Истории горящих окон пролог, глава 1

Пролог

          Мы с Глебом сидели на скамейке во дворе.
          Поскольку был декабрь, мы взобрались с ногами на лавочку и сидели на спинке скамейки.
          Снега было немного, не смотря на то, что совсем недавно закончился снегопад. К ночи мороз немного окреп. Градусов десять в это время было точно. Но нам было не холодно и мы даже радовались такой погоде, поскольку последние несколько дней стояла слякотная оттепель.
          Воспользовавшись случаем, мы выбрались во двор и теперь сидели на этой скамейке и смотрели в звездное небо.
          - Знаешь, небо всегда будто очищается после дождей и снегопадов, – сказал я. - Наверное, поэтому звезды так ярко светят. Радуются хорошей погоде.
          - Пап, ты же говорил, если звезды светят ярко, то это к морозу? – спросил Глеб.
          - Зимой мороз как раз хорошая погода, - ответил я. – Какая зима без мороза?
          - А почему звезд так много?
          - Не знаю. И никто этого не знает. Астрономы говорят, что звёзды — это гигантские раскалённые газовые шары, излучающие свет. Они образуются из межзвездного облака. Внутри него формируется ядро. Все это сопровождается гигантскими температурами. Наверное, поэтому звезды и светятся.
           Я с улыбкой посмотрел на Глеб и он улыбнулся мне в ответ.
           - Естественно, никому не понравится, когда постоянно жарко, - продолжал я. - Да и сама температура не может быть постоянной и вечной. Поэтому звезда начинает остывать. И тогда звезда либо гаснет, либо взрывается. А из остатков той, что взорвалась, потом образуются новые звезды. Не смотря на то, что этот процесс сейчас довольно подробно изучен, астрономы все равно говорят, что звезды рождаются, живут и умирают.
          - Прямо, как все живое на Земле!
          - Точно. Хотя, мне больше нравится, как о звездах мыслили в древности. Тогда было придумано много мифов и легенд на эту тему. Например, про то, как древние боги завидовали людям, их красоте и любви, и в качестве мести превращали людей в целые созвездия. Так, например, появились созвездия Большой Медведицы и Ориона. В них были превращены красавица Каллисто и, собственно, сам охотник Орион. А, вообще, звезды очень полезны. Издревле, когда еще не было компасов, моряки по звездам находили дорогу домой. А уж как без звезд прожить влюбленным!
          - Пап, а вы с мамой тоже без них не можете прожить? – Глеб серьезно уставился на меня.
          - Конечно. Без звезд нельзя никому.
          Я с улыбкой посмотрел на Глеба.
          - Пап, а что в мире еще такого интересного?
          - Абсолютно все, сынок. Мир очень интересная штука.   
          - Ну, например, что интересного в этих окнах? – спросил Глеб.
          - О, сынок, каждое из этих окон – это своя история. Даже стихотворение такое есть.
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может – глядят кино,
(я невольно улыбнулся)
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
          Его автор, замечательный поэт Марина Цветаева.
          - Помню, пап! Мы с тобой еще читали ее стихотворение «В классе»:
Скомкали фартук холодные ручки,
Вся побледнела, дрожит баловница.
Бабушка будет печальна: у внучки
Вдруг — единица!
          - Именно:
Смотрит учитель, как будто не веря
Этим слезам в опустившемся взоре.
Ах, единица большая потеря!
Первое горе!
          - Пап, ну а вот в нашем окне какая история?
          - История любви. Самая обычная. Такая есть почти в каждом окне. Про маму и папу. Про двух их чудесных сыновей Глеба и Родиона.
          - И даже про двух наших сумасшедших котов?
          - И даже про них.
          Я мягко потрепал Глеба за шапку и улыбнулся.
          - Сотни историй, сынок. И, наверняка, одна интереснее другой.
          - Пап, а можешь рассказать хоть одну?
          - Ну, хорошо, слушай…

Глава 1
Мурка и Байкал

          - Видишь вон то окно на первом этаже.
          - Где живет бабушка Варя, которая уже не может ходить и подолгу смотрит в окно?
