Имя

  Таточка всё утро рисовала в альбоме. Случается, же такое, когда рисуешь-рисуешь, и всё получается, и всё как взаправду! Девочка нарисовала большую чистую комнату, белый шкаф со стеклянными дверцами, а в шкафу разноцветные пузырьки, нарисовала медсестричек Марину и Дуню. Они получились так похоже, что, наверняка, каждый, кто увидел бы этот рисунок, сразу сказал: «Вот эта кругленькая с красными губами Дуня, а вот эта косенькая в очках Марина». Ещё Тата нарисовала большой стол, у которого вместо ножек было единое обложенное керамической плиткой основание. «Интересно – подумала девочка, глядя на свои карандаши, – а какого цвета сегодня кукла на столе». Тата слезла со стула, направилась к двери и прошла в соседнюю комнату, которая была значительно больше той, где она рисовала. В углу за столом сидела её бабушка Раиса и проверяла утренние записи. Она не слышала, как внучка вошла. Тата протопала до стола, встала на цыпочки и с надеждой заглянула через бортик, но на столе никого не было.
–  Бабушка Риса – окликнула девочка бабушку – а сегодня будут играть с куклой?
–  Что? – сухонькая, но ещё не старая женщина подняла голову и, увидев девочку, ласково ответила.  – Ах, да, дружочек, будут… после обеда.
–  Ясно – разочарованно протянула девочка, значит нужно ждать ещё часа три, когда придут весёлые юноши и девушки в белых халатах, среди которых можно покрутиться, показать свои рисунки, разжиться кусочком сахара или печеньем.
–  Мы с тобой сейчас прогуляемся, – утешительно сказала Раиса, глядя на её грустное личико – пройдёмся по аллее и назад. Я только соберу все документы и поставлю печати.

 «Пройтись по аллее» - значило, что они пойдут в морг на Пироговку выправлять документы на «куколку», так бабушка Раиса ласково называла все невостребованные трупы, на которых студенты изучали анатомию.
– Раиса Васильевна –  дверь внезапно открылась и в комнату вошла крупная, ярко накрашенная женщина, с замысловатой прической, сложенной из ярко рыжих, кое-где уже тронутых сединой волос. – Вы ходили к ним ругаться? – вместо «здравствуйте» сказала она. –   Нельзя этого так оставлять! Уже и педиатрическое к нам лезет! Не кафедра, а проходной двор!
–  В их прозекторской ремонт, что уж поделать, не отменять же практику. Да и не помешают они никому, экзамены ведь закончились – спокойно ответила бабушка.
–  Вот жизнь!  – выдохнула визитёрша и плюхнулась на стул – Ну не дай бог, не дай бог, что сопрут или испортят, а нам отвечать!
–  Не беспокойтесь Валентина Ивановна, Пётр Сергеевич обещал сам быть, а при нем они точно не забалуют.
Рыжая женщина меж тем опять вздохнула, и мельком, скорее ища повод ещё немного пошуметь, кинула взгляд в документы, которые заполняла лаборантка.
– Томилинский детский дом – прочитала она и, встав, добавила – Тьфу! Известная контора!
 Раиса Васильевна промолчала. Визитёрша собиралась уходить, но, уже взявшись за ручку двери, развернулась и спросила:
–  А что сноха, пошла на поправку? Как ей санаторий?
–  Поправляется – со вздохом ответила лаборантка.
Мама Таточки уже год лечилась от туберкулёза, и девочка всё это время жила с бабушкой и дедушкой. Дедушка подарил ей набор карандашей и научил её рисовать солнышко, человечков и елочку, а бабушка, не имея возможности пристроить внучку в детский сад, брала девочку с собой  в Первый медицинский институт, где трудилась лаборантом в прозекторской кафедры топографической анатомии.
               
                ***
 
   Погода на улице стояла чудесная. Тополя ещё не начали цвести, и воздух в городе был удивительно чистым. Солнце уже начинало припекать, но облака и ветерок дарили москвичам спасительную тень и прохладу. Тата вместе с бабушкой вышли на улицу. Они прошли мимо Усачёвских бань и вышли на малую Пироговскую, а затем, пройдя дворами и секретными калитками, оказались в самом центре Аллеи жизни, где сразу же повернули налево к моргу. Вдалеке словно маячки сверкали маковки Новодевичьего монастыря. И на Раису неожиданно нахлынули воспоминания. Ей захотелось обернуться и посмотреть в самое начало аллеи, туда, где стоял Храм Михаила Архангела и откуда начинался её путь в Москве. Ей захотелось увидеть себя молодой девушкой, которую вот-вот обвенчают с её возлюбленным, захотелось вдохнуть запах ладана и хлеба, которым она и голодный Петя расплатились с попом за венчание. В чириканье птиц ей почудились крики её новорожденных сыновей, которые появились на свет в двух шагах отсюда в первом образцово-показательном роддоме. Потом она услышала смех своих мальчиков, право слово, сорванцов, сломавших на двоих три ребра в дворовой потасовке и угодивших в детскую больницу. Вот она несёт им домашние пирожки, её не пускают, и тогда старший Валентин выкидывает из окна верёвочку, она привязывает к ней свой узелок и Валя поднимает вверх её гостинцы. Ей так приятно видеть, как, стоя у окна, сыновья жуют пирожки и машут ей рукой. Кажется, это было только вчера, а что осталось теперь. От Сени осталась Таточка. Всё что осталось... Помнится, она сердилась на сына из-за его поспешной женитьбы. Напрасно. Раиса Васильевна крепче сжимает теплую внучкину ладошку. А от Вали не осталось ничего, даже могилы и той нет. Женщина вздыхает и смотрит направо – сюда, в это красивое розовое здание, он ходил подавать документы на врачебное дело за два года до начала войны. Его призвали летом после четвертого курса, и уже в декабре пришла похоронка. Младший Сенечка погиб после дня Победы, где-то под Кёнигсбергом, защищая социалистическую собственность от фашистских недобитков, он так и не узнал, что в начале сорок шестого года в том же самом роддоме, где родился он сам, его жена родила дочку Таточку. А к Раисе прилипла, прицепилась эта ужасная боль утраты. Боль, которую нельзя, неудобно, стыдно кому-нибудь высказать. В самом деле, не жаловаться же на судьбу тете Лиде, которая потеряла мужа и дочь, или слепому Василию Петровичу, или Дуне с Мариной, ведь в их глазах она счастливица, здоровая, замужняя женщина, а они вряд ли найдут себе пару. Даже с мужем, не может она поговорить об их общем горе. Она знает, что ему ещё тяжелее, чем ей. Петр был привязан к сыновьям и гордился своими мальчиками. И если для Раисы рождение внучки, и навалившиеся с этим обычные бабьи хлопоты, стали хоть каким-то послаблением от душевной муки, то Петя был полностью раздавлен потерей детей.
   
