого. Вдовцов  всех  разобрали,  молодых  парней на девок не хватало, а кто посильнее, да половчее – в города уехали.   Так мы с ним вдвоем и мыкались.  А уж когда перестройка эта нагрянула, и вовсе худо стало. Колхоз развалился. Миша тогда на заработки уехал, сказал, что выпишет меня, как денег заработает, а тут вот такое горе.  Мне как сообщили, я и думать не могла ни о чем. Только бы добраться сюда. Ехать-то через пол страны пришлось. А уж про деньги на билеты и говорить нечего, всем  селом собирали.

   Она замолчала.  У меня в сумке был термос с чаем и  бутерброды.
 
   - Клавдия Ивановна, давайте-ка я вас чаем угощу. Покушайте.  Сил прибавится.

Она не сопротивлялась. После еды и правда порозовела и немного пришла в себя. Со всем этим горем человеческим  нужно было что-то делать.

   - Мы вот как с вами поступим.  Давайте-ка,  я над вами шефство организую на первое время? Будем друг друга поддерживать. Вам совсем необязательно ночевать в больнице. Здесь очень хорошие медсестры, а потом, Александр Николаевич сказал, что Миша спит ночью, ему снотворное дают.  Так что  поедемте со мной к тете Кате. А каждое утро до самого вечера будем  в больнице дежурить, по очереди.  Нас надолго должно хватить. А без еды и сна  сами на больничную койку попадем. Какой в этом толк?

Она вяло улыбнулась и зачем-то спросила:

   - Дочка, у  тебя есть дети?

Я  смутилась.
 
   - Нет. У меня и мужа нет. Я – птица вольная и намерена ей оставаться, как можно дольше. Может быть,  потом  чем-нибудь похожим на мужа обзаведусь.
 
На меня взглянули  глаза, похожие на Мишины, -  синие, теплые, добрые.
 
   - Другие вы теперь. – Сказала она не сразу. - Понять вас не просто. В мое время девки только и мечтали, что замуж пойти, детишек нарожать, да побольше. А  сейчас у  вас планы другие.    Ты, небось, карьеру делать будешь?

Я улыбнулась. Клавдия Ивановна  казалась мне  женщиной  простоватой и недалекой.  Глупая гордость юности.

   - Обязательно.  Мое поколение   насмотрелось на «счастливые браки» по горлышко. Может быть,  настанет другое время, когда детей рожать станет безопаснее. Пока же  – чревато.

Она  покачала головой, явно не одобряя мои убеждения. Но промолчала, скорее всего понимая, что моя заносчивая самоуверенность не от великого  ума родилась.

   - Ну, так мы с вами договорились?

   - Я, Ирочка, с Мишей посоветуюсь. Как он скажет, так и сделаю.

Прямо монашеское послушание. Так сказала бы моя мама, глядя в корень. Но для меня это было верхом архаичности, первобытности и женской слабости. Последнее я по молодости  презирала.
 
   - Идите, я вас здесь подожду.

   Прошло часа три. "Некрополь" Ходасевича в ротапринтном издании мы на курсе читали по очереди. Книг не хватало, как и продуктов, как и одежды. Последняя страница прочитана. Вернусь домой, передам следующему сокурснику. Врачи разошлись по домам. Дежурный терапевт, Татьяна Ильинична,  вышла на улицу  подышать.  Постояв немного, направилась ко мне.

   - Ирина, вы можете  забрать  с собой Клавдию Ивановну?

   - Конечно, если  Миша ей позволит.

   - Ах, вот оно что.  А у нас она позволения не спрашивает – сидеть  сутки напролет в коридоре?
 
   - Татьяна Ильинична,  вы же понимаете – это  крутое женское смирение у ног  мужской харизмы.  Скажите мне, пожалуйста, Мише нужна операция?

Доктор задумчиво посмотрела  на небольшой лесок, который  тянулся вдоль больничного забора,  и неохотно ответила:

   - Он уже полный инвалид, Ира, там такая гематома, что  перспектива не предсказуема. В лучшем случае  начнет развиваться  и быстро прогрессировать эпилепсия. Мы могли бы его перевести в областную, но пока такие операции делает только один доктор в стране – профессор Синельников Эдуард  Борисович. Это, собственно, приговор. Потому как к нему не попасть.

Если бы мне сказали, что  я  должна взять интервью у марсиан, которые уже стоят за больничной калиткой и нервничают в ожидании,  то...