          - Да. Бабушка Варя эта когда-то жила в Ленинграде.
          - Пап, а это далеко?
          - Прилично. Сейчас этому городу возвращено историческое название Санкт-Петербург. А во времена Советского союза он назывался Ленинград. Так вот, во время Великой отечественной войны немцы не смогли завоевать этот город и взяли его в кольцо блокады. Да так крепко взяли, что нельзя было ни въехать в город, ни выехать из него. И так было почти 900 дней, с 8 сентября 1941 по 27 января 1944 года…
          - Пап, то есть три года?
          - Почти. Два года и пять неполных месяцев.
          - Пап, а зачем немцы так сделали?
          - Во-первых, по подлой задумке Гитлера захват Ленинграда должен был сильно ударить по моральному духу бойцов Советской Армии. А во-вторых, что еще подлее, немцы рассчитывали, что после окончания запасов люди сами сдадутся в плен.
          - Пап, мы же не сдались? – Глеб, немного сжавшись, посмотрел на меня.
          - Не тут-то было, сынок! Не просто не сдались, но еще и прогнали немцев и от Ленинграда и с нашей родной земли.
          - А что было дальше?
          - Так вот, вскоре в городе стало тяжело с едой. Да еще немцы периодически совершали авианалеты, пытаясь уничтожить то, что оставалось. А в городе, помимо заводов и фабрик, оставалось много людей, которые не успели его покинуть. Взрослые, дети, старики. Одинокие. И целые семьи. И, конечно, всем очень хотелось есть. Чтобы как-то выжить были введены продуктовые карточки. По ним выдавали хлеб, масло, сахар и макароны. Эти карточки были дороже золота и хранились очень тщательно, поскольку от этой маленькой карточки зависела жизнь. Потеряв ее, могла погибнуть целая семья. По такой карточке выдавалось по 125 грамм хлеба на человека. Особенно тяжело было зимой, когда за хлебом приходилось стоять в очереди на морозе по несколько часов. Но со временем хлеба стало совсем мало и люди стали есть всё, что можно было съесть. Даже варили похлёбку из столярного клея.
          - И у бабушки Вари так было?
          - И у нее, сынок. И семья у них была немаленькая: мама с бабушкой, сама бабушка Варя, которая была в ту пору десятилетней девочкой, и ее младший братик. А еще кошка Мурка…
          - Пап, откуда ты это все знаешь?
          - Она сама нам рассказывала, когда мы были вот такие же, как ты.
          - Пап, я замерз! Пойдем домой?! – неожиданно сказал Глеб.
          - Ну, хорошо, пошли.
          Мы встали со скамейки.
          «Вот тебе, папа, и современные дети… И что им только интересно?» - подумал я.
          - Пап, только давай зайдем в кондитерскую. Что-то так торта хочется, - сказал Глеб.
          - Ну, пошли за тортом, - выдохнув, ответил я.
          С купленным тортом мы зашли в подъезд.
          И тут Глеб неожиданно подошел к квартире номер два.
          - Пап, позвоним? – спросил Глеб.
          - Зачем? – не понял я.
          - Пап, я хочу, чтобы бабушка Варя сама рассказала эту историю. Как вам когда-то.
          Я немного опешил.
          - Ты думаешь, это будет удобно, и мы никому не помешаем в такой час? – спросил я.
          - Пап, ну какой час? Еще только семь вечера. К тому же, мы ненадолго. Да и кто осмелится прогнать ребенка с тортом? - сказал Глеб.
          «Вот тебе, папа, и современные дети!» - подумал я.
          - Хорошо, давай попробуем, - сказал я. – Только, раз уж ты такой смелый, переговоры веди сам.
          - Договорились, - сказал Глеб. – Звони!
          Я нажал на звонок.
          За дверью раздалась соловьиная трель.
          - Ого! – удивился Глеб.
          - Звонок старый. Такие были раньше, - почему-то шепотом сказал я.
          Дверь нам открыла Мария Ивановна, дочка бабушки Вари.
          - Здравствуйте! Мы к бабушке Варе, - сказал Глеб. – Она не спит?
          - Еще нет, - ответила Мария Ивановна. – Проходите, - немного растерянно добавила она.