    Нет, нужно гнать воспоминания, иначе разлимонишься в середине рабочего дня, напутаешь что-нибудь, подведёшь людей. Нужно смотреть вперед, нужно хорошо делать свою работу, тем более что они почти дошли до конца Аллеи Жизни и впереди уже виден морг. Таточка была недовольна -  прогулка слишком быстро закончилась. Теперь ей опять нужно сидеть в душном помещении, ждать, когда заполнят все бумаги, а потом в пропахшей бензином машине трястись обратно. Девочка не любила машины, её страшно укачивало и почти всегда рвало в конце поездки.
   Они зашли с черного хода, поднялись на второй этаж, и бабушка Риса, оставив девочку на стуле, ушла выправлять учебный материал для студентов педиатров.  Ей нужно было расписаться в куче журналов и актов, прежде чем какой-нибудь невостребованный малыш, переставал быть Лёшей или Федей и, поступая на службу медицине, превращался в пособие номер такое-то. Тата сидела на стуле уже с полчаса, как вдруг услышала недовольный бабушкин голос. Она громко спорила с каким-то мужчиной. Девочка прислушалась и в душе её затеплилась надежда.
– Что значит-нет машины? – возмущалась бабушка.
– Раиса Васильевна, – оправдывался, противно посмеивавшийся мужской голос – да машина есть, только Николай вдрызг!
– Давайте другого водителя!
– Так все в отпуску, а Владимир Петрович двое суток подряд отработал, его не вызовешь!
– Скотина этот ваш Николай!
– Раиса Васильевна, так ведь у него вчера сын родился!
– Как не придёшь, у него обязательно накануне прибавление в семействе!
– Красивый парень, вот и рожают от него девки! А он, как отец, отметить это дело должен! Что за жизнь такая несправедливая, и почему мужикам не дают награду Отец-герой! Многодетных мужиков у нас в разы больше чем многодетных баб!
– Не вам говорить о справедливости, вы транспорт не можете предоставить!
– Да был бы он просто выпившим, разве мы бы отказали, а то ведь вдрызг!
– Я жалобу заведующему напишу – пусть его премии лишат!
– Эх, Раиса Васильевна ему-то от этого что? Убыток? Такой и без премии проживёт! Его любая и накормит, и напоит, и денег на дорогу даст! Вы вашими жалобами двух ребятишек без алиментов оставите. Я бы сам на него накатал, да ребятишек жалко!
– А мне как прикажите быть? Я должна обеспечить студентов пособием!
– Так давайте я вам пособие заверну, аккуратненько, – предложил мужской голос – оно тощее, детдомовское, от силы килограмм десять!
– Мерзавцы вы здесь все и алкаши!
Что было делать Раисе? Её мальчики погибли, а Николай вернулся, значит, жизнь теперь шла по его правилам.  Она взяла в одну руку тяжелую холщёвую сумку, в которую санитар аккуратно упаковал холодный трупик невостребованного сироты, а теплую внучкину ладошку взяла в другую, вздохнула и потащилась обратно. 
     В этот раз, к большому удовольствию Таточки, они шли медленно, Риса то и дело останавливалась, меняла руки и, чтобы сократить путь, решила срезать через рынок.      
     Усачёвский бурлил. Сюда уже привезли первую зелень, твердые как камень фрукты, домашние компоты, сметану, творог, рыбу и цветы. Люди приценивались, торговались, ругались, обсуждали последние новости. В толпе сновали карманники, а воришки прохаживались у лотков, высматривая, чтобы что-нибудь тяпнуть. Рядом с торговкой сушёной рыбой крутился щуплый мальчишка лет десяти. Он с жадностью поглядывал на товар, но ушлая баба, разгадав преступное намеренье, показала ему кулак. Мальчик понял, что поживиться не удастся и с горем отступил.   Он с ночи крутился в рядах в поисках добычи, но съесть ему удалось только пару зеленых яблок. Голод уже отчётливо давал о себе знать, и мальчик готов был на всё ради крошки съестного.
– Эй Тяпка – окликнул его подошедший Штырь – Тетку с малой видишь?
– Где?
– Вон, я их у входа приметил, зырь у бабы сумка тяжеленая!
– И чё?
– Да там пуд мяса, а может и два!
– С чегой-то ему там быть? – недоверчиво спросил мальчик.
– Я вокруг них покрутился, от сумки холодиной прет! Точно замороженное мясо с комбината! Зырь! Опять стала, тяжело тащить! Слышь, Тяпка, давай за ней, чуть опять встанет, я заговорю, а ты рви сумку и дуй на хату!
 Тяпку не нужно было долго уговаривать, и они начали медленно окружать бабушку с внучкой –  Штырь заходил справа, а Тяпка подбирался сзади.
– Гражданочка, – обратился Штырь, когда женщина снова остановилась что бы передохнуть и сменить руки – подскажете, пожалуйста, который час.
– Минутку, –  Раиса Васильевна взглянула на часы – половина первого.
– Спасибо большое, а то я думал, что уже опоздал. У меня здесь встреча с товарищем, так говорите половина второго?
Женщина опять, проверяя себя, взглянула на часы:
– Нет, половина первого. Даже можно сказать без двадцати пяти минут.
– Ещё раз спасибо, а вон и мой друг – с этими словами Штырь шагнул женщине наперерез, нарочито споткнулся и, чуть было не упал на Таточку. К счастью, бабушка успела развернуться и подхватить внучку на руки.
– Осторожнее, молодой человек! – недовольно крикнула она
– Тысяча извинений – Штырь встал, поднял кепку и в секунду растворился в толпе.
– Он тебя не ушиб – спросила она, осматривая внучку.
– Нет – ответила испуганная девочка
Раиса Васильевна потянулась рукой за сумкой, обернулась и, как бы обращаясь к окружавшей её толпе, спросила:
– Ой, а сумка-то? Сумка где?!А? – и когда до неё дошло что случилось, истошно завопила –Украаали! Воооры!