  - Уму непостижимо!
 
  - Ты сейчас о чем? – Татьяна Ильинична посмотрела на меня с интересом.

  - Я  знаю Синельникова.  А когда Мишу можно транспортировать?

  - Чем раньше, тем лучше.  Хотя,  теперь все равно  очень быстро не получится. Мы уже  в другой  стране живем. Теперь все шиворот - навыворот.  Очередная революция, чтоб ей! Предыдущей им  не хватило.  Стосковались по мракобесию.

Она вспыхнула и резко  встала со скамейки,  нервно  дернув плечом.
   
   - И давно ты знаешь профессора?

   - Давно.
 
   - Не тяни, рассказывай. Мне нужно  понять, как использовать  твою историю во благо парню.  Ира, от тебя, возможно, зависит его жизнь. Ты понимаешь меня?
 
   - Да нет никакой истории, Татьяна Ильинична. Мы  на первом курсе  дежурили от издательства   на книжной выставке-ярмарке. В Москве,  на ВДНХ,  это ежегодное событие, обычное.  Меня поставили   у стенда  «Медицина». Конечно,   я из кожи вон лезла, чтобы произвести  неизгладимое впечатление на посетителей и заработать очки для зачетки.   Вот и произвела на свою голову. Он мне позвонил буквально на следующий день. Мы встретились.
 
 Я замолчала.  Глубоко внутри  заныло что-то   узнаваемое, давно запрятанное в тайные углы.  И выбирать между одной болью и другой – оказалось непосильно трудно. Мне искренне хотелось помочь Михаилу Арсеньеву, но возвращаться  к  почти фантомным отношениям и опять мучиться, не было ни малейшего желания.
 
    - И это все? – Татьяна Ильинична смотрела на меня в упор, прямо, как на допросе.

    - Домой меня привез.  Мама  у него такая замечательная, маленькая и уютная.  Сразу же меня Дюймовочкой окрестила. Кормила рыбными котлетами, самыми вкусными на свете.
 
Я готова была расплакаться. Рецидив памяти сжигал меня изнутри.  Ну, почему со мной всегда происходит одно и то же?
 
    - Ирина, не тяни кота за хвост!

    - У него квартира была на последнем этаже и, представляете, в гостиной  - настоящий камин с трубой на улицу. Прямо в центре Москвы. Я  впервые такую роскошь видела.

 Что меня тогда  заставило откровенничать  с   едва знакомым  человеком?  Разве что не вылеченная душевная хворь.
 
    - Так вы  настолько близко знакомы?

    - Нет, – я  смутилась, -  мы быстро расстались, потому что его желания шли в разрез с моими. Думаю, что ему  не очень приятно  увидеть меня снова.  Последние слова, которые  я запомнила: «Ну и характер. Как у хирурга.  Ничего общего с ангельской внешностью».

Татьяна Ильинична вдруг  рассмеялась. Она смотрела на меня уже совсем иначе. Сочувственно. Так смотрит одна женщина на другую, когда полностью понимает и разделяет силу сердечных переживаний.  Бабья  солидарность.  Наверное, я казалась ей  маленькой и глупой  дурочкой.  Отчего юность так наивна и бесстрашна? Сейчас я бы под расстрелом никому и ничего не рассказала о своей личной жизни.
 
    К нам  устало и неспешно подошла Клавдия Ивановна.

    - Миша мне велел идти с тобой, Ариша.

Ариша… Неожиданно. Так меня называли только два человека в жизни:  мама и лучшая подруга Илона Золотарева.

   Татьяна Ильинична, глядя на нее,  вдруг  неожиданно и резко скомандовала:

    - Присядьте.

Клавдия Ивановна упала на скамейку и с испугом посмотрела на  строгую «докторшу».

    - Так, дамы,  -  голос врача звучал по-военному, - завтра я поговорю с Александром Николаевичем и, скорее всего,  мы командируем вас обеих в Москву.  Или нет, пока тебя одну, Ирина. Нужно во что бы то ни стало получить согласие профессора  Синельникова  на операцию. Пакет с документами мы приготовим.
 
А потом добавила чуть-чуть мягче, будто примирившись с  нелегким  решением:

    - Не возражай. Все личное - потом. Сначала - спасательная операция.
 
Клавдия  Ивановна  ахнула и, испугавшись саму  себя, прикрыла рот платком.  А я поняла, что использую единственный шанс, чтобы  реально помочь Михаилу Арсеньеву.