          Мы вошли в квартиру. Разулись в коридоре и повесили куртки на вешалку.
          - Проходите в комнату, - сказала Мария Ивановна и указала рукой на нужную дверь.
          В нерешительности мы остановились у двери, на которую указала Мария Ивановна.
          Мария Ивановна открыла дверь и прошла вперед.
          - Мам, к тебе пришли, - сказала она.
          Бабушка Варя сидела в своем инвалидном кресле и смотрела телевизор.
          - Это вам, - сказал я неловко и протянул Марии Ивановне торт.
          Бабушка Варя почему-то не удивилась нашему визиту. Напротив, она улыбнулась и сказала.
          - Так-так, проходите-проходите. Давненько я не принимала гостей.
          Мы с Глебом сели на небольшой диванчик, стоявший вдоль стены.
          - Баба Варя, мы ненадолго, - сказал Глеб. – Мы по поводу истории вашего окна.
          - Какой истории? - улыбнулась бабушка Варя, но, почему-то снова ничему не удивилась.
          - Понимаете, мы с папой сидели во дворе на скамейке и он мне сказал, что у каждого окна есть своя история.
          - И какая же история у нашего окна? – спросила бабушка Варя.
          - Про блокаду, - ответил Глеб.
          - Вы нас простите, баба Варя, - вмешался я. – Просто я хотел рассказать Глебу про Мурку и Байкала. Помните, Вы нам в детстве про них рассказывали? Но вот Глеб решил услышать эту историю именно от Вас.
          - Ну и хорошо, что решил, - сказала бабушка Варя. – Я с удовольствием тебе ее расскажу, - добавила она, посмотрев на Глеба.
          Поняв в чем дело, Мария Ивановна добавила:
          - Тогда располагайтесь поудобней, а я пойду ставить чайник и заваривать чай.
          И Мария Ивановна вышла из комнаты.
          Бабушка Варя посмотрела в окно и сказала.
          - Сколько сегодня звезд. Прямо как в ту зиму сорок третьего. Она была самой трудной. И самой звездной.
          О том, что началась война, мы узнали, когда были в пионерском лагере под Всеволожском. Маленькие были, не понимали, что это такое. Только слушали споры старших ребят о том, как быстро мы победим немцев, потому что наши КВ-1 лучше всех  немецких танков, а наши Яки, МиГи и Илы самые быстрые и самые опасные в мире.
          Смена закончилась, как обычно. Мы вернулись в Ленинград. Но отца дома уже не было. Он ушел на фронт. Чтобы я не переживала, оставил мне письмо.
          Бабушка Варя подъехала к комоду, немного покопалась в нем и достала старую бумажную папку на завязках. Развязав их, бабушка Варя достала старое письмо, представляющее из себя тетрадный лист, когда-то сложенный в четверо. От времени складки листа стали совсем хрупкими и в одном месте даже порвались.
          Бабушка Варя стала читать.
          «Милая моя Варюнька! Страшное несчастье постигло нашу Советскую родину. Враг уже на нашей земле и чтобы ему как можно меньше топтать ее, я, дядя Миша, дядя Толя и еще несколько мужчин с нашего завода приняли решение идти на фронт. Эх и надаем мы врагу хороших затрещин! Чтобы не было у него больше желания вторгаться на чужую землю! Ты не переживай, Варюнька, мы скоро вернемся! Недавно в нашей заводской газете напечатали стихотворение Вадима Шефнера «Лесной пожар». Вот оно:
Забывчивый охотник на привале
Не разметал, не растоптал костра.
Он в лес ушёл, а ветки догорали
И нехотя чадили до утра.
А утром ветер разогнал туманы,
И ожил потухающий костёр
И, сыпля искры, посреди поляны
Багровые лохмотья распростёр.
Он всю траву с цветами вместе выжег,
Кусты спалил, в зелёный лес вошёл.
Как вспугнутая стая белок рыжих,
Он заметался со ствола на ствол.
И лес гудел от огненной метели,
С морозным треском падали стволы.
И, как снежинки, искры с них летели
Над серыми сугробами золы.