                ***
   
     Тяпка задыхался, но бежал со всех ног, неся подмышкой тяжеленную добычу. Как и говорил Штырь, она действительно была очень холодной, и этот леденящий холод пробирался под одежду и даже под самую кожу, морозя Тяпкины внутренности. Мальчик тем временем ощущал небывалое счастье. Мясо! Сколько мяса! Да, его разделят на всю блат-хату, но на каждого выйдет не меньше чем по полтора кило! И пусть другие перепродадут с выгодой или обменяют свою долю на табак, но он всё съест сам! Сам съест полтора килограмма мяса! О! Каким священным было мясо для Тяпки! Для него, потерявшего всё, даже имя в сиротстве и беспризорности, мясо являлось ниточкой с другой жизнью. С ним было связанно одно единственное сохраненное воспоминание из раннего детства, когда у него был дом, мама и папа. Вот они все втроём садятся за стол, покрытый белой скатертью. Мама подает в затейливой супнице борщ и отдельно на разделочной доске большой кусок мяса. От куска идёт пар. Мама разливает суп по тарелкам, а папа в зелёной гимнастёрке берёт ножик и нарезает мясо на кусочки. «Ешь сынок! Ешь!» - говорит отец, подкладывая кусочки в его тарелочку – «Мужчина должен есть мясо, чтобы вырасти, чтобы быть сильным. Ты же у меня мужчина?» - «Да»- лопочет кроха, затем старательно и аккуратно начинает жевать кусочки чуть прорезавшимися зубками. «Молодец сынок!» - хвалит отец – «будешь кушать мясо, вырастишь большим и сильным как я!». Мальчик восхищённо смотрит на отца, такого сильного и красивого в зелёной форме с блестящими пуговицами. Мама гладит его по голове, и он ест из маленькой тарелочки с красным петушком борщ с мясом!
 А дальше какой-то грохот, все вокруг кричат: «Эвакуация! Эвакуация!» - они, кажется, едут в поезде, потом опять страшный грохот, дым, его куда-то несут чужие люди, и рядом уже нет ни папы, ни мамы. Опять поезд, холодный душ, вокруг ещё с полсотни ребятишек, холодно, голодно, где же тарелочка с петушком? Вот он жуёт кусок жмыха в подворотне, а вот дернул буханку с телеги. Кто-то сильный рвёт у него хлеб, потом другой кидает ему горбушку, и вот он уже лазает в форточки и открывает замки, а за это ему вечером будет кусок. Как же его зовут? «Тяпка» - кричит Сивый -«сгоняй к ларьку!». Угостили водкой, а его, дурака, с неё рвёт, и рвёт ведь, до слёз обидно, кашей с мясом. Мясо! И вдруг в этой темной и хмельной круговерти, среди хищных и злобных рож, из подворотни памяти возникает образ отца всё такого же сильного и большого. Он улыбается и наставляет Тяпку: «Кушай мясо сынок! Ты вырастешь! Ты обязательно вырастешь! Ты станешь таким же сильным, как я! Только кушай мясо». Мясо - в нём вся Тяпкина надежда, что снова будет в его жизни и белая скатерть, и тарелочка с петушком, и отец с матерью вернутся и обнимут его! Надо только обязательно кушать мясо!
 
