Выпусти меня отсюда

В комнате слышался гул и постукивание. Редкое почирикивание. Маленькая птичка с жёлтой грудкой лихорадочно билась крылышками об стекло. Пыталась его клевать, зацепиться хоть за что-то крохотными лапками и искренне не понимала: что ей мешает улететь? Что за странная невидимая преграда держит её в этой странной, душной комнате рядом с этим нелепым бескрылым существом?

Эти существа вроде как назывались «люди», и ничего хорошего от них обычно ждать не стоило. Изредка разве что подкормят, и только те, что побольше. От маленьких вообще стоит держаться подальше.

Что держало её? Птичка не понимала и продолжала упорно биться в стекло. А человек просто смотрел, смотрел. А ведь мог убрать эту преграду. Птичка уже видела, как люди так делали. А он просто смотрел, держал в руке маленькую книжечку и водил по ней карандашом. Стук стекла и истошное чириканье перебивали шуршание карандаша по бумаге.

Он смотрел на птичку и думал. Рисовал. Это маленькое создание, случайно залетевшее в его обиталище и теперь не способное выбраться, вызывало у него странные чувства. Он не понимал, в чём же дело. Но решил поймать момент и птичку, запечатлев их на желтоватой грубой бумаге. Чуть позже он перенесёт этот момент на бумагу белую, придаст ему красок и живости. Сейчас он должен был просто поймать мгновение.

«Почему ты не помогаешь мне?!» – недоумевала птичка. Человек её не слышал. Не понимал, не чувствовал то, что должен был чувствовать. Он размышлял.

Эта птичка напоминала ему его. Вот она, маленькая, слабая, беззащитная, стучит клювом об стеклопакет, надеясь, что её силёнок хватит, чтобы его разломать и вырваться на волю. В этом он узнавал себя. Он пытался понять себя через неё, а потому не захотел выпускать, ища помощи, ища смысл. Он рисовал, чтобы позже придать мгновению красок и смысла.

Птичка, окончательно выдохнувшись, приземлилась на подоконник. Крохотные пёрышки взмокли, она сама тяжело дышала. Человек перевернул страницу книжечки и начал ещё один рисунок. Птичка смотрела на него и даже уже чирикать не могла. «Почему ты не помогаешь мне?», – думала она, но без той злобы, что раньше. Она не в состоянии уже была злиться.

«Вот она, сильная, гордая птичка, – размышлял человек, продолжая оставлять грифельные следы на бумаге. – Боролась-боролась. До смерти, до последнего, так, что совсем из сил выбилась. Сидит и смотрит на меня, словно… словно ждёт помощи. Но не верит, что я помогу, а потому сейчас отдышится, вспорхнёт и продолжит свои тщетные попытки выбраться отсюда, хотя выход вон там, чуть выше… окно-то открыто».

Он сделал ещё несколько штрихов и счёл рисунок законченным. Захлопнул книжечку. «А мне ведь так же по сути надо… просто отойти чуть дальше, посмотреть на ситуацию целиком. Когда бьёшься в стекло, не видишь: может, окно уже открыто и нужно просто подняться чуть выше?».

Он подошёл к подоконнику и взял птичку на руки. Она даже не пыталась его клюнуть.
– Мы ведь с тобой одинаковы, птичка, – проговорил он, будучи уверенным, что зверёк его не понимает. – Мы с тобой совершенно одинаковы.
– Мы? Нет, мы не одинаковы! – ответила бы птичка, если бы могла говорить языком человека.

Он держал маленькое тельце на руках, но медлил, не выпускал. Его накрыли картинки последних нескольких месяцев. Его Муза ушла.
– Ты – чудовище, – кричала она. – Ты мразь, а не человек! Как ты можешь так обходиться с животными. Они же живые…

Так говорила она, глядя на то, как он рисует полумёртвого голубя, лежавшего на обочине. Он же в этом почти трупике видел тщетность бытия. Конечность и бессмысленность жизни.
– Я к Лизе, – говорила она, накидывая своё любимое серое пальто.
– Никуда ты не пойдёшь, – вспыхивал он, хватая её за руку. – Там ведь явно не одна Лиза будет, да? Твоё место здесь, рядом со мной. Ты – моя Муза, я ничто без тебя!

Она каждый раз вздыхала. Соглашалась, снимала пальто и оставалась с ним. Смотрела на то, как она рисует, выслушивала его размышления. «Ты моя Муза», – приговаривал он, усаживая её к себе на колени, перебирая длинные русые волосы, поглаживая по спине.

В конце концов, Муза обнаружила, что окно открыто и упорхнула.

Всё это он вспоминал, держа на руках маленькое пернатое существо, которое уже немного отдышалось и пыталось вырваться. Но он не отпускал. Только крепче держал. Она царапала его коготками, пыталась ударить крохотным клювиком, но его это не смущало. Он думал.

«Отпусти меня, отпусти, выпусти меня отсюда!», – говорила птичка, отчаянно вырываясь. Но он не понимал её. Он понимал только себя.

Она в очередной раз клюнула его в руку. И тут его словно током прошибло. Он разжал ладони. Птичка вспорхнула и продолжила стучаться в окно.

– А ведь с ней я поступил так же… – пробормотал он и несколько раз прошёлся по комнате. Птичка продолжала биться. – С ней я поступил так же, с моей Музой…

Он замолчал, повернулся и остановил взгляд на незваной гостье.
– Может, я не заблудшая душа, ищущая выхода, бьющаяся в стеклопакет, а я и есть стекло? Холодное, твёрдое. Бездушное. Есть ли у меня душа?

Он обращался к птице. Ей было всё равно. Она злилась. Она хотела на волю. Он молчал ещё некоторое время. После чего сам себе вынес приговор.
– Душа у меня есть. Но грош ей цена.

Он распахнул окно. Птичка наконец вылетела на улицу и, счастливо чирикая, вспорхнула на крышу. Он больше её не видел. Человек закрыл окно, сел на диван.

Тут на него накатила невообразимая, резкая, как раскалённый нож, злоба. Он зарычал и швырнул книжку с рисунками в стену. Достал телефон. Немного подумал.

И удалил все свои работы, свои страницы. Всё, что говорило о нём, как о художнике. Оставил лишь одно сообщение:
«У меня есть душа. Цена ей – 100 рублей. Продам, пользоваться всё равно не умею».

Остаток этого дня он провёл в тишине и одиночестве.