Огонь настиг охотника — и, мучась,
Тот задыхался в огненном плену;
Он сам себе готовил эту участь, —
Но как он искупил свою вину!..
Не такова ли совесть?
                Временами
Мне снится сон средь тишины ночной,
Что где-то мной костёр забыт, а пламя
Уже гудит, уже идёт за мной...
          Ты знаешь, Варюнька, мне кажется, что это как раз про нашего врага: он разжег пожар войны и сам же от него пострадает. Обязательно! Ну, все, мне пора. Не успеешь соскучиться, как я вернусь! Слушайся маму и бабушку и следи за Ванюшкой! Ты теперь у меня большая… Целую.»
          Бабушка Варя снова посмотрела в окно на звезды. Немного помолчав, она сказала.
          - Мне почему-то запомнилось другое стихотворение. Нашей ленинградской поэтессы Елены Рывиной.
...И летели листовки с неба
На пороги замерзших квартир:
"Будет хлеб. Вы хотите хлеба?.."
"Будет мир. Вам не снится мир?"

Дети, плача, хлеба просили.
Нет страшнее пытки такой.

Ленинградцы ворот не открыли
И не вышли к стене городской.
          Не помню его уже целиком.
          Бабушка Варя аккуратно убрала письмо обратно в папку и завязала на ней шнурки.
          - Баба Варя, а ваш папа вернулся? – спросил Глеб.
          - Нет, мой дорогой. Никто не вернулся: ни папа, ни дядя Миша, ни дядя Толя.
          - Баба Варя, а вы много стихов знаете? – наверное, Глеб решил сменить тему, чтобы бабушка Варя не переживала.
          - Когда-то много знала, мой милый. Мы стихи очень любили. И учили их везде: и в школе, и в пионерском лагере, и дома.
          - Баба Варя, а про Мурку и Байкала расскажите!
          Бабушка Варя с улыбкой посмотрела на Глеба, потом на меня и сказала.
          - Дети есть дети. Все у них радужно и по-доброму.
          Потом снова посмотрела на Глеба и продолжила.
          - Жила у нас в то время кошка Мурка. Обычная кошка. Пестрая. Сама черно-бело-рыжая, голова черная и только одна сторона, в том месте, где глаз, рыжая. Ее наш сосед Осип Андреевич Козой звал.
         - А почему козой? – не выдержал Глеб.
         - Осип Андреевич был ученый-историк. Говорил, что Мурка из-за этого рыжего пятна на мордочке ему пирата напоминает. А поскольку она кошка, то пиратка. Так вот, в XIX веке была такая женщина-пират по имени Сейди Фаррелл. И прозвище у нее было Коза. Вот и звал Осип Андреевич нашу Мурку Козой. Как увидит ее на лестнице, так и спрашивает: «Ну что, Коза, много мышей напиратствовала?» А Мурка обязательно подойдет к нему и потрется о ногу. А он сядет на корточки и обязательно погладит ее. Так дружно они и жили.
          С начала блокады не так все плохо было. Были запасы продуктов и дома и в магазинах. И никто не думал, что в городе нас заперли почти на 900 дней.
          Мурка у нас не была домашней кошкой. Ходила на улицу, ловила мышей. А еще, провожала меня до школы, а когда я делала уроки, ложилась сбоку на столе и смотрела в мою тетрадку до тех пор, пока не заснет.
          С каждым месяцем с продуктами становилось все труднее и труднее. Первую зиму 1941-1942 еще как-то пережили. И решили, что надо сажать огород. Чтобы хоть какие-то запасы на зиму сделать. А сажать-то особо и нечего. Почти все съели. Тут Осип Андреевич вынес десять картошин. Сказал, что специально для посада берег. Все таки, не только в науке умный он был! Договорились с соседями, что урожай поделим по-честному: у кого сколько народа в семье, тому столько и новой картошки будет. Разбили огород прямо во дворе. Все как положено: начала картошка сначала всходить, потом цвести. Уже и август к концу подходил. Скоро картошку копать. И вот как-то ночью Мурка наша давай мяукать. Разбудила и меня, и мама, и бабушку, и Ванюшку. Проснулись мы, не поймем, в чем дело? А Мурка с пола на подоконник прыгает, с подоконника на пол и снова на подоконник. И мяукает.