    Блат-хата Розки Погребняк располагалась в угловых комнатах на втором этаже Савинского барака номер семь. Хата не считалась приличной. Серьёзные воры бывали здесь редко, если только сразу после тюрьмы. Сюда хаживала всякая шушера: не сидевшие воры, хулиганы, проститутки и беспризорники обоего пола. Молодая хозяйка сводничала, наводила, торговала краденным и самогоном, брала деньги за постой и в тайне лелеяла надежды охмурить какого-нибудь приличного человека. Штырь и Тяпка квартировали здесь третью зиму. А летом, в тех случаях, когда были при деньгах или при харчах, захаживали переночевать или прибиться к старшим ворам в дело. Очень важно было держать на хате лицо, здесь не жаловали тех, кто ел свой харч в одно горло. Поэтому беспризорники, желая показать себя фартовыми, почти всегда хвастались добычей и почтительно угощали старших по чину.
     В это время суток народу в хате было немного: сама Розка, Вильвет и Лука. Мужчины лениво перекидывались в карты, а Розка чинила платье на выход, когда в комнату ввалился ликующий Тяпка.
– Во! –  крикнул он и показал блатарям добычу. – Мясо!
– Розка, глянь! – крикнул хозяйку Лука
Хозяйка бросила платье и хищно кинулась к сумке.
– Ништяк! Да тут целая полутуша! –  сказала она, ощупывая сумку – А ну давайте развязывайте!
   Вильвет и Лука достали из сумки свёрток, плотно перехваченный бечёвкой, Розка, не в силах утерпеть, тоже вцепилась в него. В шесть жадных рук они подхватили сверток и стали крутить его навесу, ощупывая и осматривая.
– Знатно завернули, Тяпка, дай нож!
Возбужденные нежданной удачей, они суетливо разрезали бечевку в нескольких местах, но всё ещё не могли добраться до содержимого.
– Да чтоб тебя! – ругнулась женщина – Давайте её на стол!
Блатари потащили добычу к столу
– Да как же ты его допёр сюда? – уважительно сказал Вильвет, глядя на Тяпку.
– С рынка пёр! – гордо ответил Тяпка
Они уже подошли к столу и приноравливались, как получше уложить свою ношу, когда Лука потянул за конец бечёвки. Сверток мгновенно развернулся сам собой и на стол блат-хаты Розки Погребняк, сверкая золотыми кудряшками, вывалился невостребованный детский труп, тот самый который напрасно ждали студенты и профессор в прозекторские кафедры топографической медицины. Парни шарахнулись в стороны, а Розка плюхнулась на стул. Маленький мертвый человечек, казалось, был доволен такой реакцией, и для пущего эффекта, словно нарочно, уронил руку со стола и приветственно помахал ею всем присутствующим.
– Ик – икнула Розка ловя ртом воздух –Ик… Лук-а! А! Э! Ик! Вот… паскуда!
На последнем слове ей удалось набрать в легкие достаточно воздуха, что бы крикнуть:
– А-а-а!
  Пришедший в себя Вильвет, тут же двинул ей по затылку, и хозяйка заткнулась. Тяпка побледнел и попятился к двери.
– Ах ты ж гнида! –прошипел Лука, хватая его за шкирку и не давая уйти– Лоб в зеленке захотел?!
– Я…Штырь сказал… тетка … мясо – мямлил Тяпка – тащи на хату!
– Да ты что! По мокрому подставить нас хочешь!
– Я …нет…Штырь сказал … я тащил! – из глаз Тяпки брызнули слёзы.
– У-убрать это нужно скорее отсюда! – всё ещё заикаясь скомандовала перепуганная Розка – Унести подальше. Легавые всех начнут тряси, если на районе найдут.
Мужики трясущимися руками завернули трупик в холстину, небрежно перехватили бечёвкой и сунули обратно несчастному Тяпке.
– За реку отнесёшь, падла, и у вокзала сбросишь. И не смей рядом кидать, убью, гнида! – с этими словами Лука выставил Тяпку за дверь.
  Мальчик на ватных ногах спустился по лестнице. На улице он боязливо огляделся, но к счастью людей у бараков не было. Солнце уже вовсю припекало, и сверток очень быстро становился мокрым. Тяпка тащился по набережной в сторону Киевского вокзала. Ноша, ещё недавно казавшаяся такой легкой, теперь обрывала руки и тянула к земле. В животе урчало и сил у ребёнка почти не осталось. Даже плакать он уже не мог. Голод и жесточайшее разочарование раздавили его. На набережной встречался народ, кто-то спешил домой, закончив первую смену, прогуливались гости столицы, школьники и влюбленные парочки. Около тележки пирожницы собралась небольшая толпа. Чудный запах пирожков разносился вокруг, и, когда Тяпка проходило мимо, этот аромат ударил его подобно боксёру, и чуть было не лишил остатков сознания. Ничего не понимая, мальчик подошёл и встал в очередь, хотя с собой у него не было ни копейки.
– Будьте добры, два с мясом – сказал молодой человек, стоящий перед ним.
– Пятьдесят копеек – озвучила цену продавщица, одной рукой отодвигая крышку, а другой, готовя кулёк.
Молодой человек расплатился и отошёл.
– Будьте добры, два с мясом – как в бреду повторил его фразу Тяпка.
Продавщица достала пирожки, уложила в кулёк и протянула мальчику, ожидая платы. Вместо этого Тяпка свободной рукой взял из кулька пирожок и вонзил в него свои зубы.
  Вот оно! Мясо! Теплое, рубленое, с жиром! Теперь всё будет! Надо только скорее съесть его!
– Эй – возмутилась продавщица – деньги давай!
  Однако Тяпка её уже не слышал. Он продолжал поглощать пирожок, который вмиг закончился. Мальчик протянул руку и взял второй. Однако бдительная продавщица ухватила его за рукав со словами:
– Нет, сначала расплатись!
  Понимая, что мясо ускользает, Тяпка бросил на землю сверток, перехватил пирожок освободившейся рукой и целиком запихал его себе в рот.
– Ах ты, мерзавец! – крикнула продавщица – а ну плати!
  Но Тяпке было уже не до нее. Словно хомяк с раздутыми щеками он бешено работал челюстью и пальцами обеих рук запихивал в рот выпадающие крошки. Глаза его сверкали,по телу пробегала нервная дрожь, а сам он находился в состоянии экстаза. Он выполнил завет отца! Несмотря на все невзгоды, преследовавшие его, он съел мясо! А теперь будь, что будет!
  Очередь в негодовании загалдела и окружила Тяпку. Какой-то мужчина крепко схватил за плечи. В то же время, одна любопытная старушка, не желая пропустить ни слова, пробралась поближе и споткнулась о валявшийся на земле свёрток. Старушка глянула под ноги и увидела детскую головку с золотистыми кудряшками.
– Батюшки святы! – закричала она – глядите! Дитё! Дитё валяется!
– Ах! – совсем рядом без сознания упала молодая девушка.
– Милиция! Милиция! – истошно завопила продавщица
 Откуда-то раздался свист. Очередь колыхнулась в едином порыве и поволокла размякшего и полностью утратившего связь с реальностью, Тяпку, вместе с его ношей в отделение.

                ***


– Семён Николаевич, можно? – Раиса Васильевна постучала в кабинет следователя.
– Проходите.
– Мне сказали, что нужно зайти, расписаться.
– Да. У нас уже всё готово – следователь протянул женщине документы.
Раиса Васильевна взяла в руки несколько листов, на которых были изложены события последнего месяца. Вчитываясь в текст, она решила сделать несколько уточнений и спросила:
– А этот беспризорник, удалось установить его личность?
– Представьте себе да, и на удивление быстро – гордо, с чувством выполненного долга, ответил Семён Николаевич. – В тот же день, когда его задержали, сразу же был проведен обыск в том месте, где он жил. Мы ведь поначалу подозревали людоедство, совершенное группой лиц, в таких случаях мы выезжаем на адрес немедленно. В куче хлама было обнаружено детское пальтишко, без рукавов. Оно естественно нас сразу заинтересовало, но хозяйка и один из жильцов показали, что эта вещь принадлежит задержанному Тяпке. Пальтишко, судя по всему, было сшито на вырост, а когда хозяин подрос, то он переделал его во что-то типа жилетки. На подкладке была печать, которую удалось прочитать «Воронеж. Ателье номер 6. Левчук» Связались с Воронежем. Оказалось, что мастер - женщина жива. Мы выслали товарищам это пальтишко бандеролью и попросили узнать, сможет ли мастер вспомнить, для кого оно было сшито. Смогла! Оказывается, она сшила это пальто девять лет назад, летом сорок второго года для сына своей подруги отправлявшейся в эвакуацию - Ольшанской Ольги Николаевны, которая была замужем за лейтенантом госбезопасности Ольшанским Иваном Петровичем, а мальчика их звали Индустрий.
– Удивительно, что вещь сохранилось.
– Ничего удивительного. Беспризорники, они за каждую тряпку зубами держатся, особенно зимой. Ткань добротная, сшито крепко, на вырост - вот и носил сначала, сколько можно, а потом под голову подкладывал.
– Так его родители живы?
– То-то и оно что нет. Пробиваем родню, может, кто и возьмёт парня, а пока он у вас на Пироговке загорает, в отдельном боксе, как склонный к побегам.
– А что с ним?
– Не знаю? Свалился в бреду с высокой температурой. Его прямо из отделения на скорой увезли. Моя бабушка в таких случаях говорила, что это нервная горячка; ставят сейчас такой диагноз?
– Такой диагноз есть, значит, он должно быть очень ослаб!
– Да, –  согласился следователь – здоровья ему его приключения не прибавили! Он и без того недокормыш, на вид лет девять, а по зубам, говорят, выходит, что все двенадцать. Если, родня не сыщется – будем оформлять в детдом, как иногороднего. Родители его прописки в Москве не имели, стало быть, в Подмосковье определим, чтобы ни везти далеко.
– А куда? – со смутной тревогой спросила женщина
– В Томилино скорее всего!
Название, словно острый лист отчёта Пироговского морга, резануло ей слух.
– Но ведь есть же учреждения для детей офицеров, для сынов полка… я не знаю Суворовское в конце концов!
– Ах, Раиса Васильевна, там, знаете, какая проверка! А он мелкий уголовный элемент, неграмотный, и вся его родословная упирается в старую тряпку. А если она краденная? Нет, – следователь покачал головой – не примут они его.
– Но Томилино это… плохое место.
– Детдом он и есть детдом, ясное дело, что не курорт.
 Тут Раиса Васильевна уже не сдержалась и, как это бывает с людьми, которые долго молчат, решила высказать всё, что наболело в её душе:
– Ребенок, тело которого он украл, тоже был из Томилино! – гневно сказала она – Вы его осматривали и не могли не заметить дистрофию. И такие поступают постоянно. За шесть лет не было ни одного с нормальным весом. Раньше было понятно, война, голод, засуха, неурожай, но теперь…– женщина искала слова – теперь это подлость, низость…это самое настоящее людоедство, о котором вы только что говорили. И как прикажете мне быть, если через полгода этот мальчик поступит к нам опять, но только не в больницу, а в морг.
Раиса Васильевна замолчала и в кабинете повисла пауза.
– Поймите – продолжала женщина – я сама бы никогда не подпустила бы, к своей внучке врача, который ни разу в жизни не видел человеческие внутренности, ни разу не проводил вскрытие. Но я не хочу никого обрекать становиться медицинским пособием.  И поймите, моя роспись в бланке перечеркнет и ваш труд тоже! Да! Да и ваш и ваших товарищей! Вы же проводили розыск, устанавливали личность и что? Что толку в его имени, если оно останется только в книге актов выдачи морга и его даже на могиле не напишут?
– Ну, вы рано его хороните. Я не знаю… – мужчина встал, прошелся по кабинету и закурил.
–Нет – возмущенно сказала Раиса – всё будет именно так! За что тогда погиб его отец? И почему…? Почему я должна страдать?
Следователь никак не ожидал такого поворота событий, он готовился закрыть это в чём-то даже забавное дело, но слова, сказанные Раисой Васильевной, словно нажали какую-то запрещающую кнопку, и он понял, что не имеет права сделать это. В голове стали появляться профессиональные цепочки – заявление, следственные действия, запрос в ОБХСС, в прокуратуру. 
 – Вы могли бы изложить письменно всё то, что вы сейчас мне сказали и приложить документальные доказательства хотя бы за полгода?
– Да – сказала, подумав Риса – я думаю, мне удастся это сделать. Но причиной смерти значится, как правило, сердечная недостаточность. Нужен будет сравнительный анализ возраста и массы тела в каждом, конкретном случае.
– Какие документы нам нужно будет запросить из морга, чтобы подтвердить обвинения.
– Акты приёмки тел. Там есть все данные.
– Хорошо – сказал следователь – сейчас мне нужно ваше заявление.
 Женщина взяла перо и через полчаса первое звено в цепочке, которую уже отчетливо видел Семён Николаевич, было готово.
– А я могу его навестить? –  спросила Раиса Васильевна следователя, кладя ему на стол заявление.
– Кого? – не сразу понял следователь, отрывая взгляд от документа.
– Ну, этого мальчика.
– Зачем?
– Не знаю? Поговорить.
Следователь задумался.
– Ладно. Тогда пропуск вам сейчас выпишу.