          Мама говорит: «Неладное что-то почуяла». Подошла к окну и ахнула. Двое нашу картошку копают!
          Мама как закричит: «Держи воров!». И вниз побежала. На ее крики все соседи проснулись и то же вниз.
          Выбежали во двор. Мужики за ворами на улицу бросились. Да где уж там! Разве их в темноте догонишь. Собрались все во дворе. Смотрим, несколько клубней успели вырыть. Несколько картошин на земле валялись. А сколько они с собой унесли – неизвестно.
          Тетя Катя говорит тогда: «Надо копать, пока все не утащили».
          И тетя Света тоже: «Придется».
          Тут Осип Андреевич вмешался: «Рано еще ее копать. Она еще подрасти успеет. Дежурить будем теперь. Наше добро сторожить. Вражеские зажигательные бомбы по ночам с крыш скидываем. А тут от своих врагов еще и урожай стеречь будем».
          Все таки, не только в науке умный он был!
          «А тебе, - говорит – Варька, особая благодарность за то, что воров вовремя уследила. А то быть нам без урожая!»
          «Да это не я уследила, это Мурка их учуяла и всех нас разбудила!» - от гордости за Мурку почти крикнула я.
          А Осип Андреевич сказал: «Ну, Мурка, молодец, спасибо тебе! Мы тебя теперь в обиду не дадим».
          С тех пор Осип Андреевич даже перестал ее Козой называть. Но, думаю, Мурки все равно было. Главное, что ее все любили.
           Переживали мы за Мурку сильно, когда она уходила поохотиться. Кошки в городе пропали тогда почти, вот мышей и развелось. Мурка еды у нас не просила, будто понимала все. Сама еду себе добывала. Наверное, потому что мышей в городе много стало, не приходилось Мурке далеко за едой ходить. В соседних дворах о Муркином подвиге все знали и никто ее не трогал. И во всей округе в домах и в огородах мышей почти не было. Так Мурка свой долг выполняла.
          Зима 1943 года выдалась самой суровой и голодной. Из всех продуктов только немного хлеба выдавалось. Картошка наша, как мы не экономили, закончилась. А тут еще и Ванюшка заболел. Температура поднялась. А лекарств никаких и нет. Ревет он что есть мочи. И мама с бабушкой с ним плачут.
          «Вот что, Варька, - говорит мне бабушка – Завтра пойдешь на Васильевский остров к тете Клаве. Я тебе адрес на листочке напишу. Найдешь ее. Скажешь, что моя внучка. И еще скажешь, что внук мой, Ванечка, очень болеет. Тетя Клава всегда травами увлекалась. У нее даже далекие предки сибирскими шаманами были. Может, что найдется у нее от температуры».
          А Ванька плачет, не унимается. Мама уже и на руках его держать устала. Слабые мы все были. Еды не хватало. Вот и ослабли совсем. Нам и ходить-то тяжело было. А маме еще и Ваньку качать приходилось.
          «Все, - говорит – Не могу больше. Ты полежи, родной, немножко. Я чуть отдохну и снова тебя на руки возьму».
          Положила Ваньку на кровать, а он все ревет.
          Тут Мурка с охоты вернулась. Подошла к маме, о ноги трется.
          Мама со слезами на глазах и говорит ей: «Не могу я тебя, Мурка, погладить, руки совсем отнялись».
          Посмотрела Мурка на маму и прыгнула на кровать к Ваньке. Ходит вокруг него и мурчит. Да так мурчит, как никогда в жизни не мурчала. Громко так. Ванька затихать начал. Смотрим мы с бабушкой и дивимся. Ходила Мурка вокруг Ваньки до тех пор, пока тот совсем не успокоился. А потом легла к нему под бочок и все так же мурлыкает. А Ванька заснул! Подошла к нему мама, лоб трогает и говорит бабушке: «Надо же, температура спала!»
          Легла мама рядом и от усталости сразу заснула. Так и спали они до утра втроем: Ванюшка, мама и Мурка между ними.