                ***

        Раиса Васильевна зашла в спец бокс для таких, как Тяпка. На кроватке, где лежал мальчик, уже висела табличка «Ольшанский И.»
– Здравствуй –  поздоровалась женщина.
– Здравствуйте – осторожно ответил Тяпка.
За последний месяц он ещё больше похудел, побледнел, к тому же из-за вшей его обрили наголо, и теперь весь его внешний вид производил крайне жалкое впечатление. Женщина не знала о чём говорить, и поэтому решила начать с очевидных вещей:
– Ты уже знаешь, что твоя фамилия Ольшанский?
– Да – ответил Тяпка – мне прочитали.
– А имя знаешь?
– Знаю, что на И. Иван?
– Нет
– Игорь?
– Нет
– Илья?
– Нет – рассеяно ответила женщина. Она была напряжена и хотела сосредоточиться, поговорить о чем-то важном, о том, что внушало ей тревогу за его судьбу.
– Неужели Исаак? – взвизгнул Тяпка
– Нет! Черт возьми, Израиль! – в сердцах прикрикнула Раиса.
– Чё, взаправду? – вытаращился на неё мальчик.
– Ах, нет! Извини, нет! Тебя зовут Индустрий! – женщине стало совестно своей вспышки, в конце концов, человек просто хотел узнать, как его зовут, и, чтобы загладить свою вину, она начала объяснять: – Это такое имя в честь Индустриализации. Ну, это когда заводы и фабрики открывают. Понимаешь?
 Имя звучало до того необычно, что Тяпка задумался и стал прикидывать, а не лучше ли для него было бы оказаться Израилем. Раиса Васильевна тем временем взяла себя в руки, но всё же снова решила начать с очевидного:
–Индустрий Ольшанский – красивое имя. А полностью Индустрий Иванович Ольшанский. Отца твоего звали Иваном, а маму Ольгой, они, к сожалению, погибли, ты их помнишь?
– Нет – уверенно ответил Тяпка, сиротство научило его скрытности.
– Тебя, скорее всего, направят в детский дом. И – она сделала паузу, подбирая слова – в не очень хороший. А тебе нужно восстановить силы, и … хотя бы выучиться грамоте. Я вот тут принесла тебе букварь.
Она достала книжку и начала, было, объяснять Тяпке буквы, обдумывая, что ещё можно для него сделать. Однако мальчик озадаченный своим не радостным будущим, и почувствовав некое участие со стороны женщины, решил сам продолжить разговор:
– А здесь мне нельзя будет …задержаться? Хотя бы до осени?
– Наверное, нет. – подумав ответила женщина
– А если мне станет хуже?
Раиса Васильевна ещё больше задумалась:
– Можешь сказать, что у тебя болит сердце? –спросила она, чуть погодя.
– А это где? – растерялся Тяпка.
– Это вот здесь, чуть левее, где стучит, понял. Скажи, что не можешь спать на левом боку, что чувствуешь тянущую боль, и ещё нужно будет изобразить одышку, понимаешь такую, что даже до туалета дойти сложно!
– Это я могу! – уверенно ответил беспризорник.
 Договорившись с мальчиком обо всём, Раиса Васильевна с удвоенной энергией взялась за дело. Женщина сама не ожидала от себя такой силы, такого желания бороться и покончить с несправедливостью. Куда-то исчезла усталость и грусть, даже неотрывно мучившее горе, отступило.  Она оттаяла, как оттаивают деревянные сваи после долгой зимы, когда кажется, что ещё вот-вот и покажутся на них тоненькие молодые веточки. Уже много лет молчаливая, теперь она ходила по кабинетам со словами: «Петр Аркадьевич или Анна Алексеевна мне нужно с вами поговорить!» - раз в неделю созванивалась со следователем, помогала готовить документы и почти каждый день, когда одна, когда вместе с Таточкой, навещала своего подопечного. Мальчик отчаянно симулировал проблемы с сердцем и успешно набирал вес. Женщина учила детей писать и читать. Дело пошло быстро, казалось, Индустрий уже знал когда-то буквы и теперь только вспоминал их. Даже в таком ненавистном всеми школьниками предмете как чистописание, мальчик делал успехи. Линии в его прописях были четкие, твердые, параллельные, словно солдаты, они выстраивались на линейке перед своим генералом, гордые и опрятные. Всего через месяц занятий он смог без ошибок написать своё имя – Индустрий. Оно нравилось ему всё больше и больше. Ему слышалось в этом имени – звон отцовских пуговиц, утренний крик петушка и весёлый марш. Когда его никто не видел, он потихоньку походил к зеркалу, выпячивал грудь, задирал нос и гордо произносил:
– Индустрий Иванович Ольшанский! – а потом, боязливо озираясь, отступал на свою койку и, накрывшись одеялом с головой, сворачивался в комочек, тихонько вздыхал от счастья.
               
                ***
      
           Между тем историю с кражей учебного пособия и судьбу незадачливого воришки пересказывала из уст в уста вся Пироговка. Лаборанты и медсёстры, ругали, на чем свет стоит, любивших выпить работников морга. Не разъехавшиеся на каникулы студенты писали фельетоны и даже собирались ставить на этот сюжет пьесу в своём любительском театре. Абитуриенты, видели в истории свою счастливую звезду, и, идя на вступительные экзамены, про себя повторяли: «Тяпка, Тяпка прибеги, кости вспомнить помоги».  Профессора и аспиранты, тоже не хотели оставаться в стороне, старики делились похожими забавными случаями из своей практики, а один врач-фронтовик припомнил, что в бытность свою в партизанском отряде, знавал политрука с такой же фамилией и, недолго думая, написал ему письмо. И вот, когда общими усилиями было составлено обращение в прокуратуру, у Индустрия обнаружился родной дядя, по отцу, который готов был принять мальчика в свою бездетную семью. Казалось, это известие должно было обрадовать Раису Васильевну, но она почувствовала смутное разочарование. Как если бы она готовилась к битве и в последний момент объявили перемирие и попросили вернуть знамя на склад. Чувство разочарования значительно усилилось после знакомства с будущими опекунами. Федор Петрович, в те несколько предложений, которыми они перекинулись в больнице, ухитрился вставить две цитаты из Маркса, одну из Ленина, а также отрывок речи Сталина на пятнадцатом съезде ВКПБ. Его супруга Елизавета Акимовна не сказала ничего, она принесла новоявленному племяннику игрушечный грузовичок и непонятно зачем детский фрак с галстуком-бабочкой. Всё в её холёном облике выдавало сытую, молчаливую, но в тоже время какую-то испуганную глупость, которая, не прикладывая никаких усилий, а только волею судьбы оказалась на вершине благополучия.
 Незадолго до выписки Раиса Васильевна, заметила, что её подопечный сделался хмурым и грустным.
 – Что с тобой? –   спросила она Индустрия. – Ты словно и не рад, что у тебя будет семья? Твой дядя сказал мне, что тебе выправляют документы и через неделю заберут домой. Ну, разве не здорово!
– Да – со вздохом ответил мальчик – только в метрике они меня Жоржем хотят записать.
– Как Жоржем? – вспыхнула Раиса Васильевна – Может быть Георгием?
– Нет! Точно Жоржем!
– Ничего не понимаю! Это тебе Федор Петрович сказал? Это он так решил?
– Нет, –  ответил Индустрий – Акимовна, баба его так решила. Петрович только с виду бравый, а так у неё под пятой! Она хочет вращаться, вот и сказала, чтобы меня Жоржем записали! Очень мне охота быть Жоржем! – сказал мальчик и заревел.
– Ну что ты, что ты! – кинулась утешать его женщина – это какая-то ерунда! Чушь! Я уверенна, ты что-то напутал. С чего такое имя!
– Да уж имечко! – размазывая слёзы, сокрушался Тяпка – «Рожу» и «жопу» сложили вот и получилось! Она вращаться хочет, а этот каблук сидел здесь и поддакивал. Ему, дескать, вообще не нравилось, когда меня отец Индустрием назвал, он даже с ним ругался! Вот и хотят теперь переписать! Ей вращаться проще будет!
– Я ничего не понимаю! Зачем Елизавете Акимовне вращаться? Успокойся! – я сама с ними поговорю
   В тот же вечер, раздобыв адрес, Раиса Васильевна отправилась за объяснениями. В подъезде дома на Ленинском проспекте ей пришлось предъявить паспорт консьержке и выдержать неприятный допрос. После, чтобы не держать ответ ещё и перед лифтершей, он пешком поднялась на четвертый этаж и позвонила в квартиру. Дверь ей открыла хозяйка.
– Мне нужно поговорить с вами и вашим мужем! – строго сказала лаборантка
Елизавета Акимовна очень испугалась этой фразы и сердитого взгляда, поэтому, сразу же впустила Раису Васильевну в квартиру и извинительно произнесла:
– А Феденьки дома нет.
– Хорошо, тогда поговорю с вами – продолжила своё наступление Раиса Васильевна – что это вы придумали – менять ребенку имя, которое дали родители?! Где это вы собрались вращаться?
– Я… вращаться … имя? Ах, имя! – до Елизаветы Акимовны дошло, она расправила плечи, выставила вперед грудь и гордо начала своё объяснение – Видите ли, Федор Петрович получил направление в западную группу войск, мы уезжаем в Берлин, в конце лета. Вы немецкий язык знаете? Знаете, что означает это дурацкое имя на немецком?
–  Представьте себе, знаю! Его имя на немецком языке значит – промышленность! Я не понимаю, что вам в этом может, не нравится!
– Где уж вам понять! – начала нападать Акимовна – Вы никогда не вращались в высшем европейском обществе! А какого будет мне представлять его немецким товарищам: «Вот это наш мальчик, его зовут Промышленность» - немцы решат, что мы с Федором Петровичем совсем дикие, раз у нашего мальчика такое имя. В приличном немецком обществе сейчас в моде английские имена…
– В приличном обществе?! – заорала Раиса Васильевна, теряя над собой контроль – В приличном немецком обществе?! Давно ли оно стало приличным, что ты, сука, так перед ним стелешься?! – и с размаху залепила Акимовне пощёчину.
– Я… Ой…– жена политрука побелела как полотно, осела на стул и вжалась в его спинку всеми складками роскошного тела – Жорик хорошее имя –  залепетала она, оправдываясь –  можно звать Джорджем или Георгием - и так и так хорошо! Разве нет?
– Я тебе покажу «Жорик»! Я тебя с твоим мужем в газете пропечатаю!
 Раиса Васильевна развернулась и кинулась вон из квартиры. В дверях она столкнулась с Федором Петровичем.
– Пропечатаю! – сжимая кулаки гневно крикнула она ничего не понимающему, но на всякий случай отступившему, мужчине.
 Она бежала по улице и её всю передергивало. Жадно, точно рыба, выброшенная на берег, хватала она ртом воздух. В каком мире она живет? В мире, где можно установить личность ребенка через много лет, где можно призвать к ответу проворовавшегося директора детского дома, но где ни война, ни голод, никто и ни что ничего не могут сделать с толстой деревенской бабой, которая возомнила вращаться в высшем обществе! Раисе Васильевне стало плохо, быстро-быстро заколотилось сердце, из глаз потекли слёзы, женщина заскулила как бездомная собака. Ну как? Как этой глуповатой и аморфной Акимовне удалось нанести ей такой сокрушительный удар, ведь она не кисейная барышня, она пережила самое страшное, что может пережить мать. Ведь в сущности какое ей дело? Кто ей этот мальчик? Какая разница как его будут звать? Но почему же тогда так больно? Кажется, что боль от оскорбления, которое хотят нанести маленькому Индустрию бесконечно множится на боль от потери собственных сыновей, на детские трупики из Пироговского морга? На деревянных, негнущихся ногах она с трудом добралась до дома, а уже на следующее утро её в бессознательном состоянии увезли в больницу.
               