          Утром собрала меня бабушка. Дала листок с адресом тети Клавы и кусочек хлеба. «Вот, - говорит – Вдруг чего, отдай его тете Клаве. Поняла?»
          «Угу» - кивнула я и пошла.
          А путь мне неблизкий предстоял.
          Не помню, сколько я прошла, да тут как сирены завыли. Воздушная тревога! А я одна посреди улицы. И куда бежать, не знаю! И тут как бабахнет! А потом еще и еще… Дома-то я знала, куда прятаться. А тут растерялась. Хоть и учила меня бабушка, что надо сразу же в убежище бежать. Читать я умела. Мне тогда уже двенадцатый годик шел. А все равно растерялась. Стою, глаза руками закрыла. А вокруг бабахает! И тут меня кто-то подхватил и понес. В себя я уже пришла только в подвале. Какой-то военный из комендатуры меня спас.
          «Ну, малая, сильно испугалась?» - спросил он меня, как только я глаза открыла.
          «Нет, - говорю – Привыкла уже. Растерялась я только. Это, наверное, от голода. Но уже все хорошо. Спасибо!»
           Вышли мы из подвала, как только тревога закончилась. А он меня и спрашивает.
           «А чего ты тут одна-то делаешь? Бесстрашная совсем?»
          Я ему все и рассказала, куда и зачем иду.
          Тогда он говорит: «Ну, пойдем, провожу тебя. Как бы чего с тобой еще не случилось. Только сначала в комендатуру зайдем».
          В комендатуре меня отогрели да еще и чаем с галетами напоили. Я не удержалась, целую галету съела. А остальные с собой взяла. Для Ванюшки, мамы и бабушки.
          В общем, повезло мне в этот день дважды. А, точнее, даже пять раз. Первый – от бомбежки меня спасли. Второй – галет дали. Третий – у тети Клавы травка от простуды нашлась. Четвертый - сама тетя Клава оказалась хорошей женщиной и ничего с меня за травку не взяла. И хлеб, что бабушка дала, и галеты военные целыми остались.
          Проводил меня тот военный обратно до комендатуры. Спросил, дойду ли дальше сама, так как ему уже совсем некогда. Я в ответ убедительно кивнула. Еще раз поблагодарила его и пошла.
          - Баба Варя, а в пятый раз когда тебе повезло? – не выдержал Глеб.
          - А на пятый раз я Байкала встретила, - ответила бабушка Варя.
          - Иду я вдоль разрушенных домов, а возле одного из них пес лапами завалы роет и скулит. Откуда он здесь? Собак-то, как и кошек, в городе почти не стало. Начала я его звать. А он увидел меня и в сторону отбежал. Значит, умный. Понимает, что к чужим подходить нельзя. Жалко мне его одного оставлять. А он ни в какую ко мне не подходит. Боится. Я ему тогда хлеб бросила. Он его быстро съел. А подходить, не подходит. Тогда достала я галету и снова ему бросила. Он и ее быстро съел. И, вроде как, ко мне подался. Да снова остановился. Я ему еще галету. Он еще ближе. Я галету. Он ближе. А их у меня всего пять штук было. И четыре я уже ему скормила.
          «Ну все, - говорю – Не хочешь со мной идти, ну и оставайся. А последнюю галету я тебе не отдам! Она мне для Ванюшки нужна.»
          Развернулась я и пошла. Смотрю, а он за мной бежит. Остановилась я в конце улицы, чтобы еще раз его подозвать. Он и подошел. То ли еще галет хотел, а то ли поверил мне. В общем, вернулись мы домой вдвоем с этим псом.
          Мама как увидела, так и запричитала: «Варька, ты его зачем привела? Нам самим-то есть нечего, а тут еще и собака!»
          А когда узнала, что я ему еще хлеб и галеты отдала, так совсем чуть не заплакала.
          Да бабушка за меня заступилась и сказала маме: «Не ругайся, дочка, доброму сердцу все ни по чем».
          Так и стал этот пес с нами жить.
          Байкалом мы его с бабушкой назвали, потому как хотели, чтобы нас туда скорее  эвакуировали.
          После травки, что тетя Клава дала, Ванюшка быстро поправился. А бабушка сказала, что это за мою доброту нас Бог помиловал.
          Только вот жизнь наша после этого не наладилась. Галету мы Ваньке отдали, чтобы поправлялся. А сами голодные остались.
          Утром взяла мама свое пальто и пошла на рынок. Это они с бабушкой приняли такое решение. Бабушка тогда сказала маме: «Бери, дочка, мое пальто. Я все равно никуда не хожу. А со своим иди на рынок да на хлеб обменять попробуй. Оно у тебя хорошее еще. Может, кто возьмет».
          Собралась мама и ушла. А Мурка с ней. Только вот мама после обеда вернулась со своим пальто (никто его так и не купил). А Мурка нет. Сидим мы голодные, да не до голода совсем. За Мурку переживаем. Уже и забыли про урчащие и болящие животы. Мама говорит: «Неужто наша Мурка пропала!». Тут Ванюшка плакать давай. Она, ведь, с ним так и спала по ночам. Мы втроем бросились Ваньку успокаивать. Как вдруг где-то за нашими спинами: «Мяу!»
          Поворачиваемся, а Мурка сидит и у ног ее голубь лежит. Где она его только поймала! Тут мы втроем давай реветь, а Ванька сидит и на нас удивленно смотрит. Сварила мама похлебки из голубиного крыла. Всем разлила и по кусочку мяса в тарелку положила. А остальное спрятала. А Байкал учуял аромат, лежит, поскуливает и на нас несчастными глазами смотрит. Посмотрела на него мама, взяла свою тарелку, отлила из нее чуть-чуть в миску и миску перед Байкалом поставила. Тут я тоже встала и своей порцией с Байкалом поделилась. А когда обратно к столу шла, бабушка сказала: «Ну-ка, Варька, и из моей отлей ему. Один за всех!»
          В общем, Байкал в этот вечер громче всех чавкал. А мы смотрели, как он крутится вокруг своей миски, и смеялись. Мы уже и забыли, когда смеялись в последний раз. А Мурка посмотрела на нас, довольно мяукнула и на кровать спать легла. В ту ночь Байкал спал со мной и с бабушкой. И было нам так тепло…
          А утром, как только открыли дверь, чтобы Мурку на охоту выпустить, так Байкал и был таков. «Байкал! Байкал!» - позвала мама вослед. Но Байкал будто ее не слышал. Почему Байкал решил от нас сбежать, мы не поняли. «Наверное, побежал хозяев разыскивать» - сказала бабушка. 
          Так прошел еще один день нашей блокадной жизни. Вечером мама сварила похлебку из второго крыла. Ели мы один раз в день, вечером, чтобы ночью животы не так урчали и можно было спать. «Хороший сон, он так же, как и мед, полезен» - говорила бабушка. Сели мы за стол, а в дверь кто-то скребется. Открываем, а в комнату входит Байкал и зайца в зубах держит. Мы так и ахнули! Минуту простояли истуканами. А Байкал вокруг нас ходит, скулит и хвостом виляет. И тут нас как прорвало. «Байкал! Байкал ты наш!» -  хором закричали мы и давай пса обнимать. А бабушка снова сказала, что это за доброту нас Бог милует. А Байкал стоял и хвостом вилял. И, естественно, порция похлебки ему была выделена. Он все так же чавкал и крутился вдоль миски. А мы снова смеялись.
          Байкал наш охотничьем псом оказался. Наверное, поэтому он и выжил в блокадном Ленинграде. А мы вместе с ним. Еще не раз пропадал он и возвращался с зайцами. Конечно, не всегда ему везло. Но и мы к этому времени уже привыкли экономить. Так, как научились экономить блокадники, наверное, никто больше не сможет.
          Потом выяснилось, что не одна наша Мурка голубей таскала. Был еще и кот Васька, который кормил несколько человеческих семей. И Байкал наш был не единственный добытчик зайцев. Был еще и знаменитый теперь пес Трезор. Может, они все вместе охотились. Кто их знает. Только кошкам, все равно, тяжелее было. Зайцев в ленинградских лесах и на ленинградских полях хватало, так как расплодились они на деревенских огородах, за которыми присматривать некому стало. А вот голубя, попробуй-ка, найди! И пусть наши Мурка и Байкал не такие знаменитые, только точно знаю, они не единственные, кто своим хозяевам помог пережить эти страшные годы.