                ***

      Август близился к концу. Раиса Васильевна восстанавливала свои силы после беспокойного лета. Выполняя предписания врачей, она каждый день выходила на прогулку в больничный сад, садилась на лавочку, безучастно наблюдала за больными или разговаривала со знакомыми коллегами. Однажды мимо неё на каталке провезли женщину, и что-то в её облике показалось Раисе Васильевне знакомым.
– Извините – спросила она у проходившей мимо нянечки – Вы не подскажите кто это?
– Ольшанская Елизавета Акимовна – ответила нянечка – в прошлый понедельник привезли обширный инсульт. «Неужели это я ей так зарядила?» – мелькнуло в голове у Раисы Васильевны – «Во дела!». После нервного срыва женщина находилась в состоянии эмоционального бесчувствия. Это было для неё не впервой, и она знала, что через месяц-полтора — это благословенное состояние пройдёт и поэтому равнодушно подумала: «Ну вот, теперь ещё будет мучить совесть». Однако в тот же вечер, навестивший её следователь, избавил её от будущих мук.
– Обчистил родню племянничек! – с порога сказал он –  Вот ведь верно говориться - не делай добра, не получишь зла! Эх, Раиса Васильевна! И ведь что придумал стервец, пока родственники ходили оформлять документы сказал консьержу, что дядя поручил ему встретить машины и проследить за погрузкой вещей. Его дружки подогнали два грузовика, и среди бела дня всё из квартиры вывезли. Даже унитаз и раковину сняли, хотели ванну снять, но поняли, что долго провозятся – бросили. С товарищем Ольшанским чуть удар не случился, когда они вернулись, а жену его через неделю инсульт догнал. Имущества тысяч на сто вывезли…
– Богато жили товарищи Ольшанские – заметила женщина
– Так вот, – делая вид, что не расслышал её слов продолжал Семён Николаевич –  я хотел бы Вас попросить, если Вы случайно знаете, где сейчас Джордж Ольшанский …
– Кто-о?
– Ну, этот Тяпка. Он теперь по документам Джордж.
«Переписали-таки, сволочи» – мелькнуло в голове у Раисы
– Послушайте, я … –  начал было следователь, но Раиса Васильевна перебила его:
– А вам не кажется, что такое роскошное имя ко многому обязывает? – со злой иронией, и как будто вновь пробуждаясь от спячки и торжествуя, спросила она.
– О чем вы? – не понял следователь.
– О том, что с таким именем, заниматься мелким воровством уже как-то не прилично.
– Ах, оставьте Раиса Васильевна, у людей горе, а вы … – он попытался пристыдить её, но взглянув на её презрительно-равнодушное лицо, понял, что это бесполезно. Семён Николаевич вздохнул и с определенной долей безнадежности продолжал –  я так понял, вам удалось с ним, ну… вроде как подружиться, если вы знаете, где он может находиться или он попытается с вами связаться, обязательно сообщите мне.
– Непременно. – сухо ответила женщина.

   

      Лето закончилось. Раиса Васильевна вернулась к своим обязанностям в институте. Сноха поправилась и могла теперь сама заботиться о Таточке. В октябре за расхищение государственной собственности директор Томилинского детского дома был осужден на четверть века и отправился за полярный круг, отбывать наказание. Джордж Ольшанский по оперативной информации исчез Москвы. Зимнее пальто, ботинки на меху и билет до Воронежа Раиса Васильевна покупала совсем для другого человека.