          Глеб все это время сидел очень тихо и внимательно слушал бабушку Варю. И вдруг не выдержал.
          - Баба Варя, а что потом с Муркой и Байкалом стало?
          - Весной 1943 года нас эвакуировали на Байкал, – ответила бабушка Варя. – Мурку мы с собой забрали. А Байкала Осип Андреевич уговорил ему оставить. Сказал, что он единственный кормилец для всего дома. И как мы с Ванькой не ревели, мама сказала: так надо. Байкал совсем не скулил, когда нас провожал. Понимал, что мы его не бросаем и что Осип Андреевич и остальные соседи без него не смогут. Но глаза его были, все таки, очень грустными. А мы с Ванькой ревели, как он тогда при температуре ревел. И мама с бабушкой тоже плакали.
          Осип Андреевич обещал, что как только наши прорвут блокаду и с поставками продовольствия в город все наладится, привезет нам нашего Байкала. Мы после эвакуации переписывались с Осипом Андреевичем. Он писал, что все у них с Байкалом хорошо. Байкал, как прежде, ходит на заячью охоту и получает за это самый вкусный кусок мяса в похлебке. Потом несколько моих писем остались без ответа. А следующие вернулись с пометкой «адресат не значится». Может быть, Осипа Андреевича тоже после эвакуировали. Этого я так и не узнала. Но я уверена, что у них с Байкалом было все хорошо. Все таки, не только в науке умный он был!
          И бабушка Варя улыбнулась, посмотрев в окно на звездное небо.
          - А Мурка наша, в отличие от нас, после эвакуации быстро окрепла. И вскоре даже стала мамой. А мы решили оставить себе котенка, девочку, которую так же назвали  Муркой. И каждый раз оставляли себе по кошечке Мурке.
          В это время на кровати кто-то мяукнул. Глеб вздрогнул.
          - Это тоже Мурка? – спросил он.
          - Мурка, - сказала с улыбкой бабушка Варя.
          - Значит, она внучка той самой Мурки? – снова спросил Глеб.
         - Скорее пра-пра-пра и еще сколько-то раз правнучка, - сказала Мария Ивановна.
         Мы даже не слышали, как она зашла в комнату. А она все это время тихо стояла с подносом в руках.
         - Ну, давайте чай пить, пока не остыл, - сказала она.
         Мы расположились за небольшим столиком, что стоял в комнате бабушки Вари. Я помог Марии Ивановне принести торт. А бабушка Варя прочитала нам еще одно стихотворение Елены Рывиной, написанное в 1944 году в блокадном Ленинграде. Оно так и называется «Соловей в Ленинграде»:
Мне недавний опять вспоминается день,
Снова памятью жадной согретый.
Удлиняется ночь. Доцветает сирень.
Догорает осадное лето.

Это лето исполнено той красоты,
Что иным не понять, не дознаться,
Почему не срывают, а гладят цветы,
Долго смотрят на них ленинградцы.
          Когда мы возвращались домой, нам с Глебом было немного грустно.
          - Какая интересная история у этого окна, - сказал Глеб.
          - Очень интересная, - ответил я. – Только пусть такие истории остаются историями и никогда больше не повторяются наяву, - немного подумав, добавил я.
          - Полностью согласен, - добавил Глеб.
          Кстати, с бабушкой Варей Глеб очень подружился. Он потом не раз вместе с друзьями заходил к ней в гости. И она рассказывала им кучу интересных историй. И про то, как после войны они переехали в наш город, и ее мама работала учительницей в школе, а бабушка Варя вместе со своими подругами постоянно попадали в какие-нибудь приключения. И как ее мама, вместо того, чтобы ругаться, говорила: «Ну, про вас хоть книжки пиши!». И еще Глеб очень переживал, что про бабушку Варю, Мурку и Байкала так книжку никто и не написал…